Текст книги "Экзамен (СИ)"

Автор книги: Виктор Урис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Annotation

Студент-заочник едет в университет сдавать "хвост" по философии. Он и не догадывается, что обыкновенный экзамен превратится для него в эротическое испытание.

Урис Виктор

Урис Виктор

Экзамен

Это случилось в незабвенные восьмидесятые. Я тогда учился на историческом факультете нашего славного Дальневосточного государственного университета. Учился долго и трудно, со всеми академами – пять лет, а между тем, все ещё оставался студентом третьего курса. Вот и в ту летнюю сессию за мной числился «хвост» по философии. После сложных переговоров с деканом факультета мне все-таки удалось получить разрешение на пересдачу злополучного экзамена, и я ехал в альма-матер в надежде наконец-то закончить семестр.

Сидя в мягком кресле "Икаруса", я дремал. В голове было пусто, словно и не штудировал последнюю неделю толстенные "фолианты", но я надеялся, что на экзамене мозг все же выдаст нужные даты, идеи и цитаты. Автобус плавно притормаживал на перекрестках, мерно покачивая меня в удобном кресле. Сквозь дрёму я прислушивался, не раздастся ли впереди голос водителя (на посадке я попросил его объявить мою остановку), но тот всё молчал, и я уже было провалился в глубокий сон, как вдруг над моей головой щёлкнули динамики и чистым поставленным баритоном произнесли: "Геологическая!" От неожиданности я вздрогнул. Остановки по громкой связи у нас объявляли только в трамваях, троллейбусах и электричках, а вот чтобы в автобусах, да ещё пригородных – никогда. Если попросишь, так водитель все больше с места кричит. Я поднялся и двинулся к выходу. Динамики снова щёлкнули и по салону прогремело: "Помогите слепому выйти!"

"Тьфу ты чёрт! – про себя выругался я. – А вот это лишнее".

Наша краевая столица встретила меня горячим солнцем, вечной суетой и разнообразием запахов. Нескончаемым потоком машин шумел Океанский проспект. Шуршали подошвы, стучали каблуки спешащих прохожих. С 25 октября, где располагалась Приморская кондитерская фабрика, это кварталом ниже, вверх по склону сопки, на которой раскинулся Владивосток, поднималось густое облако шоколадного аромата. Неким диссонансом врывался в эту конфетно-тортово-вафельную гамму тефтельный дух диетической столовой, что находилась прямо напротив остановки. И уж совсем инородной, чуждой ноткой звучал в этой какофонии ароматов, едва уловимый, невесть откуда принесённый лёгким ветерком, сладковатый запах латекса. Я вдохнул полной грудью эту причудливую смесь, ощутил себя маленьким колёсиком в большом механизме, разложил складную трость и пошёл своей судьбе навстречу.

В университет я вошёл через корпус биофака. Поднявшись по ступенькам крутого крыльца, и пройдя скрипучие двери, я оказался в прохладном холле. Там было оживлённо. Ощущалась некая суета. Громко переговаривались какие-то люди. По хриплым голосам и репликам о козлах, кистях и прочей ремонтно-строительной атрибутике было ясно, что это мастеровой люд затевал ремонт. Я свернул налево и осторожно, дабы не наскочить ненароком на эти самые козлы, двинулся к переходу, ведущему в главный корпус. Кто-то крикнул мне вдогонку, что биофак сейчас закроют, и что выходить надо будет через центральный вход. Я кивнул и спустился в переход.

В переходе витал тошнотворный запах какой-то строительной замазки. Он был настолько густой и терпкий, что казалось, это дурно пахнущее вещество в считанные секунды обволокло меня целиком, осело на моих руках, лице и даже гортани маслянисто-едким налётом. Что это было конкретно, я не знал, но такой же запах исходил от скелета в кабинете биологии нашего интерната для слепых и слабовидящих детей. Поэтому, оказавшись в плотном облаке этого "аромата", мне сразу же представились выстроенные вдоль коридорных стен ряды штативов с покойно висящими на них "человеческими остовами".

