Текст книги "Вторая ночь"

Автор книги: Виктор Некрасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

5

На южном берегу Донца, начиная от Изюма и дальше на восток, завязались бои. Несколько позднее в сводках Информбюро о них писалось: «Бои местного значения, имеющие тенденцию перерасти в бои крупного масштаба». Дивизия, в которую входил батальон, обогнув слева Богородичное, прошла с боем еще несколько километров, очутилась перед селом Голая Долина и там стала. Немцы окопались, подтянули технику и пытались даже перейти в контрнаступление, которое, правда, окончилось безуспешно, но на довольно долгое время задержало наше продвижение вперед.

В ходе боев одному из полков дивизии удалось захватить немецкую дальнобойную батарею – шесть громадных стопятидесятичетырехмиллиметровых гаубиц. Полк получил благодарность, но командир его, предчувствуя, что немцы попытаются отбить пушки обратно, затребовал роту саперного батальона – пускай заминируют батарею хотя бы против танков.

Первая рота как раз кончала маскировку землянок для опергруппы штаба, когда прибежал запыхавшийся Шелест – тот самый ординарец Орлика, который чистил котелок, – и сообщил, что «капитан велели к новой землянке не приступать, а сейчас же в расположение возвращаться».

По дороге Ленька подлатался к Шелесту:

– Наступать, что ли, будем?

– Не отступать же, – уклончиво ответил Шелест. Парень он был неплохой, но как человек, ближе других стоящий к начальству и раньше всех узнающий все, немного задирал нос.

– Говорят, двадцать седьмой батарею какую-то захватил?

– Говорят.

– Ну а капитан, что говорит?

– Живот, говорит, болит.

– Ну тебя! Как человека ведь спрашиваю.

Шелесту самому до смерти хотелось рассказать последние новости, но надо ж набить себе цену, поэтому минут пять он еще пыжился, пока не сообщил наконец, что Богородичное наши взяли, но много народу потеряли и что у фрица «ванюш» до черта и какие-то «тигры» и «фердинанды» появились, танки, что ли, новые. Говорят, ни один снаряд пробить их не может.

– А на минах рвутся?

– На минах? – Шелест этого не знал, но, не желая терять достоинства, отвечал, что на минах рвутся, только не так быстро. Что значит «не так быстро», он еще не придумал, но сама по себе эта деталь казалась ему вполне правдоподобной.

– Между прочим, капитан лейтенанту Ляшко говорил, чтоб внимание на тебя обратил.

– Как это – внимание? – Ленька насторожился.

– Ну, чтоб подзанялся с тобой. Парень, говорит, туповатый, так ты сам с ним позанимайся, а то скоро на задания пошлем, того и гляди подорвется на мине.

На самом деле разговор проходил в несколько других тонах, но почему в конце концов не подразнить парня?

– Так и оказал – туповатый?

– Так и сказал.

– Врешь!

– Нечего мне делать, как врать. Такой, говорит, медведь неотесанный, сегодня чуть-чуть мне голову, говорит, учебной гранатой не оттяпал.

– Так прямо лейтенанту и сказал?

– Так прямо и сказал. А лейтенант подумал-подумал и говорит… – Шелест на минуту остановился, чтобы придумать, что же ответил лейтенант.

– Ну?

– И говорит ему, значит: «А может, мы зря его к себе в батальон взяли?»

– А капитан?

– Да не перебивай ты, черт! «Может, – говорит, – отдадим его в стрелковый полк какой-нибудь, меньше хлопот будет?»

– Ну а капитан?

– А капитан похмыкал там чего-то и говорит: «Может, и отдадим. Попробуем, – говорит, – на первом задании, проверим, стоящий ли парень или так, дерьмо».

– Это ты уж трепешься – «дерьмо» не говорил.

– Может, и похуже сказал.

– А ну тебя к лешему! – Ленька обиделся и отошел. – Придумал все… – Но на душе стало горько и противно.

