Текст книги "Лица века"

Автор книги: Виктор Кожемяко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

В. К. Слепя людям глаза.

Г. З. Да, слепили глаза людям и страну подстрелили по сути дела на взлете. Если бы мы эти десять лет не потеряли, нас никто бы потом не одолел. А добить страну можно было, понимая нашу систему управления. Надо было в Кремль внедрить своего человека. Нашли Горбачева, потом Ельцина.

Были тут недостатки в самой системе? Да, были, носили принципиальный характер. Мы несколько раз в истории споткнулись о порог, который называется отсутствием преемственности власти. Так было, скажем, в начале XVII века. Тот, кто время Бориса Годунова изучал, знает. Так было в начале XX века. Так, к сожалению, оказалось и в его конце. Вот эту болезнь внутри общества и партии мы не смогли преодолеть, и она стала одной из причин того, что произошло. Наши октябрьские завоевания оказались утраченными.

ЕСТЬ ЛИ ВЫХОД?

В. К. Главный вопрос на сегодня и на завтра: что теперь делать, чтобы исправить положение? Есть ли выход и где он?

Г. З. Ответ на это дает весь XX век. Когда я изучал, как выходили из трудного положения страны и народы, меня поразило, что они использовали примерно одну и ту же модель. Этот подход был открыт Лениным и его соратниками. Иногда говорят: дескать, пришли какие-то там большевики, взяли и разрушили могучую империю. Но это бред сивой кобылы! В первой мировой войне, которую не большевики начали, а западные страны схватились между собой из-за нового передела мира, рухнули четыре империи – Российская, Германская, Оттоманская и Австро-Венгерская. Ленин приехал, когда в России все развалилось. Предложил гениальный план вывода страны из кризиса. Потом за несколько лет перепробовал разные варианты: военный коммунизм, продналог, продразверстку и, наконец, новую экономическую политику. Вот новая экономическая политика была гениальным изобретением и прозрением, она подняла почти бездыханную страну.

Основное из этой политики, кстати, во многом использовал Рузвельт. То же самое использовали немцы после поражения. То же самое во многом и японцы.

Смысл этой модели следующий. Первое: максимальная концентрация ресурсов для экономического подъема. У нас этих ресурсов больше, чем надо. Но сегодня к ним присосались десять кланов и выметают все из страны.

В. К. То есть у нас делается все наоборот?

Г. З. Мы сейчас предлагали провести референдум. И одна из целей совета с народом в чем? Используя недра в общенародных интересах, завтра удвоить наш бюджет. И тем самым удвоить пенсии, зарплаты, пособия, стипендии. Это реально!

В. К. Вместе с тем это резкий поворот к восстановлению утраченного.

Г. З. Второе: развитие производства в отраслях жизнеобеспечения. Без машиностроения, без строительной индустрии – невозможно ничего решать. И это производство в экономике жизнеобеспечения нельзя не поддерживать! Какой-то рынок неуправляемый отрегулирует? Но нигде этого нет и никогда не будет: нерегулируемый рынок рухнул еще в начале прошлого века и под своими обломками чуть не погреб ту же самую Америку.

В. К. А теперь они навязали нам то, от чего мир давно уже отказался.

Г. З. Давно каждое государство поддерживает своих предпринимателей, свои фирмы, защищает свои рынки. А наши демолибералы отдали все рынки и все ресурсы дяде, а говорят, что они строят демократию.

Третье: надо прекратить грабеж населения, грабеж в широком смысле слова. Налоговый грабеж, ценовой грабеж, рэкет, от которого зависят и которому платят почти все предприниматели, международный грабеж, уголовный грабеж. Все меры, которые надо предпринимать, прекрасно известны.

И четвертое: установить в стране элементарную справедливость. Школьник за партой должен учиться бесплатно. Есть у папы лишние деньги – пожалуйста, можно дополнительно что-то делать. Старик должен иметь обеспеченную старость, получать лекарства по доступной цене, иметь возможность поехать полечиться. Молодой человек должен иметь возможность реализовать свои стремления на производстве, в учебе, на спортивной площадке…

Ничего этого у нас сегодня нет. Ни один из четырех главных элементов вывода страны из кризиса не реализуется. А кто это может сделать? Только ответственная народная власть. У нас же сегодня власть олигархии – и в Кремле, и в правительстве. Нет, построено не демократическое и не рыночное государство. В результате учиненного погрома родился политический урод.

