Текст книги "Рылеев"

Автор книги: Виктор Афанасьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 25 страниц)

8

Утром этого дня, как пишет Рылеев, «Якубович рано вбежал в комнату, в которой я лежал больной, и в сильном волнении с упреком сказал мне: «Царь умер! Это вы его вырвали у меня!» Вскочив с постели, я спросил Якубовича: «Кто сказал тебе?» Он, назвав мне не помню кого-то, прибавил: «Мне некогда; прощай!» – и ушел».

Вскоре приехал Трубецкой. Он известил Рылеева, что дворцовый караул, штат придворных чинов, петербургский гарнизон и правительственные учреждения присягнули новому императору – Константину I. Во время этого разговора пришли Николай Бестужев и Торсон с тем же известием. Позже пришли Бестужев Александр и Батеньков.

Трубецкой говорил, что войска присягнули Константину с готовностью, но что, впрочем, это не беда – нужно «приготовиться сколько возможно, дабы содействовать южным членам, если они подымутся, что очень может случиться, ибо они готовы воспользоваться каждым случаем».

Все присутствовавшие пришли к заключению, что настали обстоятельства чрезвычайные, «решительные».

«Видя, как обыкновенно бывает несогласие в мнениях, – показывает Рылеев, – я предложил Оболенскому избрать начальника и, отобрав от Бестужева и Каховского голоса в пользу Трубецкого, на другой день сказал о том Оболенскому, прибавив к тому и свой голос… С того дня Трубецкой был уже полновластный начальник наш; он или сам, или через меня, или через Оболенского делал распоряжения».

В тот же день – 27-го – между Николаем Бестужевым и Рылеевым произошел следующий разговор. «Где же Общество, – спрашивал Бестужев, думавший, что в Обществе есть важные государственные люди, – о котором столько рассказывал ты? Где же действователи, которым настала минута показаться? Где они соберутся, что предпримут, где силы их, какие их планы? Почему это Общество, ежели оно сильно, не знало о болезни царя, тогда как во дворце более недели получаются бюллетени об опасном его положении? Ежели есть какие намерения, скажи их нам, и мы приступим к исполнению – говори!»

Рылеев ответил, что конкретного плана действий пока нет, что число «наличных членов» в Петербурге действительно невелико, но, сказал он, «несмотря на это, мы соберемся опять сегодня ввечеру; между тем я поеду сосать сведения, а вы, ежели можете, узнайте расположение умов в городе и в войске».

Оболенский пишет, что после совещания 27-го числа, поздравляя друг друга с неожиданным для нас происшествием, мы сознались все в слабости наших сил и невозможности действовать сообразно цели нашей и растлись, не положив ничего решительного».

Однако это не совсем так.

Рылеев предложил Думе свой план и начал со своей отраслью немедленные действия. Он с братьями Бежевыми сначала пытался сочинять прокламации к войскам, чтоб тайно разбросать их в казармах, – признав это «неудобным», разорвали черновики и решили идти ночью втроем по городу, чтобы беседовать с каждым встреченным солдатом, с каждым часовым, передавая им, что их обманули, не показали им завещания покойного императора, в котором дается воля крестьянам и солдатская служба убавлена на десять лет.

«Нельзя представить жадности, с какой слушали нас солдаты, – пишет Бестужев, – нельзя изъяснить быстроты, с какой разнеслись наши слова по войскам; на другой день такой же обход по городу удостоверил нас в этом».

Такие же обходы поручил Рылеев Каховскому, Арбузову, Михаилу Бестужеву, Сутгофу, Панову и другим членам общества.

«Я полагал полезным распустить слух, – показывает Рылеев, – будто в Сенате хранится духовное завещание покойного государя, в коем срок службы нижним чинам уменьшен десятью годами. Мнение сие как Трубецким, так и всеми другими членами единогласно было принято».

