Текст книги "Экзамен (СИ)"
Автор книги: Виктор Урис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)
Так вот что она творила в сторонке!
Несколько секунд она ещё придерживала мою руку, словно раздумывая давать ей полную свободу или нет, а затем отпустила. Моя рука безвольно соскользнула вниз, лишний раз запечатлевая упругую округлость её ягодиц.
Я был в полнейшем ступоре. Вот такого, я уж не ожидал точно. Нет, надеялся , конечно, но только не сейчас. Может быть, в далеком или не очень потом. Сначала я думал будет слово. Знакомство. Душевный разговор, единение душ, так сказать праздник души. Душа, душевный, по душам! А уж потом телесная близость, этот эмоциональный фейерверк. Да и то, как я знал, да и все, наверное, тоже, не каждый праздник заканчивается салютом. А здесь все наоборот. Признаюсь, данное обстоятельство меня ошеломило. Ох, и видок у меня тогда был! Представляю!
Застывшее, вытянутое от удивления лицо, с отвисшей челюстью. Одна рука повисла плетью вдоль тела, другая опирается на трость и одновременно придерживает пакет. Не знаю, с кем меня можно было сравнить. Разве что с дед морозом, Который в неурочный сезон решил посетить пляж, и у которого стянули его красную шапку, Шубу, валенки и прочие причиндалы, оставив бедолаги только избитый в дорогах посох. Да, конечно, спустя время, можно над этим и посмеяться, а тогда я был потрясен и растерян. Не знаю, сколько бы я еще так и стоял пораженный тяжелейшим столбняком, если бы не почувствовал на своей щеке трепетное прикосновение ладони нечаянной возмутительницы моего спокойствия, и не услышал ее тихое , словно шелест утреннего бриза: "Ну чего же ты".
И услышались мне в тех словах и мольба, и упрек, и сама душа. "И вправду,– подумал я. -А иначе зачем?!" С глухим шелестом опустился мой пакет на цементный пол. Трость же упала плашмя, хлопнув при этом так, словно стартовый пистолет. И время понеслось, все закружилось и закачалось.
она уже успела повернуться ко мне спиной, и я обнял ее, ощущая лицом и шеей ее пышные волосы, забранные в длинный хвост. Незнакомка оказалась одного роста со мной. Даже самую чуточку выше, но это, скорее всего, из -за ее каблучков. Я перебросил вперед пушистое облако ее хвоста и прикоснулся губами к очаровательной шейке и вдохнул полными легкими сладостный аромат ее тела с примесью одного из тех знаменитых, терпких запахов фабрики "Дзинтерс" Я обонял широкими и нервно трепещущими ноздрями этот одуряющий ароматический коктейль и слегка покусывал ее шею, а сам гладил ее по волосам рассыпавшимся по груди, По ее рукам, бестолково мечущимся вслед за моими, и не было понятно, толи в стремлении притормозить их беспокойный бег, толи непрерывными прикосновениями и поглаживаниями, поощряя их страстную торопливость. Съехала с плеча и упала на пол ее дамская сумочка. Краешком сознания я еще успел отметить на ее левом запястье маленькие часики на тонком металлическом браслете, а затем мои ладони проникли
под плотную, вместе с тем тонкую и легкую ткань ее батника, продолжая свое умопомрачительное скольжение уже под легкой материей. Мои торопливые руки взметнулись наверх, к ее груди, и обнаружили чудненький бюстгальтер, гладкий и скользкий, наверное, из шелка или из чего-нибудь подобного. К сожалению, в названиях и текстуре тканей я не силен. Он был приятен на ощупь. Но что может поспорить с несравненным естеством человеческого тела!
Незнакомка, словно кошка изогнулась, напряженно и призывно, и я возобновил скольжение своих рук, направляя их нервное движение к низу.
Да! Фигурка у моей незнакомки была отменная. Вообще, Девушка была худенькой и стройной. Тонкая талия лишний раз подчеркивала прелестную притягательность ее широких бедер. И вот наконец-то мною был поднят последний занавес. Мои пальцы оказались на пушистой лужайке, пышная поросль которой была аккуратно подстриженной и представляла собой, скорее всего, ухоженный английский газончик.