В переходе никого не было, только впереди меня цокали одинокие женские каблуки. Цокали степенно и размеренно, как метроном. Так мог идти только грузный или солидный, степенный человек. Моё воображение добавило к каблукам полную фигуру, конечно же, волосы посеребрённые сединой и роговые очки. Ну, о паре толстых книг подмышкой я не говорю. Это само собой разумеющееся. Таким образом, мне представлялась уже немолодая доктор, в крайнем случае, кандидат наук, а седые волосы, толстые книги и роговые очки соответствовали образу человека науки, создаваемого советской литературой.

Я пристроился к ней в "кильватер", дабы половчее миновать выставленных "скелетов", разного рода предметы, которые во время грандиозных ремонтов обыкновенно вытаскивают на середину каких бы то ни было коридоров. Следуя таким порядком, я благополучно добрался до главного корпуса. Здесь моя доктор остановилась возле одной из аудиторий, гулко стукнула о пол полным ведром, и тонким девичьим голосом крикнула: "Ленка! Я – всё! Ушла!" Каблучки уже лёгкой весёлой дробью простучали по кафельной плитке, хлопнула дверь и моя несостоявшаяся доктор выпорхнула на улицу.

"Ага! Ошибочка вышла! – Ухмыльнулся я. – Акела промахнулся!" Что ж, бывает и такое. Редко, правда, но бывает.

Дальше мне пришлось идти уже одному. Я прошёл ещё один переход и оказался на родном факультете. Там было также пустынно и тихо. На кафедре никого не было, кроме молодой девушки, ассистента или секретаря. Раньше я её здесь не видел, и поэтому терялся в догадках. Она заботливо усадила меня на стул и сказала, что Игорь Александрович сейчас подойдёт. Я сложил трость, сунул её в пакет к своим конспектам и письменным принадлежностям, затем, придав лицу непринуждённое выражение, устроился ждать грядущей роковой развязки. Что ещё оставалось делать в подобной ситуации?

Девушка, ассистент или секретарь, серой мышью шуршала бумагами в противоположном углу. Я сидел и невольно прислушивался к её шебуршанию. Было немного неловко, словно я сижу и рассматриваю её в упор. В свою очередь, и я интуитивно ощущал на себе её пристальные взгляды. Я чувствовал это всем своим существом. В такие моменты шелест бумаг смолкал, или становился тише. Тем временем, экзаменатор мой всё не появлялся, и я, чтобы отвлечь себя от шороха в противоположном углу, решил ещё раз проштудировать свои конспекты. Решено – сделано. Я достал тетради и разложил их перед собой на столе. Шуршание в противоположном углу сразу стихло. Я позабавился данному обстоятельству. По всему выходило, Девушка никогда не видела, как читают слепые. Как ни в чём не бывало я принялся бегло просматривать свои записи. Однако, не успел я перевернуть и первой страницы, как девушка встала и подошла ко мне поближе. Она стояла рядом, в каких– то полутора метрах и, как я понимал, с любопытством наблюдала, как я шуршу пальцами по истыканным листам. В том, что девушка наблюдает именно за мной, не было никаких сомнений.

Через несколько минут это подтвердилось. Она присела к столу напротив меня и робко спросила:

– Извините, пожалуйста. Это вот так Вы читаете?

– Да, – добродушно улыбнулся я, – Именно так мы и читаем.

Я оказался прав. Девушка никогда не видела, как читают слепые, а может быть, и вообще не видела слепых. Всякое могло быть.

– Но я вот смотрю и не нахожу ни одной нормальной буквы, – удивилась она.

Нечто подобное я и ожидал, поскольку большинство, да практически все люди, не знакомые с системой брайля, думают, что точки в брайлевском письме повторяют очертание обычных букв. Я усмехнулся и спросил об этом свою негаданную собеседницу, включаясь в уже известный до мелочей диалог.

– Ну, да, – невинно согласилась она.

– Нет, – привычно возразил я. – Буквы у нас представляют собой различные комбинации из шести точек. Например, буква А – одна точка, Б – две, В – уже четыре, но в особой комбинации. В одной клетке – шесть точек, из которых и составляются буквы. Всего 64 комбинации.