…Вот вернется он с первого своего задания, подорвет этот самый «тигр» или как его там, и никому ничего не скажет. Вернется и спать ляжет. А на следующий день по батальону только и разговору – кто ж это «тигра» подорвал? А он молчит, ни звука. Тугиев? Нет. Сержант Кошубаров? Нет. Может, сам лейтенант Ляшко? Тоже нет. Кто же тогда? А все дело в том, что из батальонных никто и не видел, как он подорвал, видали стрелки только. Вот они и скажут своему командиру, а тот своему, и так далее, до самого верха, – боец, мол, Богорад из восемьдесят восьмого «тигра» подорвал. И вот генерал вызывает его… Нет, из-за этого генерал не станет к себе вызывать, просто благодарность в батальон пришлет: за то-то и за то-то объявляю, мол, благодарность бойцу Богораду Леониду Семеновичу. И капитан тут как покраснеет, хлыстиком начнет по сапогу бить и опросит: «Что же это ты молчал, Богорад?» И тут ему Ленька ответит: «А чего мне было говорить, когда меня из батальона отчислить хотят и дерьмом считают». А капитан ему…

В этом месте Ленька споткнулся обо что-то и со всего маху налетел на впередиидущего.

– Ты що, сказывся, чи що? Очи повылазили?

Ленька ничего не ответил, отошел в сторону, но нить рассказа была уже порвана, и что ответил ему капитан, так и осталось неизвестным.

В расположении успели только быстро, на ходу поужинать и сразу двинулись в путь. До батареи было километра четыре или пять, и Ляшко надеялся до рассвета успеть заминировать хотя бы основные направления. Но на фронте не всегда получается так, как хочешь. Ляшко решил сэкономить во времени, и пошли не дорогой, а лесом – один из самых ненадежных способов, когда торопишься, – в результате к батарее пришли, когда стало совсем уже светло. Мины, отправленные на четырех повозках, давно уже ждали их на месте. Начальник штаба полка, рыжий, потный, вконец задерганный майор Сутырин, неистовствовал.

– Вы бы еще через неделю пришли, мать вашу за ногу! Разбаловались там на своих КП и НП для начальства, а как на передовую – так калачом не заманишь.

Ляшко почесывал двумя пальцами небритый подбородок – этого человека трудно было вывести из себя, – спокойно слушал майора и, когда тот сделал паузу, чтобы набрать воздуху в легкие, спросил:

– Кто мне покажет танкоопасные направления?

Майор опять взвился:

– Ему еще направления показывай! Вот, вот, вот – везде направления! – Он тыкал пальцем во все стороны. – Они с минуты на минуту танки могут бросить! Что мы будем тогда делать? Я вас спрашиваю – что мы будем делать? Ну, чего же вы молчите?

Ляшко прекрасно понимал состояние майора. Сам он воевал с первого дня войны, побывал во всех возможных переделках, видал на своем веку не одного начальника, сейчас даже сочувствовал несчастному начальнику штаба – он его знал еще по Сталинграду – и спокойно, не вступая в ненужные споры, ждал, когда тот наконец изольет свою душу. Но майор за пять минут до этого получил выговор от начальника штаба дивизии за поздно присланное донесение и еще долго поносил бы и Ляшко, и его роту, и его батальон, и вообще всех саперов, если бы, на счастье Ляшко, не подошел к ним инженер полка Богаткин. Немолодой уже, с седеющими висками и перевязанной левой рукой, незаметно подошел и стал рядом, подмигнув Ляшко, – они тоже были старые знакомые. Майор сразу перекинулся на него.

– Вот, инженер, явились твои хваленые саперы!

Что хочешь, то и делай с ними. Надоело мне все это. В лесу, видишь ли, прохлаждались, пока мы за пушки эти чертовы здесь воюем.

Инженер устало улыбнулся:

– К телефону тебя зовут. Сорок первый.

– Дежурного там, что ли, нет? Все Сутырин, за всех Сутырин.

– Ну ладно, ладно, иди уж.

Майор выругался и побежал в землянку.

Инженер опять улыбнулся:

– Замотали старика, ей-богу. А так – душа-парень. Ты сколько людей привел?

– Да всю роту. Приказали роту.

– Многовато, конечно, но ничего, скорей справимся. Где люди?

– Вон яблоки уже трясут.

– Запрети. Комендантский уже двух солдат из-за яблок потерял. Жара, воды не хватает, вот и трясут с утра до вечера.

– А это не из-за яблок? – кивнул на перевязанную руку Ляшко.

– Чепуха. Пулей задело. Снайперы у них неопытные, не сталинградские.