Для меня это было в нови. Данное обстоятельство стало еще одной малой песчинкой, что упала на чашу благосклонности к моей незнакомке. Да, вот, наверное, из таких мелочей и складываются симпатии и антипатии. Вот только на моей чаше весов человеческих отношений перемешались симпатичные песчинки к Наденьке и к моей таинственной молчальнице. Я все-таки не был уверен, что это Наденька. В то же время у меня не было уверенности в обратном. Да, если говорить честно, то в тот момент я об этом уже не думал.
Я ощущал себя Колумбом. Если не им, то неким мореплавателем, проведшим в море бесчисленное количество дней и истосковавшимся по земной тверди, прохладным прикосновениям ее травы и листвы деревьев, бестолковому гомону птиц, мореплавателем, который не в силах больше переносить бесконечные морские просторы, полные печального одиночества. И вот передо мной открылся чудесный берег неизвестной страны и мой корабль подгоняемый ветром безудержного желания, неумолимо стремится к нему. И пусть легкая дымка, скрывающая берега, не позволяет достоверно определить "Индия" это или Новая земля, имя которой мне еще предстоит установить, Это казалось уже не столь важным. После долгих и изнурительных скитаний я жаждал сойти на этот благословенный берег, оказаться в его сени, прикоснуться к его тайнам и откровениям, получить отдохновение и покой.
И чудесная страна, оценив мое безрассудство, благодарно приняла меня. Корабль мягко ткнулся в покрытый шёлковой травой берег и волны прибоя ласково подхватили его и закачали мерно и плавно.
И мнилось мне в этих движениях желание вдруг обретенной земли оставить, приковать к себе навсегда, навечно! И я был не против. Я был согласен...
Кричала пронзительно и призывно чайка в синем и бездонном небе. Скрипела мачта, стонал корабль, елозя днищем по песчаной отмели. Умиротворенно всхлипывало и вздыхало море...
И вот наконец-то все успокоилось. Отскрипели старенькие перила. Стихли наши полуприглушенные вскрики и вздохи, что испуганными птицами метались в клетке гулкого и каменного подъезда. Мы стояли примолкшие и умиротворенные, прислушиваясь как успокаивается в наших жилах только что кипевшая кровь, когда у входной двери раздалось знакомое похныкивание и успокаивающий речитатив: "А вот сейчас мы придем домой. Мама Сашеньку покормит". Мы едва успели привести себя в порядок.
Прелестная незнакомка подхватила брошенные нами вещи, сунула мне в руки пакет и трость, и мы благопристойными гражданами чинно проследовали мимо входившей в подъезд мамаши.
На улице мы двинулись в обратном направлении. Поначалу я еще надеялся, что приключения мои не закончены. Но нет. Мы шли все теми же дворами, все теми же поворотами. Мои попытки вновь завязать разговор– ничем не увенчались. Спутница моя в ответ лишь улыбалась, я чувствовал это по ее дыханию, да поглаживала меня по руке. Я тоже улыбался. На душе было светло и покойно и без каких-то слов. Да и к чему они, когда все и так сказано на языке сердца. По большому счету слова были не нужны. Они были лишними и я это чувствовал. Произнося их, я, словно расплескивал свое возвышенное настроение, казалось, что вместе со словами в воздухе растворяется эйфория, та часть души, которую мне подарила она. поэтому я смолк, прекращая свои бестолковые расспросы. Зачем?! Все и без того было ясно и понятно. Так мы шли и улыбались. Улыбались друг другу и окружающим.
Словно обрадовавшись встречи с нами, затрезвонил подходящий трамвай. Мы как раз остановились на остановке. Ее пальцы соскользнули с моего локтя.
–Когда мы еще встретимся?– Забеспокоился я, предчувствуя неизбежное расставание. Но моя спутница опять промолчала. В ответ лишь она, в прощальном жесте, как мне показалось, нежно и печально провела ладонью по моему предплечью. И все-таки! последний момент, когда ее каблучки уносились прочь, я услышал едва уловимое: "Удачи". Моему ликованию не было предела. Ведь на экзамене я уже слышал это самое "удачи". Да и уходила она насколько я успел услышать в сторону универа.
"Это была Надя! – думал я, забираясь в трамвай. – Конечно, мы еще встретимся! Я найду тебя, чего бы мне это ни стоило!"...