Два дня походов по городу в сырую и ветреную погоду уложили Рылеева в постель – у него сделалась сильная ангина («жаба»). Но дел по Обществу он не бросил. «Мало-помалу число наше увеличилось, – пишет Н. Бестужев, – члены съезжались отовсюду, и болезнь Рылеева была предлогом беспрестанных собраний в его доме».

В эти дни Николай Бестужев сделал, как он рассказывает, нечаянное предсказание, которое ему было «прискорбно припомнить». Помогая Рылееву сменить повязку на шее, снять «мушку» (пластырь), он «зацепил неосторожно за рану», образовавшуюся от присохшего пластыря. Рылеев вскрикнул. «Как не стыдно тебе быть таким малодушным, – сказал Бестужев шутя, – и кричать от одного прикосновения, когда ты знаешь слою участь, знаешь, к чему тебе должно приучать свою шею»-

Пропаганда в полках продолжалась. И когда Рылеев однажды стал рассказывать Трубецкому об успехах агитаторов своей отрасли, диктатор заметил, что если в полку поднимется одна рота, то другие могут не последовать ее примеру. Рылеев ответил, что «достаточно одного решительного капитана для возмущения всех нижних чинов, по причине негодования их противу взыскательности начальства». Рылеев, в свою очередь, поинтересовался, какую силу полагает Трубецкой «достаточною для совершения наших намерений», на что Трубецкой отвечал: «Довольно одного полка». – «Так нечего и хлопотать, – воскликнул Рылеев. – Можно ручаться за три! А за два – наверное» (Рылеев имел в виду гвардейские Московский и Гренадерский полки, а также Гвардейский экипаж, которые и вышли 14 декабря на площадь).

Через несколько дней появились надежды, что можно будет поднять еще несколько полков: Измайловский, Финляндский и Егерский.

«Все без исключения решительно говорили, – замечает Рылеев, – что сами обстоятельства призывают общество к начатию действий и что не воспользоваться оными со столь значительною силою было б непростительное малодушие и даже преступление».

Тем временем в витринах магазинов были выставлены портреты нового императора – Константина I, похожего лицом на своего отца, Павла I. На Монетном дворе начали чеканку денег с изображением Константина. Его именем стали подписывать подорожные. Он, однако, в Петербург не ехал, оставаясь главнокомандующим в Варшаве, а великий князь Николай, которого гвардия ненавидела за грубость, перебрался из своего Аничкова дворца в Зимний. Пошли слухи об отречении Константина, создалась напряженная обстановка междуцарствия. Дело заключалось в том, что Константин был женат на дворянке не царской крови, а в таком случае, став императором, он не мог бы передать престол своим потомкам. Константин написал отречение еще при жизни Александра I, в 1823 году, но оно не было в свое время опубликовано и оказалось как бы в секрете. Это был безусловный промах Александра…

После смерти Александра генерал-губернатор Петербурга граф М.А. Милорадович, который в отсутствие императора командовал всей гвардией, отдал приказ о приведении к присяге Константину. Вынужден был присягнуть своему брату и Николай, тогда всего только бригадный генерал, – он было напомнил Милорадовичу об отречении Константина, но генерал-губернатор решительно заметил ему, что гвардия воспримет его попытку вступить на престол как узурпацию власти, будет восстание и неизвестно чем тогда все кончится…

Николай слал в Варшаву курьера за курьером – нужно было новое, гласное отречение Константина, так как ехать в Петербург и садиться на трон он решительно отказывался. Акты о принесенной ему присяге он отправлял обратно. Николай метался в Зимнем дворце с чувством тревоги… У него на столе уже несколько дней лежали доносы Майбороды и Бошняка о Южном обществе. Чувствовал он, что и в Петербурге неспокойно. Он то и дело запрашивал Милорадовича, что делается в Петербурге по пресечению попыток революции.