Где-то совсем недалеко раздался щелк миномета, и почти сразу же несколько мин разорвалось в саду. С деревьев посыпались яблоки. Бойцы бросились подбирать. Ленька инстинктивно прижался к земле, но, увидев, как солдаты, ни на что не обращая внимания, ползают по саду и собирают яблоки, тоже, чтобы не отстать от них и не показаться трусом, набил себе карманы мелкими, совершенно еще зелеными «кислицами», как их тут называли.

– Отставить яблоки! – крикнул издали Ляшко и направился к бойцам.

Вместе с ним шел инженер и еще какой-то сержант.

– Петренко, бери свой взвод и пойдешь вот с сержантом, – сказал Ляшко и, увидев Леньку, добавил – Ну, Богорад, с праздником тебя святого крещения.

– Не подкачаем, товарищ лейтенант! – Ленька почувствовал, как у него начинает пересыхать во рту.

Ляшко вынул из бокового кармана громадные, как у паровозного машиниста, часы.

– К пяти ноль-ноль чтоб было все готово, Петренко. Ясно?

6

Надолго запомнилось Леньке это утро – раннее июльское утро с только-только выглянувшим из-за яблоневого сада краешком солнца, с дрожащими на травинках росинками, с пробежавшей у самых его ног полевой мышью, обернувшейся, посмотревшей на него и юркнувшей в только ей одной известную и больше никому на всем земном шаре норку. Запомнил толстую яблоню, на которой уже кто-то вырезал ножом «Б.Р.С. июль 43», и как сержант скручивал последнюю, обязательную перед каждым заданием цигарку, и как у него слегка тряслись пальцы и он рассыпал махорку и стал подбирать ее с земли. Потом просвистела над головой пуля, и Ленька наклонился, а сидевший рядом с ним боец Антонов засмеялся и сказал: «Рано кланяешься, Ленька». Свистнула не пуля, а птица – есть такая сволочная птичка, которая свистит, как пуля. Потом Петренко сказал: «Подъем», – и все, кряхтя, поднялись и пошли, и Касаткин забыл, конечно, свою лопату и с полдороги должен был за ней возвращаться. Шли сначала по саду, потом спустились в маленький овражек, или «ложок», как называли его бойцы-сибиряки, и довольно долго двигались по дну ложка. Впереди – Петренко, командир взвода, рослый, плечистый, с широким рябым лицом, за ним – Антонов обычной своей косолапой, медвежьей походкой, придерживая рукой приклад винтовки, чтобы не стучал о лопату. За Антоновым – Ленька; шел и смотрел на его красный свежеподстриженный затылок и удивлялся, когда он, холера, успел подстричься, вчера ведь еще лохматый ходил. Потом вышли из ложка и оказались в кустарнике. Прошли немного по кустарнику, дошли до его опушки, и Петренко сказал: «Ложись!» Все легли: направо от Леньки – Антонов, налево – долговязый Сучков, который сразу же вынул из кармана хлеб и стал жевать.

«Хорошо, что Антонов рядом, – подумал Ленька, – он-то уж собаку на минах съел, парень стреляный-перестрелянный». А Антонов глянул уголком глаза на Леньку – тот чистил щепочкой винты на автомате – и в свою очередь подумал: «Пока ничего, не очень дрейфит». Потом Ленька засунул щепочку в пилотку и, подперев голову руками, от нечего делать стал рассматривать впередилежащую лужайку.

– На бинокль, – толкнул его в бок Антонов, – на фрицев посмотри.

Ленька взял, вдавил в окуляры глаза и стал водить слева направо. Лесок, сосенки, лужайка, опять лесок, опять сосенки.

– Ну, нашел?

– Не…

– А ты прямо против себя смотри.

Ленька посмотрел прямо и увидел – прямо перед самым носом! – двух бегущих солдат. Один отстал, сел на корточки, потом встал и побежал следом за первым. Даже винтовки видно, и что без гимнастерок оба, и что рукава рубах засучены. Ленька стал еще водить и нашел еще одного. Он сидел на дереве, вроде как на площадке, и тоже смотрел в бинокль.

– О, смотри, смотри, наблюдатель!

– Чего орешь? Обрадовался… – Антонов отобрал бинокль.

