Текст книги "Я знаю ночь"
Автор книги: Виктор Шутов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)
Виктор Шутов
Я знаю ночь
В годы войны среди защитников Ленинграда был слепой. О нем я узнал от своих друзей– однополчан. Оказывается, мы воевали на одном участке фронта.
Я разыскал бывшего солдата. Его рассказ оживил в памяти тяжелые годы ленинградской блокады, и я не мог не написать о скромном герое-воине. Хотелось, чтобы наши люди, особенно молодежь, узнали еще об одном примере беззаветного мужества и богатой духовной силе... советского человека.
Автор.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Он идет медленно и трудно, привычно выбрасывает палку вперед. Под ногами назойливо взвизгивает снегу Встречных нет. Город устало молчит: он изнурен бессонными ночами.
Сначала город гудел: грохотали танки, урчали машины, шли отряды и, полки. Потом улицы затихли. Отзвенел, как школьный звонок, последний трамвай. Опустили свои упругие штанги троллейбусы. Теперь они толпятся на площадях и, засыпанные снегом, походят на стада диковинных животных. Кажутся пустыми огромные обмороженные здания. Оранжевые лучи декабрьского солнца скользят по стеклам широких окон. Вспыхивает холодный блеск и тут же потухает, как глаза умирающего.
Андрей осторожно идет по заснеженному проспекту. Среди огромного каменного безмолвия маленький человек с палкой в руках кажется заброшенным на незнакомую вымершую планету.
Многолетняя привычка заставляет Андрея останавливаться на перекрестках. Но транспорта нет, и он спокойно переходит улицы. До слуха долетает едва различимый гул. Андрей поворачивает голову в сторону Невы, вслушивается. Губы и скулы напряжены. «Целую ночь ревело... Трудно нашим».
Поспешно сорвался с места, а быстро идти не смог. За последнюю неделю заметно ослаб: сказывалось недоедание. На обратный путь тоже нужно поберечь силы. До Гостинного двора далеко, а возвращаться придется с нитками для маскировочных сетей. Четвертый месяц работает Андрей для фронта. Свяжет сеть, проведет по ней заскорузлой рукой и скажет: «Послужи... Послужи... Хоть и слепой, а сработал». К сердцу подступала теплота и сразу пропадала. Ее оттесняла горькая мысль: «Что крот живу...»
С этой мыслью пришел на склад Гостинного двора. Получил пять килограммов ниток. Кладовщик помог сложить мотки в авоську. Андрей поблагодарил и направился к выходу.
– Тревогу объявили. Переждал бы, – простуженно пробурчал кладовщик.
– В меня целиться будет, что ли? – ответил Андрей и вышел.
Прохожие попадались редко. Передвигались они медленно, неслышно. До войны за несколько шагов чувствовал встречных. Сейчас почти натыкался на них. От Инженерного замка свернул к Марсову полю, которое заняли зенитчики и прожектористы. Сколько раз он простукивал палкой этот путь, идя к себе домой на Петроградскую сторону. Даже во сне видел его: отполированная лента под самый небосвод. Сейчас на тротуаре глубокий снег. В нем проторена тропинка, можно идти уверенно. Вдруг под ногой ощутил выбоину, сделал шаг и зацепился за какой-то предмет. Остановился. Впереди – приглушенный шум и говор. Доносятся отрывистые команды. Подошел ближе и понял: в дом попала бомба. Хотелось расспросить о случившемся. Пошел на голоса. Слева взвыл мотор – отъехала машина. Услыхал разговор:
– Будто всех вытащили...
– Больше нету.
Звонкий молодой голос почти рядом с Андреем спросил:
– Товарищ полковник, разрешите строить взвод? – Да.
«Видимо, с Марсова. Помогали», – решил Андрей.
Под сапогами бойцов сочно хрустел снег. Раздалась команда «смирно» и наступила тишина. Словно далекий отголосок команды до слепого донесся слабый стон. Андрей вытянул шею: не ошибся ли? Напрягся и снова уловил затухающий стон. Что было силы крикнул:
– Стойте! Там – человек! – и палкой ткнул вправо. Сделал шаг вперед и споткнулся о бревно. Уронил сумку. Сильные руки подхватили его.
