Текст книги "Дыхание костра"
Автор книги: Виктор Тельпугов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)
– Только в панику вдаваться не надо, прошу вас. Эрко завел, Эрко и выведет.
– Эрко в горах – дома,– снова невесело пошутил я над своим проводником.
– Дома,– услышал я очередное, невозмутимо-спокойное.– До-ма! А раз так, кушать надо немножко, да?
– Ты же сказал, метель дает нам передышку. Давай поскорее двигать отсюда!
– Быстро покушаем,– повторил Эрко безапелляционно,– потом сразу и тронемся. Без горючего нам скорости не хватит.
Он решительно еще раз освободился от своего рюкзака, и тут я почувствовал, до какой степени голоден. Заглатывал остатки нашего провианта, не разжевывая, торопясь, но и в спешке успел подумать: какая вчера прекрасная баранья голова была! Только чудики-горожане, вроде меня, не могут оценить по достоинству всех прелестей национальной кухни. Особенно вкусным показался тот спекшийся кусочек, который я положил за щеку, запил вином, но так и не проглотил, слукавил перед хозяйкой.
Рассказать об этом Эрко или нет? Расскажу, пожалуй. И рассказал. Даже о том, как непрожеванное мясо незаметно изо рта вынул.
– И положил, куда бы ты думал? В горшок с фикусом.
Узкие глаза Эрко стали еще уже.
– Ну ты даешь!..
Я насторожился: послышалось мне или он действительно меня на «ты» назвал? Вроде бы не послышалось. Хорошо, очень хорошо, решил я. На брудершафт мы с ним пока не пили, и неизвестно, выпьем ли, а первое «ты» уже есть. У тувинцев, как, впрочем не только у них, это признак особого расположения. И мне, конечно, захотелось услышать слово это еще раз, причем немедленно. Я задал какой-то незначительный вопрос, Эрко не успел ответить: в горах, недалеко от нас, вернее над нами, что-то загудело, заухало – не очень громко, но отчетливо и тревожно. Эрко насторожился, резко закинул рюкзак за плечо и, увлекая меня за собой, бросился в сторону.
– Живей, живей!..– кричал он, но меня поторапливать было не нужно.
Мы не разбирали, куда мчимся. Сейчас важно было одно – как можно быстрее выбраться из опасной зоны, во что бы то ни стало разминуться с лавиной, зашевелившейся в высоте, приготовившейся к броску, готовой в любую секунду сорваться, а может, уже сорвавшейся вниз, набирающей силы и скорость...
3
– Повезло нам с тобой! Первый раз за весь день повезло,– сказал Эрко, когда мы, совершив бесчисленное количество фигур высшего пилотажа, забились в расщелину, очень похожую на ту, в которой недавно отсиживались во время очередного налета вьюги.
Стало в горах вдруг необыкновенно тихо, покойно. И ветер унялся, и снежная лавина застопорилась, видно, зацепилась за что-нибудь.
Мы медленно приходили в себя, потирая ушибленные места, приводя в порядок свою амуницию, свои мысли и чувства. Первое, о чем я подумал, были слова Эрко «за весь день». Я не мог пропустить их мимо ушей. Совсем недавно он убеждал меня, что до конца дня далеко еще, теперь вдруг пошел на попятную. Впрочем, какое, к лешему, «вдруг»? Имеющий уши слышит, имеющий очи видит. От вьюги ушли, от лавины схоронились, от темноты куда денешься? Короткий зимний день был на самом излете, предупреждал нас, торопил, не давал передышки. Закрутили нас, заморочили эти горы. В довершение всего пошел снег – крупный, густой. Стало темнеть – быстро и бесповоротно. Эрко сделал еще одну попытку прийти к оптимистическому заключению:
– Я говорил тебе, потеплеет, и потеплело.
– Снег и ветер мороз с гор сметают? – напомнил я Эрко его формулу.
– Точно! Сметают. Сейчас двадцать, не больше.
– Допустим,– поддержал я его.
– Значит, не замерзнем,– он постучал рукавицей о рукавицу.– А что все-таки делать будем? Думать надо. Эрко все время думает.
Прямолинейность его обезоруживала и обескураживала одновременно.
Эрко еще разок постучал рукавицами, призывая тем самым меня последовать его примеру. Я послушался.
– Дальше что?