Ленька посмотрел без бинокля и ничего не мог разобрать. Вот чертова штука! Сидит фриц на дереве и тоже, вероятно, видит Леньку. Вот скажет сейчас кому-нибудь, и по ним огонь откроют. Но тут же успокоился: солнце светило из-за спины, и фрицы не могли их рассмотреть…

Подполз Петренко. Показал ему, Антонову и Сучкову, докуда вести первый ряд. Подтащили мины, стали копать ямки. Немцы не стреляли, грунт хороший, дело шло быстро. Ленька копал ямки – раз, два, три, и ямка готова, – Антонов клал мину. Сучков прикрывал ее дерном и присыпал ветками. «Давай, давай, Сучков, не отставай – пять штук только осталось».

И вдруг как началось… Как стало рваться со всех сторон! И снаряды, и мины, и черт его знает что еще. Ленька, еле успел отскочить в окопчик – хорошо еще, выкопал их здесь кто-то, – уткнулся мордой в землю и так сидел, скрючившись, закрыв глаза, стиснув зубы, и считал только: раз, два, три, четыре, пять, шесть… Потом и считать перестал.

Очнулся Ленька оттого, что его кто-то сапогом тыкал в спину. Посмотрел вверх, а что – никак не поймешь. Вылез из окопчика. В двух шагах от него Сучков лежит, ноги раскинул, голову руками обхватил.

И чего он так по-глупому разлегся? Немного дальше лежит Антонов, и спина у него дрожит. Повернулся на секунду, лицо красное, губы сжаты, рукой только махнул – ложись, мол, – и опять отвернулся. Ленька подбежал к Антонову, лег рядом с ним и только сейчас увидел, что тот стреляет. Впереди по полю прямо на них бежали немцы – человек десять или двадцать, а может, и больше. Ленька прижал автомат к щеке и пустил очередь, потом вторую, третью. Немцы бежали и кричали и, кажется, стреляли, потом стали падать, потом начали рваться мины, и они побежали назад.

– А-а-а-а! – закричал неожиданно для самого себя Ленька и вскочил.

Антонов больно ударил его прикладом ППШ по ноге:

– Ложись, дура!

Ленька плюхнулся на живот, а Антонов опять ударил его, на этот раз по голове, чуть выше уха.

– Чего дерешься? – огрызнулся Ленька.

– Молчи, пока живой. Патроны есть еще?

Ленька пощупал рукой висевший на поясе в мешочке запасной диск, снял его и положил рядом. Искоса посмотрел на Антонова, потом на Сучкова. Тот все так же лежал, раскинув ноги и обхватив голову руками. «Отвоевался», – мелькнуло в мозгу у Леньки, и он отвернулся. Откуда-то справа доносилась еще стрельба, потом и там утихло.

– Сорвалось пока. – Антонов отложил автомат и посмотрел на Леньку. – Ну как?

– Да ничего, – Ленька попытался улыбнуться.

Антонов состроил вдруг гримасу.

– Э, брат, да тебя уже того… Что это у тебя под ухом?

Ленька пощупал – липкое. Посмотрел на руку – красное. Кровь…

Но тут Петренко крикнул: «Кончай ряды, пока тихо», и они с Антоновым стали укладывать оставшиеся мины.

К шести утра рота успела поставить пять минных полей – на одно больше, чем хотел того начштаба Сутырин, из них два – взвод Петренко. Антонов с Ленькой были на первом месте – вдвоем они поставили шестьдесят четыре мины. Ленька чувствовал себя героем. Голова его была перевязана, я на вопросы бойцов он с пренебрежительным видом отвечал: «Да так, ерунда, царапина». Лейтенант Ляшко сказал ему: «Был бы у меня фотоаппарат, сфотографировал бы тебя – вид у тебя больно геройский». А инженер с седыми висками, узнав, что Ленька новичок и уже столько мин поставил, сказал: «Давай догоняй старичков, чтоб не зазнавались». И Ленька сиял и краснел и из скромности говорил, что это все Антонов – без него он все равно что нуль без палочки, – и жалел, ох как жалел, что не было тут капитана Орлика…

И только смерть Сучкова, молчаливого долговязого Сучкова, не давала ему насладиться триумфом. Они не были друзьями – он и Сучков, – более того, Сучков был единственным, с кем Ленька повздорил в батальоне, и Леньку всегда злило, что Сучков без конца жевал хлеб и на земляных работах каждые пять минут устраивал перекур, но это был первый – первый убитый немцами человек, которого он знал. Недавно только разговаривали, и Сучков у него еще газетки для курева попросил, и он ему дал, а тот сказал «хорошая, не рвется», а вот сейчас лежит он, руки вытянул, глаза закрыл, и бойцы ему могилу копают. И когда на него, завернутого в плащ-палатку, упали первые комья земли, Ленька почувствовал, как к горлу его что-то подкатило, и он часто-часто заморгал глазами.

