Текст книги "Горькое похмелье"

Автор книги: Виктор Смирнов

Соавторы: Игорь Болгарин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

«Всем, всем, всем! Нами, идейными повстанцами батьки Махно, убит контрреволюционер и погромщик атаман Григорьев»…

В салон-вагоне Троцкого, помимо самого Льва Давидовича, находились еще несколько штабистов, стенографы и телеграфист. Не было здесь уже ни хитроумного Склянского, отбывшего в Москву, ни снятого с поста Вацетиса. Зато рядом с Троцким склонился над картой новый главнокомандующий Красной армией Сергей Сергеевич Каменев, рослый мужчина с невероятной красоты и длины пикообразными усами. Таким усам чуть позже позавидует сам Буденный, когда станет знаменитым, «портретным» полководцем.

Троцкий, пропуская сквозь пальцы телеграфную ленту, продолжал читать:

– «…Честных, по темноте своей совершивших ошибку, я амнистировал и присоединил к своей армии. Исторические последствия за казнь Григорьева беру на себя. В настоящий момент пополненная григорьевцами армия имени батьки Махно выступает против врага трудового народа Деникина… Да здравствует анархический интернационал! Да здравствуют вольные Советы!» Подписи: батько Махно и другие.

Троцкий вновь, уже молча, перечитал последние фразы юзограммы.

– Ишь ты… «исторические последствия»… высоко берет… М-да!.. И опять «вольные Советы». Пустословие это. Демагогия.

Приглаживая усы, Каменев думал о более значительном: о продвижении Деникина и рубежах обороны.

– Мы не поняли замыслов Деникина. Киев – всего лишь обеспечение флангов. И на соединение с Колчаком он не собирается. Взятие Царицына Врангелем – тоже всего лишь обеспечение правого фланга, не более. Он нацелился на Москву, скорее даже – на Тулу, источник нашего вооружения. Для этого он должен захватить всю Украину, обеспечить плацдарм, тылы. – Каменев сделал паузу, нахмурился. – Наши же части на Украине, по сути, или разгромлены, или отрезаны. И потому армия этого батьки нам сегодня крайне нужна. Мы не заинтересованы в ее поражении… Надо информировать Махно о реальной ситуации, поделиться разведданными. На политические разногласия, Лев Давидович, пока надо наплевать! Если мы не хотим победы Деникина.

Троцкий обернулся к стенографисту:

– Сермукс! Запишите тезисы послания к батьке Махно… Приветствуем выдающегося народного вождя…

Карандашик стенографиста быстро заскользил по листку блокнота, выписывая закорючки по системе Соколова.

– …В казни Григорьева видим поступок настоящего революционера. Надеемся на взаимопонимание и дальнейшее сотрудничество… – Лев Давидович повернулся ко второму стенографисту, подтянутому, вооруженному, со знаменитым знаком личного бронепоезда Троцкого на рукаве гимнастерки: – Глазман! Записывайте. Организация статей во всех наших газетах. Юзограмма Стеклову в «Известия». В «Правду» Ольминскому, Ярославскому, Бедному. Главная тема – восхваление Махно. Батько очень чувствителен к отзывам в печати. Самолюбив, как все выскочки. Это не для текста, Глазман! Запишите темы: любовь народа к Махно, его стихийная близость к большевикам. Связать эти два тезиса. Талант Махно как полководца! Пока все.

Закончив диктовать, Троцкий удовлетворенно кивнул. Неожиданно сказал:

– Гражданская война намного сложнее шахмат и преферанса! И куда как интереснее! Сколько ходов, сколько блефа, сколько азарта!

Штабные заулыбались. Они хорошо знали, что такое преферанс! Все это были офицеры старой школы. Троцкий обеспечил им защиту от свирепой толпы и от партизанствующих неграмотных вожаков. Достойную жизнь. Паек. Квартиры.

Из окна салон-вагона были видны разбитые пути, искореженные вагоны. У одного из вагонов сидела крестьянка, пытаясь накормить иссохшей грудью ребенка. Рядом лежал обессиленный старик.

Преферанс противоборствующие стороны раскидывали по всей территории огромной России. Лев Давидович хорошо ощущал свое положение истинного вождя и главного игрока. Игрока, не имеющего соперников, за исключением Ленина, первенство которого он благоразумно признавал. У Троцкого всегда был лучший расклад карт. И у него имелся джокер, который, когда требовалось, превращался в любую выигрышную карту.