– Идите, я помогу, – властный басовитый голос будто тронул в сердце Андрея какую-то струну. Далеким и неуловимо знакомым повеяло от этого голоса.
Они прошли шагов семь. Андрей высоко поднимал ноги и все же цеплялся за груды мусора. Полковник с недоверием и в то же время с тревожным любопытством смотрел на слепого... «Галлюцинация... От голода... Какой худой... Я где-то видел это лицо...»
– Должно, здесь, – полушепотом сказал Андрей.
Он услыхал тяжелое дыхание подбежавших бойцов. Они принялись разворачивать мусор. Изредка перебрасывались словами...
– Девочка... Товарищи, девочка! – откуда-то снизу донесся натужный возглас. – Без памяти...
Мимо Андрея прошли бойцы. Он повернул голову в их сторону. За спиной произнесли:
– Вот кого бы слухачом!
Полковник стоял рядом со слепым и всматривался в его лицо. «Неужели Андрей Бойков? Но почему в Ленинграде?»
Застонала девочка, полковник подошел к ней и спросил:
– Где у тебя болит?
– Не болит, дядя. Я испугалась очень. Мы с мамой и братиком собрались в бомбоубежище. Но сразу стало темно и я куда-то полетела. А потом спала. Когда проснулась, хотела кричать... А где мама и Витя?
Андрей пытался слушать рассказ девочки, но в ушах стояла брошенная кем-то фраза: «Вот кого бы слухачом». И все же слова девочки больно хлестнули его, «Где теперь моя Наташка? Жива ли? Эх, Вера, Вера, зачем ты ребенка без отца оставила...»
Впереди раздался властный голос:
– Как ваша фамилия, товарищ?
– Бойков, – встрепенулся слепой. – Андрей Бойков.
Полковник чуть было не обнял его, но сдержал себя. «Зачем напоминать о прошлом?» Глухо спросил:
– Вы слыхали что-нибудь про звукоулавливатель?
– Не приходилось, – настороженно ответил Бойков.
– Пойдемте со мною, – полковник взял его под руку.
До прожекторной точки шли молча. Андрей вслушивался в разговор шагавших позади бойцов. Незнакомая и недоступная для него жизнь вставала за словами «наряд», «лег на курс», «звукоулавливатель».
Вскоре молодой голос выкрикнул «разойдись», и говор постепенно стих. Бойкова подвели к какому-то предмету, и слепой почувствовал, как на него дохнуло морозным железом. Если бы он смог хоть на минуту стать зрячим, то увидел бы перед собой странный прибор. Четыре огромных граммофонных трубы глядели в небо. Изогнутые трубки и шланги оканчивались наушниками.
– Что ж, попробуем, – сказал полковник.
Андрею подали наушники. Он ощупал их, а когда надел, сквозь теплую байковую подкладку услыхал:
– Ну как?
– Словно лес шумит.
Чья-то рука задела его колено, послышался щелчок и Бойков медленно поплыл по кругу. Шорох в ушах усилился. Слепой сосредоточился, лицо его стало напряженным...
Полковник смотрел на Андрея, а перед ним явственно вставала отдаленная годами картина. Он, Иван Васильевич Зинченко, председатель сельского Совета, сидит в сумрачной избе Бойковых и ведет разговор с Андреем.
– В Курске есть школа для слепых. Прислали ан кету. Спрашивают: кто в деревне слепой и не желает ли пойти в школу. Обучение, питание, одежда – государственные... Ты – как?
Безжизненное до этого лицо Андрея зарделось. Не ужели правда? Конечно, он согласен. Когда собираться 'Завтра? Будет готов.
Только вышли из деревни, как в лицо ударило солнце. Оно поднималось над самой дорогой и казалось вот-вот покатится по ней прямо к ногам. Зинченко отвел глаза от розового шара. Взглянул на Андрея. Лиловые блики играли на щеках и на лбу слепого. Потом заметил едва уловимые складки у губ. Юноша улыбался. Бледное лицо светилось тихой и скромной радостью. Иван Васильевич невольно сжал руку Андрею, которую не выпускал от самой избы Бойковых.
