Текст книги "Дело о самоубийцах (СИ)"

Автор книги: Виктор Ломака

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

– Да, но даже в противном случае меня бы ждал суд, а не расправа. Почему же его убили безо всякого разбирательства?

Ковальский улыбнулся.

– Как вы себе представляете суд над собакой?

– Очень просто. Нужно собрать компетентных людей, собаководов, свидетелей происшествия, присяжных – в общем, все, как и для людей!

– Увы, к сожалению, в мире пока нет такой практики, и прецедентов тоже пока не было. И, кстати, коллегия присяжных была бы не на вашей стороне, уверяю вас. Если, конечно, все они не были бы владельцами бойцовых собак.

– Печально все это слышать, особенно от полицейского, – с горечью сказал хозяин. – Собака, это не просто друг человека, это нечто большее. Мы приручили их, мы живем с ними, они дарят нам свою любовь и преданность. Они охраняют и защищают нас... Но вот их мы защитить не можем, от нас самих.

"А нас от них, – едко ответил про себя Ковальский. – Будь моя воля, я бы вообще запретил частное владение собаками таких пород!".

Вслух же он согласился:

– Наверное, вы в чем-то правы.

– Э-э, что говорить! – Хозяин обреченно махнул рукой. – Вы все равно не поймете. Вот скажите, у вас есть дети?

– Нет, – ответил Ковальский, втайне усмехаясь.

– Жена?

– Нет.

– Ну... родственники? Близкие люди... – Хозяин уже злился. – Друг... или любовница, черт бы ее побрал?

– Послушайте, как вас э-э...

– Фил, – глухо сообщил собеседник.

– Фил, нам незачем ругаться. Мы уже ничего не решим, ничего не изменим. Я советую вам пойти в ближайший бар и хорошенько выпить чего-нибудь крепкого – уверен, вам это сейчас необходимо.

– Я не пью, – отрешенно прошептал Фил. – Я... Что я теперь скажу своим детям? Они от него без ума были. Он... Он был членом семьи. Наш Финик...

Фил замолчал, словно поперхнулся. Глаза его блестели от навернувшихся слез. Дрожащими руками он достал из внутреннего кармана сигарету и зажигалку, закурил. Ковальский тоже помолчал, потом спросил:

– Скажите, Фил, в каком состоянии был тот человек? Я имею в виду психическое состояние.

– Да нормальный он был, вполне. Вот только... – Фил сделал затяжку и задумался, дергая носом. – Я только сейчас вспомнил: он, пока стоял напротив меня, как-то странно шаркал одной ногой, будто чертил что-то носком ботинка. Но выглядел абсолютно адекватным. До того самого момента, когда неожиданно ударил меня... – Он нервно сглотнул.

Ковальский вспомнил свой разговор с рабочим на фабрике.

– Кстати! Моему коллеге вы сказали, что он ударил вас левой рукой, так?

– Да.

– Так..., значит, левша. Как и тот, с фабрики... Очень интересно! – больше для себя самого, чем для собеседника промолвил инспектор. Но Фил ответил:

– Ну, наверное, левша, раз уж бил слева.

Инспектор стоял, задумавшись, и тогда Фил, переминаясь с ноги на ногу, сказал:

– Извините, инспектор, я, наверное, пойду домой, за машиной. Мне ведь еще нужно забрать отсюда... тело Финика.

– Да-да, разумеется, – очнувшись, ответил ему Ковальский. – Не буду вас больше утомлять, вам и так сейчас не сладко. Спасибо и удачи!

Хозяин собаки кивнул, повернулся и, не оглядываясь, пошел прочь.

***

Ковальский стоял на краю крыши и пытался представить: каково это – сделать роковой шаг? В любом случае, нормальный человек на такое не способен. И даже если он сильно пьян, его удержит инстинкт. Инстинкт – это последнее, что покинет человека. Но, в данном случае, что-то оказалось сильнее. Что? Ковальскому вдруг показалось, что это тупик, и что три случайные смерти не связанны между собой никак. Нет, есть связующее звено – доктор Нортон! Но как его привязать ко всему этому? Впрочем, а стоит ли это делать? Вопреки распространенному мнению, в полиции служат отнюдь не злонамеренные люди. Просто одним все до лампочки – им не нужны осложнения и морока, они хотят лишь побыстрее закрыть дело. Другие же хотят докопаться до сути. Может, поэтому их и зовут "копами"? Но "копы" ведь далеко не все. "Копы", это ответственные полицейские, а безответственные – просто "мусор". Ковальский привык относить себя к первой категории.