Этот джокер – отпечатанная на хорошей бумаге «записочка» Ленина. На ней ни печати, ни штампа, одна лишь знакомая всем подпись. Впрочем, штамп председателя СНК был – в левом верхнем углу. Далее – пробел. И слова, набросанные знаменитой скользящей скорописью Ленина. «Товарищи! Зная строгий характер тов. Троцкого, я настолько убежден, в абсолютной степени убежден, в правильности, целесообразности и необходимости для пользы дела даваемого тов. Троцким распоряжения, что подтверждаю это распоряжение всецело. Ленин».

Троцкий сам подчеркнул нужные слова. Для большей действенности. Кто мог пойти против такой бумаги? Всесильный документик. На века!

Правда, написана эта записочка была по случаю, а не на века. Для тех военачальников, которые, зная о разногласиях Льва Давидовича с Лениным по поводу Брестского мира, вздумали бы противиться приказам председателя РВСР. Но это мелочи.

– Глазман! Записывайте текст статьи в «Известия». Рабочее название… э-э… «Махно – наш верный союзник».

Часть вторая

Глава одиннадцатая

…Батареи Тимошенко и Артюха, выставив на пригорке пушки, вели огонь по маневрирующей деникинской коннице. В бинокль Павло видел белые с красными околышами фуражки офицеров конного Алексеевского полка.

Неподалеку от махновских пушек вздымали в воздух комья земли разрывы снарядов. Это легкая батарея Алексеевской артбригады начала контробстрел на подавление.

– Цель номер один, прицел сто десять, трубка сто пять, три патрона, беглым! – скомандовал Павло.

Пушки дали залп… второй… И над степью повисла звенящая тишина.

– Где третий залп? – закричал Тимошенко. Лицо его исказилось: в бинокль он видел, как алексеевская конница начала обходить его артпозиции, скрываясь в балке.

К Тимошенко подскочил бывший унтер из его давней, екатеринославской батареи:

– Так шо, Павло Матвеич, третьего залпу не буде! Все! Снаряды кончились!

– Глянь в зарядных ящиках! Може, осветительни гранаты осталыись? Хоть для испугу?

– Пусто, як у поганой жинкы в погриби, – ответил меланхоличный унтер.

– Ты шо, не видишь? Обходят нас!

– Хиба шо сам в казенник залезу, – уныло сказал унтер.

– От заразы!.. – Тимошенко поглядел по сторонам, будто где-то поблизости мог увидеть завалящий, но так нужный сейчас унитарный патрон. – Помирать не хочется.

– Кому хочется?..

На кауром малорослом коньке к ним подлетел Артюх:

– Землячки! По дружби, позычьте двойку-тройку снарядив. Обходять, падлюкы, слева.

Павло только сокрушенно махнул рукой, а меланхоличный унтер заметил:

– А нас справа. И без бинокля выдно… А снарядив тю-тю. Последни полетилы…

– Та-ак!.. Получается, помырать будем.

Последние слова они произнесли вместе, дуэтом.

– О! Слово в слово! Значить, сбудеться, – невесело усмехнулся унтер.

Тимошенко, еще раз оглядывая края балочки, откуда вот-вот могли выскочить алексеевцы, заметил чуть в стороне странную вещь. Прямо по степи, подпрыгивая и местами, на проплешинах, поднимая пыль, неслась тачанка, без пулемета, а за ней, шагах в двухстах, дюжины полторы конных, сосредоточенных, с извлеченными из ножен, но опущенными к ноге клинками.

Странно… Обычно конные возглавляют атаки, а повозки идут следом. Присмотрелся попристальнее, и понял: те, что в тачанке, четверо, просто удирали, а конные молчаливо и уверенно, сокращая расстояние, их преследовали. Естественно, по тачанке не стреляли, хотели или взять живьем, или порубить, что для конника в азарте боя удовольствие и нелишнее упражнение.

– До нас пробиваются… ну, те, шо в тачанке. Видать, хто-то из наших, – сказал Тимошенко с горечью, понимая, что ездоки обречены, и передал бинокль бывшему унтеру.

Унтер вгляделся:

– Точно, до нас рвуться… Эх, пару снарядов бы… отсекли б…

Артюх, оторвавшись от «цейса», только вздохнул. Не хотел наблюдать, как будут сечь или вязать тачаночников. Насмотрелся за последние годы всяких картинок.

