Текст книги "Бумеранг не возвращается"

Автор книги: Виктор Михайлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

17
СВЕТ В ОКНЕ

Дни, последовавшие за испытанием «РЗ-1», так были заполнены неотложными делами, что Крылову редко удавалось уделить время даже для работы над книгой. Был получен приказ министерства о передаче нового зенитного орудия в серийное производство Южноуральскому заводу. Перед коллективом конструкторов была поставлена задача: в самые сжатые сроки подготовить всю техническую документацию для завода. Почти каждый день генерал-полковник Чепрунов бывал в институте, он принимал деятельное участие в обсуждениях рабочих чертежей орудия, его раскатистый басок в эти дни можно было услышать везде – и у баллистов, и у оружейников, и у главного конструктора. Воодушевленные творческой удачей, работники института работали с полной отдачей сил, не считаясь со временем. Этим и объяснялось, что и в этот раз только в одиннадцатом часу ночи Крылову удалось вернуться домой.

Не доезжая «Балчуга», Крылов сошел с машины. Хотелось пройтись пешком, подышать воздухом и собраться с мыслями.

Утром была оттепель, к ночи похолодало. С крыш свисали сталактиты сосулек. Крепкий морозный ветер дул порывами прямо в лицо. Пройдя «Балчуг», Крылов вышел на спокойную Садовническую набережную и замедлил шаг. Едва видимый в облаках колючей снежной пыли его дом, точно новая звездная галактика, сверкал далекими манящими огнями. Когда Крылов уже подходил к дому, он обратил внимание на человека в светлом пальто с цигейковым воротником и шляпе: человек стоял, опершись о парапет набережной, и, высоко подняв голову, смотрел на окна верхних этажей. Крылов невольно посмотрел наверх и удивился – в окнах его квартиры не было света. Прибавив шаг, Крылов оглянулся назад, лицо человека в шляпе ему показалось знакомым, но мысль о том, что, несмотря на его предупреждение, Машеньки нет дома, – отвлекла его и обеспокоила.

Крылов поднялся на лифте, открыл своим ключом дверь и вошел в освещенную прихожую. На вешалке висела Машина шубка. Полковник вздохнул с облегчением, снял шинель, согрел руками остуженные ветром щеки и направился к дочери. В комнате было темно. На фоне светлого квадрата окна он увидел ее профиль и потянул руку к выключателю. Предупреждая его движение, Маша торопливо сказала:

– Папа, не надо! Я лучше приду к тебе.

Андрей Дмитриевич, ничего не сказав, вышел из комнаты, заглянул на кухню: здесь было холодно, и никель кастрюль сверкал суровым хирургическим блеском. Он прошел к себе в кабинет, зажег настольную лампу и в ожидании дочери сел на диван.

Вошла Машенька. На ней было темное шерстяное платье, волосы она собрала в один тяжелый узел на затылке. «Так причесывалась Варвара», – подумал Крылов и посмотрел на изменившуюся, повзрослевшую за эти дни дочь. Крепко сжав ладонью пальцы правой руки, точно певица перед решающей нотой, Машенька выжидательно остановилась подле стола.

– По-моему, мы с тобой, Мария, сегодня не виделись?! – сказал после паузы Андрей Дмитриевич. Он всегда называл ее Машенькой, строгое «Мария» прозвучало холодно и неприветливо.

– Здравствуй, папа! – сказала Машенька, едва сдерживая волнение, и поцеловала отца в щеку.

Он почувствовал легкое прикосновение ее горячих, сухих губ. Понимая всю ошибочность своего тона, Андрей Дмитриевич привлек Машеньку к себе, обнял, усадил рядом на диван и сказал тепло и мягко:

– Ну, ежик? Выставила свои колючки, хоть в рукавицах к тебе подходи. Сидишь одна, сумерничаешь…

– Я жду тебя с восьми часов. Знаешь, как трудно ждать…

– Да, я задержался, прости. У меня сейчас страдная пора, вот я и проглядел тебя, Машенька… Давно, ох как давно мы с тобой, вот так, по душам, не говорили…

Настольная лампа, выхватывая из мрака часть письменного стола, скупо освещала комнату, мамин портрет на стене, увеличенный с любительской фотографии, кресло, серенькую подушку. Лет пять тому назад эту подушку вышивала Маша – наивные голубые цветы по серому полю льняного полотна.

