Текст книги "Последний бобр"

Автор книги: Виктор Алексеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

КАРЛ КАРЛЫЧ ЖИВЕТ В ГОРКАХ

РАНЕНЫЙ ГРАЧ

Желтые листья шуршат под ногами. Я иду по узкой тропке, которая бежит между желто-зелеными деревьями и спускается прямо к речке Пахре.

Надо мной кругами проносятся стаи грачей. Они о чем-то громко кричат, наверное, совещаются между собой или подгоняют молодых грачат.

Вот уже несколько дней перед отлетом на юг грачи собираются огромными стаями и летают по многу часов в день, увеличивая круги над своим домом.

И вдруг недалеко за кустами я услышал крик – одиночный, жалобный. Подошел к кустам и увидел раненого грача. Он пытался подняться, опирался на одну ногу и крыло и тут же падал, ударяясь клювом о землю.

Я бережно поднял его и понес домой.

КАРЛ КАРЛЫЧ

– Ну, здравствуй, – говорю я и подхожу к клетке. «Карл!» – отвечает грач.

– А-а! Извини. Здравствуй, Карл Карлыч.

Грач удовлетворенно стучит белым клювом по клетке. Он уже почти выздоровел, только правая лапка еще болит, и Карл Карлыч осторожно ступает на нее. Настроение у грача превосходное. Он уже забыл, как тосковал и упорно ложился головой на юг – в сторону, куда улетали его друзья. А сейчас за окном медленно падают снежинки и стоят сугробы.

Карл Карлыч уже примирился со своим одиночеством и очень редко смотрит в окно, лишь тогда, когда прилетает синичка и стучит клювом по стеклу: тук-тук-тук. Тогда я открываю форточку и бросаю ей кусочек сала, а потом кормлю грача.

Карл Карлыч ест все: и хлеб, и колбасу, и фрукты, и даже конфеты.

В нашей квартире грача любят все, кроме собаки Найды. Когда птица пытается сказать что-то, Найда вздрагивает и лает на нее. И все из-за того, что однажды Найда просунула нос в клетку, а Карл Карлыч больно ударил ее по носу своим длинным, ровным и крепким клювом. С тех пор Найда и Карл Карлыч непримиримые враги.

ВЕСНА

О том, что пришла весна, я узнал самым первым. И помог мне в этом Карл Карлыч. Всегда степенный, подтянутый, с гордо поднятой головой, грач неожиданно изменился. Утром он растерянно поглядывал по сторонам, пытался взлететь и больно бился о прутья клетки.

«Что-то непонятное происходит с птицей», – подумал я и вышел на улицу. На земле и крышах по-прежнему лежал снег, мальчишки играли в снежки и катались на санках, но в теплом воздухе плыл легкий аромат цветов.

– Завтра будет весна, – сказал я соседу.

Он подозрительно глянул на небо, потом на меня и веско ответил:

– Рановато.

Но назавтра пришла весна. И все это видели, потому что теплее задышало солнце, вытянулись обиженные сосульки и заплакали: кап-кап-кап. А с крыш с грохотом стали сползать пласты снега.

«Карл! Карл!» – призывно кричал грач, и я понял, что пора отпускать его на волю.

Закрепив на ноге грача приготовленное колечко, я опустил Карла Карлыча на землю. В первую минуту он не хотел ничему верить. Отлетел на несколько метров, потом вернулся, прошелся своей гордой походкой, резко взлетел на крышу и снова опустился возле меня.

Из состояния растерянности его вывела Найда. Она выскочила из подъезда и от неожиданности даже присела, разинув рот. Карл Карлыч метнулся в сторону и полетел.

«Карррл!» – откуда-то издали донеслось до меня.

ПРИЛЕТЕЛИ ГРАЧИ

Я вхожу в класс – окна все распахнуты. Ребята сидят тихо, вопросительно смотрят на меня и ждут, что я скажу. Я улыбаюсь, потому что мне самому нравится, что весна заглянула и в наш класс. А в Горках весна по-особенному красива. Пахра разливается так, что от кустарников на берегу торчат только макушки, а на полях белеют большие острова снега, и по дорогам говорливо спешат ручейки.

«Что-то задержало грачей в пути, – подумал я, – может быть, буря или снегопад. А где сейчас бродит Карл Карлыч?»

И вдруг кто-то тихо воскликнул: «Грачи!»