И тут в разговор неожиданно вмешался Мыкола, тот самый «шестой номер» из имения пана Резника, еще в Екатеринославе примкнувший к батарейцам. В руке он держал то ли куклу, то ли ребенка, запеленутого в тряпье.

– О! – сказал он. – На всяку беду держав. На коне, в переметной сумке возыв. Весь бок коню побыв…

Развернули тряпки, и на свет глянул 76-миллиметровый унитарный. Осколочная граната. Родная!

– Шо ж ты, дорогенький, мовчав? – запричитал Павло, торопливо загоняя снаряд в казенник и закрывая поршневой затвор. Приник к окуляру оптического прицела, закрутил барабаны отражателя и угломера. Довернул ствол, вращая маховик.

– Не спеши! Одын-единственный!

– Не балабонь под руку! Одийды!..

Граната легла точно под ноги передних всадников, которых отделяло от тачанки уже саженей десять. Сквозь облако дыма и комья земли, вздыбившиеся тяжелой тучей, было видно, как бились лошади, стараясь подняться, как зелеными бугорками человеческих тел покрылась земля.

Оставшиеся в живых конники сдерживали бег, откидываясь назад, тянули на себя поводья. Откуда им было знать, что взорвался единственный, чудом уцелевший снаряд?

– Все, хлопци, кончилась песня! Подрывай пушки, Артюх! – крикнул Тимошенко. – Передки сюда!

Пушкари засуетились.

– Ты шо? – вызверился на Павла Артюх, вытаскивая револьвер. – Измена? Григорьевци зроду пушок не оставлялы!

– И махновцы не оставлялы, – ответил Павло, тоже вытаскивая пистолет.

Они стояли друг против друга, как два драчливых петуха, изготовившиеся к схватке. Подлетели ездовые на передках, за которыми грохотали пустые зарядные ящики.

Загремели поодаль разрывы ручных гранат, брошенных в стволы. Пушки задергались. Осколки, с визгом царапая нарезку, вылетали из стволов и огнем били из казенников. Дым окутывал орудия.

Через короткое время Тимошенко, Артюх и остальные пушкари, вцепившись друг в друга, в передки, в ящики, мчались по рытвинам, ускользая от появившейся на краю поля кавалерии алексеевцев.

– Пушки еще будут!.. Пушки в бою достанем! – подпрыгивая и едва не падая с ящика, кричал Тимошенко своему новому побратиму в ухо, не обращая внимания на посвистывание пуль. – Только не дуже спеши! Надо б поглядеть, кого мы от смерти спаслы!

– Ты гляди, шоб алексеевци на тебе не поглядели, – огрызнулся Артюх. – А за тех, шо на тачанке – не беспокойся. Видать, лыхи хлопци – догонять!

Тачанка, и верно, приближалась. Одно колесо крутило кренделя, готовое вот-вот слететь со ступицы.

У края лесочка пушкари остановились, огляделись. Алексеевцы прекратили преследование и темной цепочкой, удаляясь, потянулись к горизонту.

Тачанка подъехала к махновцам. С переднего сиденья соскочил красный, взъерошенный Зяма Сольский. Он продолжал сжимать вожжи в трясущейся крупной дрожью руке. За Зямой слезли еще трое.

– Хто такие? – спросил Тимошенко.

– Не узнаёте? – даже обиделся Зяма. – Это ж я, Сольский. А это товарищ Волин.

– А эти двое? Тоже анархисты?

– Анархисты, анархисты, – ответил один из неизвестных.

– Еле успели выскочить из Харькова, – пояснил Сольский. – Там уже Май-Маевский.

– Ну шо ж, поехали до батька!

Бросив тачанку с отбитым колесом, все забрались в повозки, брички и скрылись в лесочке, куда уже втянулись основные силы артиллеристов…

В гулком пустом классе сельской школы собрались на совет все махновские командиры. Здесь и Лёвка, и Щусь, и Галина Кузьменко, и Аршинов, и Фома Кожин, и братья Махно – Григорий и Савва, и опирающийся на костыль Каретников. На привычном месте за столом, над картой склонился начальник штаба Черныш, только сутки назад объявившийся в отряде.

Явились на совет и культпросветовцы, комиссары от анархизма. Настроение у всех было не из радостных.