Надо сказать, что Милорадович знал о существовании тайного общества (и не один год), – среди его друзей были Николай Тургенев и Федор Глинка. Когда Милорадович погиб от пули Каховского, Николай со злорадством вспоминал его слова о том, что все, мол, было «спокойно». Он не сомневался в симпатиях Милорадовича к освободительному движению, – и в самом деле, этот боевой, заслуженный генерал, герой 1812 года, еще при своей жизни отпустил многих своих дворовых и крестьян на волю (и именно благодаря беседам с таким антикрепостником, как Николай Тургенев), а умирая, завещал свободу всем своим крестьянам. Трудно в этом случае судить Каховского (а также и Оболенского, который ранил Милорадовича штыком). Но пуля его послана была не в друга Тургенева и Глинки и антикрепостника, а в генерал-губернатора, который явился на площадь как представитель вражеской стороны.

В дни междуцарствия ходили также слухи, что власть хочет захватить вдова Павла I – Мария Федоровна, имевшая резиденцию в Павловске.

…Рылеев был болен. Но он, как вспоминает его товарищ по Вольному обществу любителей российской словесности (ставший потом делопроизводителем Следственной комиссии), «воспламенял всех, подкреплял настойчивостью, давал приказания и наставления». Александр Бестужев говорит, что Рылеев «был главною пружиною предприятия; воспламеняя всех своим поэтическим воображением и подкрепляя настойчивостью».

Пущин писал из Москвы: «Случай удобен. Ежели мы ничего пе предпримем, то заслужим во всей силе имя подлецов». Оп (как и в прошлом году) берет «рождественский» двадцатичетырехдневный отпуск и едет в Петербург.

Положение Общества было сложным. Никто из членов его не сомневался, что в случае отречения Константина – необходимо выступить. Ну а если он не отречется? Тогда поднять гвардию будет невозможно. Во-первых, она уже присягнула ему. Во-вторых, насколько она не терпит Николая, настолько же ей симпатичен Константин, который умел ладить с офицерами.

В случае принятия Константином российского престола Трубецкой предлагал свернуть революционные действия и распустить Общество, «а самим, оставшись между собой друзьями, действовать каждому отдельно сообразно правил наших и чувствований сердца». При этом, считал он, надо стремиться занимать как можно более высокие посты в гвардии. Рылеев был согласен с этим. К плану Трубецкого он прибавил только, что надо обязать членов Общества, служащих в гвардии, не выходить в отставку и стараться не переходить в армейские полки.

В случае отречения Константина, говорил Трубецкой, «мы должны все способы употребить для достижения цели Общества» – то есть для установления в России республиканского образа правления.

Смутные дни междуцарствия очень выразительно описал Герцен: «Это было время белой горячки, правительственного бреда… Зачем Александр I, сделав акт такой важности, как замена меньшим братом старшего в престолонаследии, держал это под спудом, зачем скрыл от совета, от министров, от людей, окружавших его смертный одр в Таганроге? Зачем потом эта длинная история семейных учтивостей? – «Сделайте одолжение, вы вперед!» – «Нет-с, помилуйте, за вами!» Мария Федоровна в отчаянии проливает слезы. Михаил Павлович скачет на курьерских из Варшавы; Николай Павлович присягает Константину Павловичу, Константин Павлович присягает Николаю Павловичу. Все зовут цесаревича в Петербург, а тот руками и ногами уперся в Лазенках (предместье Варшавы, где располагалась резиденция Константина. – В.А.) – и ни с места. Первый, пришедший в себя, был Михаил Павлович: тот сел себе на станции между Петербургом и Варшавой и пробыл, пока старшие доиграли свою игру».

8декабря в Москву приехали Пущин и Одоевский. Одоевский едва только направился из Петербурга в отпуск (во Владимирскую губернию, где хотел навестить отца) – в Москве встретился с Пущиным, от него узнал о сложившихся обстоятельствах (пока единственно о смерти Александра I) и вместе с ним возвратился в Петербург. Перед отъездом из Москвы Пущин написал в Михайловское Пушкину, он звал его в Петербург. Звал, может быть, уже чувствуя близкую грозу…

9 декабря на совещании у Рылеева было принято окончательное решение, как сообщает Оболенский, готовить Общество к «действию в случае новой присяги».