– Эрко предлагает шалаш строить. Валежник возьмем, да? Вот так поставим.– Он сложил рукавицы домиком.– Тепло будет. Переночевку сделаем. Совсем большой привал. Потом долго вспоминать будешь, как ночь провел в горном лесу. А утром Облепиховый лес найдем, он тут рядом совсем, я его носом чую. И домой засветло вернемся.
– Да твоя Оля сейчас небось с ума сходит,– полувозразил-полусогласился я.
– Не сходит. Она знает: Эрко никуда не денется. Вот за тебя, наверное, волнуется, и мне попадет, это точно.
Эрко снова удовлетворенно хлопнул рукавицами. Через минуту-другую он уже вовсю шуровал в залежах занесенного снегом валежника. Я стал, как мог, помогать ему. Он решительно поддержал:
– Давай, давай: на всю ночь разогреешься. А я еще огонь распалю.
План был в общем и целом приемлемый и потому начал осуществляться. Во всяком случае строительного материала натащили на три шалаша и на добрый десяток костров. Скоро нам стало не то что тепло – жарко. А Эрко все не мог остановиться.
– Как это у вас говорят – запас карман не рвет, да?
– Не тянет.
– Правильно. Давай, подналяжем еще. Снег вон редеть начал, вон там луна пробивается, скоро снова начнет холодать.
Он показал мне в ту сторону неба, где, по его расчетам, должен был прорезаться лунный диск.
Я внимательно поглядел вверх, но ничего рассмотреть не мог. А Эрко все смотрел и смотрел куда– то вдаль, на склон горы, и вдруг напрягся, замер в настороженной позе, вытянулся во весь свой гигантский рост.
– Чуешь?..– спросил.– Или нет?
– Что чуешь? – не понял я.
– Дымком потянуло...
– Каким дымком? Ты что?
– Дымком, дымком! – упрямо повторил Эрко.
Он сбросил лыжи и одним махом взлетел на ствол полуповаленного дерева, как на лестницу.
Я слышал, как хрустели сухие ветви, за которые он хватался, чтоб не упасть.
Через несколько мгновений услышал радостный крик:
– И огонь, и огонь!..
В ту же секунду я оказался рядом с Эрко, на его «смотровой площадке». Он, взяв меня за плечи, постарался как можно более точно навести на цель. Мои глаза слезились от ветра, но вот сквозь слезы, как через линзы, передо мной вдалеке в самом деле раза два сверкнула полоса света. Яркая, манящая. Сверкнула и исчезла. И, сколько я ни всматривался, больше не появлялась...
А Эрко твердил свое:
– Дым! Огонь! Вперед!..
Ломая лыжи, теряя палки, продираясь сквозь колючую проволоку встающих на пути кустов, рванулись мы в ту сторону леса, откуда поманило нас огнем и дымом.
На бегу я думал: почудилось, померещилось. Ни дымка, ни огня впереди, конечно, не было. Мираж, галлюцинация, плод воображения уставших, измотанных людей. Уставших, измотанных, но духом все же не павших, подбадривал я себя, чтобы не отстать от Эрко. Он, боясь потерять меня, торопил:
– Быстрей, живей!
Хриплые крики Эрко вселяли в меня уже не надежду – уныние. Не дай бог, думал я, простынут легкие у моего напарника. Вот тогда позагораем мы тут, так позагораем! Я окликнул его, попробовал урезонить, настоять, чтоб мы вернулись к валежнику и построили шалаш. Эрко слышал и не слышал. Голос его, поторапливавший меня, то удалялся, то возникал совсем близко. Из груди Эрко стал вырываться уже не хрип – чуть ли не лай. Я в недоумении остановился, затаил дыхание, прислушался. Что это? Опять померещилось? Еще один мираж? Еще одна галлюцинация? Нет, не померещилось, не мираж, не почудилось, не галлюцинация. Возгласы Эрко, хриплые, резкие, доносились до меня вперемежку с хриплым лаем собак... Я стал ломиться через кусты с новой силой. Через минуту-другую до меня долетели женские сердитые крики:
– Да кыш, кыш вы! Я вас!..
Исчезнувшая из моих «линз» полоса света снова возникла в них вдруг с такой отчетливостью, что сомнений больше быть не могло: мы у жилья! Горьковатый глоток ворвался, наконец, и в мою грудь и сладко растаял там.
На ярком экране желтого света замелькали передо мной две человеческие фигуры – гиганта Эрко, отбивавшегося от доброго десятка собак, и женщины, тоже рослой, с огромной палкой в руках, продолжавшей командовать:
– Пошли на место! Пошли!
