Текст книги "Собрание сочинений. Том 1. Священное одиночество"

Автор книги: Виктор Ростокин

Отрава

 
Стал хозяином хутора злой самогон,
Многих он уложил на кладбище.
Мужиков не зови, не кричи им вдогон…
Ветер сам никого не отыщет!
Лишь один уцелел, холостяк Харитон,
Ко двору не пришелся он Богу.
Чуб его повитель оплела – сладок сон
В потаенной чащобе отрога.
Спал всю ночь и весь день. Пробудился, зевнул,
Поразмыслил: куда бы податься?
И полез из кустов – похмелиться пора,
Крепкий гонит первач дед Митрошка.
…Харитона рыдала потом до утра,
С белым светом прощалась гармошка.
 

«Жизни мизерный обзор…»

 
Жизни мизерный обзор,
Жизни узенький просвет.
Разговор, как вечный спор,
На ночь. Утром: «Мать, привет!».
А она ему: «Блины…
Ты худой». – «Ты говорила…»
Телевизор у стены
О нечистой брешет силе.
А герань завяла – кот
На нее мочой побрызгал.
Майку задом наперед
Муж надел. От смеха прыснул.
Час… второй… Орбита их —
Тридцать метров захламленных.
«Ты савоха!» – «А ты псих!»
Всяк прожженный, закаленный!
Всяк и ломок, всякий хвор!
«Прогулялся бы за хлебом».
Горизонта нет. И взор
Не наполнен дивным небом.
 

«Дикий оклик. Вздох. Волненье…»

 
Дикий оклик. Вздох. Волненье.
То роса. То дуб. То дым.
Тренье. Бдение. Терпенье.
Ты же сам хотел крутым!
Закачался. В сердце – смута.
Вон упал… и обронил:
«Я разбился – было круто.
Все что помнил – позабыл».
 

«Однообразие смущает…»

 
Однообразие смущает?
Душа и тело умирают?
Окстись! И это твердо знай:
Коль Богом жизнь дана – шагай!
 
 
И кружева травы не рви,
Губами капельки лови.
У всех у нас стезя одна,
Одна пред Господом вина
 
 
За слабость духа в некий миг
И неоправданный наш крик:
Однообразие смущает,
Душа и тело умирают!
 
 
Еще горят лучи небес
И в мире множество чудес.
И ты забудь, и ты не верь…
Вовек нас не настигнет смерть!
 

«Мрачный март – предзимья плоше…»

 
Мрачный март – предзимья плоше.
По колено тонет лошадь,
От колес вилючий след.
Кучерит в лохмотьях дед.
Повторенье старины?
В мире нет такой страны!
Окоем за окоем…
Дребезжит пустым ведром
Таратайка. Вон село.
Сердце деда расцвело!
Внуку – прянец. Бабке – сказ.
Царь кремлевский не указ!
 

«Уроды над красивыми смеются…»

 
Уроды над красивыми смеются,
А слабые плюют на силачей.
Гроза идет – просторы раздаются.
В объятиях большой реки ручей.
 
 
Никто не знает точного ответа.
Перед судьбой растерянно стоим.
Проносятся, как эшелоны, ветры,
Огнем срывая лица ледяным.
 
 
Единожды оглянуться можно,
И будет он последний, как триумф.
Меняет змей изношенную кожу…
Но вечности подвластен только ум.
 

««Почему печаль на лицах…»

 
«Почему печаль на лицах?
Или старость так гнетет?» —
«Да, конечно, нам не тридцать,
Время, брат, свое берет.
Но причина есть другая,
Ей название – «разор».
Кто страну оберегает?
Что «ни пуп земли», то вор!
Да чего глаголить зряшно…
Ан на всех не хватит зла!
Эх, по кругу горьку чашу!
Выпьем… И забьем «козла»!»
 