Зинченко шагал твердой покачивающейся походкой – кавалерийская привычка. Высокий, в военном френче, в галифе и сапогах. Андрей тоже в сапогах, но не по ноге и сильно сбитых. Шел боязно. То часто семенил ногами, то старался делать широкие шаги. Крепко держался за руку. Вокруг ночь. Ей никогда теперь не будет конца. Рядом – чужой человек. Чужой ли? Он ведь принес добрую весточку, а теперь ведет в новую жизнь. Принесет ли она Андрею утешение?
Подошли к лесу. Оглушила волна птичьего гомона. Потянуло прохладой.
– Черемуха цветет, – глубоко вздохнул Бойков.
– Откуда знаешь? – удивился Зинченко.
– Слышу... Пахнет.
– Постой, сорву ветку, – встрепенулся Иван Васильевич.
Через минуту вернулся с пьянящей гроздью. Отдал Андрею и снова взял за руку.
– У вас ладонь разбита была, что ль? – вдруг спросил Бойков. – Рубец большой...
– Батрачил я до революции. Ходил по деревням. Нанимался к мироедам. Помню, в одном селе приглянулась мне дивчина. Пошел для нее черемухи наломать. Объездчик с ватагой повстречался. Исхлестали всего. На правой руке мета осталась. На теле заросло... А сколько душ искалечено. Вон, твой отец, здоровый мужик был... Сила медвежья... А в люди выбиться не мог. Неграмотный... Хуже слепого жизнь прожил. Всех нас царская власть душила... Небось, помнишь, как в школу бегал.
– Я свиней пас у помещика.
– А я чего к Буденному подался? Душу несправедливость сожгла. Коммунистом стал. Демобилизовали вот по болезни. Но я поправлюсь скоро. Пойду в армию... Учиться буду. Жизнь только начинается... И ты при деле будешь. Теперь, брат, власть народная. О таких, как ты, печется...
В обществе слепых Бойков и Зинченко пробыли недолго. По просьбе председателя общества, тоже слепого, секретарь начала описывать внешность Андрея. Зинченко видел, как юноша смутился и слегка покраснел, потом притих и внимательно слушал женщину. Казалось, он хотел представить самого себя с ее слов.
– Среднего роста, худощав. Волосы светлые. Лицо овальное, правильное. Нос прямой. В белой домотканой сорочке. Брюки заправлены в сапоги.
Председатель подошел к Андрею и начал ощупывать его. Пальцы быстро побежали по голове, тронули уши, прошлись по лицу. Рука остановилась на плече. Все произошло так неожиданно и быстро, что Бойков съежился и слегка вздрогнул от прикосновения чужих чутких пальцев.
– Вы чего пугаетесь, молодой человек? – спросил председатель. Притянул к себе и, дыша в самое ухо, задал несколько вопросов. Выслушав ответы, сказал секретарю, чтобы написала Андрею Бойкову направление в школу...
С тех пор прошло около двадцати лет. И вот где довелось Ивану Васильевичу Зинченко увидеть Андрея Бойкова.
– Да... Его бы на звукоулавливатель, – задумчиво произнес полковник.
– Кому я там нужен? – вдруг зло отозвался слепой.
– А вы бы хотели? – послышалось в ответ.
Бойков вяло махнул рукой. Потом неожиданно круто повернулся на сиденьи, высоко поднял голову:
– Возьмите, товарищи... Может, это и есть то, что я ищу... Научусь, – в голосе была мольба, решительность и боль человека недюжинной силы воли.
«Я ввел Андрея в большую жизнь, – подумал Зинченко. – А теперь? Если попросить штаб армии? Попробовать. Разрешат ли? Невероятно!»
Когда прощались, полковник записал адрес Бойкова.
– Пока ничего не обещаю, – Андрей уловил в голосе Зинченко нотки сочувствия. «И этот жалеет».
Весь длинный путь думал о разговоре с полковником. «Пустое все это».
В сердце снова втиснулась тоска. Она была такою же, как в тот давний год, когда от него ушла жена и увела с собой дочку. Андрей решил было разыскать их. Но как, где? По каким приметам? Он же не видел их. Слепой... И окончательно смирился с мыслью, что счастье не для него. Теперь опять подступила почти забытая невыразимая тоска. На этот раз потому, что он не может разорвать проклятый круг ночи. Он отделял Андрея от людей, соединенных одной судьбой, одним великим делом – защитой своей земли от врага.