Все ребята оглянулись на окна. По голубому небу, от самого горизонта до нашего леса, была протянута черная дорожка, а в воздухе гремел торжественный крик грачей.

НЕОЖИДАННАЯ ВСТРЕЧА

Однажды, возвращаясь с ребятами с экскурсии, на дорожке у самого дома я увидел грача с кольцом на левой ноге.

– Карл Карлыч! – позвал я.

Грач оглянулся, увидел меня и запрыгал навстречу. Ребята удивленно остановились сзади.

– Здравствуй, Карл Карлыч, – сказал я и протянул руку.

Карл Карлыч несколько раз стукнул клювом по моей ладони. Потом отлетел в сторону и замахал крыльями, словно приглашая следовать за ним. У самого стройного дерева Карл Карлыч взвился вверх и сел на ветку. На верхушке дерева висело несколько гнезд, похожих на большие плетеные корзины. В одну из этих корзин и залез Карл Карлыч.

– Ах, вот оно что! Ты теперь живешь здесь, – сказал я. – Прилетай в гости!

Ребята окружили меня и теперь уже пришлось рассказать им эту историю.

Если вам где-нибудь встретится грач с кольцом на левой ноге, знайте, что зовут его Карл Карлыч и живет он в Горках.

ЗАЙЧИК

В душе у Миши все кипело. Ведь сам пришел, рассказал, что укусила и поцарапала его нутрия, попросил, чтобы сделали укол, а его взяли и положили в больницу. Вначале думал, ладно, день или два потерпит, и вдруг узнаёт, что продержат десять дней. Провести весенние каникулы в душном, пропахшем лекарством помещении, когда другие будут гонять на велосипеде и ходить на пруд, показалось ему верхом несправедливости.

Он выскользнул из не очень крепких рук старшей медсестры, которая вела его в палату, побежал вниз по лестнице и, надо же, попал прямо в сильные объятия человека в белом халате. Этот рослый дядька руками, как щипцами, подхватил его под мышки, положил себе на бедро и снова поднялся на второй этаж.

– Пусти, крокодил! – кричал Миша, дрыгая ногами. – Все равно убегу!

Врач положил его на койку, одним движением стянул брюки вместе с трусами, накинул одеяло и вышел из палаты. А вслед неслось:

– И без штанов сбегу, вот посмотрите!

Мальчик плакал и катался по койке, а у дверей палаты уже собрались любопытные больные. И вдруг рядом кто-то спокойно и четко произнес:

– Ну покуражился и будет. Лучше скажи, как тебя зовут.

Миша даже приподнялся на локти, чтобы поудобнее разглядеть говорившего. На соседней высокой койке лежал человек, спрятанный в гипс, как в средневековые латы, только глаза и рот были свободны от бинтов.

– Никак! – все еще в пылу отчаяния и злости крикнул Миша и укрылся с головой одеялом. В палате стало тихо.

– Вот что, Никак, – сказал человек в гипсе, – подай-ка мне стакан с водой.

Одеяло зашевелилось, и между складками, как из норки, показалось тонкое, с большими глазами лицо мальчика.

– Я же без штанов, не видишь?

– А руки у тебя есть?

– Есть.

– Тогда подай стакан. Он стоит на тумбочке.

Несколько секунд Миша раздумывал, как это сделать. Потом, завернувшись в одеяло, встал и подал стакан с водой. Больной уперся одним локтем в матрац, здоровой рукой взял стакан, мелкими глотками выпил почти всю воду и выдохнул:

– Спасибо! – Он полежал немного, отдыхая, а потом снова сказал – Здоровых в больницу не кладут, особенно в хирургическое отделение. У тебя что болит, Никак?

– Да Мишей меня зовут. Ничего у меня не болит. Нутрия разок цапнула, и все. Пришел домой, а бабка стращает – помрешь, если укол не сделают. Наврала все. Теперь каникулы здесь торчи! Но я убегу, вот посмотришь.

– А укол сделали?

– Сразу. В живот. От бешенства. Совсем не больно.

– Одного укола тебе мало. Ведь ты и так бешеный. Миша хихикнул, а потом совсем не зло ответил:

– Ты брось шутки шутить. Сколько положено, столько и сделают. Бабка рассказывала, сосед наш, сын Ивана Даниловича, от укуса собаки обезумел. А почти год прошел, как она его цапнула. Приехали из больницы, а он на стену лезет. Пена во рту. Пока везли, он в дороге и помер. Бабка врать не будет.