7

Задание было выполнено, минные поля поставлены, можно было идти домой. Но майор Сутырин, панически боявшийся танков, – а они все не шли и не шли, а он их все ждал и ждал, – упросил Ляшко оставить один взвод до вечера.

– Ты понимаешь, – говорил он уже совсем другим тоном, чем утром, просительным, заискивающим, – дорога у меня тут одна паршивая еще есть. Если пустят танки, то обязательно по ней, вот увидишь. А сейчас светло, никак к ней не подступиться. Оставь ребят до вечера, они вмиг все сделают. А я им за это, – он щелкнул себя пальцем по шее, – на сон грядущий выдам по маленькой.

Ляшко, как и утром, почесывал подбородок и, тяжело вздыхая, дразнил майора.

– Права не имею, товарищ майор. Все прекрасно понимаю, но не имею права. Приказано всем без исключения после выполнения задания в расположение вернуться.

Майор обнимал Ляшко за спину – он был на голову ниже его и до плеч не мог дотянуться – и не отставал.

– Ну, не мсти мне, не мсти мне, Ляшко. Я утром погорячился, сам понимаю, но надо же быть человеком. Я б и своих послал, да их, сам знаешь, как кот наплакал, и в разгоне все, по батальонам. А у тебя ж орлы, одно слово – орлы, повернуться не успеем, как все сделают. А я их обедом и ужином накормлю, по две порции дам! – И он просительно заглядывал в глаза Ляшко. – Ну как? Договорились? А? Ну не мучь меня.

Кончилось тем, что майор уговорил все-таки Ляшко, дав клятвенное обещание, что к двадцати четырем часам первый взвод будет на месте.

Второй и третий взводы уже ушли. Первый расположился в немецких артиллерийских землянках и завалился спать. Один только Ленька, возбужденный происшествиями сегодняшнего дня, не мог заснуть. Приставал сначала к Антонову с различными вопросами, потом к Петренко, они что-то бурчали ему в ответ невразумительное, наконец просто обложили матом, и Ленька стал слоняться по батарее, щупая и ковыряя пушки, пока его и оттуда не погнали. Забрался в сад, наелся кислых яблок до оскомины и бурчания в животе и прибился наконец к полковым разведчикам – удалым хлопцам в пестрых шароварах, расстегнутых гимнастерках и с кинжалами за поясом. Ночью они ходили в разведку, задержали на дороге заблудившийся немецкий грузовик, привели «языка» – шофера и притащили два чемодана трофеев. Сейчас, устроившись в одной из землянок, дулись в очко на трофейные часы и прочее барахло. Ленька поставил единственную свою ценность, перочинный ножик с двенадцатью предметами, и через час выиграл двое часов – одни с черным, другие с желтеньким циферблатом, – самописку в зеленых разводах и бритвенный прибор в беленькой пластмассовой коробочке. Потом разведчики угостили его коньяком, и кончилось все тем, что он у них заснул, не заметив даже как.

Проснулся, когда стало уже темнеть, Разведчики ушли на какое-то свое задание, и в землянке был только старшина, перебиравший взводное имущество. Ленька с перепугу, что все проспал, побежал к своим, а там набросился на него Петренко:

– Где тебя носило? Всю батарею обыскали, весь сад, с ног сбились… И уже наклюкался где-то. А ну, дохни.

Ленька дохнул.

– Так и есть. Без году неделя в батарее, а уже номера выкидывает. Это что тебе – запасной полк, что ли, или боевая единица? Капитан пришел, где Богорад, спрашивает, а что я ему отвечу?

Ленька стоял, вытянув руки по швам, и молчал. И нужно ж ему было к этим лихим разведчикам попадать – занесла нечистая сила! – как раз когда капитан пришел. Не везет, ну просто не везет!

– А, нашелся, бродяга, – раздалось вдруг у него за спиной. Ленька вздрогнул, узнав голос капитана. – Где пропадал?