Он отступил от края, и тут увидел на темно-сером покрытии крыши какой-то знак, начерченный, видимо, носком ботинка: два пересекающихся остроконечных угла, похожие на жука-водомерку.

– Интересно, – вслух сказал он, – где-то я такой знак уже видел. Совсем недавно...

Он присел и провел пальцем по линии – шершавые крупицы покрытия катались под кожей и прилипали к ней.

– Свежий.

"Возможно, это сделал он, самоубийца. Но зачем? Если ты пришел свести счеты с жизнью, то зачем же ты чертишь ногой непонятные узоры? А может он хотел что-то...".

Внезапно он ударил себя ладонью по лбу, и вскрикнул:

– Ну конечно же! Собачник!

***

То дерево в парке Ковальский нашел довольно быстро: схемы и чертежи он всегда запоминал легко и надолго. Трава была не очень высокой, и сумерки еще не начинались, поэтому он без труда смог найти начертанный на земле знак. Все точно: те же два пересекающихся угла! Но что все это значит? Два человека, знающие, что сейчас умрут, рисуют одно и то же!

И тут Ковальский вспомнил, где видел это. У доктора Нортона! Когда он уходил от него, то обратил внимание на странный рисунок в рамке, который висел на стене его прихожей.

"Вот она, связь! Теперь ты мой, голубчик!".

Но, прежде чем идти к доктору, Ковальский зашел в свой участок, в криминалистический отдел – там работал его приятель, который мог прояснить смысл этого странного символа.

***

Примерно минут пять сержант Мур задумчиво разглядывал знак, нарисованный карандашом на листке, потом перевел взгляд на Ковальского и пожал плечами.

– Что-то напоминает, но что...? Нет, ничего не приходит в голову! А где ты это видел, Гарри?

– Так, по одному странному делу попался. Два разных человека, в разных обстоятельствах, перед смертью чертили его на земле ногой.

– Очень интересно!

– Да уж. – Ковальский стоял рядом, опершись двумя руками на стол, и глядя на лист бумаги, освещенный конусом яркого света от настольной лампы. – Такое ощущение, что они оба пытались выразить что-то такое, чего не могли сказать словами. Будто за ними кто-то следил, что ли.

– Постой-ка! – Сержант снял трубку телефона и стал набирать номер.

– Кому звонишь, Джек? – спросил Ковальский.

– Есть у меня один приятель по этой теме, – ответил сержант, прижимая трубку к уху. – Он художник-оформитель, но увлекается всякими графическими символами. Может, он и... Алло, Сэм, это ты?

– ...?

– Это Джек! Не узнал меня?

– ...!

– Попроси у своей сестры, извращенец!

– ...

– Иди к черту со своими шутками! Послушай, есть одно дело к тебе.

– ...!!!

– Я, между прочим, просиживаю свои собственные штаны, а ты переводишь холсты, которые...

– ...?!

– Ладно, не будем сейчас языками зря чесать, меня человек ждет. Скажи-ка мне лучше: что означает вот такой символ... – Джек задумался, прикидывая, как ему лучше описать по телефону рисунок. – В общем, тут нарисованы два пересекающихся остроконечных угла, в центре рисунка получается ромб, а по краям как бы четыре лапки. Похоже на какого-то жука...

– Водомерку, – подсказал Ковальский.

– Вроде жука-водомерки, – повторил в трубку Джек.

– ...?

– Нужно. По делу.

– ...

– Не понял?

– ... – ...

– Это точно?

– ...

– Понятно. Больше ничего не можешь сказать?

– ...!

– Сам ты мудак! Ладно, будь здоров. С меня причитается.

– ...

Джек рассмеялся.

– Сэм, у тебя когда-нибудь почки отвалятся. Ну все, пока!

Сержант положил трубку.

– Вот же грубиян! С самой школы собачится со мной по пустякам.

– Ну, что узнал? – нетерпеливо спросил Ковальский.