– Что же это у тебя за бабка такая? Вначале врет, а потом врать не будет.

– Это я от сердитости сказал, – словно извиняясь, ответил мальчик. – А бабка мировая, во! – Для убедительности Миша даже показал большой палец. – Она со мной до второго класса в хоккей играла. Не веришь? Бьет по воротам без промаха. Сейчас уже старая стала.

– А сколько ей?

– Шестьдесят стукнуло.

– Это еще не старая.

– Седая вся.

– А отца-матери нет?

Почему же, есть, конечно. В городе с Ленкой живут. Она только ходить научилась. А мне, если по правде, здесь не хуже. Зимой на коньках и на лыжах гоняю, летом в пруду купаюсь. Велосипед купили. Чем не жизнь?

Неожиданно распахнулась дверь, и в палату вошла молоденькая медсестра, бледная и остроносая, с копной светлых волос, на которых чудом держалась белая накрахмаленная до твердости шапочка. Миша тут же скрылся под одеялом.

– Нечего прятаться, – строго сказала она, – вот тебе штаны, курточка, одевайся, и пойдем в другую палату. Здесь лежат только тяжелобольные.

Миша под одеялом еще больше сжался, как паучок, подобравший под себя все конечности в ожидании опасности.

– Не тревожь его, Люда, – вступился за мальчика человек в гипсе, – мы с ним уже столковались. Пусть остается со мной.

– Это Анатолий Иванович приказал. Уж больно громкий парень. А здесь должен лежать человек, который мог бы и вам помочь.

– Мальчик будет не хуже, – твердо сказал больной. – Он ведь ходячий и уже напоил меня водой.

– Ну как хотите, Корольков. Я передам вашу просьбу заведующему, но если он будет настаивать…

– Не будет, – сказал Корольков. – Я уверен, что не будет. Девушка пожала плечами и вышла, прикрыв за собой дверь.

Миша лежал под одеялом, но в щелочку наблюдал за сестрой и Корольковым. Тело больного было неподвижно, а белая маска из бинтов, покрывших все его лицо, непроницаема. И Миша никак не мог определить, молодой Корольков или старый. По серьезным словам выходило, что старый, а по голосу – молодой.

– Отбой, хлопец, – объявил Корольков. – Теперь они тебя не тронут.

– А ты что, начальник? – спросил Миша, высовываясь из-под одеяла.

– Я тяжелобольной, а это, брат, здесь должность самая серьезная.

– А ты под машину попал? – спросил Миша, показывая пальцем на гипс.

Корольков несколько минут молчал, потом тяжело вздохнул:

– Попасть не попал, а с машиной разбился. Хорошая у меня была машина – «Колхида». Слышал про такой грузовик? Вез я оборудование для одного завода, а тут прямо мне под колеса хлопец один на велосипеде. Тормоза у него отказали или правил не знает, ну я и вывернул руль, да в кювет кверху брюхом. Вот меня и поломало всего.

– Теперь за машину будешь отвечать, – не то раздумывая, не то сожалея, сказал Миша.

– Может, буду, а может, простят. Человек у нас дороже любой машины. А я как-никак человека сохранил.

– А ты теперь что, инвалидом станешь?

– Ну нет, брат. – Корольков даже качнул головой. – Инвалидом я никак не буду. Анатолий Иванович мне снимки показывал, рентгеновские. Там все нормально. Мы, говорит, твои косточки, Корольков, собирали с такой любовью, как у доисторического мамонта. – Корольков впервые засмеялся: – Поваляюсь немного, сил поднакоплю, а там снова в дальний рейс, – продолжал он с таким волнением, что и Миша уверился – не лежать ему долго. – А ты, Михаил, кем хотел бы стать, когда вырастешь?

На этот вопрос Мише было трудно ответить сейчас, вот если бы его спросили утром, когда он собирался за нутрией, то, не задумываясь, ответил бы – охотником. Он хотел быть и летчиком, и космонавтом, но сейчас, когда Корольков рассказал о себе, Миша подумал, что и шофером стать очень здорово.

– Может быть, шофером, – неуверенно сказал он.

– Конечно, шофером, – поддержал Корольков. – Наша специальность самая нужная. Ну скажи, где обходятся без шоферов? Я тебе отвечу сам. Нигде! И на стройке, и на заводе, и в пекарне, и в городе, и в деревне. Везде!

