Текст книги "Про косматых и пернатых (рассказы)"

Автор книги: Виктор Балашов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

– Я не проболтаюсь, – пообещала Алка. – Ты, дедушка, только доскажи, чем у вас кончилось тогда, с рысью-то.

– Чем кончилось? Хоть верь, хоть не верь, только ведь живой остался. Честное слово. – Дедушка лукаво усмехнулся, подбросил сучьев в костер и прикрыл ладонью глаза, потому что ослепительно яркий сноп искр с треском взвился в черное небо.

– Чем кончилось, спрашиваешь… Дополз-таки я до скалы. Все было словно в тумане. Об одном забота – не навалилась бы проклятая на ноги: все время позади хрип ее слышал… Дополз, уперся в каменную стену, дальше отступать некуда. Обернулся, а рыжие бакенбарды – вот они, рядом!

«Ага – хрипит рысь. – Теперь ты никуда от меня не денешься!»

– Рыси не разговаривают, – чуть слышно поправила Алка.

– Не разговаривают? Значит, показалось мне тогда. Во всяком случае, по виду ее было заметно, что раньше меня на тот свет она не собирается. Я тоже туда не спешил. Нащупал камень острый, какой поднять смог, присел на колени, жду… Давай однако кашу-то есть, совсем уж холодная стала.

– Ну, дедушка! Нарочно, что ль, ты? – возмутилась Алка. – Досказывай, потом поедим.

– Вот ведь неугомонная! – проворчал дедушка. – Знать бы, и не затевал этой истории. И без того ведь ясно – если жив остался, моя, значит, победа была. Вдвоем-то не могли мы уцелеть… Ну, кинулась рысь, а я уж наготове был. Камнем ее… да не раз, наверно. Потом уж и не помню ничего. Глаза синева бездонная ослепила – небо, наверно, промелькнуло, падал когда. Очнулся ночью. Лежу на чем-то мягком. Пощупал – рысь. А рядом кто-то живой копошится. Оказалось – рысенок маленький. Прижался ко мне, попискивает жалобно. Видно, мать искать отправился да и пригрелся возле меня. Попробовал я пошевелиться – боль такая, что в глазах мутится. Пить очень хотелось. Рысенку, заметно, тоже не по себе: пищит, мордочкой в бок мне тычется. Так и провели с ним вместе эту холодную ночь. Ох же и длинной она мне показалась! Главное – жажда мучила. А где-то, совсем рядом, ручеек по скале бежит. Журчит этак заманчиво, дразнит будто.

На рассвете не выдержал – пополз. И рысенок со мной увязался. Лезет рядышком, с боку на бок переваливается. Добрались все же. Напился сам, кончик рубахи смочил и рысенку дал пососать. Успокоился малыш, пищать перестал.

А потом в три приема добрались мы с сиротой до ружья. Один ствол исправным оказался. Воткнул я обломок приклада в землю да и палю себе с интервалами. Все патроны извел – выстрелов пятнадцать, должно быть, дал. Рысенок с перепугу совсем обезумел – лезет ко мне под рубаху, да и только!

На счастье, альпинисты неподалеку ночевали. Пришли. Просил их шкуру сберечь рысью, тогда еще замыслил вещь из нее сделать знатную.

Две недели в больнице провалялся, а Мурку тем временем жена завхоза нашего молоком выпаивала. Вернулся из больницы – к себе зверушку забрал. А сейчас, сама видела, какая красавица выросла. Жалко расставаться, а ничего не сделаешь. Приедет экспедиция зооцентра зверей забирать, отдам и Мурку. Прокормить такую, и то маяты сколько.

– А я бы после такого ничуть не жалела, – угрюмо пробурчала Алка.

– Ну, Мурка, положим, во всей этой истории вовсе ни при чем. А если как следует, по-человечьи, разобраться, то и мамашу ее строго судить нельзя: детеныша своего защищала, себя не жалеючи. Урон большой от них, и уничтожать их приходится, только злиться на зверя не следует – человечья мерка для них не подходит… Бери-ка ложку, Алка, ешь! Завтра чуть свет разбужу.