– В общем, это какой-то вудуистский символ. Знаешь, что такое вуду?

– Разумеется. Африканский культ, связанный с колдовством.

– Точно. Зомби, и все такое. – Джек с улыбкой посмотрел на инспектора. – Ну что, это прояснило ситуацию?

– Скорее, наоборот, запутало, – угрюмо ответил Ковальский. – Психоаналитик и вуду! Что может быть общего?

– Может, у него хобби такое?! – саркастически усмехнувшись, подсказал Джек.

– Ага. Днем мистер Нортон лечит людям мозги, а после работы втыкает в их куклы иголки. Чтобы было от чего их лечить.

Оба рассмеялись.

– Ладно, шутки шутками, но три человека погибли. Пока официально считается, что во всех трех делах имел место либо суицид, либо несчастный случай, но в свете всего этого... – Ковальский кивнул на рисунок. – Теперь я уже и не знаю.

– Так сходи и узнай у самого дока! Если начнет юлить – тащи его в участок. Натравим на него Уоткинсона, хе-хе, и считай, что дело в шляпе!

– Не все так просто. Этот типчик еще тот! Скользкий, как угорь. И с нервами у него, похоже, порядок.

– Да уж, с мозгокрутами всегда сложно, – подтвердил Джек.

– Ладно, Джек, спасибо за помощь. С меня причитается.

– Ага. Как только что сказал мой друг: зае..шься меня поить! – Джек засмеялся, и поспешно добавил:

– Шучу, приятель, шучу.

***

На обоих окнах были жалюзи, но свет кое-где пробивался сквозь них.

– Не спит, говнюк! – прошептал Ковальский, тщетно пытаясь разглядеть хоть что-нибудь между горизонтальных пластин. – "Впрочем, еще только десять вечера: для всяких упырей самое время начинается!".

Инспектор стоял под окном дома Нортона. Частный сектор, улица пустынна и темна, словно вымерла: фонари почему-то не работали на этом участке дороги – ближайший из них горел только через три дома отсюда, и это добавляло неприятный штрих в зловещую атмосферу вечера.

"Ладно, позвоню в дверь, скажу, что есть подвижки по делу... Какую тактику выбрать? Спросить в лоб про вуду, или повести доверительную беседу? Сымпровизировать что-нибудь... Мол, док, кто-то следит за вами, и все такое... – Ковальский машинально померил на шее пульс. – Вуду! Бред какой. На его месте, я бы послал меня к черту. В наше время только идиот может поверить в колдовство. Да и зачем ему это нужно? Судя по досье, он преуспевающий практик, от клиентов отбоя нет... Разумеется, есть вероятность того, что он псих. Но ведь одно дело быть психом и верить во что-то запредельное и идиотское, а другое – заставить этот идиотизм работать по-настоящему, да так, чтобы гибли люди. Может ли такое быть на самом деле? Да, тут к месту вспомнить пресловутый "принцип Оккама". Что вероятнее: то, что три пациента доктора Нортона по случайному совпадению наложили на себя руки (кстати, случай на кондитерской фабрике – далеко не факт, ибо человек мог запросто поскользнуться и упасть в чан, а свидетель от страха понес бред, в который потом сам и поверил!), или то, что их психоаналитик – колдун, который заставлял их совершать самоубийственные действия с помощью африканской магии? Ответ очевиден! Так чего же я сюда приперся?... Господи, надо мной же будет смеяться все полицейское управление! – Он в сердцах сплюнул. – Однако если я оставлю это дело, то всю жизнь потом буду мучиться. Я ведь себя, дурака, знаю!".

Ковальский вздохнул и пошел к крыльцу.

***

– Вуду??? Вы с ума сошли, инспектор?!

Они стояли в прихожей, рядом с таинственным рисунком в рамке. Ковальский уже адаптировался и чувствовал себя более уверенно, чем в тот момент, когда стучался в дверь доктора.

– При всем уважении, доктор, в свете последних обстоятельств, это я должен задать вам этот вопрос. – Инспектор засмеялся. – Только не говорите, что в этих делах вы несравненно больший специалист, чем я.

– Не вижу причин для смеха, господин полицейский! – строго заметил доктор.