– Ммм, понятно, – задумчиво протянула девушка. Она немного помолчала, по всей видимости рассматривая мою точечно– рельефную "клинопись", после чего спросила:

– А вот это, наверное, А?

– Где? – с готовностью откликнулся я, и мои пальцы побежали по верхней строке, отыскивая эту самую А.

– Вот, – повторила она и ткнула пальцем в исколотый лист.

На какое-то мгновение моя ладонь случайно накрыла её руку. У неё была средняя кисть, слегка припухленькая, с длинными пальцами. В общем, ничего особенного, кисть как кисть, и пальцы как у всех, но вот только при прикосновении к этой руке меня словно током ударило, словно между нами проскочила электрическая искра. Быстрая и острая. Как статический разряд. Для меня это было ново, странно и удивительно. По– видимому, и девушка почувствовала нечто похожее, поскольку мы на мгновение замерли, а затем её рука медленно, словно нехотя, выскользнула из-под моей. Все это произошло в какие-то один – два удара сердца – Прикосновение, искра, ошеломление, и вот мы уже снова ведём разговор, как ни в чём ни бывало.

Я всё ж таки успел заметить, куда упирался её тонкий пальчик с длинным и острым ноготком, и был вынужден огорчить её. Это была запятая. Она удивилась. Пришлось объяснить, что запятая – тоже одна точка, только расположенная немного в другом месте.

– Ой! Это так сложно! – воскликнула моя собеседница. – Трудно, наверное, было научится?

– Ничего сложного и трудного, – ответил я. – Дело привычки.

– Я бы не смогла, – возразила девушка.

– Да, нет. Все не так сложно, как ты... вы... – я запнулся. Вроде мы были одного возраста. Даже, скорее, она была меня моложе на лет несколько. Но переходить на ты с практически незнакомым человеком только лишь на том основании, что тот заинтересовался шрифтом брайля!

– Нормально, нормально, – поддержала она меня, и я, окрылённый этой поддержкой, с горячностью неофита продолжил убеждать её, словно ей, в действительности, предстояло в ближайшем будущем постигнуть азы брайлевского письма.

– У меня есть зрячие друзья, которые освоили эту нехитрую азбуку за один-два дня. Я им наколол свой алфавит, а они подписали каждую буковку, и затем запросто расшифровывали мои записки.

– Ну да, ну да, – протянула девушка, продолжая рассматривать точки в моей тетради.

– А чем вы бумагу прокалываете? – вдруг спохватилась она.

Для полной наглядности я достал из кармана грифель, небольшой фигурный пластмассовый брусок, треугольной вытянутой формы, с широкой стороны имеющий неглубокую выемку под фалангу указательного пальца, с узкой – полутора сантиметровое стальное жало. Я показал, как его правильно зажимать в ладони.

– Можно посмотреть? – спросила неугомонная собеседница.

Я разжал ладонь и снова ощутил прикосновение её пальцев. И опять, мне показалось, что её длинные ноготки царапнули не по коже на ладони, а по самому моему сердцу. В этот раз сбой моего сердца остался незамеченным. Это был всего лишь мой сбой. Мой и ничей больше.Моя же милая собеседница, казалось с головой ушла в изучение техник брайлевского письма.

– Ну и как им прокалывают точки? – с некоторым оттенком недоумения обратилась она ко мне.

Я вздохнул и вытащил из пакета прибор, специальное устройство, состоящее из двух металлических пластин, соединённых между собой по принципу подвижного шарнира. Пластины раскрывались и закрывались словно книжка, или тетрадка. Между ними и зажимался листок для письма. На верхней пластине было восемнадцать рядов отверстий, по двадцать четыре в каждом. Я объяснил, что отверстие и есть клетка, в которой прокалываются комбинации из шести точек. В каждой клетке по одной букве. А чтобы легче было прокалывать бумагу, на нижней пластине, напротив каждой клетки, размещены шесть маленьких углублений, как раз под острие грифеля.