По темной промерзшей лестнице Андрей поднялся на третий этаж в свою комнату. Снял пальто, пошарил на стене у двери, нащупал вешалку. Взял ватную куртку. Оделся. Сел на деревянный табурет. Положил на колени край сети, свисавшей со стола. Нашел челнок. Руки заученно и однообразно стали отмерять нитки. Пальцы механически вязали узлы.
Сидел прямо, голова неестественно поднята. Мускулы на лице не двигались. Тяжело и глухо гудело в голове. Кажется, что стальные обручи сдавливают виски.. А рядом кто-то дразнит: возьмут, не возьмут... Возьмут, не возьмут.
ГЛАВА ВТОРАЯ
До войны в квартире жили три семьи. Одну комнату снимал Андрей. Другую – сейчас она пустовала – семья военного. Третью занимала Мария Павловна Петрова, женщина средних лет. Работала она токарем на Балтийском заводе. Мужа похоронила еще в тридцатом году. Восемнадцатилетняя дочь Люда – сейчас в комсомольском полку по охране порядка в городе. На казарменном положении. По нескольку суток не приходит домой и Мария Павловна: завод выполняет заказы фронта.
Да и в свободное от работы время не хочется идти в холодную комнату. Чтобы изредка протопить «богиню», как называла Мария Павловна железный камелек, – приходится ломать мебель...
Стукнула входная дверь. Андрей вздрогнул. «Наверное, соседка пришла». По радио метроном отсчитывал секунды. Вечерние передачи еще не начинались.
Трое суток Петрова была на заводе. Сегодня выдали дополнительный паек – столярный клей. Как ни трудно приходится женщине, а все же мысли вертятся вокруг Нового года. Несколько часов осталось до 1942. Что он принесет?
Мария Павловна подошла к стулу. Вспомнила: покупали вместе с мужем, когда поженились. Она вздохнула и медленно опустилась на стул. В комнате было сумрачно. Под глубоко запавшими глазами женщины коричневые полукруги. Серые щеки ввалились. Голова закутана туго, и рот прикрыт платком.
Перед поездкой в деревню на этом стуле сидел ее муж. Он уехал и не вернулся – убили кулаки. Часто на стул залезала и падала с него маленькая Люда.
Деревянная вещь, а сколько воспоминаний вызвала. Немой свидетель радостей и горя в этой комнате.
Однако дров нет, и нужно чем-то топить: в комнате холодно, очень холодно. Мария Павловна положила стул на бок. Занесла секач за плечо и неумело ударила по ножке. Стул содрогнулся и закачался. Ножка согнулась, словно застонала от боли, но не сломалась. Мария Павловна еще раз ударила по ножке. Она затрещала и глухо стукнулась об пол.
«Богиня» сперва задымила, потом развеселилась и стала радостно гудеть на всю комнату, стрелять оранжевыми искрами. Мария Павловна поставила на печку кастрюлю с замерзшей водой. Секачом разбила на мелкие кусочки клей и половину бросила в кипяток. От сытного мясного запаха к горлу подступил комок. До тошноты поджимало живот.
Ложкой помешала в кастрюле и попробовала. Вкусно. Только соли нужно. Бросила щепотку. Снова попробовала мутную жидкость. Показалось – слишком густа, добавила воды. Когда в кастрюле снова закипело, взяла блюдца и разлила в них клеевой навар. Через полчаса ржавая жидкость стала походить на студень. Мария Павловна вспомнила о своем соседе. Взяла блюдце, вышла в прихожую, постучала в комнату слепого.
– Можно, – отозвалось за дверью.
– Здравствуй, Андрей Федорович.
– Мария Павловна! Садитесь... Только холодно у меня... Я сейчас протоплю, – он стал на колени перед кроватью, пошарил под ней и вытащил два полена.
– Это ваша Люда позаботилась. Забегала с девчатами из бытового отряда. Привет передавала. Просила не беспокоиться.
– Спасибо, Андрей Федорович. А я студень принесла. Из клея. С хлебом очень вкусно... Завтра – Новый год.
– Совсем забыл... Студень? Ну зачем от себя отрываете?
– Давай помогу растопить.
– Нет, нет... На заводе, небось, устали.
Андрей правой рукой прижал дрова к груди, левую выставил вперед. На коленях подобрался к печурке.