«Теперь иное поле, цветы другие…» – подумала она и сказала:

– Мы с тобой говорили не так давно, но время бывает разное. Другой раз и за год ничего не случится, а другой раз, вот как сейчас…

Андрей Дмитриевич услышал в голосе дочери что-то такое, что обеспокоило его еще сильнее, словно за эти дни она пережила большое, непоправимое горе.

Машенька подробно, не забыв упомянуть и случай в буфете, рассказала отцу о своем знакомстве с Роггльсом в театре, о частых встречах.

– Вчера он предупредил меня, – говорила Машенька, – что утром заедет за мной на машине и мы поедем к нему на дачу, чтобы решить наше будущее.

– Скажи, Маша, а тебе никогда не приходило в голову, что и отец имеет некоторое отношение к твоему будущему?

– Знаешь, папа, многие мои школьные подруги выходят замуж, они мне всегда поверяют свои тайны. Я знаю, как они влюблялись, страдали и были счастливы, но все то, что произошло со мной, так необычно, так красиво и страшно, что захватило дух. Где мне найти такие слова, чтобы рассказать тебе?! Мне казалось, что только перескажи все это, положи на слова простого рассказа и… все исчезнет, точно в сказке.

– Ну а он никогда не порывался встретиться со мной, поговорить?

– Однажды у него было такое желание. После бетховенского концерта мы возвращались домой пешком, в твоем окне был свет. Патрик спросил меня, удобно ли будет зайти сейчас и познакомиться с тобой. Я сказала, что это удобно, но, узнав, что ты полковник и работаешь в научно-исследовательском институте, Патрик был очень огорчен и сказал, что его случайное знакомство со мной может быть истолковано цинично и грубо.

– Кем?

– Разумеется, не тобой…

– Он был у нас дома?

– Был. Мы проявляли в ванной комнате пленку.

– Какую пленку?

– Негативную. Мы фотографировались на прогулке, около университета. Патрик мне дал химикалии и на следующий день зашел проявить пленку…

– Он был у нас и даже не зашел в комнату?

– Нет, он очень торопился, ему нужно было звонить на телеграф, это было его время передачи информации.

– Как «звонить», не понимаю?

– По телефону.

– Он мог позвонить из моего кабинета.

– Патрик не хотел в твое отсутствие заходить в кабинет. Я сказала ему, что никаких секретов у отца дома нет, а Патрик ответил: я это знаю, но мое положение обязывает меня к такой щепетильности.

– Скажи, дочка, ну а если бы у нас с тобой была машина времени и я сказал бы тебе: давай, Машенька, вернемся к той поре, когда еще непотревоженное сердце билось ровно и ты еще не знала Патрика, а?

– Поздно, папа. Теперь у меня нет без него жизни, и я не жалею об этом. Все мои мысли, надежды, чувства, все с ним. Вот… – сказала Машенька и, открыв руку, показала обручальное кольцо.

Изумруд на ее пальце сверкнул, точно глаз рыси. Андрей Дмитриевич взял ее за руку и, притянув к себе, молча посмотрел на кольцо. У рта его легла жесткая и в то же время горькая складка.

– Стало быть, поздно? – переспросил он.

– Поздно. Я очень люблю тебя, папа, ты самый мне близкий, самый родной, но…

– Не надо, Машенька, не надо, – видя, как ей трудно, сказал Крылов и, ласково похлопав ее по руке, добавил: – Ты, дочка, пойми меня, я против него ничего не имею. По всему видать, это честный, мужественный человек. Я прочел его книгу и проникся к нему уважением. Я с радостью, как гражданин гражданину, пожму его руку, но когда я думаю, девочка, о твоем будущем, все мне представляется неясным. Что тебя ждет как жену Патрика Роггльса? Дадут ли тебе визу? Каково будет тебе, советской девушке, в стране, где сознательно разжигается ненависть к твоей Родине? Я понимаю тебя, девочка, ты хочешь рука об руку пройти с любимым через все трудности. Ты сильная и не боишься борьбы, ну а он-то, он выдержит? Хватит ли у него сил? Я должен увидеть его, поговорить с ним. Позвони ему, пусть придет.

– Папа, он ждет внизу, около дома. Он ждет уже несколько часов…

– Он в светлом пальто и шляпе? – вспомнил Крылов.