10 декабря. Из Варшавы прибыл великий князь Михаил Павлович. Мария Федоровна объявила Николаю: «Ну, Николай, преклонитесь пред вашим братом: он заслуживает почтения и высок в своем неизменном решении предоставить вам трон».

Николай чувствовал себя все-таки неуверенно. «Город казался тих, – говорит он в своих записках, – так, по крайней мере, уверял граф Милорадович… Но в то же время бунтовщики были уже в сильном движении, и непонятно, что никто сего не видел… Сборища их бывали у Рылеева». Даже после доносов Шервуда и Майбороды, как пишет Николай, «граф Милорадович… обещал обратить все внимание полиции, но все осталось тщетным и в прежней беспечности».

10 декабря у Рылеева собрались Репин, Розен, Щепин-Ростовский и три брата Бестужевых – Александр, Николай и Михаил (Михаил в последнее время и жил на квартире Рылеева). Рылеев выздоравливал, но шея его была еще повязана теплым платком. На столе у него лежала книга Тимофея Мальгина, изданная в 1805 году: «Российский ратник или общая военная повесть: о государственных войнах, неприятельских нашествиях, уронах, бедствиях, победах и приобретениях, от древности до наших времен».

Розен рассказал в своих записках, что Рылеев его поразил: «Во взорах его выразительных глаз, всех чертах его лица виднелась восторженность к великому делу; речь его убедительная просто текла без всякой самонадеянности, без надменности, без фигурных фраз и возгласов».

В этот же день членам Северного общества стало известно об отречении Константина и о подготовке присяги Николаю I. Рылеев узнал об этом от Трубецкого. Решено было действовать. Нужно было добиться того, чтоб войска отказались присягать Николаю. Для этого был распущен слух, что Константин не отрекался, что Николай самовольно хочет захватить трон.

11 декабря. Якушкин пишет, что в тот день «на многолюдном совещании у Рылеева было решено… поднять гвардейские полки и привести их на Сенатскую площадь». На этом совещании выяснилось, что Измайловский и Финляндский полки малонадежны. Это поколебало решимость некоторых заговорщиков. Тогда Рылеев призвал всех дать честное слово явиться на площадь с тем числом войск, которое каждый может привести; в крайнем случае прийти хотя бы самому.

В этот же день Рылеев был у Оболенского, который вызвал кавалергардских офицеров Анненкова и Арцыбашева. Рылеев и Оболенский убеждали их принять участие в восстании и попытаться поднять полк, но «скрытно от Свистунова», ставленника Пестеля в Кавалергардском полку, на которого мало надеялись. Анненков и Арцыбашев отказались действовать. Тогда Трубецкой попытался воздействовать на Свистунова, предлагая ему «возмутить» солдат полка. И Свистунов отказался. Трубецкой поехал к командиру Семеновского полка Шипову, который был членом Союза Благоденствия и его давним товарищем, но после беседы с ним убедился, что он «передался совсем на сторону Николая».

11-го же числа Рылеев направил Сутгофа к полковнику Булатову, командиру 12-го Егерского полка, недавно принятому в Северное общество, с предложением помочь пропаганде в Гренадерском полку, где Булатов служил ранее и где его любили солдаты. Булатов дал согласие и обещал на другой день быть у Рылеева.

Между тем в правительстве решено было заготовить манифест о присяге Николаю I, в котором излагалась бы вся история с отречением Константина. Присяга была назначена на понедельник – 14 декабря. Декабристы, со своей стороны, приняли решение выработать манифест, который Сенат должен обнародовать от себя – после успеха восстания. В следующие дни над текстом «Манифеста к русскому народу» работали Н. Бестужев, В. Штейигель, Г. Батеньков, И. Пущин. Основное участие принимали в нем Трубецкой и Рылеев.