«Болеем телом – душу славим…»

 
Болеем телом – душу славим,
Душа болеет – мы молчим.
Мы говорим, что жизнь отрава,
А сами безоглядно мчим
По бездорожью, по увалам,
По гулким, пенистым волнам.
И не покажется нам мало,
Коли никто не ждет нас «там».
Слова «неправильно» и «правильно» —
Озвучивать их смысла нет,
Сторонка левая иль правая,
Везде в соседстве тьма и свет.
Движенье наше убыстряется,
Опять обочина, холмы,
И лица напрочь размываются
И вот уж мы уже не мы…
 
 
А повернуть обратно… Как же?
У «некто», «нечто» свой резон,
Своя дорожная поклажа
И колокольчика свой звон.
 

Военкомат

 
Военкомат, военкомат…
Ведь я твой нареченный брат,
Но только разница в одном:
Я стал сутулым стариком,
А ты все так же молод, прям
И так же неизменно строг.
Роса на окнах по утрам,
Высок и величав порог.
Позволь подняться, ощутить
Необъяснимый тот мандраж,
Как приговор: быть иль не быть..
И как над пропастью вираж!
О, как мне нравилось тогда
В холодном коридоре ждать…
В глазах мерещилась звезда
За подвиг… Радостная мать!
И хуторские пацаны
Таращатся во все глаза!
А я надежный страж страны,
Для всех мастей врагов – гроза!
 
 
Конечно, в армии служил
И под Китаем воевал,
И форму с гордостью носил,
Устав, как надо, соблюдал.
Не без погрешностей – они
Всегда, хоть будешь ты в раю.
За днями проходили дни
И тоже будто бы в строю.
Я до сих пор сберег значки,
И гимнастерку, и ремень.
Тех незабвенных лет сверчки
Трещат, как только ляжет тень
На землю сумерек, луна
Взойдет над Родиной моей.
Я думаю: в беде страна,
А кто протянет руку ей?
Военкомат, военкомат…
Тебя чуждается юнец —
Позорно звание «солдат»,
А не позорно – трус, подлец?
Такой вот страшный перекос,
«Косит» юнец, «косят» друзья —
Наркотики. Ушиб. Понос.
Худая, гадкая стезя!
Я знаю, что иные есть —
Они стоят на рубежах!
Им от народа – слава, честь,
И я их воспою в стихах!
Военкомат, позволь войти
В твой осиянный коридор.
Не разошлись у нас пути,
С тобой мы вместе до сих пор!
И, встав во фронт, я доложу
(Хотя на мне погон и нет!):
«Еще России послужу —
Был воином всегда поэт!»
 

«Россия – могила берез…»

 
Россия – могила берез,
Могила полей, деревень?
От вдовьих старушечьих слез
Ненастнее осени день.
Родные березы, поля,
Подворья в сухой лебеде,
Вы живы… вас любит земля,
Сама она тоже в беде.
Курганы, холмы и бугры —
В них падают звезды дождем.
Твои мы, Россия, дары
На склоне последнем крутом
Под тенью Креста подождем.
 

Икона

 
Когда бывает тебе трудно,
Легко ль находишь ты ответ?
Икону не держи подспудно,
Не прячь во тьме, поставь на свет,
На ясном месте, видном самом,
Чтобы ты зрил Его глаза,
Чтоб осенял тебя перстами:
Лихая отстранись, гроза,
Свирепый зверь, забейся в кущи,
Ползучий гад – в овражном дне,
Крутая стань пологой, круча,
Любовь, пребудь внутри… извне…
Иисус Христос и Матерь Божья —
С Небес струится их тепло.
…Ты на божнице осторожно
Протри ладонями стекло.
 

««Возрадуйся!» – стенает попик…»

 
«Возрадуйся!» – стенает попик,
«Терпи!» – взывает президент.
Век минул. Так же смурно, топко.
Казенный поистлел брезент,
Над головою брезжут дырки,
Коробит душу та же скорбь.
На брюках нэповская бирка.
На теле сталинская корь.
Но кто попа поставит к стенке?
А президенту даст отлуп?
Ну а пока народу пенки
Дают попробовать на зуб!..
 