Мария Павловна давно не заходила к Бойкову. Комната все так же чисто убрана. Только стена, что к коридору, промерзла – иней почти на палец. На столе – законченная сеть, а на кровати – раскрытая посредине толстенная книга.
– Вижу, чисто у тебя... И читать не бросил.
– Сейчас грязь – страшнее немца. Дай поблажку лени, хоть раз не умойся, считай, что впустил смерть в дом... А к книгам еще больше пристрастился. В нашей библиотеке теперь, пожалуй, один я читатель. – Андрей сидел у печурки, изредка протягивал над ней озябшие руки. – Отвлекает чтение. – Повернул голову к соседке и спросил: – Как на заводе сейчас?
Мария Павловна глянула на худое, желтое лицо Андрея и закусила губу. В свете мигающей коптилки оно поминутно менялось, иногда казалось страшным.
– Трудно... Ноги пухнут у многих. Некоторых токарей приходится поддерживать под руки, пока деталь точат... А ты зря не эвакуировался.
– Приглашал товарищ. Приезжай, писал, помирать вместе будем! Чудак! Помирать, – немного помолчал.– Воевать нужно... Сила в руках... Мне бы глаза...
«Все такой же настырный». Мария Павловна вспомнила, как в первые дни блокады во время тревог вел себя Андрей. Он выходил во двор. Взвизгивали «зажигалки» и тявкали зенитки, ревели самолеты и рвались ’снаряды, охали лопнувшие бомбы и тяжело падали стены каменных зданий. Город ожесточенно гудел, содрогался, словно пытался сбросить со своих плеч навалившуюся беду.
Женщины и дети выбегали из квартир и метались по двору от одной стены к другой.
А Бойков стоял в огромном каменном колодце, опирался на палку и, высоко подняв голову, слушал небо...
– Другие с глазами, да слепыми оказались, – вдруг сурово сказала соседка. – Бадаевские склады сгорели... Теперь – голод...
– Думал и я об этом. Как же так? Знали, что война будет... Знали, – Андрей замолчал. Мария Павловна ничего не ответила. Он заговорил снова:
– Можно было спасти продукты. Читал я, что под Зимним огромные подвалы. И в других местах... Туда бы запасы переправить вовремя. Видели, что немец идет на Ленинград...
Мария Павловна прервала его:
– Все видели. Все... Болтали много...
Заговорило радио. Передавали сводку информбюро о боях в Крыму, о наступлении наших войск под Москвой.
– Андрюша, милый, слышишь? – Мария Павловна' быстро подошла к Бойкову, положила руки ему на плечи.
Сколько прошло времени – час или пять минут? Маленькую холодную комнату заполнил голос из Москвы. Какой знакомый и уверенный. Кто это выступает?
– Мы знаем, что советские люди не успокоятся до тех пор, пока хотя бы один гитлеровец будет топтать священную советскую землю... Порукой нашей победы служат первые успехи советских войск на всех фронтах...
Мария Павловна все сильнее и сильнее сжимала плечи слепого. Он слышал над самым ухом приглушенный срывающийся шепот. Она повторяла слова говорившего. «Очень знакомый голос», – думал Бойков. Когда услыхал поздравление с Новым годом, узнал:
– Это – Калинин...
Андрей почувствовал, как теплая капля упала ему на висок. Женщина плакала. Беззвучно, словно боялась радостных и горьких слез. Он тронул ее за руку. Она припала к его плечу, и, глубоко вздохнув, зашептала:
– Дай бог, дай бог...
– Написать бы в Москву, – задумчиво проговорил Бойков.
– Ты о чем это, Андрей? – проглотив слезы, отозвалась Мария Павловна.
– По радио вот слыхал... Дети воюют... Мстят врагам на оккупированной территории... А у меня – слух. Один командир недавно проверил на звукоулавливателе. Говорил, что я смог бы справиться... К Михаилу Ивановичу обратиться бы...
Соседка не возражала. Зачем бередить рану. Зрение не купишь. А в армию слепого не возьмут – в этом была уверена...
В середине января Бойкова пригласили в городское общество слепых.
– Не желаешь ли, Андрей Федорович, пойти в армию? – спросил председатель.
Бойков мрачно пробурчал:
– Нашел чем шутить.