Давно Королькову не было так хорошо, даже не чувствовалась отвратительно ноющая боль в костях.

Ему вдруг захотелось рассказать о своей работе. О том, как водит в дальние рейсы тяжелые машины, как первым встречает в пути восходящее солнце и как открывает для себя все новые и новые города.

Миша слушал напряженно и думал, что это и есть самая настоящая работа, если Корольков, совсем израненный, так любит ее.

В дверь постучались, и снова вошла медсестра. Теперь она улыбалась Королькову.

– Все в порядке. Анатолий Иванович разрешил мальчику быть с вами, – сказала она. – А это Мише бабушка передала.

Медсестра положила на тумбочку сверток и записку. Миша тут же прочитал: «Держись, внучонок. В нашем роду мужчины никогда не хныкали».

«Уже наябедничала», – зло подумал Миша и развернул сверток.

– Апельсины! – удивился Корольков. – Любит тебя бабушка.

– А куда ей деться, – заметил Миша и стал снимать ароматную шкурку. Разломил апельсин на дольки и предложил Королькову: – Держи. Угощайся на здоровье. А к тебе приходит кто-нибудь?

– Так я нездешний. Из Тулы. Там моя автобаза и дом. Мать с отцом старые. Тут, пожалуй, не наездишься: далеко и дороговато. Но я, брат, не скучаю. Ко мне каждый день зайчик наведывается.

– Ну ты брось шутки шутить, – обиделся Миша. – Зайчики только к детям приходят, да и то понарошке.

– К детям, может быть, и понарошке, – ответил Корольков, – а ко мне всерьез. Завтра, пожалуй, часов в восемь утра будем ждать гостя.

Солнечный луч глянул в окошко палаты, спрыгнул с подоконника и медленно подобрался к кровати, на которой спал мальчик. Во сне Миша летал, как летают большие птицы, широко раскинув крылья в плавном полете. Иногда он подолгу зависал над прудом и зорко вглядывался в серую гладь воды, различая юркие стайки огольцов, след жадной щуки и серебристые спинки плотвы. Он мог с высоты, как ловкая чайка, кинуться за добычей, но почему-то боялся, что снова не поднимется вверх. А ему необходимо было увидеть рыжую нутрию с длинным хвостом и бусинками настороженных глаз. Но она, словно чувствуя опасность, так и не появилась.

Солнечный луч, за которым следил Корольков, очень удивился, встретив в этой палате мальчика. Здесь он бывал каждый день и видел только взрослых больных людей. Чтобы лучше разглядеть его, луч коснулся жестких с рыжинкой волос, осветил нос, тонкие губы и теплым пятном застыл на лице мальчика.

Миша открыл глаза и снова зажмурился – так пристально глядело на него солнышко.

– Подъем! – бодро пропел Корольков. – Какой же ты охотник, если так долго спишь? На зарядку!

Миша вскочил с постели, а Корольков стал командовать:

– Руки на пояс – раз, два. Наклон влево – раз, два. Вправо – раз, два…

Миша вдруг заметил, что и Корольков сам делает зарядку. Пальцы его ног, торчащие из-под гипса, попеременно шевелились. Миша чуть не расхохотался, но пересилил себя.

– А я все равно ее поймаю, – сказал он, приседая.

– Кого? – не понял Корольков.

– Нутрию.

– Это ты зря, пусть живет на свободе. Животное, как и человек, всегда протестует против неволи. Вот она тебя и цапнула… А теперь умываться шагом марш!

Когда Миша умылся и тихонько вошел в палату, то услышал, как Корольков разговаривает. «С кем же это?» – подумал Миша и завертел головой.

Белая точка на стене. Но вот она задрожала и вытянулась в длинную линию. Потом линия согнулась и свернулась в клубок. А этот клубок задергался и завертелся быстро-быстро, потом сделал несколько прыжков и замер. Миша увидел голову зайчика – белый кружок и над ним два уха.

– Здравствуй, – тихо и нежно сказал Корольков, – сегодня ты очень резвый. Неужели волк за тобой гонится? – Он разговаривал с ним, как с живым. Зайчик будто кивнул, запрыгал и снова неутомимо закружился.

Миша смотрел на зайчика зачарованно, с таким интересом и возбуждением, как мультипликационный фильм «Ну, погоди!». Пятно медленно сокращалось, словно кто-то невидимый потихоньку обрезал его, пока совсем не исчезло.