– Можете звать меня Гарри. И мне, на самом деле, тоже не смешно.

Нортон потер лоб, и секунд пять молчал.

– Хорошо, инспектор, давайте пройдем в мой кабинет и поговорим в более спокойной атмосфере. Вы что пьете: виски или коньяк?

– Шато Марго 1787-го года подойдет. Если можно.

– Издеваетесь?!

– Нет, шучу! – добродушно улыбнувшись, ответил Ковальский. Его настроение улучшалось.

***

Они сидели в кожаных креслах, напротив друг друга, и потягивали виски из широких бокалов. Между ними стоял небольшой стеклянный столик, на ней – открытая бутылка.

– Ничего у вас тут, уютно. Честно говоря, я думал, вы предложите мене кушетку, – пошутил Ковальский, поудобнее устраиваясь в кресле.

– Непременно. Когда запишитесь ко мне на прием, – улыбнулся в ответ доктор.

– И все-таки... Вуду! Странное у вас хобби.

– А с чего вы взяли, что вуду – мое хобби?

– Но рисунок!

– А что, рисунок? Его мне когда-то подарил один мой пациент. Мне понравилось, я взял его в рамочку и...

– Он еще жив?

– Кто? – не понял доктор.

– Ну, этот ваш пациент.

– Полгода назад был жив, во всяком случае.

– То есть?

– Я случайно встретил его в маркете. А сейчас – кто его знает! Я за своими бывшими пациентами не слежу.

– Он что, был вудуистом?

– Насколько мне известно, нет. Просто увлекался графикой. И вообще – это ведь не фашистская свастика, так почему же мне нельзя использовать ее в качестве украшения для стены?

– Доктор, вы как будто не понимает...

– А что я должен понимать?

– Я же вам уже говорил: двое из трех погибших перед смертью начертили этот символ, который запечатлен на картинке в вашей прихожей. Совпадение?

– Полагаю, да.

– В прошлую нашу встречу, вы сказали, что почти одновременная смерть троих ваших пациентов, это совпадение. И тут снова совпадение. Не много ли совпадений получается?

– Согласен, все это выглядит более чем странно. Но поверьте мне, как психологу: в жизни порой происходят еще более странные вещи. Например, однажды ко мне на прием, в один и тот же день, но с разницей в несколько часов, пришли три пациента. Так вот: двоих из них звали Джон, а третий был с фамилией Джонсон; мало того – все трое были рыжими; к тому же, и симптомы расстройств у них были примерно одинаковые. Я сперва подумал, что это какой-то розыгрыш, а когда понял, что это не так, то попытался найти в этом закономерность. Но, в конце концов, мне пришлось принять, что это простое совпадение.

– Да уж! – улыбнулся Ковальский.

– Или вот еще. Вы никогда не обращали внимания, что когда в мире происходят какие-либо события, – катастрофы, преступления, странные происшествия – то через какое-то короткое время они дублируются в другом месте планеты, причем, без какой-либо связи или системы? Я называю этот эффект "двойственность событий", и объяснения ему я пока не нашел. Хотя, вероятнее всего, какая-то закономерность все же существует.

– Очень интересно. – Ковальский сделал небольшой глоток из бокала. – Кстати, у меня для вас есть еще одно совпадение. Так сказать, довесок в вашу коллекцию.

– Любопытно. Оно тоже по этому вашему делу?

– По нашему делу! – ехидно ввернул инспектор. – Так вот: двое из погибших были левшами. А может, и третий тоже, но этого мы теперь не узнаем, ибо на крыше рядом с ним никого не было... А вы что же, не обратили на это внимание, доктор?

– Инспектор, у вас же есть медицинские карты всех троих, – ответил Нортон с едва заметным раздражением. – Вы нашли там что-либо об их, извиняюсь за выражение, левосторонней ориентации?

– Нет, но...

– А раз нет, значит, либо вы ошибаетесь, либо я ничего об этом не знал.

"Врет, как дышит! – с удовольствием резюмировал Ковальский про себя. – Ни за что не поверю, чтобы личный психоаналитик пациента не знал о таких вещах!".

– Но, возможно, – продолжал Нортон, будто отвечая на мысленные претензии инспектора, – они просто не придавали этому большого значения, а потому и мне не сказали. И вообще, левшей в наше время развелось поразительно много.