Я нашёл в одном из конспектов чистый лист и заложил его в прибор. Попросив обратно грифель, я на мгновение задумался: чего бы мне такого написать, но тут неожиданно решился и спросил:

– Как тебя зовут?

– Надежда, – ответила она.

– Надежда, – эхом повторил я.

– А меня Н. – в свою очередь представился я, выкалывая на листе её имя.

Грифель прокалывая плотную бумагу, издавал лёгкий треск, отчего моё письмо сопровождалось тихими хлопками, отдалённо напоминающими прифронтовую перестрелку в военных фильмах. Это обстоятельство её изрядно позабавило.

Походу, я показал ей, что та самая буква А находится в правом верхнем углу клетки. Она согласно хмыкнула, но затем изумлённо– восторженно воскликнула:

– А почему ты пишешь справа налево! Вы, что так пишете?!

Пришлось продолжить своё повествование о хитростях брайлевского письма.

– Понимаешь, точки выкалываются на обратной, нижней, стороне листа. И поэтому, чтобы мне их прочитать надо перевернуть лист. И когда я его переверну, все написанное зеркально отобразится. То есть, когда я пишу, начало строки у меня – справа, а когда – переверну лист, начало строки оказывается слева. Так и получается, что пишем справа налево, а читаем, как и все, слева направо. Зеркальное отображение.

– О! Так значит и буквы ты пишешь наоборот! – продолжала изумляться девушка.

– Ну да, – подтвердил я, – я же говорю, зеркальное отображение.

Я вытащил из прибора лист, лишний раз обращая её внимание с какой стороны начало строки при письме, и где оно оказывается после переворота листа.

– Точно, точно! – оживилась моя собеседница.

– Значит, при письме буква А прокалывается в правом верхнем углу клетки, а при чтении она оказывается в левом верхнем,– продолжала Надя размышлять вслух.

– вот она! – с торжеством кошки, поймавшей мышку, воскликнула она.

Убедиться, насколько верным был её выбор мне не удалось, поскольку распахнулась дверь, и в аудиторию ворвался своей стремительной походкой Игорь Александрович.

– А! Должник! – громко воскликнул он, подходя и пожимая мою руку.

– значит, говорите, сдаваться прибыли, – скорее утвердительно, чем вопросительно произнёс он. Было видно невооружённым глазом, что экзаменатор мой прибывает в отличнейшем расположении духа.

Надя лёгкой пташкой вспорхнула из-за стола, уступая Зав. Кафедрой законное его место.

– Так побеседуем или билет тянуть будем? – спросил тот проходя за стол, и с глухим стуком ставя свой портфель на его крышку.

Так беседовать мне не хотелось, поэтому я ответил, что лучше будем тянуть билет.

– Ага, Лотерея предпочтительнее! – ухмыльнулся Игорь Александрович и защёлкал застёжкой портфеля, после чего подсунул мне под руку

Толстую пачку экзаменационных билетов. Я привычным движением сдвинул её, словно колоду карт, и вытащил из середины прямоугольный листок плотной бумаги.

– О! Игрок! – с неподдельным изумлением воскликнул зав. Кафедрой. – так сказать, ничто земное нам не чуждо.

Я смутился. Он взял у меня заветный листок и с невозмутимой интонацией диктора спортлото произнёс:

– Билет номер семнадцать.

Затем обернувшись проговорил:

– Надя, прочитайте молодому человеку вопросы, а я пока в деканат схожу .

– Игорь Александрович! – решительно запротестовала Надя.

И от этого явного, ничем не прикрытого нежелания, внутри меня все перевернулось. Свет, было затеплившийся в моей душе во время нашего разговора, померк. Было ощущение словно тебя окатили холодной водой. Мне казалось, что, когда мы так мирно и незатейливо беседовали, между нами успели сформироваться те доверительные отношения, которые в дальнейшем могли перерасти в дружеские. Оказывается нет.

– Игорь Александрович, – продолжала она, – мы договаривались, что я сегодня ухожу пораньше. Я так к врачу не успею.

– Успеешь, успеешь, – ответил тот, выходя из аудитории.