– Батько, восемь тысяч наших уже вернулись, – попытался поднять дух присутствующих Щусь. – Та григорьевцев одинадцать тысяч… Роздобыть бы патронов – и айда на левый берег ослобонять Гуляйполе!

Наступило молчание. Черныш, постукивая по карте карандашом, смотрел на Щуся как на весельчака на поминках.

– Какое Гуляйполе! О чем ты, Федос? Шкуро по нашему уезду гуляет. Слащёв из Крыма вырвался, с этой стороны нас зажмет. Алексеевцы опять же. А у нас на возах уже сколько раненых! И практически нет боеприпасов…

В классе наступила гнетущая тишина. Сидели, думали.

Затянувшееся тяжелое молчание прервал запыхавшийся, растерзанный Тимошенко. Он ворвался в помещение, неся с собой дыхание недавнего боя и бегства.

– Батько! – выкрикнул он, стаскивая и сминая порванную фуражку. – Вели расстрелять! Обошли нас алексеевцы, зажали! Пока моглы – отбивались. А потом… потом боезапас кончився, пушки взорвалы, людскых потерь, правда, немае… Удирали, як зайци…

– Сидай, – не глядя на пушкаря, сказал Махно. – Не ты один – все мы скоро тикать будем, як зайцы. Не знаю только, куда? – Он царапал стол, усиленно размышляя.

– И еще я тебе, батько, гостей привиз, – сказал Павло в наступивший тишине.

– Каких еще гостей?

– Та двох наших нархистов, шо ты в Харьков когдась отправыв. З нымы ще двое.

– Где они?

– В колидори. Позвать?

Нестор сам выскочил в коридор, увидел Зяму Сольского, Волина, обрадовался. Волину пожал руку, Зяму обнял.

– Вот, Нестор Иванович, – торопливо сказал Зяма. – Еле выскользнули из Харькова. Там уже Май-Маевский.

– Этого надо было ожидать. Деникин наступает на Москву. – Нестор перевел вопросительный взгляд на двух незнакомцев.

– Знакомьтесь, Нестор Иванович! – сказал Волин. – Наши товарищи из анархистского «Набата».

– Те́пер, – представился один из набатовцев, тот, что был повыше.

– Барон, – протянул руку второй, округлый, маленький.

– Барон? – усмехнулся Нестор. – Ну, если ты барон, чего ж от своих сбежал?

Продолжая разговаривать, они вновь вернулись в класс, где заседал совет.

– Собираються, собираються наши, – повеселевшим голосом сказал Махно и указал на Сольского и Волина. – С этими мы уже огонь и воду прошли… А это– двое новеньких. У одного, правда, фамилия подозрительна. Барон.

– Это псевдоним, – пояснил Зяма, уже полностью пришедший в себя после смертельного бегства от алексеевской конницы. – А звать его Арон.

– Ну и добре, – усмехнулся батько. – Добре, шо Арон, а не Барон… черти б вас побрали с вашими псевдонимами. Я от як был Махно, так и остался Махно… А что такое «Тепер»? У россиян це «сейчас». Тоже псевдоним?

– Псевдоним, – подтвердил Исаак Тéпер.

– Лучшие перья анархии! – поспешил успокоить батьку Волин. – Пишут на страх врагу, на радость анархистам. И ораторы замечательные. Зажигают!

– Садитесь, ораторы! – сказал Нестор. – У нас тут серьезный совет. Сейчас или теперь, Барон чи Арон, а белая конница зажимает нас. Может такое случиться, шо она из всех нас гусиные перья сделает, а может быть, и пух…

Нестор вновь склонился к карте.

– А шо говорит разведка? – спросил он.

– Добровольци Май-Маевского в пригородах Харькова, – доложил Лёвка.

– Устаревши сведения, Лёвочка. Он ораторы говорят, белые уже давно в Харькове.

– Для нас ниякой разницы… Деникин приняв план наступать на Москву. Но для цього йому надо занять Украину, шоб обезопасыть свои тылы. Красна армия почти розбыта. И тепер только мы у нього кисткою в горли. Отдав приказ уничтожить нашу армию. И Слащёв уже повернув свий корпус на Помощную, шоб потом окружить нас.

Махно не отрывал глаз от карты.

– Скажи, Лёва, а шо Деникин? Замирился с Петлюрой?