– Разведчики здесь рядом. К ним вот заскочил, – самым, каким только умел, невинным тоном ответил Ленька.

– Водку хлестал с ними, а?

Ленька почувствовал, что краснеет.

– Ну чего стесняешься? Угощали водкой?

– Коньяком… – еле слышно ответил Ленька.

Землянка чуть не развалилась от хохота.

– Это что ж, чтоб голова не болела? – Капитан указал на Ленькин бинт и присел на снарядный ящик. – Напиться есть у кого? Только не коньяку.

Несколько рук протянулось к капитану.

– Яблочки вот хорошие, кисленькие.

Петренко хлопнул по одной из рук так, что яблоки разлетелись в разные стороны.

– Отставить! И выкинуть их все к чертовой матери! И так все желудки порасстраивали. Палкой из кустов не выгонишь. Майборода, принеси-ка воды, там, около пушки, бачок стоит.

Капитан встал.

– Ладно. Шутки в сторону. Сколько у тебя людей, Петренко?

– Со мной десять.

– Оставишь себе шестерых, хватит по уши, а мне дашь Антонова, Тугиева и… – капитан обвел глазами землянку, поочередно останавливаясь на каждом, – ну и… – остановился на Леньке. – Здорово тебе в голову заехало?

– Да какое там здорово… Просто…

– Ясно. Зрение хорошее?

– Ничего.

– И ночью хорошо видишь?

– Вижу…

– Значит, этих троих – Антонова, Тугиева, Богорада – я беру с собой. А остальных веди на задание. Ох, уж этот мне Сутырин – всю жизнь мечтал с ним воевать. Только чтоб к двенадцати все уже на месте были.

– А мы и за час управимся. – Петренко встал. – Дома еще ужинать будем.

– Ну все. Собирай людей. А вы трое – за мной!

Капитан вылез из землянки, осмотрелся и направился к яблоням. Солнце уже село, и в воздухе пахло сыростью. Группа солдат, устроившись под пушкой, вполголоса пела какую-то украинскую песню. На пушке сохли кальсоны и рубашки. Откуда-то очень издалека доносилась гармошка.

– «Тиха украинская ночь, прозрачно небо, звезды блещут…» Садись, ребята. Закуривай. – Капитан сел под яблоню, ту самую, где было выцарапано «Б.Р.С.», и вытащил пачку «Казбека». Антонов даже языком щелкнул:

– Откуда это у вас, товарищ капитан?

– А ты не спрашивай, закуривай. Подарили люди добрые.

Антонов подмигнул Леньке: знаем, мол, что это за люди.

– А штуку эту придется тебе чем-нибудь замотать. – Капитан указал на Ленькин бинт.

– Можно и вообще скинуть.

– Не скинуть, а замотать, я сказал. В темноте, как фонарь, светит. К немцам сейчас пойдем. Прямо в логово ихнее. Ты вот вблизи их никогда не видал. Надо ж посмотреть, правда?

– Надо, – без особой уверенности ответил Ленька.

Капитан улыбнулся.

– Ну, не к самим немцам, но, в общем, поближе к ним. Завтра предполагается операция маленькая, ну и нам с вами надо на двух участках проверить, нету ли полей минных. И провернуться должны как можно быстрее, чтоб вторая рота успела сделать проходы. Бурлин придет сюда к двенадцати – значит, в нашем распоряжении три, максимум четыре часа. Ясно?

– Ясно, – ответил Антонов. – А далеко идти?

– Сейчас узнаешь. Возьмешь Тугиева, я – Богорада. Твой участок – дорога на Голую Долину, мой – левее, где разрыв между рощами. От передовой до немцев – метров триста: значит, до мин – метров двести-двести пятьдесят. За три часа должны успеть. Каждому взять по две гранаты РГД и проверить автоматы. Финки тоже с собой взять. На все это даю пятнадцать минут. Сбор здесь, у яблони. Шагом марш!

Все трое пошли в землянку.

– Ты за ним следи, за капитаном, – шепотом сказал Антонов. – Он знаешь какой? Обязательно во что-нибудь впутается.

– Как это впутается? – не понял Ленька.

– А уж придумает как. «Языка» захочет притащить или что-нибудь в этом роде. Так ты не давай. Время, говори, истекает, рота ждет.

– Да он же и сам знает, что ждет.