– Я минут на десять. Не больше, – сказал он и прикрыл за собой дверь.

Некоторое время мы сидели молча. Я ощущал и лелеял зародившееся в груди щемящее чувство грусти, и корил себя за то, что позволил себе так по-детски, по-ребячьи, растаять под этим невинным, и казалось, происходящим от самого сердца, голосом. Надя же копошилась в своём углу. Затем она подошла и присела на прежнее место. Взяла со стола билет и голосом обиженного ребёнка, в котором уже не чувствовалось былой теплоты, произнесла: – вопрос первый.

Я заправил в прибор новый лист и стал записывать под её диктовку. Прочитав билет, она бросила его обратно на стол и удалилась в свой угол.

Я попытался сосредоточиться на вопросах, Но разочарование и досада не давали мне сделать это. Не отдавая себе отчёта, я снова заправил в прибор лист и заколол шеститочиями недавно написанное её имя. Надя же в это время выбралась из своего закутка. По характерному шороху было ясно, что она перебирает в шкафу книги. Затем она снова присела к столу и предложила:

– Давай я тебе ответы почитаю.

– Давай, – с неподдельной радостью согласился я. Только радовался я, конечно, не возможности узнать ответы на экзаменационные вопросы. Кстати, билет, в общем-то, был несложный. Разве что второй вопрос вызывал у меня некоторые затруднения. Я был рад снова слышать её голос. В нем, как и прежде, слышались теплота и сердечность, а сохранившиеся, едва уловимые, обиженные интонации придавали ему особый шарм. Тот факт, что она сама, по собственной инициативе, вызвалась мне помочь, снова затеплил в моей душе огонёк светлого и чистого чувства. Досада и разочарование улетучились, рассеялись мгновенно, словно и не было в груди той щемящей, ледяной грусти.

Читала Надя хорошо. Дикция у неё была отменная, чёткая. А самое главное, она превосходно ориентировалась в тексте, читала ключевые моменты, которые и являлись ответами на вопросы экзаменационного билета. Когда я просил её уточнить что– либо, Она ненадолго смолкала, отыскивая в тексте необходимое место, и зачитывала именно то, что мне было нужно. Все чётко и конкретно. Никакой лишней воды. Я ещё подумал, что если бы у меня был такой чтец с начала моей учёбы, я бы, наверняка, сейчас заканчивал университет. "Но тогда бы я не познакомился с Надей!" – спохватился я. Действительно, что ни делается – все к лучшему. Почему-то я был уверен, что с ней мы ещё встретимся. Точнее будет сказать, я надеялся на это и верил, что судьба неслучайно свела нас в этой аудитории.

Если же говорить честно, то сначала я никак не мог вникнуть в суть читаемого. Мне не удавалось сосредоточиться. Я сидел и просто слушал её тихий, нежный голос Внимал его интонациям. Вслушивался в каждый её вздох и выдох. Подобно морскому прибою голос её баюкал и успокаивал, наполнял вселенской радостью, и я готов был его слушать и слушать. Я просто наслаждался её присутствием рядом со мной.

Так что первый вопрос я прослушал. А вот на втором спохватился и, как говориться, превратился в "большое ухо", стал просить что-то уточнить, что-то повторить. В общем, включился в процесс.

Мы успели пробежаться почти по всем вопросам, когда в коридоре раздались быстрые шаги.

– Всё! – произнесла Надя и захлопнула учебник.

– удачи! – добавила она и выскользнула из-за стола. В тот же момент открылась дверь и в аудиторию вошёл мой экзаменатор.

– Ну, вот, Надежда Ивановна, Вы и свободны! – с наигранным официозом произнёс он, и усаживаясь на своё место обратился ко мне:

– готов?

– готов, – отозвался я.

Наденькины каблуки тем временем простучали к выходу.

– До свидания, – попрощалась она и вышла из аудитории.

– До свидания! – отозвались мы хором ей вслед.

– Ну, так приступим, – подбодрил меня Игорь Александрович.

Некоторое время я еще молчал, прислушиваясь к Наденькиным шагам. И как только они стихли, вздохнул и начал отвечать.