««На всех не хватит!» – этот принцип…»

 
«На всех не хватит!» – этот принцип
В ходу поныне на Руси.
И те, кто наверху, у власти,
На крохи кус не делят, просто
Запихивают целиком
В большое брюхо,
Без мозолей довольно руки потирая,
Ему, конечно, жизнь – малина,
Его продлится долго век,
А в день прекрасный похоронят,
Да с подобающими почестями
И, верно, из обделенных,
Худой, в залатанной одежде
Обронит слезы без притворства,
Вслух Богу жалуясь: «Как же
На свете жить нам без кормильца?!»
…Всегда так было на Руси!
 

«Есть в человеке странная черта…»

 
Есть в человеке странная черта…
Коль подошел к горе, то непременно
Карабкаться начнет по крутосклону
Без всякой цели. Так же без нужды
Он спустится в расщелину, в которой
Поток клокочет, камни превращая
В песок, а белый свет в летучих
Мышей, холодных, липких, как листва,
Осклизло почерневшая в предзимье.
Он, человек, над бездною повиснет,
А повисев минуту иль подольше,
Полезет по скале, рискуя жизнью.
Там, наверху, с усмешкой его спросят:
«Ну, расскажи, чего ты видел, слышал?
Зачем ты в сатанинскую утробу
Попер, не пожалев своей башки?»
Он как бы в оправданье кинет взглядом
В глубь беспросветную и тихо покачает
Он головою, пестрой от седин,
Заложит руки за спину, пойдет
Спокойно, будто по лужайке ровной,
Неимоверно узкою тропой,
Нависшей над неведомою бездной.
 

Старуха

 
Усохла, постарела,
Глядит на небеса.
На ветку птица села,
Встревоженно пропела.
Сронилася слеза.
 
 
Дороги нет обратной.
Она и не нужна:
Распахнут вход «парадный»,
Ждут ангелов отряды —
Их заповедь красна:
 
 
Доставить душу к Богу,
Лишь встанет на крыло.
Еще… еще немного…
Торжественно и строго…
Но вовсе не прошло…
 

«Ночной грозы двоякий смысл…»

 
Ночной грозы двоякий смысл:
До смерти напугать,
Потом святой водицей смыть
Страх… силушку отдать…
Мать кротко молится в углу.
Попрятала детей.
Слова роняет: «Не смогу…
Меня, Господь, убей…»
В огне выныривает муж
Портретом на стене.
Он сгиб от лихоманских стуж
Судьбы. Не на войне.
В его глазах болит вина.
Ей, бабе, тяжело,
Ей не помочь. Страшна стена.
Быльем все поросло.
Но вот и отлегло…
Она с коленей поднялась
И подошла к окну.
Шел дождь, отрадою светясь.
Так шел и в старину.
Засуха смыта. Будет рожь,
Картошка, огурцы.
Покойно спят (их не тревожь!)
Кровинки-огольцы.
 

Я их окликаю

1

 
Мои хуторяне-ровесники
(Несладкой была у них казнь!),
Кто раньше, кто позже на местном
Кладбище рядком улеглись.
Иду от могилы к могиле
С печально склоненной главой:
Владимир, Дмитрий,
                         Василий,
Вставайте, идемте со мной
На берег покойной Паники,
Бутылку вина разопьем
И весело юность окликнем
И скажем, что мы… не умрем!
 

2

 
Нет хутора. Только кладбище,
Обочь худосочный туман.
Никто никого здесь не ищет,
Не кличет Марию Иван.
Давно их следы запропали
На гребне истаявших лет.
Предзимья прогорклые дали
Зазастил бурьяна скелет.
Сиротство, звериные крики.
Блуждающий ветер подул.
Явись в Поднебесии Ликом
Мать Божья – Сияние Дум,
Развей горевое ненастье,
Верни мне родимых людей:
Марию, Ивана, Настасью…
Их не было в жизни добрей!
Затопят дровами пригрубок
И свечку зажгут в уголке,
Промолвят их тихие губы
О тех, кто давно вдалеке
О родине малой скучают
Иль вовсе забыли ее.
…Никто меня здесь не встречает
И в избу с собой не ведет.
Кресты. Да могилы. Да чичер.
Один я на мерклой меже.
И плачет округа по-сычьи.
Как странно, как страшно душе!
Чертой разделены запретной:
Я – тут… Там – подруги,
                                друзья.
Я их окликаю. Но тщетно.
Зовут они дружно меня.
 