9

«Послезавтра, поутру, я – или государь, или – без дыхания», – писал Николай I начальнику Главного штаба И.И. Дибичу 12 декабря. Утром этого дня он получил от Дибича из Таганрога донесение о тайном обществе, основанное на доносах Шервуда, Бошняка и Майбороды. Перед тем, 11 декабря, подтвердились подозрения Николая в том, что и Петербург представляет собою в последние дни пороховую бочку: поздно вечером к нему, предварительно написав ему письмо, явился молодой офицер – член Северного общества Яков Ростовцев, который служил вместе с Оболенским адъютантом начальника гвардейской пехоты генерала Бистрома. Он был близким другом Оболенского, хорошо знал многих декабристов, в том числе Бестужевых и Рылеева. Был он и литератором – он выпустил в 1823 году отдельным изданием свою трагедию в стихах «Персей» (сохранился экземпляр с дарственной надписью Рылееву); писал и печатал в периодике («Невском Зрителе», «Сыне Отечества», «Полярной Звезде») стихи. В 1825 году он сочинил трагедию в стихах «Князь Пожарский», которую читал как-то у Оболенского; в тот же вечер читал Рылеев свой «Пролог» к задуманной им трагедии о Хмельницком. Рылеев просил эту трагедию у Ростовцева для «Полярной Звезды», но тот передал ее Булгарину [9]9
  Я.И. Ростовцев (1803–1880) в 1849 году входил в Следственную комиссию по делу петрашевцев, допрашивал Ф.М. Достоевского. При Александре II – один из виднейших деятелей крестьянской реформы 1861 года.


[Закрыть].

Н. Бестужев пишет: «12-го числа декабря, в субботу, явился у меня Рылеев. Вид его был беспокойный, он сообщил мне, что Оболенский выведал от Ростовцева, что сей последний имел разговор с Николаем, в котором объявил ему об умышляемом заговоре, о намерениях воспользоваться расположением солдат и упрашивал его для отвращения кровопролития или отказаться от престола, или подождать цесаревича для всенародного отказа. Оболенский заставил Ростовцева написать как письмо, писанное им до свидания, так и разговор с Николаем.

– Вот черновое изложение того и другого, – продолжал Рылеев, – собственной руки Ростовцева, прочти и скажи, что ты об этом думаешь!

Я прочитал. Там не было ничего упомянуто о существовании Общества, не названо ни одного лица, но говорилось о намерении воспротивиться вступлению на престол Николая, о могущем произойти кровопролитии…

– Уверен ли ты, – сказал я Рылееву, – что все, писанное в этом письме, и разговор совершенно согласны с правдою, и что в них ничего не убавлено против изустного показания Ростовцева?

– Оболенский ручается за правдивость этой бумаги, – сказал Рылеев».

Бестужев ответил, что, по его мнению, Ростовцев «хочет ставить свечу богу и сатане. Николаю он открывает заговор, пред нами умывает руки признанием, в котором, говорит он, нет ничего личного. Не менее того в этом признании он мог написать что ему угодно и скрыть то, что ему не надобно нам сказывать» [10]10
  Н. Шильдер, автор капитальных монографий об Александре I и Николае I, имевший доступ в дворцовые архивы, оставил пометки на книге М. Корфа «Восшествие на престол императора Николая I» (1857); против того места, где Корф приводит слова Николая Ростовцеву – «Может быть, ты знаешь некоторых злоумышленников и не хочешь назвать их… И не называй!» – Шильдер пишет: «Как бы не так!»


[Закрыть].

Рылеев предположил, что если Ростовцев назвал людей, то полиция тотчас их «прибрала бы к рукам».