– Да шо ты, батько! – взмахнул огромной ручищей Задов. – Петлюри ця «едына и недилыма» як серпом по яйцям. Он офицерив в Киеви постриляв. А дроздовци пид Сумамы розбылы петлюровцив и даже пленных не бралы…

– Та-ак!

Все смотрели на Нестора с надеждой. Батько решал сейчас судьбу махновщины, а может, и всей Великой Третьей революции.

– Деникин дурак, – сказал он. – Може, генерал и хороший, а думки у него коротки, як мышыные хвосты… Где щас Петлюра?

– Та там же, под Уманью.

– Значит, так! – решительно сказал Махно. – Вырушаем на запад, до Умани… А ты, Лёвочка, бери с собой надежных хлопцев и впереди нас спеши до Петлюры. Договарюйся. Скажи, батько Махно просит помощи против Деникина.

– Поможет. Сам он воевать с Деникиным не станет. Боится, – поддержал Нестора Черныш. – Войско у него, правда, немалое, но слабое. Он как та коняка на льду, не знает, на какую ногу встать.

– А на кой хрен он нам сдався, той Петлюра? – спросил Каретников.

– Та он нам, и правда, як собаке пятая нога. Но снабжают его боеприпасамы хорошо. И Польша, и Франция, и Румыния… И лазареты у них, лекари, средства всяки. Так, Лёва?

– Так, батько, – подтвердил Задов. – Воны, правда, и Деникина снабжають. Им абы Украину оторвать од России.

– О! – поднял палец Махно. – Пускай стравливают! А нам надо в ту щелочку меж ними попасть. – Он повернулся к деду Правде: – Шоб як вышнева косточка: попадет осенью в якую-то щелочку – и все! Весною на свет ростком выглянет, живая, невредимая. Так, дед?

– За год деревцем становится, – согласился с Нестором дед Правда.

Махно встал.

– Знаю, хлопцы будуть роптать: чего идем на запад, от своих хат? Говорите им: вернемся. Пускай малость потерпят. – И затем обратился к Чернышу: – Составляй план-поход, штаб. Обоз з ранеными в середину. Выступаем через час!

И потянулся по Центральной Украине обоз. Ровные, как стол, степи сменились холмами, позеленее и пошире стали лесочки, поуже и повольнее реки.

Шли медленно, то и дело останавливались, меняя коней, торгуясь с селянами: по мере продвижения на запад мужички становились поприжимистее, порасчетливее, просили все больше денег, а коней старались дать похуже. Брички, тачанки – все требовало ремонта. Наседавшие с востока и юга деникинские части, хоть и разрозненные, наносили чувствительные удары. Бои не прерывались ни на день. Обоз с ранеными становился все длиннее. Оставлять раненых в хатах у селян было нельзя – добровольческая армия махновцев в плен не брала.

А впереди маячила встреча с петлюровцами… Иногда положение казалось безвыходным. Но надо было идти и идти. При этом армия батьки разрасталась, а не уменьшалась. К ней прибивались красноармейцы из местных гарнизонов. Иногда целые части, даже бригады и полки из отступающей почти параллельно советской Южной группы войск. Ею якобы командовал молодой военный гений, двадцатитрехлетний Иона Якир, а на деле – начальник штаба, опытнейший тактик и стратег, «адмирал старого режима», давно служивший новой власти сорокалетний Александр Немитц.

Перешедшие на сторону Нестора красноармейцы тяготели к анархизму, ругали дисциплину, засилье комиссаров, офицеров царской школы и становились махновцами естественно и просто, как будто влились в армию едва ли не с самого ее возникновения. Вот только многие были без оружия и без боеприпасов.

Черныш ворчал:

– Одна обуза! Едоки! Гири на ногах армии…

– Сгодятся, – загадочно отвечал ему Махно. – Дармовое не выбрасывают.

Скрипели возы бесконечного санитарного обоза.

Один из махновцев с головой, забинтованной от макушки до рта, услышал рядом стук копыт, приподнялся:

– Эй, хто це?.. Ты, Лёва?

– Ни, – сказал незрячему хлопцу его раненый сосед.

– Значить, Феня!.. Угадав? Чую, вроде як Лёвкин конь.

– Я, я! – откликнулась певучим своим голосом, который завораживал и ласкал мужское ухо, красавица Феня.

– Скажи, Феню, куды мы направляемся? – спросил раненый. – Додому чи од дому?

– Туды, де лазареты. До Умани.