Билет я отбарабанил, можно сказать, на одном дыхании. Лишь изредка экзаменатор задавал мне уточняющие вопросы. Когда же я смолк, он многозначительно хмыкнул и как бы между прочим поинтересовался на счёт лежащих на столе моих толстых тетрадей, что не конспекты ли это? Он явно намекал, что в его отсутствие при подготовке я пользовался ими. Ему было и невдомёк, что было это намного прозаичнее.

Я попытался убедить его в обратном. И в какой-то степени я не лгал. Ведь, свои конспекты я даже и не открывал.

– Мг-мг-мг, – задумчиво протянул Зав. Кафедрой, при этом шелестя страничками моей зачётки, – Я могу поставить тебе "хорошо", но если ты хочешь "отлично", то я должен тебя ещё немного поспрашивать.

По всей видимости, заверения мои его не убедили, и он сомневался в моих знаниях.

Заполучить пятёрку хотелось, и я согласился. Про себя же чертыхнулся, что мне стоило убрать конспекты со стола. Тем более, что пользоваться ими и не пользовался. Хотя я понимал, что по большому счету суть заключалась не в них, а в моих посредственных оценках, которые сейчас и просматривал мой экзаменатор...

В конце концов я заполучил желаемое и, переполняемый радостью, это было моё первое отлично, выплыл из аудитории.

Выйдя из душных университетских стен, и вдыхая свежесть морского ветра, ощущая вокруг себя разлитое тепло солнечного света, да к тому же до краёв наполненный положительными эмоциями, я пребывал в состоянии "прозрения". Бывает у меня такое. Когда кажется, что я всей своей кожей чувствую окружающий город. Вижу его каким-то непостижимым внутренним зрением. Когда мобилизируются все мои навигационные способности.

В таком состоянии, моя белая трость становилась уже не средством передвижения, а необходимым атрибутом туалета лондонского денди. Радостный и довольный собой я шёл на трамвайную остановку.

Лёгкое постукивание моей трости вторило весёлому перестуку женских каблучков, догоняющих меня сзади и убегающих спереди. Я с затаённой надеждой прислушивался к этим звукам. Вдруг, вот эти спешащие мимо каблучки – Наденька. И она захочет проводить меня до остановки. А там я предложу ей прогуляться по набережной, поесть мороженое. А там... попробую договориться о еще одной встрече...

Но каблучки догоняли меня, обходили и убегали дальше. Я даже замедлил шаг, стараясь насколько возможно затянуть свой путь. Мне казалось, что вот эти – точно она! Или эти! А быть может, вон те! Но время шло, а каблучки все убегали и убегали. Я понимал, что сегодня моим фантазиям не суждено стать реальностью.

Впереди хлопнул дверями отходящий трамвай. До остановки уже оставалось метров тридцать. Я перестал прислушиваться к стуку каблучков и прибавил шаг.

Погода стояла жаркая, и я подумал, не рвануть ли мне на "Санаторную", так сказать, "на вольный берег, чистый песок". Плавок, как всегда с собой у меня не было, но, как говорили мои друзья, мои цветастые трусы не портили общей картины, И я без каких-либо угрызений совести мог предаваться морским купаниям. Размышляя над тем, ехать мне на "Санаторную" или нет, я добрел до остановки. Во всяком случае, по моим расчётам я остановился именно на ней. Хотя и мог ошибиться на метров пять-шесть.

Поэтому, когда некто подхватил меня под руку и повлёк вперёд, первой моей мыслью было, что я все-таки до остановки не дошёл, и кто-то из сердобольных граждан решил мне помочь.

"Мне на трамвай", – поспешил пробормотать я, боясь, что меня уведут в неверном направлении. Я даже не сразу сообразил, что рядом со мной выстукивают дробь женские каблучки. А между тем меня и в самом деле уводили куда-то не туда.