3

 
Всех земля принимает с любовью,
Прижимает к груди, бережет
Под своим неветшающим кровом
И за это ничто не берет,
Кто бы ни был – аскет, алкоголик,
Божий праведник, вор, ловелас.
Вот поэтому солнышко в поле
И вьюнком оплетен перелаз,
А в небесной поет благодати
Жаворонок… О чем он поет?
О почивших друзьях и о брате,
И о тех, чей уж близок черед.
Я его понимаю без грусти,
Без ущербности слез и тоски.
Обнимаю, прощаясь по-русски,
Гати, стежки, кусты, бугорки.
И меня она примет, землица,
И с любовью прижмет ко груди,
Будут ясные звезды светиться,
Чтоб душа не блуждала в пути,
Чтоб она прямо к Богу летела,
Ощущая дыханье Небес,
И желала… кого-то жалела,
Веря в сбыточность тайных чудес,
Тех, которые спрятаны в сердце:
Кто ушел – он вернется опять
С тою высшей, счастливою верой:
Никогда никого не терять!
 

Последний друг

Памяти Виктора Харитонова

 
Плохая весть пришла вчера:
Мой друг последний помирает
И что меня он приглашает —
Ждет на колодке у двора.
Последний друг, дождись… Уже
Я еду, я бегу, хромая,
Кого-то сбивчиво ругая
И плача, потаясь, в душе.
А кто, а кто же виноват,
Что хутор опустел до срока,
Что мать немыслимо далеко
И далеко мой старший брат.
Кладбище приютило всех,
Кто был соседом, сватом, кумом.
Во времени крутом и грубом
Исполнился великий грех.
Упали в сумрак небеса,
Померкли звезды и окошки.
И друга моего гармошка
Забыла трели-голоса.
А вот и он… Мы обнялись.
Чуть слышно он сказал: «И ладно…»
И будто в нос ударил ладан —
Вздохнул он: «Пролетела жизнь…»
И попросил: «Налей винца,
Помянем скорбную Донщину,
Жить не смогла наполовину,
Казачьи смолкнули сердца.
А ты с недельку погостюй,
По родненьким местам походишь,
А там, даст Бог, и похоронишь
Меня… Прошу тебя, разуй,
Хочу землицу ощутить,
Ее тепло навек запомнить,
И душу радостью заполнить,
Чтоб об утратах не тужить…»
 

Хуторская быль

 
Последние годочки
На свете я живу,
Пометочки-крючочки
На стенке вывожу.
А их скопилось много —
В узорах вся изба:
Судьбинушка-дорога
Да обочь городьба,
Да высохший осокорь,
Да журавец кривой,
А Божий Лик высоко
Над горнею землей.
 
 
Сижу я на колодке,
В залатанных портках
И радуюсь погодке,
Ромашкам на буграх.
И думка: «Мы нуждались…
Так внукам повезло!
Вон пчелка прожужжала
Медово-веселó!
Скургузился подсолнух —
Нагруз лучами он,
Исходит полдень соком,
Худоба прет в загон,
Чтоб доверху бидоны
Наполнить молоком.
Чтоб праздничные звоны
Морозистым деньком.
Цигарку я спроворил —
Внутрях щекотки зуд!
Владычица подворья,
Жена – ох, норов крут!
Мои ей не по нраву
Пометочки-крючки:
То шлепнет щеткой справа,
То – слева… Как сверчки,
Бренчат побелки брызги,
Мол, избу подновим!
Вечор. Поспела брынза
И жарится налим.
Посулы коммунизма,
Вестимо, не сбылись.
Взяла свильнула жизня,
Сроднились даль и близь.
Теперь скулить зазорно,
А самый раз радеть
И посмирневшим взором
На белый свет глядеть,
И в бабку, что белилом
Запачкала года,
Пальнуть словцом: дебилка!
Она в ответ: бяда!
 