На конечной остановке я не пошёл на площадь, где была автобусная стоянка 101 и 111 маршрутов. Возвращаться в общежитие не хотелось. Я был преисполнен радостных чувств, ярких, как солнечный день, тихих, как прохладная ночь и вселяющих надежду, как раннее утро. И эта нечаянная радость звучала во мне слабыми отголосками тончайшей струны. Поэтому мне казалось, если я сейчас вернусь домой, то общежитская обыденность безжалостно оборвёт эту тончайшую звонкую нить мироздания, рождающую во мне эти светлые чувства. Мне хотелось, как можно дольше побыть наедине с этими новыми ощущениями, ощущениями причастности к чему–то сокровенному, зарождению чего–то нового и светлого, ощущению приобретения и надежды. Ведь я наконец–то встретил ЕЁ! И пусть пока все неопределённо, но я её все–таки встретил!
В подобном состоянии прибывает, наверное, природа, ночной безбрежный океан, или бескрайняя тайга, проводившие за горизонт только что согревавшее их солнце, и затихших в трепетном ожидании его нового восхода. Не знаю, насколько верно мне удалось описать моё тогдашнее состояние, но даже мне самому все эти слова кажутся помпезными и вычурными, а самое главное, неточными. Все равно, что расплывчатые мазки на картинке пятилетнего ребёнка. Как бы там ни было, мне хотелось побыть наедине со своими чувствами, поэтому уже через каких–то пятнадцать минут электричка увозила меня на Санаторную, одну из железнодорожных станций в санаторно–курортном пригороде нашего краевого центра. Красивые виды, благоустроенный берег, удобный железнодорожный транспорт, все это превратило Санаторную в излюбленное место отдыха не только горожан, но и жителей близлежащих населённых пунктов и пунктиков, рассыпанных вдоль железной дороги. Ещё бы, санаторно–курортная зона союзного значения.
Море на Санаторной находилось в метрах ста пятидесяти от железнодорожных путей. Я спустился с платформы и по асфальтированной дорожке двинулся к пляжу, на плеск волны, детские радостные визги, глухие удары по мячу и вскрики играющих в волейбол. Дойдя до границы асфальта, за которой начиналась песчаная полоса пляжа, я повернул направо и двинулся к лодочной станции. Там, как всегда, надрывался громкоговоритель. "Над нашим домом целый год мела метель, и дом по крышу замело", – хрипя и булькая, извергал он на головы отдыхающих популярную тогда песню Машины времени. В такой солнечный и жаркий день слова песни звучали забавно. Невольно я представил Макаревича в треухе, тулупе и валенках и содрогнулся. В такую жарищу даже представлять подобное было нестерпимо. Мой лоб покрылся испариной, меж лопаток скользнула вниз тонкая струйка пота, уши заложило. Мне стало дурно, словно вся эта зимняя одежонка была на мне. Я ускорил шаг. Скорей, скорей в воду! Не доставало получить ещё солнечный удар. Бедный, бедный Кола Бельды. Говорят, что вот он точно свалился в обморок в своих меховых нарядах во время вьетнамских гастролей.
У ворот лодочной станции я свернул к морю и вдоль деревянного забора спустился к воде. Сюда я, как правило, приезжал купаться в одиночку, когда к морю выбраться было не с кем. Это был мой укромный уголок и нравился он мне тем, что где бы я ни оказался во время купания, по звуку доносящихся песен я легко мог найти забор, на котором обычно оставлял свои вещи. Для этого мне достаточно было выбраться из воды поближе к громкоговорителю и двигаться вдоль линии прибоя в его направлении.