– Да. Ты его видел?

– Видел. Зови его.

Машенька, словно в нее вдохнули жизнь, радостная выбежала из кабинета.

– Патрик сейчас придет! – крикнула она, включив свет у себя в комнате. – Он увидит свет в моем окне и придет! Это условный знак!

– Чья это выдумка? – спросил Крылов.

– Моя. Я приготовлю кофе? Хорошо?

Кофе на ночь Крылов не пил – пошаливало сердце, но, понимая, что Патрик предпочитает кофе, он, махнув рукою, сказал:

– Хозяйничай!

В кухне вспыхнул и зашипел газ. Гремя посудой, в маленьком цветном фартучке, деловито стуча каблучками, Машенька накрывала у себя в комнате на стол. Торжественная от крахмала белая скатерть, цветы, присланные Патриком, бутылка сладкого вина, уцелевшая от Нового года, – создавали ощущение праздника.

Когда раздался звонок и Андрей Дмитриевич вышел открывать дверь, Машенька выбежала в прихожую. Ей хотелось присутствовать при встрече мужчин.

Глядя то на одного, то на другого, с волнением наблюдая за лицами этих двух самых близких, дорогих ее сердцу людей, Машенька была озарена счастьем. В эти минуты она была не только хороша своим очарованием женственности, она была красива.

Беспокойство ее было напрасным, Патрик отцу понравился. Завязалась простая, непринужденная беседа.

– Я чувствую, – сказал Роггльс, – себя виноватым. Конечно, мне нужно было давно прийти к вам и рассказать все, но… Говоря по правде, меня удерживала печальная слава, оставленная моими предшественниками. Нет ничего оскорбительнее незаслуженных подозрений.

– А вам приходилось с этим сталкиваться? – спросил Крылов.

– Откровенно говоря, нет.

– Вы отлично знаете русский язык, у вас легкий, почти неуловимый акцент.

– Я родился в Альтаире. Мой отец был преподавателем литературы в Спикенбургском колледже. Уже в юношеском возрасте я читал Толстого. Я полюбил русскую литературу, великолепный, образный русский язык и мечтал, что когда-нибудь мне удастся побывать в России, в этой Мекке[10]10
  Мекка – город в Саудовской Аравии, где находится священный храм Кааба, место паломничества верующих.


[Закрыть] всего человечества.

Роггльс был в ударе. Он поделился своими творческими планами. Трезво, без прикрас он говорил о будущем, о трудном, но неизбежном пробуждении народа своей родины, о прогрессивных силах и их борьбе за мир. И Андрей Дмитриевич чувствовал, как исчезла его настороженность к этому сильному, смелому человеку. А Машенька, наблюдая изменившееся отношение отца к Патрику, была счастлива так, как только может быть счастлив человек, когда его мечта воплощается в жизнь.

18
БАЛЬМИНИТ

Никитин взял предложенную полковником папиросу, сел в кресло и закурил.

Молча, прихлебывая из стакана остывший чай, Каширин перелистывал страницы блокнота, потом, выловив из стакана дольку лимона, высосал сердцевину, сморщился от ощущения кислоты и сказал:

– Труп Мехии Гонзалеса опознали. Как и следовало ожидать, посольство, представляющее интересы Гондураса, требует отправить тело Гонзалеса на родину.

– Я бы на это не согласился.

– Почему? Нельзя же давать пищу для нелепых догадок и провокационных измышлений, тем более что судебно-медицинская экспертиза закончена и отсутствие трупа не может отразиться на ходе следствия.

– Вы получили заключение экспертизы?

– Жду с минуты на минуту. Вам удалось выяснить, где Эдмонсон?

– Позавчера в четырнадцать десять скорым поездом в вагоне номер пять с Казанского вокзала Эдмонсон выехал в Сталинград.

– Откуда такая точность? – не скрывая удивления, спросил Каширин.

– Эдмонсон заказал билет через бюро обслуживания гостиницы. По книге заказов я получил точные сведения и, позвонив в Сталинград, поручил проверку. Поезд прибыл в двадцать один ноль четыре, а в половине десятого мне уже сообщили, что человек с указанными внешними данными действительно прибыл с этим поездом.