4
Женщина, угомонив собак и оглядев нас внимательно с головы до ног, поняла самое главное: заблудились люди, замерзли, устали, на ногах еле держатся.
– Давайте в дом! – сказала решительно.
Нас, меня особенно, уговаривать долго не пришлось. Мы вошли, точнее сказать, вползли, потому что дом был не совсем обычный. Только осмотревшись как следует, я понял: мы в войлочной юрте, доверху занесенной снегами. В юрте с узким входом, задернутым шкурой, с небольшим круглым отверстием вверху, с огнем, полыхавшим посредине и отбрасывавшим вокруг зыбкий свет.
Усадив нас у огня, хозяйка, ни о чем не расспрашивая, стала в затененном углу греметь какой– то посудой. Я, сняв рукавицы, вытянув руки к языкам пламени, посмотрел на Эрко. По усталым, глубоко впавшим щекам его бродила едва различимая улыбка, обветренные губы слегка шевелились. Мне показалось, еще мгновение, и он скажет: «В горах – я дома». Но на сей раз не сказал, не успел просто: женщина шагнула к нам, поднесла каждому по глиняной пиале – сперва мне, потом Эрко.
Эрко выпил сразу. Я, попробовав, медлил. Непонятного вкуса жидкость остро обожгла мне язык.
– Пей! – приказал Эрко.– Горный чай из овечьего молока. Присоленный немного, ну и что? Мертвых на ноги подымает!
Я, зажмурившись, осушил свою посудину. Хозяйка тут же налила по второй. Эрко снова выпил. Я жестом показал, что больше не могу.
– Ты что? – шепнул Эрко.– На тебе же лица нет! Пей!
Я покорно пригубил пиалу.
Хозяйка между тем продолжала хлопотать вокруг нас. На смену чаю пришел густой духовитый суп в глиняных горшочках.
– Ешь! – подтолкнул меня Эрко.– Тут так водится – сперва чай, потом обед, потом опять чай.
Я больше не сопротивлялся. Суп есть суп, что может быть вкуснее супа? Особенно если намерзся или устал до чертиков, если ноги и руки твои гудят и все до единого мускулы пощады просят. А тут все завязалось в один узел – и «просят», и «гудят», и «до чертиков».
Мы ели за обе, верней за четыре, щеки, поглядывая то друг на друга, то на приютившую нас женщину. Она, не переставая угощать, села напротив, пошевелила угли кочережкой, подбросила свежих дровец в огонь, чтоб теплей и светлее было, снова смерила нас озадаченным взглядом. Рассмотрев как следует нежданных пришельцев, к определенному выводу, судя по всему, не пришла. Отделенные от нее костром, мы были хитроумной загадкой, подброшенной вьюгой. По всему чувствовалось, ее так и подмывало спросить: кто такие? Как занесло вас сюда в такую пору?
Оборванные, изможденные – на кого мы были в те минуты похожи? На Эрко недоуменных взглядов приходилось меньше. Широкоскулое, с узким разрезом глаз лицо его особого удивления, кажется, не вызывало. Меня же черные глаза хозяйки изучали гораздо более пристально. Расспрашивать нас, однако, она пока не считала удобным. Решила сама представиться, тем более, что и мы изучающе поглядывали на нашу спасительницу. Кто такая? Что делает тут одна зимой? Зачем столько собак содержит? Все это было для меня по крайней мере головоломкой.
Но чудес, если разобраться как следует, в мире в общем-то немного бывает. Так и тут все оказалось проще простого.
– Мария Чульдумовна звать меня,– неожиданно сказала хозяйка и протянула руку над огнем – сперва мне, потом Эрко.
– Первый раз слышу такое отчество,– откровенно признался я.
– Чульдумовна,– повторила она.– Мать у меня русской была, отец – тувинец. Еще о себе сказать, да?
– Скажите, пожалуйста, Мария Чульдумовна,– подал голос Эрко,– даже мне, местному, и то не все до конца понятно. У меня наоборот – мать тувинка, отец из русских.
– А чего тут понимать-то? Пасем здесь овец колхозных. Пастухи, одним словом. Я, муж мой Шойдан и двое внуков наших, таких вот великанов, вроде тебя.– Она посмотрела на Эрко.– Скоро все придут с работы. Еще чего сказать?