– С чего бы это?

– Сами как думаете?

"Отвечает вопросом на вопрос! Кажется, у них это называется уклонением. Клиент дозревает!".

– Ну..., я не психолог, – вслух отвечал инспектор, – но, думаю, что это говорит об интеллектуальном росте населения. Ведь все левши, как я слышал, люди весьма одаренные. – Ковальский с улыбкой посмотрел на Нортона. – Вот и вы, доктор, я смотрю, тоже левша. – И он кивнул на руку, в которой Нортон держал свой бокал.

– Я вообще-то разносторонний, – засмеялся тот, машинально забирая бокал другой рукой.

– И бутылочку в левой руке держите, когда наливаете виски!

– Хорошо. Допустим, я тоже левша. И что из этого следует?

– Ничего, кроме того, что все это дело – какая-то необыкновенная феерия совпадений! Я уже начал к этому привыкать. Вот и ваш рисунок, он тоже странным образом вплелся в это дело дважды.

– Что ж, это как раз таки можно легко объяснить. Эти люди ходили в мой дом довольно часто, картина висит у входа, поэтому рисунок мог просто врезаться им в память. Ну, а что побудило их воспроизвести его перед смертью... Человеческая психика, это паутина смыслов, сами понимаете.

"Да уж, док, похоже, ты сам уже запутался в этой паутине!", – удовлетворенно подумал Ковальский, но решил, все же, пока не давить на собеседника, а немного сместить акцент.

– Послушайте, доктор. А может, кто-то пытается вас подставить?

– Не представляю, кто бы это мог быть!

– А бывшие пациенты? Может, кто-то был чем-то недоволен?

– Нет, это вряд ли.

– А этот, который подарил вам рисунок – он страдал чем-то серьезным?

– Поверьте, чтобы решиться на такое, нужно быть, ну очень сумасшедшим. Я, к счастью, с такими не работаю. У меня не психиатрическая клиника для тяжелых заболеваний.

– И все же... Вас не затруднит дать мне адрес этого пациента?

– Что ж, извольте. Только старый архив у меня не здесь, а в кладовке. Если вы не против, я вас покину на некоторое время. – Нортон поставил бокал на столик и поднялся с кресла.

– Без проблем, доктор. Я подожду, – разрешил инспектор

Когда доктор вышел, инспектор тоже поставил свой бокал, поднялся и стал не спеша прохаживаться по кабинету, осматриваясь. Ничего необычного: помимо двух кресел и столика, где они сидели – стеллажи с книгами, большой стол у окна с креслом (на столе чисто, никаких бумаг и папок), две кушетки у стены ("Что ж это он, двоих пациентов за раз принимает?"), на стене дипломы в рамочках, а также две фотографий самого Нортона с какими-то людьми...

"Ладно, и что дальше? Принесет он мне адрес, но ясно же, что это тупиковый след. И доктор, наверное, уже понял, что это лишь повод, чтобы задержаться у него. Вот если бы провести у него обыск, то мы, возможно, что-нибудь тут...".

Внезапно у Ковальского закружилась голова, и это было явно не от виски. Он присел на кушетку. В глазах потемнело. Он прилег – стало только хуже.

"Что, черт возьми, происходит? Наверное, он что-то подмешал мне в виски, говнюк! Как глупо вышло...". Потом он услышал голос доктора, прямо над собой:

– Что с вами, господин инспектор? Решили отдохнуть?

– Черт бы вас побрал, док! Что... вы подсыпали мне в бокал? Я ничего не вижу!

– Я подсыпал? Какой вы мнительный, однако! – Голос доктора звучал насмешливо. – Ну-ка, попробуйте поднять руку, Гарри!

Ковальский попытался – не получилось.

– А теперь пошевелите ногой! – вновь скомандовал доктор.

И вновь – ничего!

– Вижу, инспектор, вы в затруднительном положении.

– Что все-о-о это зна-ачи-ит?

– О, уже начались проблемы с речью? О,кей, значит у нас есть десять минут, пока ваше тело полностью не уйдет испод вашего контроля.

– Ву-у-уду..., – с трудом выдавил из себя Ковальский.

– Вуду? – Нортон рассмеялся. – Чушь какая! Вы взрослый человек, и верите в эти сказки?