«Мечта исполнилась: калина…»

 
Мечта исполнилась: калина
Перед моим окном цветет,
Не оборвалась пуповина
С землей, где опочил мой род.
Мне в каждой ветке угловатой
И в каждой ягодке, листке
Край видится мой небогатый,
Что в прихоперском хуторке.
Там вербы древние, Паника,
Иные милые места,
И петухов на зорьке крики,
Росинка катится с листа.
Там матери во ржи могила
И жаворонок в небесах.
Там и любовь моя и сила,
И слезы светлые в глазах.
Я на чужбине. Куст родимый
В разлучны годы рядом рос,
Своею ягодой сладимой
Меня он потчевал в мороз.
И в сердце таяла остуда,
И убывала грусть-тоска,
И прояснялся мой рассудок,
С рассудком яснилась строка.
Друг другу были мы поддержкой,
От зла ее оберегал,
И часто я калину нежно
Кровинушкою называл.
Живая родины частица —
Прислала матушка росток:
«Пусть под окном твоим лучится,
Да чтоб ты не был одинок».
Я подожду. И веткой волглой
(О, чувство мне не передать!)
По голове моей безмолвно
Она погладит, словно мать.
 

«Самый озорной, цветистый и желанный…»

Памяти брата Анатолия

 
Самый озорной, цветистый и желанный,
Бабник, бражник и – тяжел кулак,
Брат наш Анатолий. Как-то странно,
Что не слышно: «Я донской казак!»
Что не слышно: «Братья, дайте руки,
Вот они – течет одна в них кровь!
Родом мы с Паники, с Бузулука,
Наша им извечная любовь!
Как чабрец на Песках задымится,
Опахнет медвяно хутор, гать,
Я встречаю вас. И ваши лица
В те часы отрадно созерцать!
Погорюем у могилы матери
И сестру проведаем в Дурных.
Васе я скажу: «Философ важный!»
Витин похвалю пейзажный стих!»
Толя, брат, зачем ушел так рано,
Кто открытку близнецам пришлет?
Твоя смерть для нас – большая рана.
Кто ушел – обратно не придет.
 

Мои ровесницы

1

 
Мои невесты замужем —
Девчата с 41-го.
Из них иные мамы уж
И женщины примерные.
Они в работе мудрые,
Хозяйки безупречные.
Бывает очень трудно им,
И зябко стынут плечики.
Но бьет под сердцем маленький
Живой комочек, тепленький…
И враз на место встанет все
И потечет истоками…
 
 
И солнце зависть светлую
К ним сохраняет завязью.
Они слегка обветрены,
Не ведают усталости.
Их руки зацелованы,
Простираны до жилочки.
Они, как прежде, скромные
И по весне улыбчивы!
Их красота оформилась,
Созрела в ясной честности.
Нет, не сулю я горы им —
Я помню вас, ровесницы!
 