– Бував в Умани, – с удовлетворением произнес раненый. – Там ричка красыва. Ятрань! Голуба, як небо!.. А ты песню про Ятрань знаешь, Феню?

– Хто ж ее не знает?

Феня придержала коня, медленно ехала рядом с телегой.

– Заспивай, Феню. Ты добре спиваешь, я на концерти в Гуляйполи чув.

– Не морочь дивчини голову, Гнат. Може, вона спишить кудысь…

– Ничего, я спою, – согласилась Феня. И стала негромко выводить: – «Там, де Ятрань круто вьеться, де по каменю шумыть, там дивчина, гей, як зоветься, козак знае та й мовчить…»

Лилась над степными просторами одна из самых лиричных, с великолепными словами народная песня.

До самого горизонта растянулся махновский обоз. Исчезал в распадках. Взбирался на пригорки…

Путь становился все тяжелее. Арьергарду по три раза на дню приходилось отбиваться от наседающих белогвардейцев. А то вставала на пути речка, которую с трудом форсировали под взрывы снарядов, поднимавших донный ил…

Проходили через села. С яблонь свешивались краснобокие плоды. Скрипели несмазанные колеса телег, и глухо стучали по сухой глинистой дороге копыта уставших лошадей…

Не без труда переезжали через железнодорожные пути. Лошади натужно вытаскивали телеги на крутую насыпь, колеса застревали между рельсами. Свистели батоги, надрывно кричали возчики. Нестор стоял на насыпи, ожидая, когда последняя телега с ранеными перевалит через рельсы. Тихо сказал стоящим возле него командирам:

– Вот этой железки я больше всего боялся. И сейчас боюсь. Чуть-чуть прозевали они нас. Но чую: с минуты на минуту тут должен появитиься бронепоезд. Они ж не совсем дурные.

– Так шо робыть, батько? – спросил Павло Тимошенко.

– То-то ты не знаешь?

– Була б у нас хоть одна пушка, я б не спрашивал.

– Подумай. Може, до чего-то и додумаешься.

– Додумався.

Прихватив с чьего-то воза несколько брусков взрывчатки, запалы и бикфордов шнур, Трохим Бойко, Павло Тимошенко и еще несколько повстанцев побежали вдоль железнодорожных путей. Услышали, как где-то далеко застучали рельсы.

– Стой! – приказал Павло, и они начали торопливо закладывать под рельсы взрывчатку.

– Ты под саму рельсу. Шоб лопнула.

– А чорт його знае як.

– Знызу засовуй… От ты, ей-бо! Як ты тилькы с жинкою ладыв?

Вскоре вдали показался бронепоезд. Впереди паровоз толкал платформу с мешками, а над мешками возвышалось тупое рыло пулемета. На броне одного из броневагонов белела надпись «Генерал Корнилов». Проглядывало и закрашенное «Урицкий»: бронепоезда часто переходили из рук в руки, восстанавливались, даже продавались. И, конечно, перекрашивались, меняли имена.

Офицер поднялся над мешками, заметил людей на изгибе дороги. Указал пулеметчику.

– Скорее, Павло! Побьют наших на переезде! – торопил пушкаря Бойко.

Тимошенко раздул трут, приложил его к шнуру. Бенгальский огонек побежал по проводу.

– Пошли! – И они побежали к перелеску.

Пулеметная очередь с платформы вспорола землю у ног бегущих… Вторая очередь заставила Трохима споткнуться, упасть. Павло бросился к товарищу, попытался поднять его.

– Не трудысь! – мрачно сказали ему. – Бачь, в голову попав!..

Прогремел взрыв. «Генерал Корнилов» остановился, накренился.

В перелеске махновцы перевели дух. Бронепоезд, казалось, был все еще близко. Сразу за зарослями слышалось тяжелое дыхание паровоза.

– Хороший командир був! – сдавленным голосом сказал Павло. – Шо ж, так и оставим?

– А шо ж ты зробышь? – мрачно ответил повстанец. – Пид пулемет не сунешься!

Последние телеги с ранеными тяжело переваливались через рельсы, скрывались в пыльной завесе. То в одной, то в другой стороне были слышны звуки боя – это отбивались от преследователей боковые походные заставы…

Махно с высоты своего мощного коня оглядывал пространство, расстилающееся вокруг.

Разгар позднего лета. Сады полны плодов. На баштанах ярко-желтыми и коричневыми холмиками возвышались гарбузы.