ВАЛЕТКА

Мне было лет восемь, когда состоялось наше необычное знакомство, его же возраст только еще начал измеряться месяцами. С ломтем белого хлеба в зубах он удирал от ватаги орущих мальчишек, а вдогонку ему летели тяжелые городошные палки и камни. Я бежал следом за всеми и плакал от ненависти к мальчишкам и невозможности помочь щенку. Крышка от бидончика где-то потерялась, молоко расплескивалось мне на колени, на новенькие сапожки…

Сознание беспомощности было тем мучительней, что минутою раньше я чувствовал себя таким большим и сильным! В тот день меня впервые послали одного с ответственным поручением – купить молока на базаре. Я старался вышагивать широко и твердо, чтобы все слышали, как скрипят настоящие «мужские» сапоги, позвякивал мелочью в кармане и насвистывал неумелыми губами какую-то «взрослую» песенку.

Обычно на незнакомых улицах я обходил сторонкой любую ребячью компанию. На этот же раз, упиваясь собственной отвагой, нарочно остановился поглазеть, как на солнечной стороне, у забора, ватага босоногих мальчишек играет в городки. Отцветала вишня, снежинками лепестков осыпая молодую травку под забором. На замшелой тесовой крыше мирно ворковали голуби.

Рядом со мной оказался еще один болельщик: упитанный, лет пяти карапуз мусолил ломоть пшеничного хлеба и вяло отбивался от худого, видимо, бездомного щенка. Как только ни ухищрялся песик, чтобы привлечь к себе внимание: взлаивал, подскакивал на задних лапах, неистово крутил хвостом! Все понапрасну – малыш не отводил завороженного взгляда от мелькавших в воздухе палок.

Перехватив бидончик в другую руку, я отправился восвояси. Но не успел отойти десяти шагов, как услышал позади отчаянное:

– Бей! Бей! Держи его!

Должно быть, воришка был ужасно голоден, если, уронив ломоть, вернулся, чтобы подхватить его. В этот миг и настигла беднягу тяжелая палка… В толпе преследователей бурное ликование – щенок с визгом опрокидывается через голову и, волоча подшибленную ногу, протискивается в ближайшую подворотню. Мальчишки, помешкав, возвращаются.

– Если еще придет – прикончу! Палкой по башке – и готово! – Белобровый веснушчатый крепыш с трудом переводит дыхание. – Ишь, повадился, гад, хлеб отнимать у маленьких!

Неприятный холодок все еще пробегал у меня по спине, пока я разыскивал в чужом дворе обреченного щенка. Обнаружить его было непросто: в узкой щели между мусорным ящиком и сараем злополучный щенок зализывал ссадину на боку. Заметив, что выход из его убежища отрезан, бедняга попятился назад, будто собирался втиснуть худенькое тело в кирпичную стену, и тихонько заскулил от ужаса.

– Кутик! Кутик миленький! – позвал я его, приседая на корточки. – Ну поди ко мне, поди, мой хороший!

Песик почуял ласку в моем голосе и умолк.

– Ну, выйди, собаченька, выйди! – уговаривал я, протягивая руку. Кутенок насторожил одно ухо и неуверенно вильнул хвостом. Прошло немало времени, пока он отважился покинуть свой угол. Он подползал ко мне на животе, извиваясь всем телом, вздрагивая и отводя голову в сторону на случай внезапного удара. Он еще не совсем верил мне, но тем не менее приближался, дробно поколачивая хвостом по стенке мусорного ящика.

Наконец я могу дотянуться и погладить повинную голову. Щенок мигом преображается: он жадно лижет мне руки, вьюном вертится у ног, взвизгивает от радости. В найденный черепок я наливаю немножко молока. Теперь дружба скреплена окончательно: за угощение, за минутную ласку щенок готов простить людям все их прегрешения.