Скинув с себя одежду, и повесив её на штакетник, я вошёл в воду. Я не стал, как обычно барахтаться у берега, натыкаясь на купающихся граждан, а поплыл в море. В тот день мне казалось всё По плечу. Плыл долго и самоотверженно. Лишь, когда руки и ноги стали наливаться свинцовой тяжестью, повернул обратно. И здесь, как на зло, на лодочной станции смолк громкоговоритель. В общем, ничего страшного, но все–таки! Береговая линия прослушивалась чётко, и я потихоньку загребал в её направлении. Периодически я погружался под воду, промеряя глубину. Сначала мне было с ручками, затем по кисти, потом по локти, а после глубина перестала изменяться. Я понял, что сбился с курса, и что мне необходимо менять своё направление. И делать это надо было незамедлительно, поскольку от усталости я еле–еле шевелил одеревеневшими руками. Выбрав в качестве ориентира самые близкие и громкие голоса, я из последних сил поплыл в их сторону. Но, увы! Это оказались купальщики. Радостно барахтаясь в воде, они перекидывались в мяч. Мяч – вот что ввело меня в заблуждение. Я погрузился под воду. Глубина была мне по макушку. Берег был со всем близко! Но где?! Нужно было снова менять направление. Теперь радостное многоголосие охватывало меня полукругом. В любом случае я бы добрался до спасительного берега, но мне нужна была перпендикулярная прямая, то есть кратчайшее направление. У меня ещё оставались какие–то крупицы силы, поэтому я не стал спрашивать у купальщиков о спасительном перпендикуляре, а забрал немного в сторону. Но уже через несколько минут пожалел о своём поступке. Последние силы истаяли. Рядом никого не было. А глубина была мне по брови. Я хлебнул морской воды раз, другой, третий. Во рту появилась неприятная горечь, начались рвотные позывы. Я закашлялся. Признаться, я порядком струхнул. Судорожно взмахнув руками, я рванулся вперёд и попытался ещё раз встать на ноги. Про себя же решил, что если и в этот раз на дно не встану, то буду взывать о помощи. Однако, случилось чудо! Наконец–то я обрёл под ногами опору. Я стоял на цыпочках, запрокинув голову, и дышал, дышал, дышал. Никогда ещё в жизни воздух не казался мне таким чистым и сладким. Хорошо, что ещё море тогда было спокойным, не было крупной волны.
Море плавными накатами колыхало меня то вперёд к берегу, то назад, в глубину. Чтобы удержать своё хлипкое равновесие, я судорожно подгребал руками, пытаясь с попутным накатом сделать шаг вперёд. Нельзя сказать, что это мне не удавалось. Вот только с обратной волной мне приходилось делать все тот же шаг, а то и два. Было ясно, что борьбу с отливом я проигрываю, и что – хочешь, не хочешь – нужно снова плыть.
"Саша! Саша! – раздался впереди звонкий, немного обиженный девичий голос. – Ты, как знаешь, а я пошла на берег!"
Я собрал все силы и, оттолкнувшись, сделал пару взмахов в сторону девушки.
"Обс–буль–пыр–тыр!" – и я снова погрузился под воду по брови.
– Девушка! Девушка, где берег?! – в изнеможении пробулькал я, отчаянно молотя руками и ногами.
– Вы меня? – Удивлённо спросила та.
– Да! – прохрипел я и встал на песчаное дно полными ступнями. Глубина была мне по шейку.
– Нет, нет! Извините, пожалуйста! – В радостном изнеможении произнёс я, подбираясь к ней поближе.
С каждым шагом вода опускалась всё ниже и ниже. Спасительное направление было найдено. Не знаю, что девушка про меня подумала, да и подумала ли что–нибудь вообще. Может быть она, не дозвавшись своего Саши, уже направилась к берегу. В море, в общем шуме и плеске, купальщика очень трудно расслышать, если, конечно, он радостно–восторженно не колотит по воде всеми своими конечностями. А могло оказаться, что она просто замерла, с боязливым удивлением взирая на чудаковатого молодца, надвигающегося на неё с неотвратимостью <человека и парохода>. Так или иначе, её я больше не слышал, и моя затея, выбраться вслед за ней на берег, не состоялась. Но тогда это было уже не страшно.
Поплутав ещё немного среди надувных матрацев и кругов, я вышел на берег. Чтобы не топтать загорающих, а также их вещи и подстилки, далеко от воды я отходить не стал, а упал тут же на линии прибоя. Напряжённые мышцы, согреваемые солнцем, стали расслабляться. Возбуждение от только что пережитого постепенно проходило. Как ни странно, это происшествие не испортило моего приподнятого настроения. Наоборот, чувство облегчения, что я не утонул, усилило моё благодушие. Судьба была ко мне сегодня благосклонна как никогда. Я лежал на песке и бездумно слушал окружающий мир, вспоминая то успешную сдачу экзамена, то необыкновенное приключение, то чудесное своё спасение.