– Давай вперед, Федос! – приказал Нестор Щусю. – Еще не раз железку придется форсировать. Если шо, стойте насмерть, а обозу дайте пройти!

– Тилькы так, батько!

Щусь свистнул, увлекая за собой отряд конников.

…Какое-то время махновцы двигались спокойно, тихо. Лишь стрекотали над степью кузнечики и уныло поскрипывали несмазанные колеса телег.

Но вот Нестор насторожился. Увидел, что слева к ним приближается масса пеших и конных…

– Кожин! Фома!

Слова батьки тут же передали по цепи.

Тачанка Фомы, а вслед за нею и тачанка деда Правды появились рядом с Махно, обойдя обоз по широкому шляху.

– Гляди туда! – Нестор указал Кожину на приближающуюся колонну. – Если беляки – попридержите, не допустите до обоза!

– Патронов не хватит.

– А вы экономно… не сильно жирными очередями!

Тачанки помчались навстречу вооруженной человеческой массе. На расстоянии двухсот шагов они лихо развернулись, выставили тупые стволы «Максимов». Но этот маневр пулеметчиков не произвел должного впечатления. Все так же мерно, поднимая пыль, колыхались нестройные ряды, многие пешие поддерживали своих раненых товарищей.

Фома пристально всматривался в запыленных усталых людей. Нет, они не были похожи на беляков. А потом он узнал знакомую фигуру Калашника, тот тихо ехал сбоку от колонны на запаленном хрипящем коне. А рядом с ним, уцепившись за стремя, в грязной гимнастерке полкового командира Красной армии тяжело ступал Глыба. Он! Земляк, приятель и вечный противник Нестора!

– Отставить! – встав во весь рост на тачанке, прокричал Кожин.

Первыми приблизились к Махно конные. Нестор обнялся с Калашником. Глыба же просто подал руку.

– Шо, большевик? Тебя снова до махновцев потянуло? – спросил Нестор.

– С Деникиным пришел воевать, – ответил Глыба. – И полк со мной.

– Это шо ж, тебе такой приказ от начальства вышел?

– Начальство послало дивизию пробиваться на Брянщину. На фланге группы Якира. Нас разбили. Мой полк случайно уцелев. Прослыхали, шо ты тут недалеко…

– Выходит, ты дезертир, – засмеялся Махно.

– Можно и так сказать.

– Ну, раз такое дело – ставим на довольствие!..

Ночью у костра, где собрались почти все махновские командиры, Глыба спросил у Нестора:

– И долго мы, батько, будем от Деникина тикать?

– Шо, мало от него по морде получил?

– Не в том дело. Хлопцы недовольни. Хотять за своих помстыться.

– У тебя полк, Глыба! Иди, мстись!

– Так боеприпасу нема… Може, позычишь трошкы?

Махно не ответил. Только усмехнулся и вывернул пустой карман.

В наступившей тишине раздался голос брата Нестора Саввы:

– Шось Маруська Никифорова не вертаеться. Недавно мы з нею пид Крывым Рогом встрелись. На Джанкой подалась. Сказала, убью Деникина и вернусь. Хочу, сказала, батьку в очи подывыться.

– Не подывиться, – тихо сказал Калашник. – Высыть в самому центри Симферополя на фонарному стовбу. Аккурат супротив губернаторского дому. Слащёв повисыв.

Помолчали. Тишину нарушил Махно. С печалью в голосе произнес:

– Смела была анархистка… Без головы, но с душой…

– Казалы, замуж выйшла. Успела! – вздохнул Сёмка Каретников.

– Ага. Успела. Рядом с нею висит, Витек Бжостек. Знаменитый террорист, из полякив. Его по всему свету розыскувалы, – добавил Калашник.

– Видная була баба, чего там, – вздохнул Щусь. – На такой любой бы женился… Вечна ей память!

– Так скилькы ж мы будем отступать? – возвратился к прерванному разговору Глыба.

– Нарисуй ему картину, начштаба! – попросил Махно Черныша. – Может, поймет, в какой капкан он сдуру влетел.

Черныш развернул карту:

– Деникинцы гонят нас, как паны на охоте. Сзади «загонщики» – три офицерских полка. А по бокам – части слащёвского корпуса. Зажать они нас намереваются вот здесь, между Ятранью и Синюхой… Основные силы у них – против нашего движения и на флангах. Наша задача – извернуться задом наперед и ударить против. Неожиданно. Быстро. Чтоб главные силы Слащёва не успели прийти на помошь. И тогда мы снова прорвемся туда, откуда пришли. Резервов у белых там нет: они нас там не ждут.