Спустя сорок лет…

2

 
Мои ровесницы-старушки,
Вы в 41-м родились.
Истлели грубые игрушки,
Сошла на нет и ваша «жись».
Вы постарели очень рано
И вас теперь не угадать.
Лишь в сердце тягостная рана —
Ее не спрятать, не унять,
С ней нет возможности расстаться,
Вы с нею свыклись навсегда.
Родимых вас недосчитаться —
Печальна эта череда.
Я вспоминаю просветленно
Вас юных, с косами девчат,
И хоровод в лугах зеленых,
Как ваши каблучки стучат!
Вот стайкой дружной на прополке.
Вот на току. Иль у коров.
В колхозе вы трудились с толком,
Хоть – ни медалей, орденов.
Войной помеченные, позже
Не оставляла вас она.
Других вы женщин были строже,
Какая ведали цена
И доброте и хлебу так же,
И верности до донца лет.
Несли житейскую поклажу,
Я с вами рядышком, поэт,
И ваш поклонник неизменный,
И неизменный ваш жених.
Морщинки, седина и вены,
Судьбою битые под дых.
У Шкараборовой Маруси
Под повительным холодком:
«Ой, вы лебедушки да гуси!»
Мы хором нашенским поем.
Ох, дрожит в стаканах водка,
На ресницах же – слеза,
Михаил, Иван, Володька,
В балках высохла роса.
Где ж вы, где ж вы запропали,
Не выходите косить?
Рано холмиками стали…
Что же, вас теперь винить?
Оно верно, после драки
Кулаком не след махать.
Забубенные гуляки,
Упокоившаяся рать.
«Ой, вы, лебеди да гуси,
Вы куда?
– За окоем!»
Над Донщиной
                  и над Русью
Песня – жалость. В горле ком.
Я не стану расставаться,
Я останусь в хуторке.
Буду братом называться,
Удить окуней в реке.
И сушить траву, калину,
И рубить к зиме дрова.
Успокою Зину, Нину,
Подберу цветы-слова.
А как только свечереет,
На колодке (я ж казак!)
На гармонике ничейной
Я сыграю краковяк!
Чтобы вспомнилось былое,
Молодое, как весна,
И запамятовалось злое,
Лиходейная вина.
Да чтоб в душах полегчало,
Смех звенел (он знак красы!)
Мелодичный и венчальный
Вплоть до утренней росы!
 

Донник

 
Что ж ты, донник разлюбезный,
Почернел в такую рань?
Золотистый цвет в небесный
Ковш сронил, как будто дань.
Аль ты вспомнил тихомолком
Косоглазую орду,
Что на Русь напала волком
И посеяла беду?
Донник, донник… Дона радость,
Как чабрец и как ковыль!
Ты не умирай, не надо,
Ты земли исконной быль.
Я полью тебя слезами
И отборною росой,
Чтоб ты пламенел логами,
Равный солнышку красой.
Чтобы конь мой в желтом море
Плыл, не ведая преград.
Чтоб душа не стала с горя
Заполошной от утрат.
 

«Люблю их грустные глаза…»

 
Люблю их грустные глаза
И лица в будничных морщинках,
А в них забытая слеза
И слово нежное «кровинка»…
 
 
Мои сельчане – земляки,
Вы на живой земле живете,
Как облака, как родники,
О коих плачете, поете!
 
 
И я за вас за всех молюсь,
Чтоб не сгубили вас пожары,
Чтоб освещали Дон и Русь
Всегда приветные Стожары.
 
 
И чтоб, исколесив весь мир,
В родимую свою глубинку
Левадой, где растет купырь,
Вернулись поутру «кровинки».
 

«Мы все мечтаем умереть…»

 
Мы все мечтаем умереть,
Мечтать, конечно, лучше,
Чем вдруг и вправду околеть,
А то – свалить на случай.
 
 
Чего ж обманывать себя
И тешиться геройством?
Жизнь ненавидя и любя,
В душе таится свойство
 
 
Не думать, что в любой момент,
В какую-то годину
Застынет кровь в развилках вен,
И примешь ты рутину
 
 
Ее, которая верна
Лишь Богу и Вселенной,
Пред нею рушится стена,
Не ведает измены.
 
 
Она не ходит по кривой
Иль около да мимо.
А кто она? Зови судьбой…
Но ей другое имя.
 

«– В избе жена-злодейка…»

 
– В избе жена-злодейка,
На воле – подлый люд!
А ну-ка, черт, налей-ка!
– Ты нынче дюже крут.
 
 
Столешница вскричала —
Кулак окровенел!
– Нет у конца начала…
– Чего же ты хотел?
 