В. К. Александр Зиновьев называет это «рогатый заяц».

Г. З. Очень подходящее название!

В. К. Да, остроумное и точное.

Г. З. Кремль сегодня – это землячество. Кланы дерутся, а перья над Кремлем летят. Правительство – собрание представителей олигархии и «семьи». Дума – штамповочное производство, придаток администрации. Во всем мире федеративные государства имеют две палаты, одна из которых выражает интересы субъектов федерации и избирается от этих субъектов. А что такое наш Совет Федерации сегодня?

В. К. Нарусова – представитель от Республики Тува. Смех, да и только.

Г. З. Бюрократия насквозь воровата, «партия власти» без идеологии, только выполняет приказы и указания. Короче, все, что они выстроили, трагично и смешно.

В. К. Страна наша не может жить без идеи! А сейчас так называемый поиск национальной идеи превратился в анекдот, и совершенно непонятно в самом деле, какой идеологией руководствуется эта власть.

Г. З. Идеология? Денежный мешок и руководящее кресло. Никакой идеологии. Завтра, уйди Путин, эта партия разбежится сразу, так же как Черномырдин ушел – и у его «домика» крыша съехала. Он без фундамента, этот их «домик».

В. К. Наш народ не может существовать без идеи, это ведь правда, Геннадий Андреевич?

Г. З. Очень важная правда. Вот когда говорят: национальная идея, дескать, давайте придумывать ее – мне очень больно. Мы ее давно выстрадали! Она шлифуется веками, она соответствует национальному характеру, она оплодотворена историей. Мы 700 лет провели в боях и походах, отстаивая свое право, веру, добро, красоту.

В. К. И все это не отринула революция, годы советские не отринули.

Г. З. Попытки были. Например, с православием расправиться. Но быстро это кончилось. У нас основу национальной идеи составляют четыре простые вещи. Наш народ без духовной среды не может жить. Такая порода. Он без этого, как кто-то сказал, или с ума сойдет, или сопьется. Дальше, наш народ не может существовать без сильного государства. Такие просторы, такой материк, который плывет на трех океанах, нельзя защищать вялой, хлипкой рукой и с пустой головой. Если бы государство не было сильным, нас растоптали бы на этих необозримых просторах. Мы могли выжить, только опираясь на сильное государство. У нас государство было иногда жестоким, иногда несправедливым, но бессильным государство не могло быть. Далее. Мы не можем жить без справедливости. Мы всегда за правду сражались, испокон веков.

В. К. Правда, справедливость – дорогие для нашего народа понятия! От корневых былин и песен до лозунгов Октября.

Г. З. И мы не можем жить без коллективизма. По очень понятной опять же причине. На этих просторах нельзя справиться с трудностями в одиночку. Это во Франции палку воткни – и там все растет, цветет и благоухает. У нас, пока ты вырастишь свой урожай и пока уберешь его, один надорвешься.

Вот эти четыре стержня и составляют основу нашей национальной идеи. Выньте любой из них – и все рухнет. Вынимаешь духовность – мы уже другие. Вынимаешь коллективизм – нас сейчас же заатомизируют, стравливают, разделяют. Вырывают у народа собственность – и каждого превращают во врага друг другу. При народной собственности, на коллективном предприятии, на земле, которой не торгуют (и которой нельзя торговать!), человек себя иначе чувствует. Если же вместо справедливости ориентиром для общества становятся деньги любой ценой, ни о какой нравственности можно уже не говорить. А уничтожая сильное государство, ставя его на службу денежным мешкам и бандитам, они уничтожают саму основу нашего бытия.

Великий Октябрь не только сохранил все наши тысячелетние ценности, но потом и значительно усилил, они были во много раз приумножены в условиях социализма. Колоссальная заслуга Октября в том, что он учел национальные черты и особенности всех народов, которые веками жили вместе. И у людей еще в памяти, какая по-настоящему дружная жизнь была у нас в советские годы. Причем мы же восстановили в границах Советского Союза державную Россию. Это и есть великая Россия, а не огрызок ельцинский, где Путин сдает последние ее политические завоевания.