Нет, инспектор, это не колдовство, а всего лишь наука. В остальном же, надо отметить, ваши догадки были справедливыми. Браво! И с "левшой" вы меня здорово подловили. Не учел я этот момент. Увы, и на старуху бывает...

– З-з-зач-чем?

– Зачем? К сожалению, вы стали для меня опасны, инспектор Ковальский. Если же ваш вопрос относится к моим необычным исследованиям, то я отвечу так: любопытство! Я ведь ученый, а все ученые очень любопытны, знаете ли. Даже больше, чем полицейские ищейки, хе-хе. И простым обывателям этого стремления к тайнам мира, увы, не понять.

Нортон снял свой вязаный джемпер и, аккуратно свернув, положил на соседнюю кушетку. Затем он продолжил:

– У нас есть немного времени, поэтому я расскажу вам кое-что об интересующем вас деле. И знаете почему? – Доктор засмеялся, мелко и противно. – Если вы любитель детективного жанра, то знаете, что в пошлых триллерах злодеи перед ожидаемой смертью героя рассказывают о своих тайнах и замыслах, и потом попадаются на этом? Они как бы бахвалятся перед ним, показывают свое превосходство и ум. В этих местах я всегда смеюсь, ибо режиссеры неправильно понимают побудительный мотив этих откровений. На самом деле, причина в другом. Для лучшего понимания я вкратце расскажу вам легенду о цирюльнике царя Мидаса. Он один, бедняга, знал тайну своего хозяина, потому что был допущен к его голове, всегда обмотанной тканью. Но он никому не мог рассказать, что у царя ослиные уши, под страхом смерти. А ему очень хотелось – так и распирало его, беднягу. И тогда он...

– К-кам-мыыш!

– О, вижу, вы знакомы с древней историей Средиземноморья. Похвально для полицейского. Что ж, теперь вы понимаете мое желание. Да, мне чертовски хочется поделиться с миром поразительными результатами своих исследований, но, увы, как и тот бедняга цирюльник, я этого сделать не могу, по понятным вам причинам. Ибо для вас и для всех, это всего лишь преступление, а для меня – эксперимент над природой человеческого сознания! Впрочем, у меня, как и у того цирюльника, есть выход: я могу прошептать эту тайну в ямку, вырытую в земле. Вы – моя ямка, из которой, однако, не вырастет камыш, и не поведает всему миру о докторе-злодее. Зато вы сможете поучаствовать в очередном моем эксперименте, увы, смертельном для вас. Как вам такое?

– М-м-м...

– Прекрасное замечание! Итак, зачем я это делаю?! И самое главное – как?! – Доктор перестал ходить и уселся на соседнюю кушетку. – Помните наш разговор в прошлую встречу? Вы сказали тогда, что у некоторых людей возникает непреодолимое суицидальное желание шагнуть в пропасть. Был и у меня такой момент. В детстве. Отец повез меня как-то на Гранд-Каньон. Впечатляющее зрелище! Мы стояли на огороженной площадке, а потом отец сказал: пойдем сын, посмотрим на настоящую пропасть! И мы через какое-то время нашли такое место, ничем не огороженное. И вот мы стоим над пропастью, отец держит меня за руку, и я чувствую, что его рука слегка вздрагивает. А у меня дрожали коленки, ведь в метре от нас была пропасть глубиною в километр. И все же, совместно с ужасом, я испытал тогда еще одно непонятное, неведомое мне ранее ощущение: меня словно тянуло к этой пропасти! Потом мы обедали невдалеке от этого места, в какой-то кафешке. Я сказал отцу, что хочу в туалет, а сам потихоньку побежал к тому месту. И вот я снова стою в метре от обрыва, но уже без отца. Снова дрожь в коленках. Но я заставил себя подойти ближе на полшага. Потом еще немного, и еще... Теперь я на самом краю, носки ботинок уже на сантиметр выступают над пропастью. Дрожь уже во всем теле, дыхание сперло. Непередаваемое ощущение! И я подумал: один маленький шажок, и... долгий-долгий полет, затем удар, и ты уже ничего не ощущаешь, а главное: не помнишь, НЕ СУЩЕСТВУЕШЬ! И только когда у меня закружилась голова, я пришел в себя и отступил назад. Я бежал обратно к отцу, а на щеках у меня были слезы восторга, смешанного с первым моим желанием познать неведомое. И я пронес эти ощущения через всю жизнь.