– Знать-то знает, но и я его знаю. Ты думаешь, из штаба приказали именно ему идти? Сказали – послать офицера, вот и все, а он возьми, да и сам. Шило у него в одном месте торчит.

Когда вернулись к яблоне, капитан сидел в той же позе, только с картой на коленях, и что-то мерил на ней циркулем.

– Ну что, все готово?

– Все, товарищ капитан.

– Пошли тогда.

– Это вам. – Антонов протянул две гранаты. – Свеженькие, краской еще пахнут.

Капитан подвесил гранаты на пояс, заправил гимнастерку и протянул руку Тугиеву, затем Антонову.

– Ни пуха ни пера.

– Вам того же, – .улыбнулся Антонов. Тугиев, как всегда, молчал. – И помните, что Бурлин в двенадцать придет.

– Помню. А что?

– А ничего. Просто так. – Антонов опять улыбнулся и пожал Леньке руку. – Навалило на тебя сегодня, только держись.

Они расстались и пошли в разные стороны: Антонов с Тугиевым – мимо пушек по дороге, Ленька с капитаном – прямо через кустарник.

8

Почему Орлик выбрал Богорада, а не кого-либо из более опытных ребят, он и сам не знал. Когда шел из расположения батальона на передовую, он твердо решил – Антонова послать с Тугиевым, а Петрова с Вахрушевым. В разведке они бывали не один раз, ребята все опытные, бывалые, сталинградцы. Да и сам-то он вовсе не собирался идти – дивинженер так и сказал (Антонов был прав): «Пошлите кого-нибудь из командиров рот, или нет, даже из командиров взводов, только потолковее». А вот пришел в землянку, глянул на Богорада – стоит смущенный, мнется, и с коньяком этим самым умора, – как-то само собой в голову пришло: а почему не послать его? «Ей-богу, может, и неплохой разведчик получится – парень расторопный, сообразительный, как будто не трус, а с разведчиками сейчас как раз особенно туго стало, из солдат только Вахрушев и Тугиев остались. Надо и им смену готовить. Возьму да пошлю».

И тут же вдруг захотелось и самому пойти. «Прослежу-ка за Богорадом, как он там со всем этим делом справляется. Да и вообще осточертели все эти землянки да блиндажи для начальства, будь они трижды прокляты». Так и решил – с собой Богорада взять, а Антонова с Тугиевым послать.

Сейчас они шли через кустарник – до передовой было около километра, – и где-то, невидимые, заливались кузнечики, и над самой головой стремительно проносились ласточки.

– «Мессера»… – улыбнулся Ленька. – Может, и дождь будет, больно низко летают. – И, пройдя несколько шагов, добавил – Давно дождя не было. Земля вишь как потрескалась.

Дождей действительно давно уже не было – с той ночи, пожалуй, когда Ленька попал в батальон. Трава совсем выгорела, стала сухой и желтой. Ленька наклонился, взял горсть земли и растер ее между пальцами.

– Вон и червяк похудел. Посмотри, какой стал. – Он протянул руку капитану и пересыпал ему в ладонь сухую, как порошок, землю. – Дать ему, что ли, напиться из фляжки?

Орлик посмотрел на часы.

– Присядем-ка. Подождем, пока совсем стемнеет. – Он почувствовал, что с Леньки соскочила его обычная скованность, и захотелось поговорить с ним.

– Что ж, подождем… – Ленька с готовностью согласился и сел под кустом, поджав ноги по-турецки.

Орлик сел рядом и, стянув сапог, стал перематывать портянку.

– Тихо как, а? – шепотом, очевидно, чтобы не нарушить этой самой тишины, сказал Ленька, и тут же, как будто нарочно, совсем рядом щелкнул миномет, и мина, просвистев над их головами, разорвалась где-то позади.

Капитан глянул уголком глаза на Леньку.

– Не боишься уже?

– Кого?

– Да мин.

– Мин? – Ленька пожал плечами, потом спросил – А вы?

Капитан улыбнулся.

– Я с ними давно уже знаком. Вот здесь вот, – он хлопнул себя по ноге, чуть выше колена, – три осколка берегу… А первые недели на фронте кланялся довольно-таки усердно.

– А вы давно воюете?

– С самого начала. С июня сорок первого.

– И теперь совсем уже не боитесь?

– Чего?