 
Азы познал – и ладно!
Наймися в пастухи,
Коровы вон в нарядах,
В лугах цветы – духи…
 
 
– Помалкивай, носатый,
И жуй свой жесткий хвост!
А я же двадцать пятый,
Тридцатый выпью тост,
 
 
Чтобы под мышкой чирей,
Чтоб чичер, жуткий чад,
Чтоб в этом мрачном мире
По праву правил гад!
 
 
Коли жена – злодейка,
На воле подлый люд!
Налей-ка! Пожалей-ка!
В аду ведь не дадут!
 

«Не надо выть по-волчьи…»

 
Не надо выть по-волчьи,
Коль хочешь страшным стать.
Сидит напротив сволочь —
Несложно распознать.
О, как он льстит безмерно!
Лицом румян, красив,
А пустит дым… и смеркнет,
Глаза ножом скосив.
Избавиться захочешь —
Натерпишься навзрыд!
Углы упрямо сточишь —
По кругу заюлит.
Ты круг располовинишь —
Предстанет ясным днем
И скажет тихо: «Видишь,
Нам хорошо вдвоем…»
 

«Сквозь заросли цветов…»

 
Сквозь заросли цветов
Клубится дым похмельный.
Сто пляшущих голов…
О, грянул час расстрельный!
Вернуться? Никогда!
Зачем им куцый веник?
Худые невода?
С холодной кровью вены?
Толкутся и орут,
Швыряются деньгами.
А матери их ждут —
Окаменели в раме!
 

«Хорошо быть алкашом…»

 
Хорошо быть алкашом,
На виду у всех качаться,
Без причины улыбаться,
Будто в доску всем знаком.
Не стесняться, что чумаз,
Что на пиджаке прореха.
Не дошел… Иль не доехал…
Через год… Иль через час…
Он не должен никому
Ни деньгами, ни участьем.
И, наверно, в этом счастье:
Все прощается ему!
 

«В стенах заточил себя…»

 
В стенах заточил себя
И в углу все плачет, плачет:
«Упорхнула вдруг удача,
И погасла жизнь моя!»
 
 
Над темницею его
Между тем она кружилась,
Она звездочкой светилась
Ему в узкое окно.
 
 
А потом же в небесах
Запропала безнадежно.
Только кустик придорожный
В росах, будто бы в слезах.
 

«Днем и ночью…. во все долгие века…»

 
Днем и ночью…. во все долгие века
Бабы борются за трезвость мужика.
 
 
Бабы борются и жилы свои рвут.
Видят, даром не пропал их «ратный» труд.
 
 
На бутылку мужики уж не глядят,
А мороженое сладкое едят.
 
 
Перестали и курить и матом крыть,
Спозаранку на работу выходить.
 
 
Они стали, как в младенчестве, как встарь,
Чуть картавя, на печи читать букварь.
 

Пока спят колокола

 
Застоялась в жилах кровь,
В буднях серых почернела,
Я иду среди дворов,
Озираясь очумело.
Чу, над хатой дым вразброс…
Повидаюсь я с Иваном!
Рукавом утер он нос:
«Нынче ты, гляжу, не пьяный».
Сквозь оконное стекло
Звон церковный просочился.
«Сядь-ка. У меня тепло». —
«Я бы, Ваня, полечился…»
Самогонки дед налил
Неуверенной рукою.
«Скоко я ее попил —
Утонул в ней с головою!
Ить нутром хотел понять
Эту пакость и отраду.
А теперь чего пенять,
Что, мол, жизня не услада:
Ни жены и ни детей —
Как от зверя, они смылись!» —
«Ваня, мне еще налей.
Ваня, помолчи на милость.
Дюже плакаться не след.
Горько? Значит, сладко!» —
«Мудро ты изрек, поэт…
Сбегай за добавкой,
Чтоб исправней шли дела,
Поллитровку нá кон!
Пока спят колокола,
Будем пить и плакать!
Мешанину слов толочь,
Слева – ты, я – справа!»
А в окно глядела ночь
Месяцем кровавым.