– И скилькы их? – спросил Глыба. – «Загонщикив» цых?

– Я ж сказал: три полка. Из добровольцев. Нас крепко побольше, но… Но перед нами два препятствия: мало оружия, нема пушек, нема боеприпасов, и обоз… раненые. Словом, нет огня и нет маневра. Мы как жеребая кобыла – даже хромый волк догонит.

– Ну и як же воевать? – спросил Глыба, глядя на Махно.

– Думаем, – ответил Нестор. – Думаем, як и рыбку сьесть и… Может, до чего-то и додумаемся.

Ночью вернулся с задания Лёвка Задов, склонился к Нестору, что-то ему долго шептал. Махно оживился, усталые глаза загорелись.

– Хороши новости, батько? – спросил Щусь. Они все еще сидели возле костра, пекли картошку: с продуктами тоже было не густо.

– С петлюровцами договорились. С утречка встречаемся. – Нестор перевел взгляд на Глыбу: – Если будет все так, як задумано, завтра особо нетерпеливые могут идты в наступление. Мы поддержим.

Пламя костра освещало маленькую крепкую фигурку Нестора, его большую голову, смеющиеся и вместе с тем злые глаза.

Ранним утром на разъезде между Генриховкой и Гайвороном они увидели пышущий паром бронепоезд «Вильна Украина». Броневагоны. На соседнем пути – два товарняка, из которых выглядывали разномастно одетые солдаты в папахах со шлыками.

Тачанка с Махно, Задовым и Чернышом подкатила к салон-вагону, возле которого их уже ожидал петлюровский военачальник Суховерхий.

– Здравствуйте, пан генеральный хорунжий, – поздоровался Махно. – Давненько не бачилысь.

– Якбы й николы не побачилысь, я б не печалывся… Бачите, як получилось. Отказалысь бы тоди од своих сумасбродных идей, и мы б з вамы зараз встрилысь не тут, а де-небудь пид Луганском. А то и в Киеви, пид торжественный звон колоколов. И вы б не помощи у нас просили, а булы б хозяином края.

– По-моему, вы все ще за Катеринослав сердытесь? – Нестор вспомнил, что Суховерхий в совершенстве владеет русским. – Плюньте! Тогда, извиняюсь, мы врагами были, а сейчас – союзники. Иное дело… К сожалению, у нас нет времени для долгих разговоров. За нами по пятам следуют слащёвцы.

– Не только по пятам, – усмехнулся Суховерхий. – Они вас почти окружили.

– И шо ж тут веселого? – спросил Нестор.

– Для вас веселое только то, что завтра Слащёв ударит и по моим войскам. Вам будет немного легче.

– Як будет, так и будет! – Нестор решил перейти к делу. – Все як договорено?

– Боеприпасы доставлены. Но в небольшом количестве. А раненых заберу всех.

Махно покачал головой:

– Понимаю. Раненых, как выздоровеют, надеетесь взять себе, а боеприпасы приберегаете.

– Возможно, и так, – продолжил «союзнический» разговор генеральный хорунжий. – На войне все хитрят… Хотел было встретиться с вами Симон Васильевич. Но раздумал. И знаете, почему? Он, видите ли, узнал печальную историю вашей встречи с атаманом Григорьевым.

Махно как будто и не заметил издевки:

– Жаль. А я, признаться, надеялся познакомиться с головным атаманом. Чего ему опасаться здесь, на своей территории? Да ще и в бронепоезде?

– Знаете, говорят: на всякий замок есть своя отмычка. Стоит ли рисковать там, где для этого нет никакой необходимости?

– Вполне разумно, – согласился Махно. – Так приступим к делу?

Суховерхий указал на товарные вагоны и теплушки.

По знаку Махно из-за насыпи показались телеги с ранеными. Командовала здесь Галина, вся в коже, при револьвере.

Из теплушек на насыпь спускались врачи и медсестры в белых халатах. Началась бойкая работа. Петлюровцы выгружали ящики с патронами и винтовками, пулеметы.

– И что, это все? – спросил Черныш, указывая на десятка два ящиков с патронами, оставленные у путей. – И пять пулеметов?.. Не, союзнички, это курам на смех.