"Театр не мода – вечен всегда!" – наконец–то забулькал довольно–таки на приличном расстоянии громкоговоритель.
Я поднялся и полез снова в море. Во–первых, пора было уже прятаться от палящего солнца, а во–вторых, мне так было спокойнее добираться до своего места. У воды, как правило, играются маленькие дети: строят из песка замки, роют каналы, а мне не хотелось выступать в роли дядьки злодея, топчущего их песчаные строения, а порой пинающего под зады и самих зазевавшихся малолетних строителей. Так, потихоньку, водным путём я и добрался до лодочной станции.
На месте же меня поджидали большие неприятности. Пропали мои вещи. Я два раза прошёлся вдоль забора, но вещей не было. Как будто я их туда и не вешал. Хмурый и злой я стоял под палящими лучами солнца и прислушивался к отдыхающим гражданам. Нужно было поймать ближайшего и просить его подключиться к моим поискам. В душе я все ещё надеялся, что пропавшие вещи где–нибудь рядом, валяются на песке или висят на кустах. Бывало, находились шутники, которые проделывали все это. Правда. Что они в этом находили до сих пор, осталось за гранью моего понимания.
– Извините, пожалуйста! Можно Вас на минутку! – выдвинулся я на перехват хлопающих по чьим–то пяткам, шлёпанцев. Хлопанье прекратилось, но в ответ тишина.
– Можно Вас на минутку, – повторил нерешительно я, не будучи уверенным, что меня слушают. Меня слушали!
– Что вы хотите? – настороженно отозвалась на мои призывы немолодая женщина.
Я рассказал ей о пропаже.
– А Вы с кем сюда приехали? – разволновалась она, и заохала, запричитала, узнав, что купаюсь я здесь один.
Она, как квочка, потерявшая цыплёнка, заметалась вдоль забора, тормоша всех отдыхающих, расположившихся поблизости. Группа поиска стремительно увеличивалась, но толку от этого было мало. Я лишь скорбно раз за разом повторял, что родители мои живут на Камчатке, что купаться езжу один и лишь потом, что брюки серые с ремнём, рубашка в полосочку, а пакет с котятами. Вещей не было, и всё чаще звучали голоса, что с таким пакетом они видели, то мужчину в майке, то дедушку с палкой, то какого–то мальчика с удочкой. Я стоял обуреваемый наихудшими предчувствиями. Нет, конечно, я предполагал, что когда–нибудь это да и случиться. Даже рисовал в воображении всевозможные ситуации. И как ловко я из них выхожу. А вот когда случилось, оказался к этому не готов. Самое паршивое было то, что остался я без трости, без своего средства передвижения. Без одежды ещё можно было представить свой путь до общаги. Не эстетично, конечно, смотрится крепыш в семейных трусах, но всё же! а вот без трости! Даже представлять такое не хотелось. Как у нас говорили, это был полный экстрим.
Ещё я жалел свою зачётку с первым своим отлично. Хотя, в её пропаже не было ничего страшного. Зачётку можно было восстановить. Не без проблем, конечно, но можно. А вот настроение моё, казалось, испортилось безвозвратно. Тончайшая нить мироздания, звучащая в моей душе, лопнула, и божественная мелодия, уносящая меня под облака, смолкла, и я сверзился с неба на землю, и стоял пристыженный своим полунагим видом, смущённый своей беспомощностью.
Наконец–то собравшись возле меня, все пришли к мнению, что вещей я своих больше не увижу и, что надо вызывать милицию.
– Мне бы палку какую–нибудь, – дёрнулся я к собравшимся. Почему–то показалось, что вот сейчас моя добровольная поисковая дружина разбредётся, и я опять останусь один на один со своими проблемами.
– да, да! – засуетилась моя благодетельница в шлепках. – Как он поедет? У Вас нет какой–нибудь одежды? – подступила она к Работникам лодочной станции.
– откуда, – недоумевали озадаченные члены Общества спасения на водах.
– У вас должна быть какая–нибудь одежда, – донимала их неугомонная женщина. – На вот, одень, – сунула она мне под ноги какие–то шлепки.