"Мне на трамвай!" – повторил я и попытался остановиться, но

в ответ мне лишь только успокаивающе пожали локоть. И это пожатие, этот простой жест,мол, не беспокойся, всё будет хорошо, снова безжалостно вверг меня в мир иллюзий. Мне отчего-то представилось, что вдруг это Наденька. От одного такого предположения кровь в моих жилах, взбурлила, словно весеннее половодье, и сердце гулкими ударами стало вторить легкому шагу моей таинственной спутницы. Я перестал упираться и отдался на волю ведущей меня руки. Сзади затрезвонил подходящий трамвай, но меня уже это не волновало. Я спешил навстречу своим грезам.

Я, если так можно сказать, не шёл, а парил, не ощущая под ногами асфальта. И если б не рука, крепко державшая меня за локоть, наверное, от переполнявших меня чувств взлетел бы под облака. Весь мир, казалось, наполнился звоном хрустальных колокольцев, и этот хрустальный звон манил вперёд, в таинственную неизвестность. В Таинственную неизвестность, которая в конце нашего пути должна скинуть с себя покров неопределённости и приобрести конкретные формы. Чёткие, с острыми, как у алмаза, гранями, без каких-либо полутонов и оттенков, без каких-либо сомнений и колебаний – либо да, либо нет. А иначе зачем?

И это – А иначе зачем – слышалось в каждом стремительном шаге моей спутницы, чувствовалось в уверенном захвате моей руки. Её целеустремлённость будоражила воображение одновременно тревожно и сладостно. Я жаждал и боялся предстоящей развязки. Столь необыкновенное начало давало мне все основания предположить такое же столь необыкновенное продолжение. Таинственная незнакомка могла оказаться девушкой моих грёз... доброй и нежной. Прекрасной, как фея, разглядевшей во мне вопреки всем что-то особенное. Не знаю, правда, что. Может быть, мою кроткую душу, доброе сердце или бесхитростную и простую натуру. В общем, нечто особое, незаметное для всех, но делавшее меня для неё единственным и неповторимым.

Я хотел, чтобы она заговорила. Нет! Не обязательно, раскрывая причины своего загадочного поведения. Необязательно. А о каких-нибудь простых пустяках: о погоде, об этом беспощадном пекле, о людской суете и прочем. Я хотел услышать ее голос. И, конечно же, в тайне надеялся, что это будет милый Наденькин голос.

В то же время я страшился начала разговора. Радовался молчанию своей спутницы. Боялся, что всё окажется совсем не так.

Я вдруг вспомнил бухгалтера нашего УПП – Любовь Михайловну, которая при наших случайных встречах в городе обязательно подхватывала меня под руку. При этом она с завидным постоянством молчала, как говаривали в нашем интернате, словно брянский партизан, и я должен был угадать кто это. Поскольку кроме неё так никто не делал, то и угадать Любовь Михайловну было несложно. Предположение о нашем бухгалтере витало и раньше на задворках моего сознания, но это было нереально. Любовь Михайловна была дородной женщиной пятидесяти лет, и Её Походку можно было сравнить, ну... в крайнем случае, с иноходью дикой лошади-мустанга (уж больно запал мне тогда в душу Томпсоновский "Мустанг-иноходец"), но отнюдь не с лёгкой грацией горной козы, если хотите, серны или газели. А походка моей незнакомки вызывала именно эти ассоциации. Но почему бы так не пошутить другим сотрудницам нашего предприятия? Зина, Секретарша директора, могла бы вполне подойти. Допустим, она вместе с кем-нибудь из конторы приехала во Владивосток по своим многочисленным делам И, встретив меня, решила сделать доброе дело. И естественной развязкой этого загадочного приключения будет всего лишь на всего наша машина, на которой меня со всеми удобствами подвезут к самому крыльцу нашего общежития. Ох, как бы я был этому рад, но только не сейчас! Да и что-то мне подсказывало, что это тоже нереально. Нет, подхватить и подвезти – это у нас запросто. Но чтобы Зина, и вот так! Навряд ли!..

У нас на УПП она работала всего лишь несколько месяцев, и наше знакомство ограничивалось приемной директора. А если это не Зина, то с другими кандидатками на роль таинственной незнакомки на нашем УПП я не знаком. А это значило, что интрига моего приключения все-таки оставалась.