– Во всем этом есть что-то нарочитое, – в раздумье сказал Каширин. – Где был Эдмонсон эти четыре дня? Вы не интересовались его передачей в «Марсонвиль Стар»? Быть может, корреспонденции Эдмонсона прольют свет на это темное дело?

– Хорошо, Сергей Васильевич, попробую, но без особой надежды на успех.

– У старшего следователя вы были?

– Был. Познакомился со всеми материалами. Следователь придерживается первой версии.

– На основании каких данных?

– В патронташе убитого патроны шестнадцатого калибра, вес пороха шесть с половиной грамма. Обыкновенный полудымный порох типа нашего «Сокола». А порошинки, изъятые с лица убитого, неправильной формы, зеленого цвета, типичный порох для автоматических пистолетов типа «Браунинг», калибров шесть тридцать пять и семь шестьдесят пять. Лабораторный анализ, полностью подтвердивший эти предположения, дал возможность заключить, что в один из стволов ружья был заложен специальный патрон, обладавший большой силой взрыва.

В это время в дверь постучали, вошел лейтенант и под расписку передал полковнику материалы.

Судебно-медицинская экспертиза полностью подтвердила первоначальное заключение, но несколько новых деталей заставляли задуматься: «…Образование кожного дефекта на тыле левой руки не может быть следствием разрыва ружья по следующим причинам:

а) ровный край повреждения и его конфигурация могли быть нанесены только остро режущим предметом;

б) отсутствие реакции ткани вокруг повреждения указывает на то, что повреждение нанесено не в момент смерти, а некоторое время спустя».

– Вы помните, Сергей Васильевич, что рассказывал метрдотель «Националя»: Мехия Гонзалес жаловался на боль в кисти левой руки, – напомнил Никитин.

– Помню, Степан Федорович, помню, – погруженный в свои мысли, произнес Каширин, – но понять не могу. Зачем понадобилось убить человека, а потом срезать с кисти руки лоскут кожи?

– Что пишет по этому вопросу старший следователь? – спросил заинтересованный Никитин.

– На полях заключения экспертизы следователь поставил вопросительный знак и восклицание, – ответил Каширин и прочел:

– «…На запрос следственной части по вопросу, курил ли при жизни Гонзалес, сообщаем: а) содержание карбоксигемоглобина ниже нормы; б) судебно-химический анализ легких на алкоид табака – отрицательный; в) анализ кожного покрова пальцев рук, губ и полости рта на селитру также отрицательный».

– Не понимаю, зачем был нужен анализ на селитру? – спросил Никитин.

– Потому что рисовая бумага сигарет пропитывается селитрой, – пояснил Каширин.

– «На основании изложенного выше можно предположить, что при жизни Гонзалес не курил», – прочел Каширин и заметил: – На полях три восклицательных знака, сделанные красным карандашом.

– Здесь старший следователь не поставил знака вопроса, ему, очевидно, все ясно, – подчеркнул Никитин.

– А вам, Степан Федорович?

– Кое-что становится ясным, но об этом потом. Что дальше?

– «…В связи с запросом следственной части, – читал полковник, – был произведен анализ вещества, изъятого из-под ногтей пальцев рук убитого: а) загрязнение почвенное, также, как и вообще каким-либо органическим веществом, исключается; б) можно предполагать, что загрязнение содержит элементы стекла и металла». На полях заметка: «Передано на спектрографический анализ в лабораторию физических методов исследования».

Закончив чтение документов, полковник снял трубку телефона и набрал номер лаборатории физических методов исследования:

– Здравствуйте, Галина Николаевна! Полковник Каширин. Меня интересует результат анализа… Занимаетесь? Что-что? Вот как?! Хорошо, – положив трубку, Каширин сказал:

– Результат первого анализа совершенно неожиданный. Макарова делает повторный анализ для проверки.

– Ну вот что, Сергей Васильевич, я даже вам не говорил о своих сомнениях, но результаты экспертизы все больше и больше приводят меня к уверенности, что мы напрасно выдали труп Гонзалеса, – сказал Никитин и взволнованно прошелся по кабинету.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Каширин, переходя на «ты».

– Эти сигареты «Фатум» назойливо лезут в глаза. При описи вещей коммерсанта мы обнаружили «Фатум». В Большом театре корреспондент Эдмонсон забывает сигареты этой же марки. В машине, брошенной на Ваганьковском кладбище, – сигарета. В кармане полушубка убитого – сигареты. А экспертиза осторожно, но настойчиво уверяет нас в том, что покойник при жизни не курил. Получается впечатление, что за всем этим скрывается какой-то особый смысл.