– Как попали сюда? – вставил и я словечко.
– Это история долгая. После войны уже, с Шойданом.
– А во время войны? – снова спросил я.– Где были?
– Во время войны на войне,– с достоинством отозвалась Мария Чульдумовна.– На Великой Отечественной. Санинструктором в госпитале. С орденом воротилась.
– Однополчане! – Я даже вскочил с места, обрадованно протянул хозяйке еще раз свою пятерню меж языками огня.– Не пропадем, значит.
– Зачем пропадать? – повела плечами Мария Чульдумовна.– У нас в горах свой человек всегда дома.
Эрко, метнув в мою сторону торжествующий взгляд, встал рядом со мной, ожидал, когда кончится долгое наше рукопожатие.
– Не обожгись,– сказала Мария Чульдумовна, обращаясь к Эрко, когда и их руки снова встретились над огнем.– У нас дрова тут, знаешь, какие? Сразу после каменного угля идут. Ученый один приходил, рассказывал. Да ты знаешь, вижу, но поберегись все-таки.
В этот миг одно из поленьев «выстрелило», над головой Эрко с шипением пролетела колючая трассирующая искра. Он успел с шуткой увернуться. Мария Чульдумовна рассмеялась:
– Вот теперь вижу, местный.– Она еще раз пошуровала кочережкой в самой середине костра.
Во все стороны юрты полетели желто-голубые звезды, оставляя за собой десятки круто изогнутых, не сразу гаснувших радуг.
– Вот так и живем,– задумчиво сказала Мария Чульдумовна.– Да что же я все о себе да о себе? Вы-то кто такие?
Я решил почему-то пока не услышать вопроса. Эрко был человеком гораздо более эмоциональным, четко отрапортовал:
– А мы, Мария Чульдумовна, писатели. Я начинающий. Он со стажем уже.
– Кто-кто?– не поняла хозяйка.
– Книги пишем, Мария Чульдумовна,– под моим укоряющим взглядом чуть менее бодро повторил Эрко и вдруг осекся.
И в общем-то было отчего: после этого «рапорта» хозяйка поглядела на нас совершенно иными глазами. Они стали у нее еще более узкими, недоверчивыми. Не знаю уж, за кого она приняла нас, но слова Эрко ее чуть ли не обидели. Сразу как-то сникла, ушла в себя.
Наступила долгая неловкая пауза. Разделенные костром, мы время от времени молча посматривали друг на друга. Мария Чульдумовна, закурив трубку, нам табака не предложила, закручивала сизые кольца дыма одна. Плохой признак, решил я. То же самое подумал, конечно, и Эрко. Во всяком случае, вид у него был виноватый. И не без причины. В самом деле, чего было торопиться? Лезть, как на Украине говорят, поперед батьки в пекло. Мне стало жаль Эрко, сделавшего досадную промашку. Но и Марию Чульдумовну понять было можно. Писатели? В такой глухомани? В такую погодку? В таком виде? В такой час? По меньшей мере маловероятно. Самозванцы какие-то, проходимцы, а то и похлеще того... Леса, горы – мало ли кого сюда занесет!
Выкурив одну трубку, Мария Чульдумовна тут же начала набивать другую. И все молча, молча. И все исподлобья поглядывая на нас через пламя костра.
Сколько так могло продолжаться? Я впервые за весь этот длинный день машинально посмотрел на часы и только тут заметил – они без стекла и стрелок, белый со стертыми цифрами циферблат стал похож на бельмо. Эрко заметил это и, чтобы мне было не так обидно, сказал:
– Мои совсем сорвались где-то.– Он показал мне исцарапанное, все в синяках запястье. -
– Несем не только моральные, но и материальные потери,– попробовал было пошутить я.
Шутки моей Эрко не понял.
У меня возникло странное ощущение: будто время остановилось не только на моих часах – вообще. Мы застряли на какой-то мертвой точке. На какой? Надолго ли? Что нас ждет впереди? И известно ли в самом деле, где «перед» и где «не перед»?
Мрачноватые мысли эти нарушил лай собак. Тех самых, которые чуть не разорвали нас, особенно меня, на подступах к юрте. Теперь они лаяли совсем по-иному – радостно, с повизгиванием, очевидно, приветствуя своих. Так оно и оказалось. Мария Чульдумовна поднялась со своего места, подбросила охапку поленьев в начавший тускнеть огонь, и в юрту один за другим протиснулось трое мужчин – два действительно были великанами, третий чуть поменьше, заросший широкой белой бородой. Прежде чем накормить внуков и мужа, Мария Чульдумовна мрачновато объявила им:
– У нас гости...
Все трое, смерив нас короткими взглядами, вежливо поздоровались. Старший, разгребая пальцами смерзшуюся бороду, устало спросил:
– Накормила?
– Чем богаты.
– Хорошо.
Хозяйка принялась потчевать пришедших, мы с Эрко отодвинулись было от костра, чтоб не мешать людям. Глава семейства воспротивился этому:
– Сидите, сидите, всем места хватит.
Ели пастухи проворно и много, по всему было видно – наработались вдосталь. Отара, наверное, большая, забот с нею хватает всем четверым, даже зимой. Зимой, может, даже больше.
Пока мужчины пили чай и шаркали деревянными ложками по стенкам глиняных горшочков, женщина расспрашивала:
– Кошару починили? Под Белым камнем?
– До той руки еще не дошли, мать,– за всех отвечал Шойдан.– С ягнятником еле управились.
– Подпоры поставили?
– Поставили. Чуть самих не придавило. Снег все идет и идет. Что за зима нынче? Дело к весне совсем, а он валит и валит, ветер дует и дует. Сроду такого не было. Под Белым камнем завтра все справим, если чего не случится. Слышь, собаки воют? Чуют! Сугроб навис такой на самом вёрху Лысого склона– того гляди обвалится и пойдет. Ну, ладно, об этом после ужина, мать. Дай спокойно поесть. Ты лучше об гостях скажи. Кто такие?
Мария Чульдумовна медлила с ответом, непривычное слово никак не решалось слететь с ее губ.
– Ну, чего ж ты? – повторил свой вопрос Шойдан. – Мы имеем полное право знать, кто у нас от вьюги хоронится? – Он посмотрел на внуков.– Так, что ли?
Те молча поддакнули.
– Сказывают, писатели,– произнесла наконец Мария Чульдумовна.
– Кто, кто?..– приложив руку к заросшему уху, переспросил Шойдан,
– Писатели,– повторила Мария Чульдумовна.– Книги будто бы пишут.
Опять наступило молчание – долгое, одинаково тяжкое как для одной, так и для другой стороны.
Мария Чульдумовна вновь закурила, подбросила дров в костер. Пламя взметнулось выше, на несколько мгновений жаркой стеной совсем отделило нас от хозяев. Распаленные желтыми языками огня, лица у пастухов стали бронзовыми, непроницаемыми, как у памятников.
– Надо что-то делать,– выбрав момент, шепнул я Эрко.– Бог знает, что они о нас думают.
– Документов у меня с собой нет,– вздохнул парень.
– У меня тоже. Кто ж мог подумать, что так все обернется? И все же надо как-то выкарабкиваться. И чем скорее, тем лучше. Ты поэт, тебе карты в руки.
– Не понимаю,– признался Эрко.
– Стих сочинить можешь? Хотя бы несколько строк. Все сразу бы на место встало.
Эрко растерянно поглядел на меня:
– Но ведь ни бумаги, ни карандаша...
Ни пишущей машинки,– съязвил я.– Голова на плечах? Чего еще надо? Давай!
Эрко неуверенно, не сразу, но все-таки внял моему совету. Через какое-то время я совершенно ясно увидел: губы моего «акына» пришли в еле заметное, беззвучное движение. Высвеченные огнем продолжавшего полыхать костра, они показались мне золотыми в те минуты, просто бесценными, я не сводил с них глаз.
Хозяева же, насмотревшись на нас вдосталь, наудивлявшись ночным пришельцам, вскоре отошли от костра, принялись за свои дела, желая тем самым подчеркнуть – словам нашим не поверили. Я с терпеливой надеждой продолжал посматривать на Эрко, на шепчущие губы его. Он с закрытыми глазами, тихо раскачиваясь у огня, то беззвучно бормотал что-то, то останавливался. Уж не засыпает ли, испугался я. До стихов ли ему после такого денька?
Но акыну было, оказывается, «до стихов». В какое-то мгновение он вдруг поднялся со своего места, попросил Марию Чульдумовну подойти к костру. Подошли все четверо, встали против нас. Эрко сказал:
– Я вот тут, Мария Чульдумовна, стих небольшой сочинил. Можно прочесть?
– Чего говоришь? – В узких глазах хозяйки сверкнуло недоумение.– Какой еще стих, ты что?
– Какой, не знаю, Мария Чульдумовна, не мне судить. Но сочинил. Прочесть можно?– повторил свой вопрос Эрко.
– Давай,– все еще не выходя из своего состояния, ответила хозяйка.
Эрко стал читать. Тихо, просто, без жестов, без модного «подвывания». Я много в своей жизни прочел стихов. Хороших, похуже, гениальных, всяких. Эти были прекрасными. Так мне по крайней мере тогда показалось. Про Марию Чульдумовну. Про подвиг ее воинский. Про орден. Про труд ее, уважения и славы достойный. Про мужа Шойдана и внуков-гигантов. Про нелегкую жизнь в горах и снегах. И все как было и есть, все непридуманное, даже имена всех четверых были названы, начиная со сложного отчества приютившей нас женщины.
Когда Эрко закончил, я посмотрел на пастухов. Они стали вдруг совершенно иными, словно оттаяли. Огонь, полыхавший меж ними и нами, сделался совершенно прозрачным, сквозь него хорошо были видны их лица – из суровых, замкнутых превратившиеся в добрые, пожалуй, даже чуть улыбчивые. И не «пожалуй» – именно улыбка привела в движение смуглые, иссеченные ветром щеки и скулы. Особенно у Марии Чульдумовны – ее невозможно было узнать. Даже незаметная слеза набежала. Быстрым движением смахнув ее она попросила:
– Читай еще.
– То же самое? – спросил Эрко.
– Да. Только не быстро. Куда так торопишься?
– Я совсем медленно читал, Мария Чульдумовна.
– Читай, пожалуйста. Еще тише, пожалуйста, ладно? Непривычные мы к этому.
Эрко покорно принялся читать снова. Неторопко читал, чуть ли не по слогам выговаривая каждое слово. И все поглядывал то на Марию Чульдумовну, то на Шойдана, то на внуков. Когда закончил, хотел, по-моему, спросить Марию Чульдумовну, понравилось ли. Но вопроса задать не успел. Опередив его, она сказала:
– Читай еще один раз, а?
Эрко смутился.
– Нет, Мария Чульдумовна, больше не буду, боюсь надоесть. А если вам хоть немного пришлось по душе, как воротимся домой, отдам в газету и лотом вам пришлю. На память, хотите?
Мария Чульдумовна замахала руками:
– В какую газету! Ты что? У нас в горах все друг дружку знают. Будут потом пальцем показывать. Не-ет, не пойдет это! Тебя как звать-то, писатель?
– Эрко.
– Ну вот что, Эрко. Сейчас поздно уже, а утром богатыри мои сыщут чистой бумаги – ты спиши нам стишок-то, спишешь? Только не забудь, смотри, до утра еще далеко.
– Не забуду, Мария Чульдумовна. Я стихи свои наизусть помню.
– Верно он говорит?
Вопрос был обращен ко мне. Я подтвердил, что память у Эрко хорошая.
Мария Чульдумовна, отложив свою трубку, повесила над огнем чугунок для того, чтобы вскипятить свежего чаю, опять загремела посудой в своем закутке, мужчины подсели к нам поближе.
– Куда все же дорогу держите? – спросил Шойдан.
– В Облепиховый лес хотели попасть, да вьюга нас закружила,– ответил Эрко.
Муж Марии Чульдумовны понимающе закивал головой.
– В Облепиховый? Отцеда совсем рукой подать. Верст десять, не больше. Но уж больно вьюжно там, больно вьюжно. Там и раньще-то дуло днем и ночью, а после того, как Дикий камень сорвался, совсем невмоготу стало.
– Про Дикий камень давно разговоры шли. Значит, упал все-таки? – удивился Эрко.– Давно?
– Давешним летом, во время грозы. Теперь ветер там, как на цепи, по кругу ходит. С ног сшибает.
– И все же хочу приезжему человеку,– Эрко дотронулся до моего плеча,– показать Облепиховый лес. Место историческое. А он солдат.
– Тогда, конечно,– согласился пастух.– Завтра орлы мои вас проводят. Так, что ли?
Оба парня согласно кивнули.
– Думаю, порядок будет. С такими никакая вьюга не страшна. Но ежели попасть вам в Облепиховый и засветло домой воротиться, встать пораньше придется. Согласны?
– Только засветло, папаша, только засветло! – затараторил вдруг Эрко, вспомнивший, конечно, как беспокоится Оля.
– Тогда на бок. Время позднее, всем выспаться надо,– решительно заявил глава семейства.– Мать, тащи шкуры. Что-то обратно вон завывает.
Мы инстинктивно глянули в круглое отверстие над костром и увидели, как подсвечиваемая его пламенем над самой нашей головой заваривалась густая каша из ветра, дыма и снега.
5
Сон, помню, скрутил меня сразу же, почти мгновенно. Но так же хорошо помню и другое. Где-то среди ночи услышал, как меховая полость, закрывавшая вход в жилище, затрепетала, захлопала. Приподнявшись на локтях, я увидел, как Шойдан вскочил и, покрякивая, покатил к полости опоясанную обручами кадушку, судя по всему, очень тяжелую. Я сбросил с себя мохнатую шкуру, но пастух остановил меня:
– Справлюсь.
Ловко придавив краем кадушки нижнюю часть полости, он подбросил дров в костер. В юрте стало светло, как днем.
– А где же народ? – спросил я, не обнаружив внуков Шойдана.
– Какой тебе народ? Вон Чульдумовна, вон Эрко храпака дает, вот ты да я, да мы с тобой.
– А молодые?
Он ухмыльнулся полусонно:
– Молодым не сидится на месте. К соседям ушли. Скоро явятся. Тут недалече.
– К каким соседям? – удивился я.
– Ты лыжи сломал? Сломал. И Эрко твой. На чем домой топать будете? Вот за лыжами и отправились. Отоспятся завтра.
– Да вы что, папаша? – воскликнул я.– Мы бы так, как-нибудь...
– Папаша, папаша,– незло передразнил меня Шойдан.– В горах «как-нибудь» не бывает. С горами не шути.– Он помолчал и добавил: – А еще они должны до Облепихового леса дорогу проторить. В ночь кругом обвалы пошли. Слыхал, небось?
Я сказал, что ничего такого не слышал.
Он повторил:
– Пошли. Но ты не боись, все будет, как надо.
– Уверен,– соврал почему-то я.
– Ну, тогда давай соснем малость.
Он лег, натянул на себя шкуру, но спать не стал – через несколько минут я увидел на войлочной стенке юрты, как на экране, отраженную огнем руку пастуха, снова подбрасывавшую поленья в костер. Фокусное расстояние от костра до стенки было таким, что рука казалась огромной. Такими же были и поленья... А может, я уже сон видел в те минуты?
Я не слышал, как воротились «от соседей» внуки Шойдана, как проснулась и закурила трубку Мария Чульдумовна. Тень от трубки была длинной– во всю стенку юрты,– это я, пожалуй, уже наяву видел. Точно, наяву – даже горьковатый дымок табака защекотал горло. Вид у Марии Чульдумовны и у ее домочадцев был расстроенный.
– Лыж не достали? – спросил я, но догадка вышла неверной.
– Достали,– успокоил меня один из парней.– С лыжами как раз порядок полный. Самоходы!
– Не успели до Облепихового дойти? Да?
И тут интуиция подвела меня.
– Успели, как не успеть? – услышал я в ответ.– Час туда, час обратно.
– Что ж случилось тогда? Чего вы все приуныли? Устали здорово, намучились из-за нас? Не знаю, чем и как отблагодарить вас...
Мою тираду строго остановила Мария Чульдумовна:
– Стих у вас хороший, а мысли плохие. В Облепиховом лесу все дело. Дорога к нему закрыта.
– Как закрыта? Почему? Внуки ж оттуда только вернулись, так? – спросил я.
– Все так,– сказала хозяйка.– А для вас пути нет: под обвалом Облепиховый. Они до самого верху дошли. Над горой вторая гора висит – из снега. Ясно?
– Вторая гора,– подтвердил один из внуков.– С часу на час поползет. Нельзя вам туда.
– Что делать будем? – растерянно спросил я Эрко.
За него ответила Мария Чульдумовна:
– Все будем делать, что положено. Завтракать будем. Эрко будет стих списывать – бумага приготовленная. Потом соберем вас в обратный путь.
Я посмотрел на Эрко. Он объяснил, что план у Марии Чульдумовны, к сожалению, правильный. Если к Облепиховому никак не пройти, стало быть, надо восвояси собираться. Ну, а перед тем, как двинуться, заправиться просто необходимо.