Сегодня одна из главных идей для нас – это возрождение нашего союзного пространства. А начинать, естественно, надо с восстановления соборного единого тела русского народа. Великороссы, малороссы, белорусы – это единый народ. Союз с Белоруссией – не просто приоритет. Это приоритет номер один. Украина и Белоруссия остаются, никто не покушается ни на чей суверенитет. Но если будет в полной мере восстановлен наш Союз, к нему обязательно другие захотят примкнуть и прислониться. А что Путин делает? Ссорится с той же Белоруссией, собирается бомбить Грузию, в Чечне все гниет, нарвало донельзя. В Средней Азии – натовские солдаты…

В. К. Как намерена дальше действовать КПРФ, чтобы спасать страну?

Г. З. У нас есть четкая, глубоко и детально разработанная программа. В полном смысле – научно обоснованная!

Еще раз подчеркну: без социализма, без справедливости, без народовластия, без высокой духовности, без культуры, без современной науки выбраться из нынешнего положения невозможно.

В. К. Это и есть основа программы действий?

Г. З. Да. Опираясь на все лучшее в нашей многовековой истории, и прежде всего на невиданный взлет страны в советский период, мы обязаны не допустить, чтобы осуществились планы врагов нашего Отечества по окончательному его уничтожению. Значит – собираться, сплачиваться и бороться!

Ноябрь 2002 г.

Нобелевский лауреат – с коммунистами
ВЫДАЮЩИЙСЯ ФИЗИК, ЛАУРЕАТ НОБЕЛЕВСКОЙ ПРЕМИИ АКАДЕМИК ЖОРЕС АЛФЁРОВ

Наверное, даже среди самых занятых людей Жорес Иванович Алфёров относится к наиболее занятым. И трудно сказать, где его главное рабочее место – в Ленинграде или в Москве. Родной Физико-технический институт имени А. Ф. Иоффе, где он шестнадцать лет был директором, а затем научным руководителем, находится в северной столице. Но в столице, так сказать, центральной у него рабочий кабинет как у вице-президента Российской академии наук, да к тому же много времени он проводит в Государственной думе, где отнюдь не просто представительствует, а тоже работает, причем весьма плотно.

В общем, найти окошко для беседы с журналистом нелегко. И все-таки Жорес Иванович нашел. Думаю, главным образом потому, что использует любую возможность, дабы во всеуслышание заявить о глубоко волнующих его проблемах отечественной науки. Но, может быть, некоторую роль сыграло и то, что он – подписчик, читатель «Правды» и «Советской России», о чем сказал мне, предваряя эту нашу беседу в его московском академическом кабинете на Ленинском проспекте.

Виктор Кожемяко. Жорес Иванович, первый вопрос к вам, который наверняка интересует всех наших читателей, такой: почему вы во фракции КПРФ? То есть почему не с кем-нибудь, а с коммунистами? Значит, есть нечто общее?

Жорес Алфёров. Общее, безусловно, есть. Я вырос в семье старого большевика. Папа у меня вступил в партию в сентябре 1917 года. Старший брат был назван Марксом, он восемнадцатилетним вступил в партию в декабре 1942 года в Сталинграде и потом погиб. Я вступил в комсомол в 1943 году, когда мне было тринадцать лет, хотя по правилам принимали с четырнадцати. И меня приняли, и единственный вопрос, который задали при этом, звучал так: «Если будет формироваться комсомольско-молодежный лыжный батальон, пойдешь?» Я ответил: «Конечно, пойду».

В комсомоле был пятнадцать лет, а в партию вступил довольно поздно – в 1964-м. Стал с 1988-го членом бюро Ленинградского обкома. По предложению тогдашнего первого секретаря обкома Юрия Филипповича Соловьева. Замечательный на самом деле человек! Ленинградец, комсомолец, в семнадцать лет пошел добровольцем на фронт, был сержантом и командиром пулеметного взвода, тяжело ранен. А потом поступил в ЛИИЖТ – Институт инженеров железнодорожного транспорта. Он, можно сказать, построил Ленинградское метро, пройдя дорогу от сменного инженера до начальника Главленинградметростроя.

В. К. Какая биография! Воистину лицо поколения.

Ж. А. Да. Потом он был министром промышленного строительства СССР, откуда и был выдвинут первым секретарем Ленинградского обкома партии. Когда я стал директором института, как-то набрал по «смольнинской вертушке» его телефон. Трубку взял он сам. Я представился, сказал, что у нас много достижений и много проблем и что хотелось бы видеть его в нашем институте. Он спросил: «Когда?» Я сказал: «Завтра». Он ответил: «Хорошо».

И он приехал назавтра и провел у нас целый день – с утра до позднего вечера. С тех пор мы подружились. А в конце концов, некоторое время спустя он предложил ввести меня в бюро обкома.