– Ты, Степан, сядь и перестань говорить загадками. Конкретно, что ты имеешь в виду? – спросил Никитина Каширин.

– Гонзалес курил. Об этом свидетельствует персонал гостиницы. Да и сам я в этом уверен. Войдя в номер, где он жил, я почувствовал пряный, сладковатый запах табака.

– Ты, Степан, учти, что никотин нестойкий продукт и заключение экспертизы может быть ошибочным. «Можно предположить» – пишут эксперты.

– Нет, Сергей Васильевич, – стоял на своем Никитин. – Я склонен верить заключению экспертизы. Но мои предположения так чудовищны, что… – Никитин развел руками и, встав с кресла, неожиданно спросил:

– Разрешите, я пройду к Галине Николаевне?

Получив разрешение полковника, Никитин уже через несколько минут открыл дверь в физическую лабораторию. Он перешагнул порог большой, сверкающей белым кафелем комнаты как раз в тот момент, когда в вытяжном шкафу вспыхнул слепящий свет электрической дуги.

– Не терпится? – сказала, улыбаясь, Макарова и, закрыв кассету, вынула ее из спектрографа.

Макарова была тоненькая, хрупкая на вид женщина, с тугой светлой косой, уложенной вокруг головы.

– Галина Николаевна, не томите…

– Вот проявлю снимок и, если первый анализ подтвердится, скажу сама. Зайдите часа через два-три, – закончила она и пошла к двери, ведущей в лабораторию.

– Галина Николаевна, но результат первого анализа вы мне можете сказать? – настаивал Никитин, удерживая ее в дверях.

– Представьте себе, Степан Федорович, не могу. Полученный анализ опровергает все ваши предположения. Закончу работу, получите заключение, – решительно сказала Макарова и под носом у Никитина захлопнула дверь.

«Легко сказать, ждать два-три часа!» – подумал Никитин. «Дело Гонзалеса», как он мысленно назвал его, увлекало его все больше и больше. Если действительно Мехия Гонзалес убит, а в этом все меньше приходилось сомневаться, то каковы мотивы этого преступления? Почему вещественные доказательства, способствовавшие опознанию трупа, так назойливо о себе кричат? Словно чья-то умелая рука настойчиво подчеркивает эти детали. Чья это рука? Уильяма Эдмонсона? Тогда почему Эдмонсон не позаботился о своем алиби в дни, предшествующие убийству? В какой степени Джентльмен пера, человек с безупречной репутацией если не прогрессивного, то, во всяком случае, объективного журналиста, мог быть замешан в этом преступлении?

«В «свободной стране», где все покупается и продается, репутация честного журналиста тоже является объектом бизнеса!» – решил Никитин и отправился на улицу Огарева на Центральную международную телефонную станцию.

Иностранные корреспонденты обычно собираются здесь ближе к ночи, когда чище эфир и свободнее каналы международной связи. Устроившись в кабинетах-кабинах со своими пишущими машинками, прожигая сигаретами крышки столов, они выстукивают здесь корреспонденции и, сдав на визу рукописи, передают сообщения в свои редакции и газетные агентства.

В это время дня, как обычно, здесь было безлюдно. Никитин установил, что Уильям Эдмонсон девятого января передал в «Марсонвиль Стар» обширную статью под интригующим названием: «Самое главное».

В кратком вступлении к статье автор писал о том, что его перед выездом в СССР специально предупреждали: «…Русские вам будут подсовывать показательные заводы с цветочными клумбами и рабочими в белых халатах, колхозы с оперной декорацией и сверхсчастливыми колхозниками, учебные заведения, квартиры рабочих и кабинеты ученых, где реклама преуспевающего коммунизма будет доведена до совершенства».

«Когда я приехал в Москву, мои коллеги предупредили меня, – писал Эдмонсон, – что дорогие соотечественники мне будут подсовывать сенсационный материал, приготовленный на скверно пахнущей кухне пресс-атташе посольства.

Не желая оказаться в положении слепого, которому вместо посоха суют в руку оружие, я купил билет на одном из вокзалов Москвы на поезд, идущий в неизвестном для меня направлении.