Сначала я подумал, что расчувствовавшаяся женщина отдала мне свои и хотел решительно отказаться, но, услышав знакомое шлёп–шлёп–шлёп, – женщина отошла в сторону – сунул ноги в пожалованную мне обувь. Шлёпанцы оказались маловаты. Пятки свисали с задников. Но всё равно – хоть какая–то да обувь. Пришёл ОСВОДовец, принёс какой–то халат с заскорузлыми пятнами, в нем они, оказывается, красили забор, и толстенный дрын.
– На, держи! – с чувством выполненного долга произнёс он, вручая свои подношения. Внутренне содрогаясь, я стал отказываться от таких "даров".
– Накинь, накинь! – снова вступила в дело моя благодетельница, набрасывая мне на плечи халат. – А то совсем сгоришь. Вон, ты какой уже весь красный.
И она была права. Кожу на плечах и спине неприятно тянуло. Казалось, ещё немного и она начнёт сворачиваться. Пришлось согласиться. Халат я себе оставил, а вот от дрына решительно отказался.
– С такой дубиной только в засаде сидеть, – объяснял я, на недоумевающие вопросы. – Мне бы что–нибудь потоньше, да полегче.
Недалеко затрещали кусты. Кто–то из ретивых граждан, недолго думая, ломал мне ветку. Никто даже слова против не сказал. Так что, через минуту в руках у меня была лёгкая длинная палка. В принципе я уже мог самостоятельно передвигаться и можно было бы облегчённо вздохнуть, но вот внутри у меня всё трепетало от обиды. Я чувствовал, что где–то там, в глубине души, закипали и были готовы хлынуть наружу непрошенные слёзы. И хотя я понимал, что обижаться по большому счёту было не на кого, да и слезами горю не поможешь, но ничего с собой поделать не мог. Стоило мне себя представить в синем техническом халате, с волосатыми ногами, торчащими из–под запятнанного разноцветной краской подола, в малых шлёпанцах, с суковатой веткой в руках, и мне хотелось провалиться сквозь землю. Ещё я сходил с ума оттого, что постоянно представлял, что где–то рядом стоит она. Стоит и смотрит на мою беспомощность. И в эти минуты, казалось, мне уж точно не сдержаться. Я судорожно сглатывал подступающий к горлу ком и нервно крутил в пальцах импровизированную трость. Расчувствоваться на глазах у всех – это было бы слишком. Ко мне подошла моя благодетельница, эта добрая женщина, и по–матерински поправила завернувшийся воротник на этом ужасном ОСВОДовском халате. Я непроизвольно дёрнул головой. Тогда мне такая забота показалась излишней, чрезмерной. Как же, я ведь уже взрослый самостоятельный мальчик. А тут такое!.. Однако этот жест напомнил мне подъезд, лёгкое прикосновение Наденькиной ладошки к моей щеке, и её еле слышное: "Ну, чего же ты?" И до меня, наконец, дошло, что, в общем–то, ничего страшного не случилось. С кем не бывает. Ну, а вид... Что вид? Нормальный вид нормального такого среднеазиата. Не хватало только тюбетейки и ослика, и был бы вылитый Хаджа Насреддин. И я улыбнулся. Тонкая струна мироздания снова зазвучала в моей душе. Тихо, робко, но всё–таки зазвучала. И я знал. Я чувствовал, что и Наденька моя тоже улыбается. Стоит где–то там и улыбается... Вот так мы стояли и улыбались, а между нами звенела натянутая струна. Звенела все сильнее, и сильнее. Всё вдруг стало ясно и понятно. Как тогда. "Я найду тебя! Обязательно найду!"
Приехала милиция. Меня провели в какую–то коморку, где я долго и обстоятельно отвечал прибывшему оперативнику на вопросы, набившие за последние полчаса большую оскомину. В завершение нашей беседы я с удивлением подписал целых три листа со своими пояснениями. А под конец пришла семья, которая нашла на перроне мой пакет с конспектами и зачёткой. Видимо похитителей не впечатлили мои брайлевские рукописи. А вот всё остальное уехало в неизвестном направлении.
– Ну, собирайтесь, – произнёс оперативник, складывая свои бумаги.