В. К. Что вам особенно запомнилось из того времени?

Ж. А. В 1989-м проходили выборы народных депутатов СССР, и я был выдвинут в числе других от Академии наук Советского Союза. И вот на последнем собрании выборщиков, когда должно было состояться уже решающее голосование, кто-то задал мне вопрос об одном из постановлений бюро Ленинградского обкома. Вопрос язвительный, в демонстративно издевательском тоне. Я человек эмоциональный – разозлился. Сегодня, дескать, вы такой вопрос задаете, а завтра будете орать, что коммунистов вообще не должно быть. «Так я вам говорю, – заявил, – что я потомственный коммунист!»

Словом, произнес длинную речь в таком вот духе. После мне сказали: «Жорес, ты себе очень крупно напортил». Дело в том, что демократический настрой, как он понимался тогда, в академии был сильный. Я все-таки был избран, но уже не лидером, каковым до того шел, а в арьергарде.

В. К. И какие впечатления остались у вас от съездов народных депутатов СССР, в которых вы участвовали?

Ж. А. В основном горестные, тягостные. Начиная с самого первого, когда я не мог понять, почему же царит такая неорганизованность. Я тогда сказал в интервью журналу «Наука и жизнь», что любой наш симпозиум, семинар, любая конференция готовятся. Иначе не может быть. А съезд проходил совершенно без всякой подготовки! Такое сложилось впечатление. И не может съезд – высший орган руководства страны – превращаться в митинг, на котором все выходят, разрывают рубашку и говорят, какие мы плохие и как плохо все у нас в стране было…

Короче, не собирался я быть в Государственной думе. Но когда забота о моем родном институте и об отечественной науке в целом привела меня все же в Думу второго созыва, я окончательно убедился здесь, что наиболее последовательно в защиту науки и образования в нашей стране выступает именно фракция КПРФ. У меня сложились очень хорошие отношения с Иваном Ивановичем Мельниковым, возглавлявшим Комитет по науке и образованию. Он профессор МГУ, коммунист. И когда перед выборами Думы третьего созыва КПРФ обратилась ко мне с предложением войти в ее центральный список, я, естественно, ответил согласием.

Сейчас я не член никакой партии. Но если быть в Думе, то только с КПРФ. Потому что ее решения, ее идеология мне ближе всего.

В. К. Наверное, и постановка вопросов фракцией этой партии, подход к тем или иным проблемам, линия, которая коммунистами проводится, совпадают с вашими личными взглядами и убеждениями?

Ж. А. Конечно. Я уже сказал, что у меня замечательные отношения с Иваном Ивановичем Мельниковым, который проводит линию КПРФ в Комитете по науке и образованию. Как правило, в единстве с ним выступает Олег Николаевич Смолин – человек необычайного мужества и таланта, которого я считаю настоящим героем страны. Просто счастье, что в Думе председателем подкомитета по образованию стал Олег Николаевич…

В. К. Скажите, а какой из вопросов, связанных с образованием и наукой, которые приходилось вам отстаивать в Думе, имеет наибольшее значение для страны?

Ж. А. Тут, наверное, нужно даже несколько отвлечься от думских дел. Если говорить о Думе, то наиболее важным для науки здесь обычно является рассмотрение бюджета. А бюджет у нас очень мал. И весь бюджет Российской Федерации намного меньше, чем был бюджет РСФСР. За все время после принятия закона о науке и технической политике в 1996 году, то есть за семь лет, закон этот ни разу не был выполнен.

В. К. Неужели ни разу?

Ж. А. Именно. По закону мы должны отводить на науку не менее четырех процентов расходной части бюджета.

В. К. А реально что получается?

Ж. А. А реально – около двух, и того меньше… Но самой большой бедой, на мой взгляд, сегодня является то, что наука, которую нам все-таки удалось сохранить, не востребована в своей стране. Ее результаты не востребованы!

А ведь наука, и не только прикладная, но и фундаментальная, может развиваться успешно лишь в стране, где экономика построена на использовании наукоемких технологий. У нас же за последние годы в этом направлении нанесен огромный удар. И, естественно, ломать – не строить. Восстановление – это всегда значительно более сложная и тяжелая задача. Лично я вижу своей основной задачей сегодня – любым способом, не исключая и частный сектор, возрождать наукоемкие отрасли промышленности. Прежде всего – электронику, производство новых материалов и ряд других.