«– Николай боится сделать это, – отвечал Бестужев. – Опорная точка нашего заговора есть верность присяге Константину и нежелание присягать Николаю. Это намерение существует в войске, и, конечно, тайная полиция о том известила Николая, но как он сам еще не уверен, точно ли откажется от престола брат его, следовательно, арест людей, которые хотели остаться верными первой присяге, может показаться с дурной стороны Константину, ежели он вздумает принять корону.

– Итак, ты думаешь, что мы уже заявлены?

– Непременно, и будем взяты, ежели не теперь, то после присяги.

– Что же, ты полагаешь, нужно делать?

– Не показывать этого письма никому и действовать. Лучше быть взятыми на площади, нежели на постели. Пусть лучше узнают, за что мы погибнем, нежели будут удивляться, когда мы тайком исчезнем из общества, и никто не будет знать, где мы и за что пропали.

Рылеев бросился ко мне на шею.

– Я уверен был, – сказал он с сильным движением, – что это будет твое мнение. Итак, с богом! Судьба наша решена! К сомнениям нашим, теперь, конечно, прибавятся все препятствия. Но мы начнем. Я уверен, что погибнем, но пример останется. Принесем собою жертву для будущей свободы отечества!»

В этот день утром приезжал к Рылееву полковник Булатов – Рылеев пригласил его к себе на вечернее совещание и подарил ему свои книги – сборник «Думы» и «Войнаровского».

После Булатова приехал Михаил Пущин, капитан лейб-гвардии Коннопионерного эскадрона, младший брат Ивана Пущина. Рылеев с ним был знаком уже давно. Он встретил Пущина словами: «Если хочешь быть нашим, я скажу тебе наше намерение». Пущин согласился и тем самым стал членом Северного общества. Рылеев сказал ему, что «вся гвардия готова не присягать», спросил его, готов ли он будет действовать с эскадроном, если придется захватывать артиллерию; Пущин отвечал, что «готов делать, что другие будут делать».

12-го же была у Рылеева беседа с Батеньковым.

Гавриил Батеньков – участник войны 1812 года и походов 1813-1814-го. Вскоре после войны он вышел в отставку и поступил в корпус инженеров путей сообщения, долго служил в Сибири, где сблизился со Сперанским. Вместе со Сперанским он. был подчинен непосредственно Аракчееву как председателю Сибирского комитета. Аракчеев, заметив блестящие докладные бумаги Батенькова, вызвал его и назначил своим секретарем по военным поселениям (Аракчеев называл Батенькова «мой математик»), В Петербурге Батеньков жил в доме Сперанского. Он часто бывал в доме Российско-Американской компании, познакомился там со Штейнгелем, Бестужевыми, Рылеевым. На обедах у В.И. Прокофьева Рылеев беседовал с Батеньковым и в конце концов убедился, что он имеет «вольный» образ мыслей. Уже за несколько дней до восстания Рылеев, как он сказал А. Бестужеву, «приобрел» Батенькова «на свою сторону».

Помощь от Батенькова была, конечно, неоценимая, так как он был свой человек при Сперанском и Аракчееве.

Батеньков показывал, что у Рылеева 12 декабря «вообще говорили слишком вольно и дерзко, но каждый свое, громко и без всякой осторожности, хотя беспрестанно входил человек, подавая чай. И подумать нельзя было, что это заседание тайного общества».

Рылеев говорил, что «ежели мы долее будем спать, то не будем никогда свободными». Батеньков вспоминает, что Рылеев «завел мечты о России до Петра и сказал, наконец, что стоит повесить вечевой колокол, ибо народ в массе его не изменился, готов принять древние свои обычаи и бросить чужеземное». Батеньков говорил о том, что военные поселения «сильно негодуют и готовы возмутиться при первом случае», особенно новгородские. В случае неудачи восстания он предлагал революционным войскам отступить на Новгород, к военным поселениям, где их будет ждать верная помощь.