– В отделение?! – запаниковал я, с ужасом представляя, с какими трудностями буду выбираться из совершенно незнакомого места.
– Зачем в отделение? – вздохнул милиционер, хватая меня чуть ли не борцовским захватом под локоть. – Довезём до места. В общежитие.
На радостях я так и уехал в халате, шлёпанцах и с суковатой веткой вместо трости.
В общежитии, узрев меня в столь экстравагантном одеянии, народ попадал со смеху. Нет, конечно, мне сочувствовали, но, глядя на мой "маскарадный наряд", мало кому удавалось удержаться от улыбки, а то и от откровенного хохотка. И я смеялся вместе со всеми. Тогда, в общежицких родных стенах всё уже казалось забавным и смешным. Когда же стало известно, что я наконец-то сдал экзамен, да ещё на отлично, с меня потребовали "банкет". Я был не против.
За спиртным сбегали быстро, и уже через каких-то полчаса наша дружная компания сидела на улице за столом, где днём обычно играли в домино, а вечером собиралась молодёжь, с вином и песнями. Мои соседи по комнате, верные мои друзья и товарищи, как водилось в таких случаях, извлекли на свет свои музыкальные инструменты – Андрей Ли принёс свою видавшую разные виды шестиструнную гитару, а Шурик Остапчук достал свой боевой баян – и мы, не спеша под "Три семёрочки", пели "Я московский озорной гуляка...", "А ты опять сегодня не пришла...", "Пока не меркнет свет, пока горит свеча..." и прочее, прочее, прочее... О чём напевала нам виноградная лоза, о том, чего жаждали наши души,
– О-о-о! Мужики, здорово! – раздался со стороны конторы тягучий и хмельной голос. По аллее, ведущей прямо к нашему столу, шёл Володька Желудько, ещё один из обитателей нашего общежития. По его протяжному "о-о-о" и неуверенной шаркающей походке было ясно, что товарищ наш возвращался, как говорится, "на кочерге". Он неуклюже плюхнулся на скамейку рядом со мной.
– Мужики! Наливай! У меня сегодня праздник! – радостно сообщил он и, восторженно восклицая: "Этц-этц-этц", в танцевальных движениях задвигал плечами и заёрзал задом.
Мы налили и поинтересовались, в чём дело?
– Ой, мужики! Щас рассска-ажу, – слегка заикаясь, произнёс он и залил в себя горячительное.
– Угораздило нас с Толяном пойти этой ночью на птицефабрику, – начал он, переведя дух. – Идём уже обратно. Идём по дороге. И надо же! Догоняет нас ментовский УАЗик. Останавливаются, проверяют. А у нас!.. Курей целый мешок. Понятное дело, взяли. Ещё, как на зло, это менты из комендатуры оказались. Толян-то на химии. Привезли нас к себе. Взял каждый ментяра по курице, да, как давай нас ими охаживать. Пера! До потолка! Вы не представляете! – залился он смехом. – Как снег зимой идёт, так там пух по всей комендатуре летал. Но больно. У меня всё тело в синяках.
Он попытался вытянуть из брюк рубашку, желая, по всей видимости, продемонстрировать нам полученные побои, но запутался и бросил.
– Короче, отпустили нас. Курей себе оставили, а нас отпустили, – блаженно улыбаясь, завершил он.
Мы налили ему ещё полстакана, после чего он закачался – взад-перёд, словно китайский болванчик, затем, не в силах сидеть ровно, опустил свою хмельную голову на стол и затих.
Наши посиделки продолжались своим чередом. Я пил вино, подпевал нашей дружной компании, хлопал комаров и ощущал, как затихшие было сегодняшние впечатления снова начинают шевелиться и распирать меня изнутри. Я прислушивался к ним, и всё, происходящее вокруг, казалось незначительным и мимолетным. Как же! Ведь сегодня со мной произошло, можно сказать, необыкновенное чудо. Необыкновенное происшествие, которое затеплило в моей душе огонёк большого чувства.