У него симпатичная крупная голова, вислые, бархатистые на ощупь уши. Над блестящими карими глазенками горят пламенно-желтые пятнышки. Черная полоса вдоль спины на боках переходит в дымчато-бурый цвет подпаленного дерева. Широкие лапы – в чистеньких белых чулочках.

– Что ж, пойдем, приятель! Пусть достанется нам дома за самовольство, но тут нельзя тебе оставаться.

Щенок согласен со мной хоть на край света. У калитки, правда, заколебался: опасливо выглянул на улицу и прижался к ногам – вдалеке, у забора, по-прежнему швыряют палки мальчишки.

– Смелее! – ободряю я. – Они не заметят.

И кутенок решается – выскакивает из калитки и семенит впереди, искусно прячась за мои ноги.

Маму ничуть не обрадовала моя находка. Но во время затянувшихся переговоров у кутьки был такой трогательный, просящий и виноватый вид, что ей не оставалось ничего другого, как махнуть рукой:

– Ладно уж, пусть остается! Валетом, что ли, назовем?

Детство его пролетело как-то совсем незаметно, я почти не помню Валетку маленьким. Запомнилось, что при появлении старших в коридоре мой увалень считал своим долгом вскакивать с подстилки и вежливо вилять хвостом. Безграничное добродушие его уже в ту пору удивляло и сердило меня. Мне, например, было обидно за щенка, когда ожиревший нахальный кот Мур безнаказанно выбирал у него из-под носа лучшие куски. Помню еще, как впервые залился Валет солидным басовым лаем и лукаво скосился на меня, шельмец: послушай, мол, голосок-то каков!

А дальше в моих воспоминаниях Валет представляется уже взрослой красивой собакой. Вот он, распластавшись над землей, вихрем несется мне навстречу, круто тормозит и почтительно, бережно принимает из рук ученическую сумку. Теперь до самого дома потащит ее в зубах, гордо вскинув голову и смешно кося глазами по сторонам – не собирается ли кто посягнуть на доверенное ему добро?

А вот, впряженный в санки, мчит меня Валетка размашистым галопом по улице. Щуришься, бывало, от встречного морозного ветра, от снежной пыли, и жутковато становится и радостно.

Недюжинная сила, как это нередко бывает, уживалась в моем любимце с поистине голубиным миролюбием. Двухлетняя сестренка моя могла вытворять с ним что угодно. И за уши его таскала, и за хвост, и верхом на него садилась. Терпеливый пес только жмурится устало: что, мол, с ней поделаешь, маленькая еще!

Привяжется к нему какая-нибудь вздорная собачонка на улице и ну истерику закатывать! Визжит, захлебывается лаем, слюною брызжет, того и гляди наизнанку вывернется от злости. Валетка никогда не унизится до драки, хотя мог бы прикончить забияку одним ударом лапы. Если уж совсем иссякнет терпение, остановится выжидательно и слегка повернет набок голову: что, мол, дальше последует, а ну!

Прием действовал безотказно – тявкуша мгновенно немела и ретировалась с поджатым хвостом.

Собачья преданность вошла в поговорку, и Валет не представлял в этом смысле исключения. Стоило мне на час-другой задержаться в школе либо у товарища, лохматый друг мой отправлялся на розыск, а при встрече радовался так бурно, будто уж и не чаял видеть меня в живых.

Однажды летом проводили меня на целый месяц к бабушке в деревню. В запоздалом письме из дома, как упрек моей беспечности, содержалась приписка и о Валетке. Он захворал на другой же день после моего отъезда – почти не притрагивался к пище, похудевший, обессилевший, часами просиживал на крыльце, с тоскою глядя на дорогу. А ночами вскакивал вдруг, бежал к моей постели и надолго замирал перед ней, положив голову на одеяло.

Зато после разлуки Валет даже на час боялся потерять меня. Куда бы я ни направлялся, неусыпный телохранитель мой всеми правдами и неправдами увязывался следом. Если я настойчиво прогонял его, он делал вид, что уходит, а сам прятался, хитрец, за прохожими и появлялся у самых ног на какой-нибудь дальней улице, откуда, он знал по опыту, его уже не прогонят.

Однажды в конце июля мы возвращались с ним из леса. Несносная жара разморила меня настолько, что я плелся, как во сне. Маленький мешочек с орехами, казалось, тяжелел с каждым шагом. Валет чуть не до земли свесил мокрый язык и содрогался от частого сиплого дыхания.

…Поначалу странное поведение прохожих не затронуло моего внимания. Кто-то с криком пробежал через улицу. Хлопнула калитка, другая. Валет раньше обнаружил опасность. Он толкнул меня боком, как бы предлагая бежать, а сам словно изготовился к бою. Впервые я видел своего добродушного увальня таким взъерошенным и страшным. Валет напружинился и грозно зарычал сквозь оскаленные зубы.

Я оглянулся, но опять ничего не понял. По тротуару шаткой неуверенной трусцой бежала обыкновенная собака с низко опущенной мордой и повисшим, как полено, хвостом.

– Беги, мальчик, быстрей! Бешеная! Беги! – крикнул мне кто-то с крыльца магазина.

В памяти мгновенно прорезались все жуткие рассказы о бешенстве, о муках водобоязни. Ноги сделались вдруг вялыми и непослушными. Но добежать до магазина я бы, очевидно, успел, если б не опасение за друга.

– Валетка! – закричал я. – Не смей ее трогать. Слышишь? Бежим! Прочь, Валетка!

…Как я раскаивался, как мучился потом, вспоминая эту сцену! Разве мог Валетка оставить меня одного? Мне бы, неразумному, бежать первым! Тогда бы и он вынужден был ради моей безопасности держаться рядом, прикрывать мое отступление.

Бешеная собака меж тем приближалась. Уже видны были налитые кровью глаза, хлопья спадающей с языка пены. Какую-то секунду Валет колебался. Я хорошо чувствовал, что он испытывает панический инстинктивный ужас именно перед этой собакой. Но ради моей безопасности надо было подавить в себе этот первобытный ужас. И, бросив на меня укоризненный взгляд, Валетка ринулся навстречу собственной гибели.

Не могу сказать, как долго продолжалась борьба. В висках у меня гулко стучала кровь, перед глазами в горячей пыли, хрипя, вертелись сцепившиеся собаки, кто-то истошно кричал невдалеке. А я, как прикованный, стоял на месте, и не только в голове, а, казалось, во всем теле болью отдавалась единственная мысль: «Погиб мой Валетка. Погиб!»

Опомнился я, когда Валет, пыльный, взъерошенный, с горящими глазами подскочил ко мне и победно завилял хвостом. Бешеная собака металась у дороги, пытаясь подняться на передних лапах и судорожно вытягивая задние.

Мы бросились бежать, подгоняемые криками толпы. Кто-то погнался за нами.

«Это хотят убить Валета! – промелькнуло у меня в голове. – Он скоро тоже будет бешеным».

И я помчался еще быстрее.

Дома я сгоряча рассказал все, как было… Ах, если б знать заранее, к чему приведет моя откровенность! Нас немедленно разлучили. Я горько плакал на диване, а Валет, предчувствуя недоброе, жалобно скулил в коридоре, просился ко мне.

Отец куда-то исчез. А вскоре я услыхал за дверью голос знакомого охотника, нервозное взлайвание Валета и понял все: пришли за моим любимцем.

Я ринулся к двери. Мама успела схватить меня, прижала к себе. Но я вырвался, ударом распахнул окно. Из ворот выходил с ружьем за плечами охотник и тащил на ошейнике Валета.

– Валетка, милый! – закричал я. – Тебя хотят убить! Вернись, Валетка!

Самоотверженный друг мой взметнулся на крик, но тут же сильные руки отца рванули меня от окна.

– Это нужно, мой мальчик! Нужно. Пойми ты: необходимо! – быстро заговорил он, и в голосе его мне послышались звенящие, совсем не мужские нотки.