Штейнгель показывал, что «именно 12 числа, пришед к Рылееву, я застал Каховского с Николаем Бестужевым говорящих у окошка, и первый сказал: «С этими филантропами ничего не сделаешь; тут просто надобно резать, да и только». Штейнгель с удивлением передал это Рылееву, тот ответил: «Не беспокойся, он так только говорит. Я его уйму; он у меня в руках». Рылеев сообщил Штейнгелю о доносе Ростовцева, показал ему тот же черновик письма Ростовцева к Николаю. «Что вы теперь думаете, неужели действовать?» – спросил Штейнгель. «Действовать непременно, – отвечал Рылеев. – Ростовцев всего, как видишь, не открыл, а мы сильны и отлагать не должно».

Члены Общества весь день и вечер – одни приходили к Рылееву, другие уходили.

12-го были Трубецкой, Оболенский, Коновницын, Одоевский, Арбузов, Репин, Корнилович, Пущины, Бестужевы.

Все говорили, выдвигали разные проекты.

«Князь Одоевский, с пылкостью юноши, – говорит Штейнгель, – твердил только: Умрем! Ах, как славно мы умрем!»

Среди общего разговора вдруг вошел Ростовцев. Все умолкли…

Ростовцев в своих воспоминаниях писал, что он произнес твердую речь к заговорщикам, убеждая их оставить свои замыслы, рассказал о своем визите к Николаю и прибавил, что никого не выдал. Он пишет, что Оболенский назвал его изменником и пригрозил ему смертью, но что Рылеев якобы «бросился» ему «на шею», говоря: «Ростовцев не виноват, что различного с нами образа мыслей… Он действовал по долгу своей совести». И что, мол, после этого и Оболенский его обнимал…

Штейнгель свидетельствует, что Рылеев считал необходимым убить Ростовцева – «для примера» – как доносчика и шпиона, но сдался на уговоры Штейнгеля и произнес «тоном более презрительным, нежели злобным»: «Ну черт с ним, пусть живет».

М. Бестужев рассказывает, что Оболенский, узнав об измене Ростовцева, дал ему пощечину (о том же и сам Оболенский говорил Цебрикову). Оболенский дал Ростовцеву и вторую оплеуху, когда тот 14-го возвращался из Измайловского полка, где он, как пишет М. Бестужев, «ораторствовал за Николая», однако безуспешно, так как солдаты избили его прикладами, и он бежал, потеряв шинель. Николай I спрятал его во дворце…

Измена Ростовцева путала многие планы декабристов – благодаря ей Николай созвал ночью командиров всех полков и приказал привести войска 14 декабря к присяге в необычно раннее время – еще до рассвета. На раннее утро назначена была и присяга Сената.

12-го же вечером снова явился к Рылееву Булатов. Рылеев познакомил его с Трубецким и Якубовичем; Якубович и Булатов были назначены помощниками к диктатору Трубецкому. «Нам остается мало времени рассуждать», – сказал Булатов.

Отозвав в сторону барона Розена, Рылеев спросил его, можно ли будет располагать 14-го 1-м и 2-м батальонами Финляндского полка. Розен высказал сомнение. Рылеев «с особенным выражением в лице и голосе» (как пишет Розен) сказал: «Да, мало видов на успех, но все-таки надо, все-таки надо начать; начало и пример принесут плоды».

Александр Бестужев, входя в кабинет Рылеева, указал на порог: «Переступаю через Рубикон, а рубикон значит руби все, что попало!»

Появился в этот день у Рылеева и Федор Глинка. После распада Союза Благоденствия он отошел от тайного общества, но был в курсе всех его дел. Когда он вошел, Рылеев сказал: «Будем, господа, продолжать; при Федоре Николаевиче, кажется, можно». Глинка, однако, увидев, что нечаянно попал на совещание, вышел и вызвал за собой Рылеева. «Ну, слышали? – сказал он. – Опять присяга на днях». – «Знаем, – ответил Рылеев, – и Общество непременно решило воспользоваться этим случаем». – «Смотрите, господа, – сказал Глинка, – чтобы крови не было». – «Не беспокойтесь; приняты все меры, чтобы дело обошлось без крови», – уверил его Рылеев.