Делать это очень и очень непросто. Но если мы этого не сделаем, наша страна не просто превратится в сырьевой придаток (а она уже по этому пути пошла), но и будет готовить кадры по существу для зарубежных стран. Мы уже сейчас говорим об утечке мозгов. А потом и наша образовательная система в целом будет разрушена, поскольку нельзя готовить современные кадры, не имея соответствующей базы, соответствующей индустрии, соответствующих отраслей экономики.

В. К. Но что для этого требуется? От чего это зависит?

Ж. А. Простые, казалось бы, вещи. Классиками марксизма сказано: капиталист прежде всего думает о прибыли. Значит, заставить олигархов, буржуев наших, чтобы они потратили заметные средства на развитие новых отраслей промышленности и новых технологий, а при этом прибыль они будут получать еще когда-то, практически невозможно.

В. К. Они хотят получать завтра или даже сегодня.

Ж. А. Сегодня! Приведу вам конкретный пример. Два года назад я был в Сингапуре. Там проводился большой конгресс по материаловедению, и меня пригласили с докладом. Сингапур – маленькое государство, а его основа – гигантский порт (это связано с географическим положением) и электронная промышленность. Посетил я там два института – микроэлектроники и информационных технологий. Оба, по нашим масштабам, небольшие, но бюджет весьма и весьма неплохой. Поинтересовался у директоров, из чего бюджет складывается. Они сказали: 90 процентов за счет государства и 10 процентов – от промышленности.

Я удивился. Говорю: вы – прикладные институты, фундаментальных работ фактически не ведете, в ваших работах напрямую заинтересована промышленность. Почему же электронная промышленность, которая в Сингапуре очень развита, платит вам только 10 процентов? На что они мне ответили: «Глубокоуважаемый профессор! Промышленность, ее хозяева платят лишь за то, что им нужно сегодня, и никогда не будут платить за то, что им потребуется завтра. А прикладные работы, которые мы готовим, нужны будут завтра, и за это должно платить государство».

В. К. Весьма наглядный пример, наводящий на серьезные размышления…

Ж. А. У нас сегодня доходят до того, что заявляют: и фундаментальная наука должна зарабатывать себе деньги сама. А я думаю: когда в науке главным становится зарабатывание денег, то наука исчезает.

В. К. Однако ведь в нашем обществе стала очень распространенной именно такая точка зрения, о которой вы говорите. Больше того, послушать некоторых – так получается, что стране от науки одни лишь заботы и никакого прибытка, что наука нам, может быть, вообще не очень нужна. И зачем, мол, бороться за научное первенство? Это я услышал на днях в диалоге на телеканале «Культура» от вашего оппонента – кажется, из газеты «Известия».

Ж. А. Та телепередача, о которой вы говорите, – это был тот случай, когда партнеру невозможно ничего объяснить. Чуть ли не единственный случай в практике моих публичных выступлений, когда я стал выходить из себя и разговаривать очень резко. Даже кричал. Я думаю, этот человек просто не хотел ничего понимать. Очень много сегодня говорится, как были мы зашорены в советское время, и это было. Но сегодня многие зашорены в противоположную сторону, и, по-моему, гораздо больше.

Что же касается науки, то такой взгляд на нее необычайно печален. Потому что научные традиции в России были всегда. Да, в царское время не было многих отраслей науки. Например, не было до революции физики – лишь несколько лабораторий в разных университетах. Так что физика в нашей стране – это детище Советской власти. И детище Абрама Федоровича Иоффе, который создал в Петрограде наш Физико-технический институт, носящий теперь его имя. Этот институт и стал колыбелью советской физики. Я думаю, ни один другой институт не только у нас в стране, но и в мире не сделал так много. И по научным достижениям, и по подготовке кадров это один из самых блестящих мировых центров. Достаточно назвать имена Курчатова, Капицы, Ландау, Александрова и многих-многих других. Достаточно сказать, что из Физтеха вышло 16 институтов – в Москве, в самом Ленинграде, Днепропетровске, Харькове, Томске…

В. К. Потрясающе! Вот о чем забывают сегодня, а нельзя забывать.

Ж. А. И все это было в то время естественно, потому что задачей страны было создание современной экономики, современной промышленности. Да, нам приходилось тратить много средств на оборону. Да, военно-промышленный комплекс был ведущим в стране. Да, пресловутая «десятка», то есть десять министерств, составляла, как говорили, 60 процентов нашей промышленности, и там работали 50 миллионов человек. Но там, между прочим, непосредственно производством оружия занимались примерно три или три с половиной миллиона. А остальные занимались производством материалов, компонентов, оборудования, электроники, энергоисточников – того, что можно применять где угодно и для чего угодно. И больше половины наукоемкой гражданской продукции производили именно предприятия этой «десятки».

Если уж мы могли позволить себе существенное снижение расходов на оборону, надо было проводить настоящую конверсию этой группы промышленных предприятий, а не делать то, что учинили.

В. К. Вот вы сейчас заговорили, Жорес Иванович, о месте и роли своего института в мировой науке, называли великие имена. И в голосе вашем слышалась гордость. Вполне понятная гордость! Но ведь сегодня советское время, о котором шла речь, называют «черной дырой». Его всячески поносят и перечеркивают, утверждая, что это был какой-то зигзаг, который увел нас «в сторону от мировой цивилизации». Согласитесь, все это очень несправедливо.

Ж. А. Как же тут не согласиться? Да это специально так говорят! Сознательно передергивают.

Да, в нашем советском прошлом было немало плохого. Да, были и некие ужасные вещи. Можно найти массу примеров репрессий и других преступлений.

Но если говорить о первых годах, то это была революция, гражданская война. И, простите, французы по сей день чтут Великую французскую революцию и гордятся ею – 14 июля у них государственный праздник. А между тем жертв там было не меньше, а, может быть, даже больше, если учесть разное число населения в наших странах.

В. К. Это так и есть!

Ж. А. Я расскажу вам одну историю, которую уже не раз рассказывал, но которая о многом свидетельствует. У меня есть очень близкий друг в США – профессор Ник Халаньяк. Его отец – шахтер. Родители Ника эмигрировали из Австро-Венгрии, из Закарпатья. И когда я был в США в 1970 году, мы поехали навестить их. Так вот, отец Ника сказал мне тогда следующее:

– Если ты будешь уверять меня, что рабочие в России живут лучше, чем в Америке, я тебе не поверю. Но я тебе скажу то, что ты редко сможешь услышать здесь. Когда я приехал сюда, будучи мальчишкой 16 лет, и пошел работать на шахту, мы работали 10–12 часов в сутки, мы жили в бараках, нам платили копейки. Русские рабочие устроили Октябрьскую революцию. Наши буржуи испугались и изменили свою социальную политику. Поэтому я тебе скажу: американские рабочие живут хорошо благодаря Великой Октябрьской социалистической революции.

В. К. Что ж, сущую правду сказал старый шахтер.

Ж. А. Действительно, международное значение нашей революции огромное. И успехи, которые были достигнуты за эти десятилетия, – гигантские! Те изменения, которые произошли в нашей стране за годы Советской власти, ни с чем не могут быть сравнимы.

Почему-то эти самые «критики» не задают себе такого вопроса. В годы гражданской войны Белая армия была гораздо лучше вооружена и обеспечена, ее поддерживали Европа, Америка и Япония (недаром говорится об интервенции четырнадцати государств!), но почему же голая и разутая Красная Армия смогла победить? Да потому, что правда была на ее стороне. Потому, что ее поддерживало действительно большинство народа.

В. К. И с окончанием гражданской войны, и разгромом иностранной интервенции не кончились притязания на Страну Советов…

Ж. А. Нам действительно приходилось тратить огромные средства на оборону. Мы жили в кольце. Я напомню то, чего многие, может быть, и не знают. Даже в 70-е, 80-е годы была такая международная комиссия «Коком», и для любой зарубежной фирмы требовалось ее разрешение, чтобы продать нам то или другое. И если в этой комиссии могли заподозрить, что есть возможность покупаемое нами использовать в оборонных целях, то сразу же накладывался запрет.

Скажем, мне для моих исследований, за которые я позже получил Нобелевскую премию, нужна экспериментальная установка, которую производит компания «Рибер» во Франции. Эта компания готова ее продать, и президент Академии наук СССР Александров находит средства ее купить. Но… «Коком» не разрешает!

И вот в таких условиях мы были единственной страной, которая составляла конкуренцию науке США. И советская наука развивала исследования по всему фронту! Да, у нас были и пробелы, были такие ужасные явления, как Лысенко и лысенковщина.

Но в основном наша наука развивалась чрезвычайно успешно.

В. К. Увы, об этом сегодня молодежь в России представления не имеет, а старшие, кажется, забыли.