Силы внезапно иссякли, перед глазами завертелись огненные обручи. Очнулся я с ощущением мерзкой горечи во рту. Надо мной склонился невесть откуда появившийся доктор. Что-то рассказывал деланно веселым голосом и совал мне в рот ложку с маслянистым зловонным лекарством. Напрасные старания! Душевная боль не проходила. Убивать того, кто жертвует собою во имя дружбы, убивать за геройство!.. Разве я мог смириться с этим?

Поздно вечером мама проводила меня на веранду, куда выносили на лето мою кровать. Как и доктор, долго и бессвязно рассказывала что-то, обняв за плечи. Слова ее назойливыми осами жужжали в ушах. Она понимала и разделяла мое горе, но ее притворное спокойствие было невыносимым. Чтобы остаться наедине, я притворился спящим. Едва скрипнула осторожно прикрытая за мамою дверь, я отправился на улицу, упал на крыльцо и, зажав голову руками, замер в тоскливом оцепенении. Извне просачивались веселые беззаботные голоса, смех, звуки музыки из ближнего парка. Я был одинок со своим горем.

И, конечно, оглушенный несчастьем, не мог сразу вернуться к действительности, когда знакомая до последнего бугорка теплая голова легла мне на колени. Было и такое мгновение, когда я уверовал, что схожу с ума, и в происходящем винил только свое больное воображение. Но найденный на ощупь ошейник с обрывком ремешка обманывать не мог… Валетка вырвался! Он снова со мной, преданный, бесценный, Валетка!

Радость пришла не сразу. Ее опередила тревога. Испугавшись, как бы нас не разлучили вновь, я охватил Валетку руками и поволок в глубь сада. Там в зарослях бурьяна чернел ветхий сарайчик, забитый садовым инвентарем, дровами и всевозможной рухлядью. На ощупь, в кромешной тьме я натаскал мочала из порванного дивана и привязал ошеломленного, но покорного Валета к ножке сломанной кровати. Понимал ли умный пес необходимость конспирации, только ни разу не подал голоса, лишь дважды признательно и жарко лизнул меня в лицо.

Потом, зажимая рукой свое разбушевавшееся сердчишко, я лежал в постели и думал, думал, думал… А на рассвете мы с Валетом уже шли по безлюдным улицам, и в настороженной тишине гулко отдавались по асфальту неслышные днем шаги. Мы направлялись к моему школьному товарищу Шурке. Только его отец – ветеринар мог помочь в беде.

У деревянного флигелька, под кустами пыльной акации, мы пристроились ждать: стучаться в такой ранний час я не посмел. Здесь, наконец, бессонная ночь взяла свое: я задремал, скрючившись на скамейке. Разбудил меня резкий голос, прогремевший, как мне показалось, с неба:

– Тебе кого, мальчик?

Валет дернул за бельевой шнурок, намотанный на мою руку и заворчал. В сухощавом мужчине, что выжидательно остановился на крыльце с перекинутым через плечо полотенцем и мыльницей в руках, я не сразу узнал Шуркиного отца. Может быть, оттого, что ни разу не видел его в белоснежной ночной сорочке и тапочках на босу ногу.

– Вы ведь папа Лескова Шуры? – оторопело спросил я.

– Да… А что такое случилось?

Сухой официальный тон не предвещал ничего хорошего. Запинаясь, я стал рассказывать. Но как не похоже было мое бессвязное бормотанье на ту страстную убедительную речь, которую я готовил всю ночь! Ветеринар хмурился, нетерпеливо теребя бахрому полотенца и опасливо приглядываясь к Валету. Мысли мои спутались окончательно, и я неожиданно всхлипнул. Разве этот черствый человек в состоянии понять чужое горе?

Посчитав ветеринара моим обидчиком, Валет снова зарычал (со вчерашнего дня у него определенно испортился характер). Я уже мысленно прощался с ним: кто же возьмется лечить этакого неучтивца?

– Только чур без эмоций, – строго предупредил Шуркин отец. – Мужчину слезы не красят. Сейчас умоюсь, обсудим положение.