К 12 декабря выяснилось, что гвардейская артиллерия твердо стоит на стороне Николая и, как сказал Трубецкой, в случае восстания «палить будет».

Вырабатывая новый план восстания, Пущин, Александр Бестужев, Оболенский, Трубецкой и Рылеев поставили главной задачей захват Зимнего дворца и арест, а если будет необходимость – уничтожение царской семьи. Старый план Трубецкого, рассчитанный на переговоры с правительством, был отменен. Захват царской семьи поручен был Трубецким Якубовичу и Арбузову. Действие предполагалось начать следующим образом. Арбузов и Якубович во главе Гвардейского экипажа идут «поднимать» Измайловский полк и саперов, потом выходят на Сенатскую площадь (Рылеев и Н. Бестужев должны присоединиться к ним). А. Бестужев и М. Бестужев, а также князь Щепин-Ростовский ведут на Сенатскую Московский полк. Булатов и Сутгоф поднимают Гренадерский полк и ведут его также на площадь. Финляндский полк переходит Неву и присоединяется к прочим на Сенатской. Кроме того, Оболенский надеялся распропагандировать Конную артиллерию.

Трубецкой – уже после принятого решения – высказал сомнение в необходимости захвата Зимнего дворца. Он предположил, что может возникнуть свалка, резня и тогда царская семья погибнет, не дождавшись справедливого суда. Его поддержал Батеньков, сказавший, что «дворец должен быть священное место, что если солдат до него прикоснется, то уже ни черт его ни от чего не удержит». Рылеев и Оболенский сумели убедить Трубецкого и Батенькова в необходимости взятия дворца.

Надо в особенности отметить, что не только Рылеев и члены его отрасли допускали убийство Николая и всей его семьи, но и Трубецкой, несмотря на всю его осторожность. 6 мая 1826 года на очной ставке с Рылеевым Трубецкой признался в «умысле» на цареубийство, что и он допускал в случае необходимости «принесение на жертву» царской семьи. Батеньков же назвал себя на следствии «солдатом Рылеева».

У Рылеева был таинственный дар убеждать простыми словами, речью без красноречия.

Завалишин передает следующие его слова: «Мы мало того что не признаем законным настоящее правительство, мы считаем его изменившим и враждебным своему народу, а потому действия против него не только не считаем незаконными, но глядим на них, как на обязательные для каждого русского, как если бы пришлось действовать против неприятеля, силою или хитростью вторгнувшегося в страну».

Оболенский говорит, что Рылеев в эти дни «употреблял всю силу духа на исполнение предначертанного намерения – воспользоваться переменою царствования для государственного переворота».

…Пушкин, тяготясь Михайловским заключением, строит планы побега в «чужие кран». Узнав о смерти Александра I, он собирается под видом крепостного помещицы Осиновой ехать в Петербург, но остается, – ему пришла мысль, что новый царь по обыкновению объявит прощение изгнанникам. Но 12 декабря приходит письмо Пущина, который зовет его в Петербург…

Пушкин, весь взбудораженный, собирается мчаться в Петербург, – конечно, тайно от властей, – а в Петербурге остановиться у Рылеева («Он положил заехать сперва на квартиру к Рылееву, который вел жизнь не светскую, и от него запастись сведениями», – пишет друг Пушкина С.А. Соболевский).

Столь же внезапно, как выехал, Пушкин возвращается назад.

Что было бы, если б Пушкин приехал к Рылееву? «Он бухнулся бы в кипяток мятежа у Рылеева, в ночь с 13 на 14 декабря», – отвечает нам на этот вопрос Вяземский.