– Ну вот идти сейчас на задание хотя бы…

Орлик опять улыбнулся.

– А ты хитер, я вижу, в контратаку перешел. Ну как тебе оказать? – Он стал подыскивать подходящее объяснение, но никак не мог найти. – И да и нет как-то…

– Вот и я так думаю. Шел вот и думал. Человек, ведь он не хочет умирать, правда? А раз не хочет, то это уж наверное боится. Правда?

– Ну, допустим, что так…

– А идти надо, вот как нам сейчас с вами. А может, нас убьют или покалечат, а мы все-таки идем. И вообще…

Ленька вдруг умолк, поймал муравья и стал его рассматривать.

– Что – вообще?

– Ну так, вообще… Воюешь вот, воюешь, а с кем и не знаешь…

– То есть как это – не знаешь? – Орлик даже удивился. – Два года воюем, а ты и не знаешь?

– Ну не то что не знаю… Знаю, конечно. Знаю, что есть Гитлер, фашисты, что они хотят всю Россию завоевать и весь мир… Но раньше, лет сто или двести назад, не так было, правда? Сойдутся два войска и дерутся. Он тебя, а ты его – кто кого. А теперь… – Ленька сдунул муравья с ладони и посмотрел, куда он упал. – Убило вот недавно у нас Сучкова. Когда минное поле ставили. Вы его знаете, высокий такой, с нашего взвода. Прилетела мина и убила. А он живого фрица ближе как за триста метров никогда и не видел. Да и я тоже…

– Ну, это счастье успеешь еще увидеть, – сказал Орлик и с силой всунул ногу в тонкий хромовый сапог, но тут же вытянул ее. – А ну, дай-ка мне свой ножик знаменитый, торчит там пакость какая-то, гвоздь, что ли…

Ленька вынул нож, открыл отвертку и протянул капитану:

– Этим лучше всего.

Капитан стал возиться с гвоздем, и Ленька умолк. А ему хотелось еще о многом поговорить. Ну что это за война? Все с воздуха прилетает. Вот сейчас хотя бы: кругом тишина, красота, ласточки летают, жучки разные ползают, и вдруг, откуда ни возьмись, прилетает кусок железа – и прямо в тебя. И даже неизвестно, кто выстрелил… Или минное поле… Прячешь в землю ящики с толом и старательно-старательно их маскируешь травой, веточками там разными, и все это, чтоб обмануть. А потом сами подрываемся, как в тридцать третьем полку два дня назад… И вообще, когда самая первая, самая-самая первая война произошла? Лет тысячу назад, или две, или больше?.. И еще хотелось Леньке оказать о другом. О том, что идет он вот сейчас вместе с ним, с капитаном, на свое первое задание, и, конечно же, ему страшно, но пусть капитан не беспокоится, он выполнит любое его приказание, даже больше, а если они столкнутся вдруг с немцами… Пусть, пусть столкнутся, он даже хочет этого – он не подкачает, он с любым фрицем справится, он видел, когда шел на фронт, в одном селе повешенных немцами партизан, пять человек, и среди них девушка, совсем молоденькая девушка, лет семнадцати-восемнадцати, не больше… И еще о многом хотел сказать и спросить Ленька, именно здесь, в лесу, когда рядом никого нет, только они вдвоем с капитаном, но капитан не слушал его, старательно всовывал ногу в сапог, а потом встал и веселым своим голосом сказал:

– Ну что, философ, пошли, что ли? – и протянул ему нож, знаменитый нож с двенадцатью предметами. – Хорошее оружие. Где достал?

Ленька спрятал нож в карман:

– В Свердловске еще, на толкучке. На сахар выменял.

Несколько минут шли молча – Ленька впереди, капитан сзади. Он нарочно отстал. Ленька шел, тихо раздвигая кусты, придерживая правой рукой автомат, чтобы не стучал о запасной магазин. Вид у него уже был самый что ни на есть заправский – обмотки в самом низу, не доходя до икры, гимнастерка кургузая, ладони на полторы ниже пояса, ремень матросский с якорем на бляхе (у разведчиков выменял), пилотка крохотная на самом ухе и, несмотря на жару, суконная – тоже особый шик. «Еще бы парочку медалей, – подумал Орлик, – и кто бы сказал, что парень и месяца на фронте не провел».

Ленька повернулся и спросил вдруг: