Текст книги "Последний бобр"

Автор книги: Виктор Алексеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

ЖИЛА-БЫЛА ПОЛЕВКА

Она родилась в норке между опытным пшеничным полем и лесом. В норке было тепло, под брюшком лежали вкусно пахнущие соломинки и твердые комочки зерен, а сверху сладко пахло молочком. Она тыкалась в мягкую шкурку матери, находила влажное место и, насытившись, снова засыпала. Правда, часто ее оттесняли, потому что она была самой младшей, но полевка после многих усилий все же удобно устраивалась.

Так прошли две недели. Теперь она стала большой и норка казалась тесной, потому что рядом вплотную к ней находились братья и сестры. Все они пахли одинаково, как мама, которая появлялась в норке все реже и реже, пока совсем не пропала. Теперь полевки в долгие часы ожидания теребили солому и поглощали зернышки.

Вначале робко, а потом смелее стали они выходить из норки и по подземным путям обследовать свою территорию. Иногда дорога заканчивалась огромным белым пятном, и, высунув мордочку, можно было уловить разные удивительно загадочные запахи. С каждым днем все сильнее и настойчивее тянуло полевок к этому пятну, пока, наконец пересилив страх, они не оказались в неведомом и прекрасном мире. Запахи будоражили и увлекали их все дальше и дальше от дома. И вот самая маленькая полевка осталась одна.

В норке еще было кое-чем поживиться, ведь ей не так уж много надо было, но со временем и она стала ощущать настойчивое желание куда-то бежать, разыскать съестное.

Однажды в норку заглянула большая морда старого самца, напугала строгостью и дыхнула сытостью. Полевка мгновенно сжалась в маленький комочек и задрожала. Самец только недовольно фыркнул и исчез – здесь ему делать было нечего.

Она еще долго дрожала, потом засуетилась, отыскивая пищу, но тщетно, ничего уже съестного не было. И вдруг, пересилив страх, она выбежала из норки и побежала по туннелю все вверх и вверх, пока не оказалась перед белым пугающим пятном.

Она не сразу полюбопытствовала – что же там? – а долго принюхивалась к неожиданно многослойным запахам, улавливая знакомый с рождения сладкий аромат стеблей и зерен. Это придало ей решимость. Кинулась к белому пятну и растворилась в пространстве и солнце.

Полевка зажмурилась и застыла, окатываемая теплыми волнами ветра. Снова открыла глаза и никак не могла остановить кружившийся мир. Над головой все время что-то шуршало, гудело, жужжало, переливалось трелью – мир окружил ее своим светом и многоголосьем.

Полевка потянула носом воздух, и вместе с ним хлынул знакомый сытый запах, который в голодные дни приносил ей тепло и радость.

Она чуть пробежала вперед и сразу наткнулась на стебелек, обнюхала его и мгновенно резанула острыми зубками. Стебелек поник, а зверек почувствовал во рту ароматный сок колосившейся пшеницы. Работая передними лапками, подтянула стебель поближе к себе, пока не добралась до зерен. Они оказались мягкими, сладкими и душистыми, не как в норке.

Полевка никогда так много не ела. Сытость разлилась по телу приятной истомой, она даже зевнула, захотелось поскорее вернуться домой, но тонкие ножки уже не могли быстро нести ее раздувшийся как шар животик.

Она сунулась в ближайшее круглое отверстие, очень похожее на вход в ее родную норку, но столкнулась с остроносым существом. Это существо резко пискнуло и оскалило зубы. Полевка в ужасе побежала прочь. Она еще не знала, что встретила свою самую скандальную соседку – серую полевую мышь.

По привычному родному запаху полевка отыскала свою норку и скрылась в ней. Потопталась на примятой, почерневшей соломе и крепко заснула, теперь уже ничего не страшась. Сам запах и наследственное право на этот маленький кусочек подземелья охраняли ее.

…Спустя месяц сытой и вольной жизни полевка подросла, нагуляла жирок, мех ее стал гладок и лоснился так, что теперь не страшны ей стали ни дожди, ни холода. Мордочка ее с тупым носиком и со светлыми подвижными глазками еще более округлилась, появились тонкие, обостряющие нюх усики, окреп короткий хвостик, зубы стали острыми как бритва, а коричневая шубка мягче, эластичнее. Одним словом, полевка стала красавицей. Красавицей не в понимании человека. Для человека она по-прежнему оставалась вредительницей сельского хозяйства и даже разносчицей заразы. А была она просто представительницей своего отряда мелких грызунов и жила, выполняя то, что веками сохранила и к чему приспособила ее природа. Однако природа не оградила ее от вечной опасности, и единственной защитой от врагов служил ей страх и осторожность. Она не выбегала бездумно из норки, а прежде чем выйти, долго принюхивалась – нет ли посторонних запахов. Даже собирая зерно, вечно оглядывалась и прислушивалась.

Первый враг, с которым она встретилась и запах которого запомнился на всю жизнь, – это лиса. Она давно уже промышляла в этом районе, потому что недалеко в овраге ей посчастливилось найти брошенную кем-то нору, в которой вот уже два месяца росли четыре лисенка. Их надо было кормить ежедневно, и рыжая, прилагая все свои старания и ловкость, приносила им пищу. В основном кормила она их мышами и полевками, колонии которых в изобилии находились по обе стороны оврага – в поле и в лесу. Иногда ей везло, охота приносила и более крупную дичь – зайца, голубя или утку. Но каждый день лиса обходила свою территорию, осторожно приближаясь к мышиным норам. Вот и сейчас лиса залегла недалеко от входа и терпеливо ждала свою жертву. Она видела, как рыжая полевка только что нырнула в узкое отверстие подземного дома.

Полевка уже занималась хозяйственными делами: готовила помещение, заполняя его соломой и зерном. Рядом находилась нора старого самца, который в последнее время жаловал ее своим вниманием и не казался таким уж страшным, как раньше. Наоборот, она даже старалась чаще попадаться ему на глаза.

По подземному переходу полевка подбежала к норке самца глянуть, нет ли дома соседа, но здесь было пусто. Она решила выйти другим ходом. Только сунулась к выходу, как в нос ударил резкий отвратительный запах лисы, а та вовсе не ожидала, что добыча сама подбежит к носу и юркнет обратно.

Цокнули зубы, лапы лихорадочно стали разгребать нору, и нос буквально достал до жилища старого самца. Одуряюще кислый запах разнесся по всем подземным ходам. Полевка от страха чуть не зарылась в солому своего жилища. Но сюда лиса добраться уже не могла. Самки роют норки глубже, чем самцы.

Лиса от досады разворотила все вокруг и ушла, оставив после себя яму с песком, соломой и зернышками.

Через месяц полевка принесла помет из семи детенышей размером в полнаперстка. Через две недели детишки подросли и уже самостоятельно выбегали за кормом. Она тут же забыла их, будто вычеркнула из памяти, стала рыть новую норку, но уже поближе к лесу.

Приближалась зима – суровое, порой и голодное время. Теперь надо было запасти вдоволь соломы и зерна и прятать не только в норку, а небольшими кучами оставлять на своем пути. Она поступала так, как делало все ее племя много столетий подряд.

Долго ленилась зима: то мокрой лапой ступит на землю, то ветром холодным пронесется мимо или неохотно приморозит, а потом забудет, и сразу задышит земля теплом, будоража все живое. Именно это время самое опасное для грызунов. Голое перепаханное поле со стогами сена влечет к себе хищников: лис, бродячих собак, ястребов, сов и даже ворон не красотой, а поживой. Мелкие грызуны для них легкая добыча.

Только невероятно счастливый случай спас полевку от гибели. Может, теплый вечерний закат или хлебный запах последнего осеннего дня потянули ее из норки, но как только она вылезла и уже приготовилась умыть свою мордочку, черная тень накрыла, а громкий бешеный лай бросил ее в убежище.

И сова, и испуганная собака, помешавшие друг другу, остались ни с чем.

Больше полевка почти не выходила из своего укрытия. Она ждала обильного снегопада. И вот покрывается земля вначале легкой белой подстилкой, а сверху сотканным морозом теплым и пухлым одеялом.

Теперь полевка прокладывает подснежные ходы, роет туннели быстро и легко. А путь ее лежит к стогам сена, уложенным и утрамбованным на всю зиму запасливым человеком. И строит зверек свои проходы с загадочной точностью, не обойдя ни одну кучку соломы, заготовленной загодя. Теперь жить гораздо легче и безопаснее. К стогам грызуны пробиваются сотнями: здесь и молодняк, и пожилые самцы – полевки, здесь серые мыши, здесь настоящая кладовая припасов, здесь вольная и сытая жизнь.

Весна потревожила мышей и полевок не теплом и паводками, а гулом самолета, грохотом трактора и человеческими голосами.

Полевка ничего не понимала, пробегая по туннелям. Подснежный ход вдруг обрывался, и приходилось бежать по открытому полю, по тонкому насту. Да и белый блестящий снег вдруг оказался присыпанным чем-то едко пахучим.

Старый самец перестал ходить к стогам и питался только тем, что заготовил летом и осенью. Он осунулся и стал раздражительным. Когда съел свои запасы, то принялся бесцеремонно рыться в кладовой и у подруги. Так прошло несколько дней, пока не кончились запасы и у нее.

Неведомый ужас охватил полевку, когда почувствовала, что голод тянет ее к стогам, но едкий запах снега останавливал перед самым выходом.

И вдруг старый самец решился. Он побежал первым, а за ним подруга. Но что это? Самец бежит в противоположную сторону от поля и леса, в пространство, неведомое ей, а страх остаться одной торопит и подстегивает ее. Самец бежит уверенно, он, видимо, знает и не впервые уходит в такое далекое путешествие за пищей. А есть хочется нестерпимо, но где что разыщешь в холодном и рыхлом снегу!

В сумерках они оказались у длинного забора, хотелось юркнуть в расщелины, но самец бежит вдоль забора, бежит не останавливаясь, пока не исчезает в глубокой дыре у самой стены дома. Полевка кинулась за ним.

Это оказался большой и теплый подвал. Новые, неведомые ей запахи ударили в нос, и нужно было время, чтобы отделить один от другого и найти тот, что ниточкой приведет к пище. Она слышала, как самец, тяжело посапывая, уже принялся грызть что-то, а ей, голодной до головокружения, все еще никак не сдвинуться с места. И вот соскочила вниз, нашла щель и очутилась в ящике с картофелем. Она грызла его, ощущая, как теплая влага насыщения заполняет маленькое тело.

Самец опять зажил сам по себе. Днем он спал, а за пищей отправлялся только ночью, когда многоквартирный и многоголосый дом затихал. Она же продолжала обычную жизнь. За ящиком выкопала себе небольшую норку, натаскала туда ветошь, обрывки газет и устроила удобное жилище.

Но однажды днем полевка чуть не оказалась в лапах страшного усатого чудовища с крупными зелеными глазами. Оно гонялось за ней по всему подвалу, просовывало лапы в щели, куда полевка в испуге забивалась. И здесь, оказалось, надо быть начеку! Теперь она, как и самец, стала выходить из норки только по вечерам.

Как-то раз, обследуя пространство между ящиками, полевка заглянула в небольшое отверстие, из которого высовывалась тонкая труба. Проникнуть в отверстие не составляло труда, и она побежала прямо по трубе, совершая то подъемы, то повороты и зигзаги. И вдруг оказалась в самом углу светлой и просторной комнаты.

Напротив на скамеечке сидело очень мирное существо и с любопытством разглядывало ее. Она совсем не испугалась. Странно, что страх, который постоянно присутствовал в ней, сейчас покинул ее. На всякий случай она юркнула в отверстие, и оттуда снова заглянула в комнату и, надо же, у самого отверстия обнаружила кусочек хлеба.

Такого вкусного хлеба ей никогда не приходилось даже нюхать. Хотелось еще и еще. Она снова юркнула в укрытие, а выглянув оттуда, увидела много кусочков и крошек.

Больше она не убегала, ела и ела, хотя не сводила настороженного взгляда с непонятного доброго существа.

Этот непродолжительный, но великолепный ужин прервал громкий голос:

– Алеша! Ты съел булку?

Полевка тут же исчезла.

– Не мешай мне, папа.

Папа вошел и удивленно переводил взгляд от сына на пол.

– Что ты наделал? С хлебом так обращаться нельзя. Зачем ты раскрошил булку?

– Я мышку кормил. Она только что была здесь и ела булку.

– А откуда она появилась?

– Вот оттуда, где труба.