Ночью я проснулся в купе от необычной тишины, поезд стоял на станции. Я вышел на перрон. Маленький вокзал среди необозримых степных просторов мне понравился. Я вышел на вокзальную площадь. За рулем грузовой машины дремал шофер. Я открыл дверцу автомобиля и спросил:

– Кого вы ждете?

– Товарища одного из области, да вот пришел последний поезд, а его нет. Сейчас разогрею машину, и домой!

– Вы меня не подвезете? – спросил я.

– До правления колхоза могу подвезти. Садитесь.

Я молча сел рядом с шофером в кабину и через некоторое время оказался около правления колхоза «Новый труд».

Пользуясь гостеприимством людей, которых никогда не знал раньше, я написал эту корреспонденцию. Думаю, что меня нельзя обвинить в необъективности или тем более в предвзятости мнений!»

Корреспонденция Эдмонсона действительно была объективна. С присущим этому журналисту темпераментом и остротой зрения он рассказал о том, что его, человека много повидавшего на своем веку, взволновало в этом далеком, степном колхозе.

Где этот колхоз «Новый труд»? Как проверить то, что именно в дни, предшествующие страшной находке глуховского лесничего, Эдмонсон был за много сотен километров от места преступления. А быть может, эта корреспонденция Эдмонсона и есть попытка увести от себя подозрение следствия и установить свое алиби?

Записав несколько фамилий колхозников, упоминаемых в статье Эдмонсона, Никитин поехал в Министерство сельского хозяйства, чтобы выяснить местонахождение колхоза «Новый труд», но… колхозов с таким названием оказалось тридцать шесть!

Тщательно выписав местонахождение всех колхозов «Новый труд», Никитин, исходя из того, что Эдмонсон был в дороге не более десяти часов, вычеркнул из списка все колхозы за радиусом пятисот километров от Москвы. Список колхозов уменьшился до девяти. Затем, исключив все колхозы внестепной полосы, Никитин получил список из четырех колхозов.

Из Управления он запросил телеграфом четыре районных отдела о колхозниках, упоминаемых в статье Эдмонсона, и направился в лабораторию физических методов исследований.

В лаборатории Никитин застал Галину Николаевну за микрофотометром, она заканчивала проверку последнего снимка. Взглянув через ее плечо на негатив, Никитин увидел чередование темных, светлых и совсем черных полосок спектра и ощутил знакомое чувство досады, которую обычно испытывает человек перед вещами, не доступными его пониманию.

– Ну что же, Степан Федорович, негативы идентичны. Теперь с уверенностью можно сказать, что спектрографический анализ вещества показал наличие до шести частей вольфрама, двух частей ванадия, одной части углерода и части железа. Если мы с вами вспомним, что химический анализ предполагает наличие элементов стекла, можно сделать вывод: перед нами специальная группа металлов, где стекло играет роль флюса для электродуговой наплавки твердых сплавов.

– Странная находка, – в раздумье произнес Никитин. – Я думаю, что этот анализ значительно подвинет следствие. Вы можете мне дать письменное заключение?

– Я написала заключение по первому анализу, – сказала Макарова и, достав из папки экспертизу, сличила ее с данными последней проверки, подписала и передала майору.

Никитин доложил полковнику о результатах спектрографической экспертизы и выехал в Институт стали на консультацию.

Профессор Шестаков был высокий, худой человек лет семидесяти с темными живыми глазами. Он любезно принял Никитина, выслушал его и сказал:

– Я думаю, товарищ Никитин, судя по группе металлов и количественному соотношению вольфрама и феррованадия, что мы имеем дело с бальминитом. Инженеры металлургии Балясин, Минков и Иткин разработали новый способ электродуговой наплавки сверхпрочных сталей. Бальминит значительно прочнее вокара и повышает износоустойчивость деталей в пять-шесть раз. Использование бальминита дело новое. Сейчас опыты по электродуговой наплавке бальминита поставлены только на двух заводах, на одном у нас, в Москве, и на Южноуральском номерном заводе.

– Вы можете, профессор, сообщить мне, какой из московских заводов ставит опыты с бальминитом? – спросил Никитин.

– Разумеется, – сказал профессор и, оторвав из шестидневки листок бумаги, написал адрес.

Никитин поблагодарил профессора за консультацию, простился и торопливо сбежал вниз по лестнице.