Вы знаете, есть восторг предвкушения, чувство невероятных эмоций, большого адреналина, когда хочется биться на поединках, плыть через моря за аленьким цветочком, идти вперёд, побеждать всех и вся, и всё это только лишь для того, чтобы добиться благосклонности своей принцессы. А есть восторг тихий. Я бы сказал, спокойный, безмятежный, не заметный что ли. Восторг осознания. Когда совершать подвигов уже не надо, когда твоя избранница подарила тебе свою благосклонность, и это пока ещё только ваша тайна. И ты, отмеченный этой тайной, сидишь, словно индийский гуру, преисполненный великой мудрости, и снисходительно взираешь на бестолковую суету вокруг тебя всех тех, кто не постиг этих вершин.
Вот таким гуру и сидел я... Или все же нет... В отличие от индийского мудреца мне недоставало силы воли удержать всё в себе. Меня так и подмывало поделиться случившимся со своими друзьями. И вот, когда мы со всех сторон обсудили историю Желудько, а Андрюха отложил в сторонку гитару, я не выдержал и всё рассказал.
Меня слушали с интересом. Андрюха то и дело восклицал:
– Ну, ты даёшь!.. Молча?! И ты пошёл?.. Стройненькая!.. Ну, ты даёшь!
Было видно, что мой рассказ потряс его до глубины души. Когда же я закончил, он в очередной раз переспросил:
– Ты так и не знаешь, кто она?
В ответ я предположил, что возможно это была девушка Надя, секретарь или ассистент на кафедре.
– Ну, ты отчаянная голова! – воскликнул он.
– Тьпррррррру-у-у", – подал из-под мышки голос Желудько. Затем он распрямился, тяжко вздохнул и многозначительно сказал: – Во как оголодала баба!
Почмокав немного губами, словно пробуя на вкус произнесённые слова, он снова уронил свою голову на стол. В разговоре возникла пауза. Потом, словно осмыслив сказанное, и с ним соглашаясь, Андрюха многозначительно протянул:
– Ну-у-у...
И это "ну-у-у" перевернуло всё в моей душе. Забаламутило, замутило, оставило неприятный осадок. Пропало светлое настроение. Исчезла та радость, которую я лелеял целый день.
Вида, конечно, я не подал, но я был не доволен и сердит. Я сердился на Желудько, что так, некстати, очнулся из своего хмельного забытья. Я-то думал, что он спит и ничего не слышит. Сердился на Андрюху за его "ну-у", за то, что не понял моего настроения. А главное, я сожалел, что вообще рассказал эту историю, что теперь её каждый может толковать так, как захочет, расписывать своими красками, не теми, в которых чувствовал её я. Но увы, слова были сказаны, вечер безнадежно испорчен.
Некоторое время я ещё посидел для приличия, а затем ушёл в комнату. С улицы раздались громкие восклицания и девичий смех. К оставленной мною компании присоединились новые участники. Вечер продолжался, но уже без меня. Было, конечно, обидно. Как ни как, а причиной сегодняшних посиделок был я, моя удачная сдача экзамена, завершение летней сессии. Но, как обычно это бывает, веселье продолжалось, и никто уже не вспоминал о поводе, собравшего всех.
Я лежал на кровати. Лежал и думал о словах Желудько. Не уж-то так оно и есть? Конечно, если отбросить в сторону все мои романтические фантазии, то трудно было найти другое рациональное объяснение произошедшему. И пьяный Желудько казался убедительным и неопровержимым. Ну, допустим, понравился я Наденьке, но это же не повод, чтобы вот так сразу отдаться мне в подъезде. А почему бы и нет? Если понравился. Но вот эта дурацкая молчанка. Выходило, что она не хотела быть узнанной. Почему? Неужели продолжение даже не предполагалось?! Или, может, это простое любопытство? Что-то сродни того интереса, который она выказала к брайлевскому письму. Ну, уж это совсем абсурдно. Тогда, что получается, прав Желудько. А быть может, это была все-таки другая девица? У неё болело горло, и она не могла разговаривать. Ну да, ну да! У неё болело горло, она не могла спросить, как меня зовут, обменяться адресами, договориться о новой встрече, а поэтому просто отдалась и всё. Опять Желудько со своей правдой жизни! А быть может, таким образом, меня пожалела какая-нибудь впечатлительная гражданка, подала, так сказать, своеобразную милостыню. Пусть, мол, слепой порадуется. Нет, нет! бред какой-то! Не может такого быть. А значит опять Желудько...