Нортон замолчал, видимо, расчувствовавшись от воспоминаний, и только через минуту продолжил:

– Всю жизнь я страстно желал испытать все эти ощущения: и полет, и удар, и смерть..., и при этом остаться в живых! Я выучился, стал ученым-химиком, потом ушел из науки, получил второе образование – психолога, открыл частную практику. Но все эти годы я как одержимый работал над своим тайным проектом. И вот, совсем недавно цель была достигнута: я открыл способ не только заглянуть в сознание человека, но и получил возможность управлять этим сознанием! Вы спросите: как такое возможно? Постараюсь объяснить как можно проще. Для начала, вспомните, как в самом раннем детстве младенец учится коммуницировать со своим телом, как ему тяжело настроить эту управляющую связь. Как он ежесекундно, при помощи проб и ошибок, мучительно совершенствует все свои движения – от простых ужимок и почесываний в нужном месте, до контроля равновесия и, в конечном счете, уверенной ходьбы: эмпирическим путем ребенок приходит к простому решению, что ходьба, это последовательность управляемых падений, где завершение каждого шага – нахождение надежной точки опоры. И даже когда он вполне уверенно контролирует все свои движения, ему еще далеко до совершенства – того совершенства и виртуозности, которые показывают нам великие спортсмены, танцоры, циркачи, иллюзионисты... И обычный человек может прожить всю жизнь, так и не узнав всех возможностей своего тела. Что я хочу этим сказать? Только то, что наше тело, это всего лишь биологический механизм, а также и то, что сознание и тело – две совершенно разные сущности, где одна управляет другой. Причем, у тела есть свое собственное управление, автономное: это вегетативная нервная система, за счет которой работают все внутренние органы и системы организма. Но телом по-настоящему управляет именно сознание. Между ними существует связь, и, в данном случае, нужно лишь суметь отключить ее. А затем подключить к телу другую управляющую систему, внешнюю. Разумеется, сделать это очень непросто, однако мне удалось. Детали вам ни к чему, да вы, слава богу, и не поймете ничего: это сложно не только для ума полицейского. Скажу только, что химия воистину творит чудеса! Вот так. А вы говорите: вуду! – И Нортон тихо засмеялся.

– Впрочем, – продолжал он, – мой метод можно квалифицировать и как зомбирование, ибо тела всех моих подопытных были полностью подчинены моей воле. Но, как вы уже поняли, ни к зомби, ни к вуду это не имеет никакого отношения. А теперь я скажу вам, что произойдет дальше: сейчас я сделаю себе и вам по уколу в вену, через какое-то время лягу на соседнюю кушетку, закрою глаза и погружусь во временную кому. Но пока мое тело будет лежать здесь овощем, я буду вашими глазами, вашими ушами, вашими руками и ногами. Но главное – всеми вашими ощущениями, всеми фибрами вашей души! Я узнаю самые тайные, самые глубокие ваши мысли и страхи. Я дам волю вашим запретным желаниям, и испытаю все сопутствующие этому ощущения – от восторга до ужаса. И я, в отличие от вас, буду помнить их всю свою жизнь – помнить, как свои собственные... Итак, вы уже готовы? Скажите что-нибудь, инспектор!

Но Ковальский молчал.

– Кататонический ступор. Прекрасно, можно начинать! – Доктор, на ходу засучивая по локоть правый рукав рубашки, подошел к столу и открыл верхний ящик.

Лежа с открытыми, словно остекленевшими глазами, инспектор и был сейчас тем самым пресловутым "овощем": слепым, немым и недвижимым. Он только почувствовал укол в руку, а через какое-то время к нему внезапно вернулось зрение, но не прежнее, привычное, а ограниченное, будто вынесенное от него далеко вперед. Но говорить и двигаться он уже не мог...

"Да, забыл вам сказать, инспектор...".

Теперь Ковальский слышал голос доктора не как обычно, со стороны, а будто у себя в голове. И тогда он с омерзением и ужасом понял, что это говорит "он сам"! То есть, это говорил доктор, но его, Ковальского, губами, его речевым аппаратом – воздухом, выдыхаемым из ЕГО груди!