Ж. А. Я могу привести такой факт. Имея бюджет на науку 15–20 процентов от американского, то есть примерно пятую часть, мы реально соревновались с ними на всех научных направлениях. Да, наша наука была второй, но она была – второй в мире. А по очень многим направлениям она занимала первые места!

В. К. Как же понять в свете того, о чем вы говорите, что произошло с нами?

Ж. А. Это демонстрация и слабости, и, может быть, порочности человека. Поскольку, что бы ни говорили сегодня, советское общество в целом имело такие достоинства, такие достижения в самых разных сферах и областях, что трудно понять, как можно было просто так отказаться от всего этого. Значит, слабость и порочность взяли верх.

Когда-то Сталин сказал, что даже самый последний советский человек на голову выше любого буржуазного чинуши. И, знаете, в этом был свой смысл. Потому что за советские годы, пусть и с дефектами, с дырами, было воспитано поколение новых людей, для которых деньги не являлись самым главным.

Советский Союз не только был самой читающей страной, но и качество чтения было совсем другим. Например, что зачастую читают у нас сегодня? Литературу, которую сразу надо выбрасывать на свалку!

У меня много товарищей и хороших знакомых, которые придерживаются разных политических взглядов. Помню, как-то мы разговаривали с Даниилом Александровичем Граниным – он, как известно, большой демократ. И вот он вдруг сказал:

– Не могу понять почему, но советский период – это был даже не серебряный, а золотой век поэзии! Ни одно время нигде не дало столько великих поэтов: Есенин, Маяковский, Пастернак, Мандельштам, Ахматова, Твардовский…

В. К. Действительно, такие все разные и по-своему замечательные, выдающиеся, великие!..

Ж. А. Наконец, пусть опять и с какими-то оговорками, – решение национального вопроса в Советском Союзе. Само создание Союза республик в 1922 году было единственным способом сохранить страну, ее территориальную целостность и большинство населяющих ее народов в едином государстве. Так что напрасно вешают на большевиков всех собак за то, что они уничтожили систему губерний и прочее. Они на самом деле спасли страну от начавшегося и вовсю шедшего распада! А дальше Союз показал свою силу и мощь.

В. К. И как после этого отнестись к его уничтожению в 1991-м?

Ж. А. Даже отвлекшись от политики, я должен сказать, что самым тяжелым ударом по экономике, по жизни народа, буквально по всему в нашей стране стал развал Советского Союза. Я думаю, что никакая другая страна этого не выдержала бы. Если, например, разрезали бы Соединенные Штаты на пятнадцать частей, я не знаю, что было бы с этой страной.

После революции и гражданской войны, когда было очень тяжелое время, за границей возникла российская эмиграция – два с половиной миллиона человек. А сегодня за рубежом живут 25 миллионов россиян. Какое это несчастье, когда разделены семьи! Я часто бываю на Украине, и если вы поедете там в деревню, на завод, то убедитесь: да никому эта самая «незалежность» не нужна. Разве что на Западной Украине относятся к этому по-другому, но она ведь советской была недолго…

В. К. Я полностью разделяю ваши чувства и оценки. Но возникает вопрос: что же делать? Как восстанавливать утраченное, ну хотя бы в той сфере, которая вам особенно близка, – в науке и образовании?

Ж. А. Трудный вопрос вы задаете… Я повторяться буду. И скажу так: для того чтобы наука у нас успешно развивалась, чтобы мы могли успешно конкурировать на международной научной арене, наши научные результаты должны быть востребованы в своей стране.

Возьмем наш институт. Физтех, к счастью, сохранился. У нас две с половиной тысячи людей работают, из них – 1.100 научных сотрудников, из них – 200 докторов наук, 70 кандидатов, 15 членов академии. В институте своя собственная образовательная система, мы имеем физико-технический лицей, который создали в 1987 году, как только я стал директором…

В. К. Все это, я уверен, благодаря вашим усилиям.

Ж. А. У нас базовый факультет Политехнического института, базовая кафедра Электротехнического института. Сейчас, уже четвертый год, я борюсь за создание на базе Физтеха академического университета. В нем должны быть только магистратура и аспирантура, и он должен быть небольшим, но где мы, выполняя общие требования Минобразования, вели бы подготовку специалистов ультравысокого класса в наиболее актуальных направлениях современной физики и технологии. Мы можем готовить их иначе, нежели это диктуется обычными стандартами.