Пока я рассуждал таким образом, и меня бросало от моих предположений то в жар, то в холод, мы перешли дорогу и пошли дворами. Шум улиц стих. Оттенённый домами, он походил на нескончаемый прибой шумящего где-то там далеко моря. Во дворах же стояла блаженная тишина. Не было слышно ни детских криков, ни степенного разговора бабушек-старушек. Ещё бы! Лето было в самом разгаре, и большинство детворы отдыхало в пионерских лагерях. Часть взрослого населения была на работе, а остальные в такую жару предпочитали либо отсиживаться в прохладных квартирах, либо расслабляться на пляжах города. В одном лишь месте я услышал тихое похныкивание грудного ребёнка и убаюкивающее бормотание его мамаши. Наконец-то мы остановились в тени одного из зданий, во дворе которого, можно было сказать, стояла гробовая тишина. Здесь моя таинственная незнакомка оставила меня, предварительно сжав мой локоть и придавив его к низу, давая тем самым понять, что я должен стоять на месте. Сама же она проследовала прямиком в подъезд. Надсадно заскрипела и хлопнула входная дверь. Что же, мне ничего не оставалось, как стоять и ждать. В голове стали появляться тревожные мысли, уж не далеко ли я зашел в своих фантазиях, не заигрался ли, и не бросили ли меня здесь одного "сиротинушку"?

Но нет. Подъездная дверь снова скрипнула, и моя незнакомка процокала ко мне своей грациозной походкой, подхватила меня под руку и повлекла в подъезд, откуда только что вышла...

В подъезде было прохладно. Правда, воздух был застоявшийся. так же, как и во дворе, царила полнейшая тишина – ни тебе приглушенного бормотания телевизора, ни шуршания шагов на лестнице, ни равномерного гудения лифтов. Все и вся, казалось, пребывало в послеобеденной дреме. Честно говоря, я не знаю, не понял тогда, что это был за дом. Был ли он высотным или нет, и были ли в нем лифты, вообще. Помню лишь, что Лестничная площадка, на которой мы остановились, была просторной.

Моя спутница отошла в сторонку и, шурша одеждой, переступала с ноги на ногу. При этом цокала своими каблучками так, словно застоявшаяся в стойле лошадь. Я глупо улыбнулся такой ассоциации. Да и вообще! Все эти звуки обычно сопровождают движения переодевающегося человека, что в данной обстановке было абсурдным и нереальным. Вот разве, что сейчас она снимет со своей ножки туфельку и стукнет каблучком мне по темени, дабы похитить мои конспекты. А что ещё у меня можно похитить, кроме них да пяти рублей с мелочью? АХ, да! Ещё складную белую трость и ВОСовский билет. От этой мысли я развеселился и уже был не в силах сдерживаться, а поэтому просто стоял и наиглупейшим образом улыбался.

Незнакомка, однако, не стала бить меня туфелькой ни по голове, ни по темени. Она просто ухватилась за пакет и трость и потянула их к себе. Признаться, я сначала подрастерялся. Ничего подобного я не ожидал. Всё что угодно, только не это! Но, тем не менее, вещей своих из рук не выпустил. Некоторое время мы так и стояли, она, пытаясь высвободить, Не выхватить, не выдернуть, а именно высвободить, мягко и аккуратно, их из моих сжатых пальцев, а я, с обречённым упрямством вцепившись в свою личную собственность, после чего она схватила меня за предплечье, чуть повыше кисти, и встряхнула мою упирающуюся длань. Жест был более, чем красноречив. Я понял, что ей вовсе не к чему мой потертый пакет и битая трость. Ей была нужна моя свободная рука. Я поспешно переложил пакет и трость в одну руку,, другую же, свободную, протянул своей загадочной спутнице. Та подхватила её и с неумолимой решительностью пришлепнула, словно горчичник, себе на бедро. Я ОБАЛДЕЛ! Моя ладонь покоилась на её обнажённой ягодице. Пальцы ощущали её прохладную и бархатную кожу. Задранная юбка складками поднятого театрального занавеса ниспадала сверху.