"Вы тоже, – продолжал Нортон, – вместе со мной будете видеть, слышать и ощущать все. Но помешать моей воле, увы, не сможете. – Нортон хихикнул. – Ну, разве что перед смертью что-нибудь начертите ногой: этот эффект неполного контроля почему-то проявляется у всех моих подопытных. Только умоляю, выберите что-нибудь пооригинальнее, чем вудуистский символ – это ужасно пошло!... Ну что, встаем?".

Ковальский с ужасом почувствовал и увидел, что "он встает", и от этого ненадолго возникли головокружение и тошнота. Это было фантастическое ощущение: он словно очутился в темном помещении, с двумя узкими экранами во всю стену, на которых перед ним синхронно двигалось, покачиваясь, изображение кабинета доктора Нортона. Ковальский тут же вспомнил, как в детстве играл сам с собой в придуманную им игру – "шагающего робота": мальчик сильно прищуривал глаза, и представлял себя, сидящим в голове-кабине огромного шагающего робота, движениями которого он управлял. Сейчас было нечто похожее, только теперь этим роботом по имени Гарри управлял другой.

***

– Привет, Гарри! – ласково ворковала Джобет. – Что-то ты сегодня рано. Видно, в отпуске сильно скучал по работе?

Ковальский стоял у входа и молчаливо смотрел на секретаршу шефа.

– Какой-то ты мрачный. Салли спать не давала? Ты ее еще не выгнал? – продолжала шутить Джо, смеясь своим мелодичным меленьким смехом. – Ну, что молчишь, милый!

"Беги, Джо, беги отсюда! Ради бога, беги!!!", – кричал мозг Ковальского, но его губы, искривившись в жесткой усмешке, сказали нечто другое.

– Милочка, позвольте узнать, сколько вам лет?

– Что...? – Улыбка сползла с лица девушки. – Что с тобой, Гарри?

– Так и собираетесь тут всю жизнь просидеть, за печатной машинкой? Вам бы мужа хорошего, да детишек бы завести...

– Что... ты такое говоришь!?

– Я говорю: красивая вы девушка, а ведете себя, извиняюсь, как двадцатидоллоровая шлюшка.

– Ты-ы-ы... – Она постепенно приходила в себя. – Скотина!

– Да уж, он такой! – как-то странно ответил Ковальский, а потом вдруг достал из кобуры "вальтер" 38-ого калибра. Переложив его в левую руку, он передернул затвор, посмотрел одним глазом в дуло пистолета, и медленно навел его на секретаршу.

"Перестаньте, вы, чертов маньяк! Убейте меня, а ее оставьте в покое!", – тщетно буйствовал внутри себя самого Ковальский.

– Шеф у себя? – спросил он ровным голосом.

Джобет на дрожащих ногах медленно поднималась со стула. Лицо ее побледнело, губы дрожали.

– Г-гаррри, т-тыы ш-што-о...

– Куколка, я спрашиваю еще раз: капитан у себя?

Она молча кивнула и медленно опустилась на свое место.

– Ну и прекрасно! – бодро сказал инспектор Ковальский, и нажал на спусковой крючок.

Выстрел отбросил секретаршу назад, но стена не дала ей упасть. Так она и осталась сидеть, уперев в стену свою милую головку, и на ее красивое бледное личико со лба стекали две темные струйки.

"Господи, Джо! О господи!!!".

А Ковальский уже открывал дверь в кабинет.

Феретти сидел за столом с открытым ртом, не понимая, что происходит: подчиненный и друг держал его на мушке!

– Что происходит Гарри? Это... это ты стрелял? – наконец, спросил он.

– Довольно глупый вопрос, вам не кажется, капитан? – Ковальский засмеялся и по-ковбойски сдул воображаемый дымок со ствола "вальтера". – Глупее может быть только ответ: да, это стрелял я!

– А... в кого? – словно подтверждая его слова, глупо улыбнулся Феретти.

– А вы позвоните своей секретарше, она в курсе, – ответил Ковальский и захохотал.

"Доктор, опустите пистолет и сейчас же уходите. Ради бога!".