– Ну и кино! – восторженно произнес Миша.

– А ты, брат, не верил!

– А он каждый день приходит?

– Почти каждый, кроме пасмурных, – ответил Корольков, – наверно, потому, что в пасмурные дни боится попасть под дождь. – И он снова рассмеялся.

Принесли завтрак, а потом начались лечебные процедуры. Королькова куда-то увезли на длинной тележке, а Мише сделали укол.

Без Королькова стало так грустно, что узкая с высокими белыми стенами палата снова показалась ему хитроумной ловушкой, в которую он сам, как неразумный зверек, добровольно залез. И нет теперь отсюда никакого выхода.

За окном послышался свист. Вначале Миша не поверил, а потом кинулся к окну, распахнув пошире обе створки. Что-то звякнуло, стукнувшись о батарею отопления, но Миша не стал разглядывать, в душе пело – пришли друзья.

– Здорово, ребята! – крикнул Миша, высовываясь из окна.

Мальчишки приветствовали его сдержанно, подняв правые руки, а потом Витька размахнулся, и в окно полетел белый комок. Он точно лег в середине комнаты. Витька бросал камни мастерски.

«Обложили твою нутрию. Тикай. В туалете на первом этаже открыто окно», – прочитал Миша записку и тут же побежал вниз.

– Так идти нельзя. Сразу узнают, что ты из больницы, – сказал Петька, показывая на больничную куртку и штаны.

– Спокойно! – предупредил Витька. – Сейчас придумаем. – Он был деловым человеком и не любил паники.

– Петька, снимай рубашку, а я брюки отдам. У меня под ними спортивные рейтузы. А это, Мишка, – он указал на больничное белье, – оставь в палате. Только быстрее, а то могут засечь.

Миша тихонько вошел в палату. Корольков лежал с закрытыми глазами. После процедуры он всегда спал.

Миша переоделся, прикрыл окно и вдруг под ногами увидел разбитое зеркальце.

Он машинально собрал осколки и положил в карман. Оглянулся на Королькова и заметил, что по сухим губам его скользит улыбка, светлая и радостная. Может, он во сне видел зайчика?

…В оправе молодой, чуть пробившейся травы светится старый пруд. Две галки по-хозяйски расхаживают по берегу и что-то ищут, взрыхляя отогревшуюся землю.

Мальчики, притаившись, лежат и зорко следят за выходами из норки, где живет нутрия. Все выходы прикрыты сетками. Выбежит – тогда не зевай, затягивай сетку веревкой и клади зверя в мешок. Нутрия, видимо, чувствует опасность и не выходит. Но ребята терпеливо ждут.

Миша лежит на боку, и каждая жилка в нем напряжена так, что сводит руку, которая держит веревку. Никуда уже не денется нутрия, потому что долго не просидит в норе, а как только сунется наружу, тут и останется. Отнесет он ее домой, и будет жить она в клетке. Это не какая-нибудь крыса или хорек, а ценный пушной зверь. Ведь мало кто может похвастаться, что дома у него живет нутрия.

Миша осторожно поворачивается на другой бок, не выпуская из рук веревки, и чувствует, как что-то острое впивается в ногу. Лезет в карман и выгребает оттуда осколки зеркала. Берет обломок покрупнее и ловит им солнце, а потом ловко направляет на дерево. На стволе ярко вспыхивает белое пятно, забавно подпрыгивает и замирает. Зайчик!

Внутри у Миши все обрывается. Он вскакивает и слышит, как ему кричат:

– Тяни, хватай!

Но поздно, зверек исчезает в норке.

– Эх ты, растяпа! – кричит Петька.

– Чего вскочил, дергать надо было веревку, – сердится Витька.

– Ладно, не хрюкать, – успокаивает Петька, – сейчас тряпку запалим и запихнем в этот проход. Она, рыжая, побежит через другой и попадется как миленькая.

Миша стоит, словно скованный по рукам и ногам.

– Ты что? – толкает его в бок Петька. – Околел, что ли?

Разжав кулак и снова увидев на ладони осколок зеркальца, Миша медленно уходит от ребят.

– Ты куда? – удивляется Витька.

– В больницу.

– Рехнулся? – заглядывая в глаза другу, плетется рядом Петька. – А как же нутрия?

Миша прибавляет шаг, потом срывается и бежит не оглядываясь.