Много ль нужно, чтобы воскресить мальчишеские надежды? Я стиснул Валетку за шею и зашептал ему в ухо:

– Чтобы больше не хамить, слышишь! Сейчас этот чародей даст нам волшебных порошков, и ты будешь глотать их с хлебом три раза в день. А жить тебе придется пока в сарайчике. Потерпишь недельку, ничего. Зато здоровый опять будешь, никто тебя не застрелит, глупыш мой косматый!

Тут на крыльце появился Шурка Лесков и, щуря заспанные удивленные глаза, направился ко мне. Отец остановил его суровым окриком:

– К собаке не подходить!

Шурка прирос к месту, а я похолодел от дурного предчувствия.

Несколько минут спустя Дмитрий Иванович (так звали Шуркиного отца) пригласил меня в комнату и предложил повторить рассказ. Привязанный у крыльца Валетка тревожно метался, пытаясь заглянуть в окно. Ветеринара в первую очередь интересовали приметы погибшей собаки, их мне пришлось описывать особенно подробно. Узнав все, что ему было нужно, врач задумался, угрюмо сдвинув брови, а я с затаенным дыханием ждал его приговора. То, что я услышал, было ужасней всех моих предположений.

– Плохо дело, мальчик, – вздохнул Дмитрий Иванович. – По всем приметам собака действительно была бешеная…

– Ну и что же! – воскликнул я. – Будем лечить Валетку.

– Это не так просто, как тебе кажется. Мне очень не хотелось бы огорчать тебя, но иного выхода я не вижу: собаку твою придется… того. Он пощелкал пальцами, как бы нащупывая щадящее, менее жесткое слово. Придется ликвидировать. А тебе необходимо принимать уколы. Причем немедля, с сегодняшнего дня.

– Никогда! – отчеканил я с непреклонной решимостью. – Если убьете Валетку, стреляйте и меня. Потому что ни одного укола тогда сделать мне не удастся. Ни одного! Я скорее… Тогда увидите, что я с собой сделаю.

Теперь, когда решение принято, я испытывал странную пустоту в голове и во всем теле, будто оборвались почти все нити, связывавшие меня с жизнью. Молчавший до этой поры Шурка побледнел и ухватил отца за рукав:

– Папа! Ну, неужели совсем ничего нельзя? Помнишь, овчарке ты уколы делал? Выздоровела же!

– То овчарка… И потом, что это за манера у тебя вмешиваться, где тебя не спрашивают?

Дмитрий Иванович порывисто зашагал по комнате.

– Ну, вот что… – раздраженно заговорил он, не глядя в мою сторону. У нас на пастеровской станции имеется, кажется, одна свободная изоляционная камера. Поместим пока в нее твою собаку. Один укол я ей сделаю. Но сегодня же, крайний срок – завтра утром, твой отец или брат старший или еще кто там есть у вас пусть принесет мне голову той собаки, которую загрыз Валетка. Понятно?

(Шурка ободряюще подмигнул мне.)

– Имеется, немного, правда, заболеваний у собак, симптомы которых сходны с бешенством, – продолжал Дмитрий Иванович, уже повязывая галстук возле зеркала. – Некоторые отравления, например… Так вот, если анализ покажет, что собака поражена иной болезнью, получишь Валетку обратно. А сейчас отправишься со мной в ветлечебницу и примешь первую прививку. И без всяких там фокусов!

Что я смог возразить? Через час Валетка тоскливо ныл, запертый в тесной пропахшей карболкой конуре, а я, ощупывая жгучую ранку на животе, в самом скверном настроении выходил из ворот лечебницы. Надо было во что бы то ни стало разыскать ту злосчастную собаку, разыскать самому. Не мог же я посвятить домашних в свои утренние похождения! Вчера мое доверие чуть не погубило Валетку.

И вот я снова на месте происшествия. В траве, у придорожной канавы, я с содроганием увидел запекшуюся кровь. Собаки же на месте не оказалось. Кто-то утащил ее. Но куда?..

Вероятно, было в моем поведении что-то подозрительное, когда я поплелся по дворам, заглядывая в каждый угол, потому что незнакомый парнишка в широченных, свисавших ниже живота трусиках спросил заносчиво:

– Ты чего здесь шаришь? Украсть чего-нибудь собираешься, да?

Мне самому трудно было узнать свой измученный, виновато дрожавший голос, когда я пояснял пареньку цель своих поисков.

– А я зна-а-аю! – торжествующе протянул незнакомец. – Знаю, где эта собака. Ее дядя Миша на задах закопал и не велел ребятам подходить. А вчера заявился какой-то дяденька с мешком, они ее опять зачем-то откапывали.

– Покажи мне это место! – взмолился я. – Покажи, пожалуйста!

– А чего дашь? – бесцеремонно справился паренек.

Я торопливо обшарил карманы.

– Вот! Ножик. Почти новый…

В низине, возле подернутого зеленой тиной болотца, мы вдвоем без труда расшвыряли палками бугорок сырой земли. Каково же было наше удивление, когда мы увидели собаку… без головы! Паренек смущенно сунул мне в карман ножик и исчез.

Домой я вернулся совсем больным. Хотя до вечера было еще далеко, мама силой уложила меня в постель. Есть я, разумеется, не мог, но неожиданно скоро забылся в беспокойном горячечном сне. Перед глазами в жаркой пыли кружились сцепившиеся собаки. Их заслонила вдруг голенастая фигура в белоснежной сорочке, и я вновь услышал сухой командирский наказ:

«Пусть отец твой или старший брат сегодня же принесет мне ту голову!»

На другой день мне стало полегче, но за мной был установлен строгий надзор, и незаметно ускользнуть из дома удалось только под вечер. Нечего и говорить, что прежде всего я побежал в ветеринарную лечебницу.

– Странно, очень странно, – промычал Дмитрий Иванович, выслушав мое сообщение. – Кто-то, значит, позаботился раньше тебя… Ну что ж, в награду за упорство твое сделаем Валетке весь цикл прививок. И тебе, разумеется, тоже.

С того дня началась нелегкая, полная таинственности и тревог жизнь. Утром, прихватив гостинцев для Валета, я тайком убегал в лечебницу. Четвероногий друг мой по неизвестным признакам узнавал меня еще издали и начинал неистово метаться в своей темнице. Уколы ему делали при мне. Подчиняясь маленькому хозяину, бедный пес сам ложился под иглу, только щурился и напрягался весь в ожидании неприятностей. Насколько болезненна эта процедура, я мог судить по собственному опыту: ведь мне тоже делали прививки.

И все же настроение у меня было все время приподнятое. Однажды, взглянув на мою веселую физиономию, мама заметила с укоризной:

– А я почему-то думала – у тебя более привязчивое сердце. Как мог ты так скоро успокоиться после гибели Валетки?

Чуть было не рассказал я ей тогда все без утайки. Но все-таки сдержался. Сдержался ради того счастливого дня, когда смогу наконец без всяких опасений привести Валетку домой.

День этот наступил не скоро. Стоически перенесшего все мучения Валетку до истечения испытательного срока продолжали держать в изоляции. Но закончился и этот томительный срок. И вот мы очертя голову мчимся с освобожденным Валетом через больничный двор. У ворот пришлось остановиться, потому что Дмитрий Иванович бежит вдогонку, размахивая в воздухе бумажкой.

– Справку-то возьми! – кричит он на бегу. – Не то вас обоих из дома погонят.

Я выхватываю у него из рук бумажку, но читать не могу: от возбуждения буквы прыгают у меня перед глазами. Так, непрочитанную, я сую справку в карман, и мы с Валетом выскакиваем на улицу.

Что было дома после того, как Валет в один миг успел «перецеловать» всех от маленькой сестренки до высокорослого отца, описывать я просто не берусь. У всей семьи этот день прошел как большой радостный праздник.

После обеда, поглаживая Валетку, отец сказал со снисходительной усмешкой:

– А уколы вы, между прочим, зря принимали. Собака-то не бешеная была. Это я точно выяснил… Так-то, друзья!..