– Жаль,– сказал я.– Очень жаль, что не сможем побывать в том лесу. Распалил мое любопытство, а теперь на попятную?
Эрко признался, что он во всем виноват. Проводником был никудышным, много верст вчера лишних дали, но дело в общем-то поправимое, никуда он от нас не денется, этот Облепиховый лес.
– Приезжай к нам летом или, еще лучше, под осень – полный порядок будет. А сейчас давай завтракать – нас уже ждут, смотри.
Мы сели к полыхавшему во всю силу огню.
– Все, как вчера, будет, учти,– сказал Эрко.– Сперва чай, потом бараний суп, потом снова чай.
Так или, вернее, почти так все и было. Почти, потому что в самый разгар трапезы появилась на горизонте запеченная голова барашка и в дыму поплыла сразу ко мне. Фикуса рядом не оказалось.
Но я вдруг поймал себя на мысли о том, что начал помаленьку привыкать к местным обычаям и порядкам, входил постепенно во вкус.
Когда завтрак был закончен, а стихи Эрко «списаны» на лист белейшей, неизвестно откуда взявшейся тут бумаги, началась примерка лыж. Это последнее действо продолжалось недолго: крепления «самоходов» так ловко устроены, что подогнать их под любую ногу – дело минут.
Мне стало даже чуть грустно оттого, что все так быстро шло к финишу. Поворачивался не спеша, еле-еле. Эрко же, с учетом вчерашнего опыта, обеспокоенно поторапливал:
– Не выспался, да? Ничего, сегодня всласть отоспимся!
Заметив, что даже заманчивая перспектива эта не прибавила мне «динамики», Эрко сказал:
– Им еще надо обратно вернуться, учти.
– Кому? – не понял я.
– Кому, кому? Богатырям, как ты их окрестил. Они ведь провожать нас пойдут до самого дома.
– Ни в коем случае! – категорически запротестовал я.– Ни в коем! Что мы, дети малые?
– Я думаю, возражать бесполезно,– спокойно, но твердо ответил Эрко.– Поняли, какой из меня проводник, подстраховку устроят, уверен. Да и лыжи дали нам не свои, значит, возвратить должны, теперь понятно?
– Теперь да,– согласился я и стал двигаться проворнее.
Минут через двадцать мы, распрощавшись с Марией Чульдумовной и Шойданом, сопровождаемые эскортом из их внуков, двинулись в путь.
Братья шли впереди, мы за ними. Теперь передо мной целых три богатыря было. Лыжня после них доставалась моим «самоходам» глубокая, укатанная. Метель, хоть уже не такая яростная, но всё время набрасывалась на нас – то спереди, то сбоку, то сзади. Замести лыжню, однако, не поспевала и поспеть не могла. Мы шли ходко, уверенно, без задержек. Даже проламывались через кустистые заросли не с такими трудностями, как накануне. Привык, закалился, думал я про себя. А они вообще народ вон какой бывалый, опытный. Даже сплоховавший было вчера Эрко сегодня нравился, по-моему, не только мне, но и самому себе. Сквозь порывы ветра слышалось его бодрое:
– Жми на все педали!
Так бы вот идти нам и идти, так бы катить и катить. Но всему, как говорится, свой край подходит. Так и тут. Часа через два шедшие впереди вдруг остановились, да так резко, что мы с Эрко наскочили на них.
– Привал? – спросил я.– Привала устраивать не надо, мы не устали. Да и дорога под горку пошла.
– Надо,– сказал один из братьев.– Минут пять отдохнем и будем прощаться.
– Дальше не пойдете? Ну и правильно! – воскликнул я.– Тут уж мы не заблудимся в любую метель.
– Дальше он один вас поведет,– уточнил свою мысль один из пастухов и положил руку на плечо своего младшего брата.– Мне, однако, возвращаться пора. Старики там не управятся одни в такую погоду. Они под Белым камнем сейчас. Кошару латают. Вдвоем не сладить, там и четверых-то мало.
– Тогда возвращайтесь оба и немедленно! – Я решил взять инициативу в свои руки.– Слышите? Сию минуту!
– Командиром этого отряда дед меня назначил,– твердо, хотя и с улыбкой ответил старший из братьев.– Командовать буду я. Он вот проводит вас до самого дома. А это с собой возьмите, бабуля велела.– Он вручил мне и Эрко какие-то свертки, тщательно укутанные в тряпицы и перевязанные бечевой.