КОТ-РЫБОЛОВ

Даже такой мастер рыбной ловли, как дед Егор, и тот не может сказать, будет ли сегодня клевать рыба. Ведь как получается: сидят два человека, удочки у них почти рядом и наживка одна, а глядишь – у одного клюет, а другому совсем не везет, хоть тресни. Нет рыбацкого счастья – сматывай удочки. Только один рыбак в Горках всегда уходит с добычей – это кот Юрка.

…Еще пар стелется по реке и далеко ворочается солнце, а дед Егор уже шагает по берегу Пахры. Пройдет метров десять, остановится, приглядится и снова идет – ищет место, где поставить удочки. Метрах в пяти за дедом Егором – кот Юрка. В тумане его почти не видно: серый, поджарый, с темными полосками на спине, он бесшумно ставит ноги в мокрую траву, следуя за Егором, пока тот не облюбует себе место. Потом посидит, посмотрит, как Егор закидывает удочки, мурлыкнет себе под нос, мол, посидел и ладно, и исчезнет.

Мы с дедом Егором давнишние друзья. Встречаемся каждый день или на речке, или в школе, где дед Егор работает сторожем.

– Здравия желаю, – отвечает дед Егор на мое приветствие.

– Как улов? – спрашиваю я.

– Мало, – отвечает он, – сыта нынче рыба. Я сегодня на червя уж и не пробовал. Вот мотыля племянник привез. Испытываю.

Присаживаюсь рядом и оглядываюсь. Юрки нет.

– А где же кот?

– А ну его к бесу. Рассерчал я на него, – отвечает дед. – Живет как барин – в тепле и уходе, а дел своих не знает. Вторую неделю в подполе шебаршит мышка, а он спокойно лежит. Я ему: «Юрка, это же безобразие», а он, шельмец, даже ухом не поведет. Одним словом, позавчера отдал я его племяннику. В Молоково увез. Может, там образумится. А то ведь рыба его совсем испортила.

Мы сидим молча. Едва колышутся поплавки на воде, а чуть поодаль то тут, то там плеснет рыбка, и снова тихо. Дымит своей трубкой дед Егор и о чем-то думает.

Юркнул поплавок, и старик резко подсек удочкой. Пескарь величиной с палец упал на траву и забил хвостиком.

– А может, это не мышь была? – после паузы продолжил свой рассказ дед. – Вчера дочка сказала, что ящерицу видела в подполе.

И я понял, что злость на Юрку у деда давно прошла и он сейчас жалеет о том, что отдал кота.

А на следующее утро Юрка как и прежде сидел возле деда Егора.

– У-у, зверюга, – ворчал дед. – Приплелся?!

Юрка выглядел похудевшим и уставшим. Но глаза его, большие, рыжие, горели. Не успел дед поймать небольшую рыбку и опустить в посудину с водой, как Юрка ловко подкрался, схватил ее и был таков.

– Ах ты шельмец полосатый! – закричал дед Егор. – Это что ж получается?! Я ловлю, а ты чужим трудом питаешься?!

Юрка убежал далеко за кусты, там быстро съел рыбу и снова показался на берегу. Но подходить близко уже не решался.

– Я те дам! – погрозил ему кулаком дед Егор. – Эх, напрасно я его отдал, – сокрушался дед, – ведь ни разу у меня не брал, а теперь, видишь, красть научился. Как бы не привык, а то ведь перед соседями стыдно будет.

В этот день рыба шла хорошо. Крупной, правда, не было, но плотва жадно хватала наживу, и дед Егор за час выловил килограмма полтора рыбы.

Но ему не сиделось. Он часто вставал, порывался куда-то пойти, но тут, как назло, рыба клевала, и ему приходилось хвататься за удочки. Наконец он не выдержал и смотал их.

– Пойду Юрку поищу.

Я пошел за ним…

Там, где сточная канава от очистительной станции сливается с рекой (там всегда в изобилии мелкой рыбешки), мы увидели: на небольшом камне пристроился Юрка. Он стоит на трех лапах, а четвертая застыла в воздухе. Плеск, что-то сверкнуло – и во рту у кота затрепетала маленькая рыбка. Юрка прыгает на берег, спокойно съедает ее и снова возвращается на камень.

Мы тихонько отходим. Дед Егор довольно улыбается.

– Трудится, шельмец, – говорит он. – То-то!