Папа внимательно оглядел дырку, ушел и вернулся с кусочком дерева и молотком.

– Зачем тебе молоток? – спросил сын.

– Я закрою дырку.

– Не надо. Она еще раз придет.

– Вот я и не хочу, чтобы она приходила.

– Папа, пожалуйста, не надо, – захныкал сын. – Я хочу, чтобы она еще раз пришла. Она очень красивая. Красная, с маленьким хвостиком.

– Не придумывай, Алеша. Мышки не бывают красными. Они серые и с длинными хвостиками.

– Нет. А эта красная и без хвостика.

Отец задумался. Переложил молоток из руки в руку. Постоял. Потом унес инструмент и быстро вернулся.

– Ладно, не хнычь. Собери все, что ты разбросал, и пока ничего не говори маме. Она боится мышей.

Они долго просидели вместе, ожидая мышку, но та, напуганная громкими голосами, так и не вернулась.

Каждый вечер в течение нескольких дней полевка приходила в гости к мальчику. Ела подброшенные хлебные крошки, зернышки крупы и, насытившись, исчезала, прихватив с собой и про запас.

Почуяв, что у полевки появились различные лакомства, старый самец снова зачастил к ней.

Но однажды, возвращаясь домой, полевка стала свидетельницей ужасного происшествия. Она еще не спрыгнула с трубы вниз на ящик, как почувствовала, а потом увидела, что кто-то на нем сидит. Это, конечно, было то страшное Чудовище, которое месяц назад гонялось за ней по всему подвалу. Чудовище сжалось и прямо с ящика сделало прыжок к стене, вдоль которой бежал в гости старый самец.

Полевка услышала испуганный крик самца, а потом со страхом и дрожью видела, как Чудовище валяет по земле и подбрасывает в воздух его тело.

Она не вернулась в свой дом. Страх гнал ее прочь из этого подвала. Теперь, хотя и по знакомой дороге, бежать одной ей было тяжело, приходилось часто останавливаться, принюхиваться, но память запахов ей не изменяла. К утру, обессиленная долгой дорогой, она пришла к родному полю, где знала каждый бугорок и кочку, норки мышей, полевок, хомяков. Но что это? Все не так, как должно быть, как помнила она.

Солнце светило ярко, и остывшая за ночь земля жадно втягивала тепло. Воздух стоял неподвижно – ничто его не колебало и не тревожило: ни пение птиц, ни гудение жуков, ни жужжание пчел и ос, ни шуршание бабочек. Тишина.

Полевка повела носом, глубоко вдохнув воздух. Земля еще дышала знакомым сладко-едким запахом химикатов, и ничто не могло его уничтожить: ни порывистые весенние ветры, ни обильные дожди. И ни одного свежего следа.

Полевка было сунулась в ближайшую норку, но оттуда ударил резкий запах смерти. Теперь она чувствовала его всюду. Смытые дождями мертвые тушки грызунов попадались то тут, то там. Возле полуодетого кустарника и дерева с пораженными белыми листьями полевка натолкнулась на мертвое полуистлевшее тело лисы.

Ей надо было куда-то деться, ведь голод звал и гнал отсюда.

Она побежала дальше по твердой, утоптанной тропинке через овраг к лесу, и вот тут что-то тяжелое упало сверху и придавило, потом сжало маленькое тело и оторвало от земли. Еще живая, она не могла даже пискнуть. Ее несла в свое гнездо старая высохшая от голода ворона.

Это был конец. Полевка не знала, что даже смерть ее – это продолжение другой жизни, что, видимо, это и есть суть бытия. Она неслась над оврагом в жестком клюве вороны без чувств и движений – ужас давно разорвал ее вечно трепещущее сердце.

БЕЛАЯ БЕЛКА

Непривычно, одиноко чувствуешь себя поздней осенью в лесу. Холодно. Деревья уже сбросили свой жаркий осенний наряд, обособились, отодвинулись друг от друга, нарушив плотный лесной хоровод. Земля укрылась лоскутным покрывалом, спрятавшись под слоем опавших листьев, и они шуршат, хрустят под ногами. На полянке колосятся, будто несжатая рожь, стебельки вейника, а на тонких ножках стоят красные, привлекающие к себе, но очень ядовитые ягоды ландыша.

Чем дальше уходишь в глубь леса, тем тревожнее становится на душе. Может быть, оттого, что встречаются на пути обнаженные следы вековечной суровой лесной жизни. На бугорке под старой, видно, рано уснувшей липой перья и пух растерзанной птицы. То ли серая ворона попала в лапы хищника, то ли молодой грач, а может быть, лесной сизарь? Вот и поплатилась птица за свою неосторожность. Встречаются и разрытые мышиные норки. Кто-то довольно настойчиво охотился здесь. Неужели лиса?

Тук, тук, тук, а потом удалая дробь барабанщика и – пауза; тук, тук, тук, и снова гулко по лесу несутся знакомые звуки. Наверное, желна долбит на суку. Приглядываюсь, нет. Это черно-бело-красный дятел – неугомонный труженик леса, похожий на добросовестного участкового врача. Полечит одно дерево, летит к другому. Сколько же он облетает их за целый день! И синички еще в лесу. Не все потянулись к теплому и сытному человеческому жилью.

Вдруг что-то метнулось с ветки на ветку и спряталось за стволом. Только хвост торчит белый, как свеча, с подпалиной на конце. Белка, но до чего удивительна – совсем белая!

Белых белок я никогда не видел. Однажды встретил белого воробья, видел ворону на Кавказе, говорят, живут в Индии белые тигры – альбиносы. И нет ничего удивительного в том, что белка названа так, ведь название произошло от слова «белая». Но мне попадались только серые, рыжие, а порой почти красные белки.

Я замер у дерева, боясь шевельнуться и спугнуть это чудо. Зверек очень занят: спустится с дерева, пороется в сухой, замерзшей листве и снова на ветку. И все же что-то его насторожило. Белка поглядела по сторонам и быстро взвилась на соседнее дерево. Я выглянул из укрытия, но она уже уносилась по веткам прочь.

Я подошел к дереву, где долго суетился зверек, и на нижнем суку заметил два гриба, насаженные на тонкую веточку. Странно, грибы оказались свежими. Это были маслята. Тронув их, я понял: они заморожены.

Нагнулся, разгреб листву под деревом и нашел еще два гриба. Они были крепкими и упругими и разломились с хрустом, как ножки у рюмки.

Я завернул их в платок и понес домой, радуясь тому, что белка помогла мне найти эти красивые, без единой червоточинки грибы. Но метрах в ста от дерева остановился. Подумал: зачем они мне? Не украл ли я их перед самой стужей у маленького зверька? Вернулся назад и насадил на ветку, рядом с беличьими.

ПОСЛЕДНИЙ БОБР (повесть)

ВВЕРХ ПО РЕКЕ

Я давно слышал о бобрах, поселившихся в небольшой речке Рожайке, мелкой и извилистой, блуждающей по нескольким районам Подмосковья в поисках большой воды и, наконец, впадающей в Пахру. О бобрах мне рассказывал Николай Петрович, любитель природы и заядлый рыбак, признающий единственное орудие лова – удочку. Не со слов, а, как говорится, своими глазами на вечерней зорьке наблюдал он деятельную жизнь целого семейства – самки, самца и двух детенышей. Но так случилось, что только спустя год после разговора мы собрались к месту обитания животных.

Утро выдалось теплым. По небу лениво ползли друг за дружкой белые кучевые облака, а трава, сочная и влажная, цепляла нас за пояс, пока мы спускались к реке. Лодка ждала у плотины, и, бросив в нее вещмешок, мы двинулись вверх по реке. Здесь Рожайка широкая, обильные весенние дожди насытили ее, и небольшая плотина сдерживала поток. Но старое русло реки хорошо проглядывалось: из воды, будто дорожные столбы, торчали где отпиленные, а где обломанные стволы когда-то затопленных деревьев.

С правой стороны тянулась деревня, а над ней – стройная и тонкая колокольня и церковь, у которой словно после пожара вместо куполов торчали пустые обручи луковиц.

– Бобров в нашем районе не было давно, не помню я, чтобы они были, – рассказывал Николай Петрович, налегая на весла, – но мать моя, ей уж девяносто, рассказывала, что лет семьдесят назад, когда еще невестой ходила, бобры здесь жили. Иначе и не могло быть, потому что и овраг здешний, длиннющий такой, до сих пор зовется бобровым.

Лодка двигалась медленно, речка все сужалась, и гладь ее как бы морщилась от прикосновений весел.

– А рыба здесь есть? – спросил я.

– А как же. Лещи, подлещики, карп, а в прошлом году щуку поймал больше килограмма. Рыбалка неплохая, если с умом. Правда, дачников появилось много, мешать стали, строятся; порой, знаешь, вывалят что-нибудь в реку, а она ведь живая, не все переварить может.

С берега одинокий рыбак, приставив ладонь к козырьку фуражки, внимательно приглядывался к нам, а потом окликнул:

– Никак Петрович? Давненько… Далеко путь держишь?

– К бобрам! – ответил Николай Петрович. – Вот человека везу, поглядеть.

– Тогда постой. Не вози туда человека. Нет бобров.

– Как нет?

– Вот так и нет. Причаливай, расскажу.

Николай Петрович растерянно опустил весла и вопросительно глянул на меня. Я махнул рукой: надо плыть дальше, посмотреть, как и где здесь жили бобры.

На реке все чаще стали появляться завалы деревьев, похожие на те, что делают бобры, сооружая плотины. Лодка то и дело с трудом пробиралась сквозь эти завалы, царапая днище о коряги, или юрко проскальзывала, вплотную прижимаясь к высокому берегу.

– Это не бобры, – заметил Николай Петрович, ловко управляя легким суденышком, – это время и вода. Деревья сами падают. Разобрать бы надо все, очистить речку, но, как видишь, некому. А бобры жили где-то здесь, за поворотом.

Днище лодки заскрипело, и, казалось, все – сели мы. Но Николай Петрович, ловко работая попеременно веслами, стянул лодку в сторону.

– Хорошо, что не плоскодонка, – засмеялся он, – а то застряли бы надолго.

Все чаще стала попадаться дохлая рыбка, правда, небольшая, с ладонь, но все же рыбка. А вот и щучка сантиметров на двадцать качнулась под веслом кверху пузом. Приглядываемся – беда. Все дно усеяно мертвой рыбой.

– Вот здесь, – неожиданно остановился Николай Петрович, – здесь жили бобры. Сейчас причалим и поищем их норы.

Я знал, что бобры не всегда строят хатки. Если земля мягкая и рыхлая, они копают норки, глубокие и длинные, но так, чтобы выход обязательно уходил под воду.

На крутом берегу земля действительно оказалась пригодной для бобров, но вход в нору мы обнаружили несколько выше воды. Это и понятно: на случай паводка бобры делают запасные.

Просунув руку глубоко во внутрь норы, я вытащил несколько тонких, тщательно обглоданных веток то ли ивы, то ли осины, которые в изобилии росли на берегу Рожайки.

– А вот, гляди! – Николай Петрович торжественно указал на огромное дерево, ствол которого не обхватить одному человеку, но уже совершенно высохшее.

– Да не вверх смотри, а вниз.

Дерево почти вкруговую словно подточено долотом. Видимо, лесным дровосекам не хватило только одной ночи, чтобы повалить эту ветлу диаметром в семьдесят сантиметров. И подумалось сразу, что работал здесь мастер с солидным опытом и стажем. Да и канава, прорытая вдоль реки и заполненная водой, говорила о том, что мы во владениях этого редкого по своим способностям зверька.

– Ну, что? Убедился?

– Убедился, – ответил я. – Но тогда где-то недалеко должен быть ручей, впадающий в реку.

Я знал, что бобры долго выбирают место жительства, но если выбрали, то оно должно соответствовать их строительным замыслам.

– А как же, – обрадовался Николай Петрович, – метрах в ста отсюда есть ручей, впадающий в реку!

Теперь, следуя за своим проводником, я был уверен, что увижу плотину. Так и есть. Небольшая запруда и плотина, но, увы, уже совершенно разрушенная.

– Бобров нет здесь уже с весны, – сказал я.

– А как ты узнал? – спросил Николай Петрович.

– Они ни на день не оставляют разрушенной плотины, и если это жалкие остатки от нее, – я показал на перегородившую ручей осину, облепленную остатками ила, глины и земли, – следовательно, животных давно уже нет. Поехали к рыбаку, пусть расскажет, что же случилось.