– Серьезно говорю, – рассердился председатель. – О тебе из армии ПВО спрашивают.
Не сон ли это? Бойков нащупал стул и опустился на него. На лбу выступили маленькие капельки холодного пота. «Полковник сдержал слово». И сразу понял, какой ответственный шаг ему придется сделать. Пока жил желанием попасть в армию, не думал об ответственности. А настал час решать – заколебался. «Армия и слепой. Людей с плохим зрением отправляют в тыл... А тут... Не стану ли я обузой? Армия – это воевать против страшного врага. Против тьмы... Против голода».
Андрей поднялся, снова сел. Мысленно представил разрушенное бомбой здание и девочку, вытащенную из-под обломков.
– Я согласен, – сказал чуть дрогнувшим голосом.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Медицинская комиссия после тщательного осмотра вынесла решение: Андрей Федорович Бойков годен для службы в войсках противовоздушной обороны.
Как долго тянется день. Последний раз Андрей вяжет сети. Он пытается думать только о работе. Но возбуждение не проходит. Годен! Берут!
Поднял голову и с удивлением отметил про себя, что говорит радио.
– На энском участке фронта фашистские войска предприняли ряд атак. Над Ленинградом сбито три вражеских бомбардировщика... – диктор на миг умолк и тотчас заговорил торопливо:
– Внимание! Внимание! Воздушная тревога! Воздушная тревога!..
Наступила тишина. Потом раздался щелчок и заработал метроном. Словно тяжелые капли начали падать в пустое ведро. Андрею сделалось не по себе. До сих пор не может он привыкнуть к бесстрастному щелканию. Будто секунды жизни отсчитывает механический счетчик. Раз, два, три – ты еще жив? Раз, два, три – ты еще жив?
На южной окраине вздрагивают зенитки. Город притих, но Андрей знает, что люди стоят у станков и машин. В окопах бойцы выжидают атаки. Где-то в тылу врага пробираются разведчики. Меняют позиции артиллеристы. Все эго силится представить Андрей Бойков, сегодня еще сугубо штатский человек. Слепой человек. Завтра он должен быть в штабе армии ПВО. Завтра его направят в воинскую часть. Он получит обмундирование. Его внесут в списки на довольствие, выдадут котелок и ложку. Завтра... Будет ли это завтра?
Но почему всетаки его берут в армию? Неужели она разбита и не хватает людей? По спине пробежали назойливые холодные мурашки. «Неправда. Это полковник добился... Но где я слышал этот голос? Зря не спросил».
И снова мысли завертелись вокруг завтрашнего дня. В холодной комнате метроном отсчитывает время. Раз, два, три – ты еще жив? Раз, два, три – ты еще жив? На какой секунде удар метронома и разрыв бомбы сольются в общий гул.
Андрей шагнул к железной койке и опустился на колени. Протянул руки и с трудом вытащил баян в футляре. Бережно положил на кровать и сел рядом. Когда он последний раз играл? Вспомнил – за день до войны. Уезжал сосед по квартире. Почему-то на душе было муторно. Играл что-то протяжное, грустное. На рассвете услыхал по радио: война...
Теперь на войну идет и он. А метроном все отсчитывает секунды: тревога... В городе тревога.
Андрей тяжело надавил на клавиши. Туго подались меха. А в городе тревога. Пальцы побежали быстрее В голосах появилась теплота.
Слегка вздрогнули стены. Еще раз – сильнее. Где-то невдалеке рвались бомбы. А комната наполнялась звуками. Над городом стоял рев истребителей и бомбардировщиков. С юга летели снаряды. А звукам становилось все теснее и теснее в четырех стенах. Вдруг заскрипел пол. Бомба попала в соседний дом. Зазвенели стекла. Из разбитого окна вырвался голос баяна – он словно выговаривал слова песни:
Врагу не сдается наш гордый «Варяг»,
Пощады никто не желает.
По улице бежал человек. На миг остановился. Оглянулся на дом и поднял голову: там жила песня. Прохожий зашагал спокойнее, увереннее.
А город стонал и гудел. Разрывы зенитных снарядов вспыхивали в небе. Ленинград действительно походил на гигантский корабль. Он не хотел сдаваться врагу. Сражался. Стоял насмерть.
Суровая мелодия о гордом «Варяге» соперничала с гулом разрывов и завыванием моторов. Постепенно атака фашистов стала захлебываться, ослабевать. Все явственнее и грознее вздымался голос осажденного, но живого и борющегося Ленинграда.
Обессиленный Андрей вздремнул перед рассветом. Снилось огромное небо. Ржавая луна превратилась в черный бесформенный предмет. Он низвергал огненную лаву. Андрей легко взлетел навстречу огню, но больно ожегся.
Вскрикнул и проснулся. С постели соскочил быстро – где только силы взялись. Поплотнее закутал шею шарфом, поднял воротник и позвал: «Мария Павловна!» Никто не ответил. Тихо отворил дверь и медленно спустился по обмерзшей скользкой лестнице.
Знакомым путем пошел по указанному адресу.
Бойков еще до войны много читал о Ленинграде. До – тошно расспрашивал о памятных местах. Знал, какие исторические здания, дворцы и памятники встречаются на пути. Но представить все был не в силах. Зрячую жизнь он провел в деревне.
Перешел дорогу, что вела в Петропавловскую крепость. Андрею рассказывали о высоком позолоченном шпиле каменной цитадели. В солнечные дни шпиль далеко виден. «А немцам?» – почему-то подумал Бойков.
Налево – дом Кшесинской. Андрей знает, что с балкона этого дома выступал Владимир Ильич Ленин. Он говорил о революции. Вождя слушали тысячи питерских рабочих, солдаты и матросы. «А мне вот не привелось увидеть живого Ленина. Был невысокого роста... А мне сдается он великаном...»
На Кировском мосту Бойков решил передохнуть. Провел палкой по перилам – услыхал сухой шорох снега. Облокотился. Было похоже, что он рассматривает замерзшую Неву. Напряг слух. Сквозь толщу льда пробивался голос воды. Река не могла смириться с пленом. Лед прижимал ее ко дну, закрывал от солнца. Но напоенная безвестными ручьями доброй земли, она рвалась на волю, к свету. Андрей физически ощущал ее| усилия. И он точно также хочет вырваться из вечного мрака. Он слушал Неву, которую никогда не видел. Только когда проходил по мосту, представлял ее ширину. Скованная морозом, сейчас Нева кажется ему маленькой речушкой на его родине. Как давно это было!..
Бойков вздохнул. Поднял воротник – продрог, пока стоял. Пошел дальше. Мост на середине слегка горбился. Здесь, по предположению Андрея, половина пути. Вдруг палка уперлась во что-то мягкое. Слепой остановился, отступил назад, потом вытянул правую руку,, подошел ближе. Присел. Дотронулся до препятствия... Человек.
– Товарищ... – потормошил лежащего.
Молчание. Андрей быстро-быстро начал ощупывать человека. Перчатка... Рукав... Меховой воротник. Осторожно тронул щетинистое лицо. Холодное... Волосы смерзлись...
Андрей медленно поднялся. Неровно дыша, склонил голову. Где-то далеко впереди глухо застонал снарядный разрыв. Немцы начинали обстрел города. Бойков машинально поправил очки. Неуверенно позвал.
– Кто-нибудь... Подойдите...
Повторил. Ответа не последовало. Слепой совсем забыл, что только начиналось утро и улицы города еще пусты.
Фашистское командование на весь мир хвастливо заявляло, что с ходу возьмет «первый город России». Немецкие газеты печатали увеличенные панорамы Ленинграда. Враг видел его в бинокли и стереотрубы. Зверски обстреливал и бомбил. Окруженный город ставил огневые завесы на пути стервятников, артиллерийскими налетами давил вражьи батареи. Поединок был нелегким и неравным. Следом за смертью от огня и металла в город вползала смерть от голода.
Андрей осторожно прошел мимо мертвого и медленно побрел дальше. Чуть сгорбился, словно часть горя чужой семьи легла на его плечи.
У Марсова поля Бойков остановился. Рядом с могилами рядовых солдат революции, словно охраняя их покой, стояли зенитные орудия. На этом поле незнакомый военный человек круто повернул его жизнь. «Может и я погибну от пули врага». Казалось, Андрей забыл о своей слепоте. Многолетняя беда отодвигалась на задний план. Дума о солдатском долге овладевала сердцем.
...Перед отправкой в полк Андрея Бойкова напутствовал начальник политотдела армии ПВО.
– Вы будете работать слухачом. Трудно придется. Не скрою: сначала проверим... Посмотрим... Не получится, или тяжело станет – демобилизуем. А вообще – хочу верить в ваши силы.
Старшина Василий Прохоров хотел было помочь Бойкову одеться. Тот отказался. От волнения дрожали руки – они держали военное обмундирование. Одежда издавала прохладный запах. Андрей улавливал аромат поля и горьковатый вкус хвои.
Прохоров наблюдал. Два чувства боролись в нем. Старый кадровик не мог смириться с мыслью, что слепой человек становится военнослужащим. «Ему нянька нужна... И это боец». А другой голос возражал: «Вот нашел в себе силу пойти на войну. Упрямый, видать».
– Как же тебя величать, Андрей Федорович... – в раздумье произнес Прохоров, а про себя подумал: «На воинское довольствие стал – значит, боец, красноармеец. А поглядеть на палку да очки, вроде не с руки такое звание».
Андрей не ответил. Да слушал ли он старшину? Худое непроницаемое лицо его было сосредоточенным. Верхняя губа приподнялась, и две складки от носа ко рту стали глубже.
– А теперь – на точку, Андрей Фед... Красноармеец Бойков.
– Есть, товарищ... Товарищ...
Старшина, – подсказал Прохоров и улыбнулся: Андрей неловко поднял к голове руку вместе с палкой..
Открылась дверь. Вошел красноармеец в замасленной телогрейке.
– Товарищ старшина, я готов. Кого везти?.. – он увидел Бойкова и не договорил. Глаза округлились. Быстро перевел взгляд на Прохорова, потом снова на. Бойкова. Тот стоял в шинели, неестественно вытянувшись, запрокинув голову, в синих очках, держа перед собой палку.
– Да, его... Красноармейца Бойкова, – сделал паузу старшина и добавил, – Андрея Федоровича. – Взял: за левый локоть, вывел из раздевалки, помог сесть в кабину. – До встречи, товарищ красноармеец! – уже весело сказал старшина и захлопнул дверцу.
Шофер Петя Волков быстро оправился от смущения и неожиданности. Как только машина тронулась, принялся расспрашивать Бойкова: откуда он, когда ослеп, что будет делать на прожекторной точке. Охотно говорил о себе. Сейчас служит на КП дивизиона. Возит боеприпасы и продукты. Просился на передовую. При встрече командир полка сказал: «И здесь фронт». Потом засмеялся и добавил: «Ростом не вышел. От земли два вершка. А шофер отменный. Такой нам нужен». Но я все равно добьюсь. Батареи нашего полка стоят под Невской Дубровкой, туда и перейду.
– А мы куда едем?
– В Ручьи, пригород Ленинграда. На прожекторную точку. Слухачи там. Занятная работа. Только изматывает очень. Да и талант нужен. Я бы не сумел.
– На что талант?
– Как на что? У меня вот на музыку таланта нет. Завидую тем, кто играть или петь может. А на точке слухачи наденут наушники, а к ним трубы присоединены – будь здоров. Немца аж в Берлине слышут...
– Талант, говоришь? – задумчиво повторил Бойков.
От разогревшегося мотора в кабине потеплело. Машина прибавила скорость. Андрей зажал между ног палку и крепко держался за сиденье.
– А ты не слухачом ли собираешься быть? – вновь заговорил Волков.
– Видимо...
– Здорово, брат!– и глаза у шофера заискрились.– У тебя слух, должно, двойной. Энергия, что на зрение отпущена, в уши передвинулась? А? Так я понимаю?
– Может быть, – и Андрей во второй раз улыбнулся сегодня. Ему захотелось говорить. – А ты действительно мал ростом? Я слышал, что такие разговорчивы очень.
– Угадал. Меня из-за этого в разведку не взяли Комиссар из военкомата воспротивился. Я целый час клялся, что на фронте воды в рот наберу. Не поверил. Написал: использовать по специальности. Пусть за баранкой сам с собой разговаривает. А мне везет – всегда попутчика найду. Хоть немой попадется – расшевелю... Вот мы и приехали.
