Текст книги "Дело о самоубийцах (СИ)"

Автор книги: Виктор Ломака

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Ломака Виктор Петрович
Дело о самоубийцах

(Детективно-фантастический рассказ).

Пес поднял свою квадратную голову и посмотрел на уходящую вглубь парка дорожку, желтую от опавшей листвы. Инстинктивно почувствовав угрозу в идущем навстречу человеке, он оглянулся на своего хозяина и тихо пискнул. Тот стоял, прислонившись к стволу клена, и задумчиво смотрел вдаль. Вечер был необычайно хорош: заходящее солнце словно заглядывало под плотную пелену облаков; сверху накрапывал мелкий дождик, и от этого нежно шуршали на кроне желто-красные резные листья, подсвеченные лучами заката.

Мужчина в серо-зеленом плаще, проходивший мимо, неожиданно остановился рядом с ними и спросил:

– Простите, у вас случайно зажигалки не найдется?

Хозяин ротвейлера вздрогнул и повернул к нему голову, а сам пес, зарычав, пружинисто встал на все четыре лапы.

– Финик, сидеть! – привычным окриком приказал хозяин и дернул собаку за поводок. Пес снова сел. – Извините, он с утра что-то не в духе. Вот, хотел дать ему эклерчик для настроения... Подождите, я сейчас застегну намордник и дам вам зажигалку.

– О, не беспокойтесь, пожалуйста! Я уже ухожу, – с бесцветной улыбкой сказал прохожий, разминая пальцами сигарету. – Какой сегодня чудный вечер, не правда ли?

– Да, вечер... Финик, да что сегодня с тобой такое? – Хозяин еще сильнее притянул к себе рычащего пса, и полез во внутренний карман своей кожаной куртки. – Одну секунду...

– Говорите, любит пирожные? – спросил с все той же улыбкой незнакомец. – Милый песик!

– Что? – Видно было, что хозяин никак не может сосредоточиться на разговоре с собеседником.

– Я говорю: милый песик! А на вид – настоящее чудовище: голову откусит, не поперхнется!

Хозяин собаки открыл рот – то ли от удивления, то ли для ответа, но незнакомец уже шагнул к нему и, коротко взмахнув левой рукой, ударил его кулаком в лицо. Удар был не очень сильный, но от неожиданности тот привалился к дереву, выпустив из рук рулетку автонатяжного поводка. Почти в то же мгновение огромный ротвейлер по кличке Финик, словно разогнувшаяся пружина, метнулся к незнакомцу и чудовищным щелчком захлопнул челюсти на его горле.

***

– Спасибо, Гарри! Очень красивый подарок! – сказала Джобет, кокетливо поправляя прическу и пряча в стол маленькую розовую коробочку. – Как отдохнул? Как погода на побережье?

– Какая, к черту, погода осенью! – кисло улыбнулся Ковальский. – Дождь, дождь... А тут еще Салли нудит на ухо: погоды нет, давай вернемся! В общем, не отпуск, а бог знает что. Никакой чертовой романтики!

– Милый Гарри! – проворковала Джобет. – Если ты с женщиной, какая тебе еще нужна романтика?

– Все зависит от того, что ты имеешь в виду.

– То самое! – Секретарша плотоядно улыбнулась. – Любая романтика между мужчиной и женщиной всегда кончается сексом. Проверено на собственном опыте, между прочим. – И она многозначительно подмигнула Ковальскому.

– Салли умудрилась испортить даже это, – ухмыльнулся Ковальский.

– А я тебе говорила! В другой раз будешь знать, с кем отдыхать, – назидательно сказала она. – Давай, в следующий раз я поеду с тобой, а?

– Ты серьезно? – изобразил он удивление.

– А я вообще девушка серьезная, если ты заметил. – Секретарша хихикнула. – А то, что же получается: подарки девушке даришь, а бонусы от нее принимать не хочешь?

– Ты слишком большое значение придаешь моим мелким инвестициям, Джо, – попытался отшутиться Ковальский.

– А это уж я сама буду решать, – сказала она уже более серьезным тоном. – Ну, так как насчет следующего лета?

– Мне летом отпуск не дадут, – вздохнул он, и тут же подумал: "Вот же вцепилась!".

– Я так поняла, что принципиальных возражений у тебя нет? – Она улыбнулась, обнажив свои ровные, но немного мелковатые зубки. – О'кей, тогда берусь добыть тебе летний отпуск. Куда поедем?

– С тобой, Джо, хоть на северный полюс? Если, конечно, шеф отпустит со мной такого ценного работника.

– Ну, Гарри! Ты же знаешь, как он тебе доверяет! – засмеялась она.

– О,кей, договорились!

Теперь он почувствовал, что отпуск действительно закончился.

– Шеф у себя? – спросил он, переходя на деловой тон.

– Да, он ждет тебя. Там это странное дело... Ты, наверное, уже слышал?

– Это, которое с ротвейлером? По "ящику" только и говорят о нем.

– Точно. Ну, удачи! – И девушка легонько причмокнула своими выразительными алыми губками.

– И тебе, крошка! – сказал он, подходя к дверям кабинета своего начальника.

"Ну вот, начинается очередной сезон детективного сериала! – подумал он с иронией. – Вот так пашешь, пашешь, как пчелка – дело к делу складываешь в стопочку, как мед в соты запечатываешь. И тут приходит невозмутимый шеф-пасечник, вытаскивает эту готовую рамку с медом, и ставит на её место новую, пустую: трудись, друг Гарри, не ленись! О-хо-хо...".

Он постучал и, не дожидаясь ответа, открыл дверь.

– А, Гарри! – капитан Феретти так изображал радость, что даже привстал со своего кресла. – Рад тебя видеть, входи. Как твоя "новая" – Салли, кажется? Как отдохнули? Как там, у моря, погода?

– Привет, Рич! Да какая, к черту, погода осенью!

– Ох, да перестань уже! У природы нет плохой погоды, когда путешествуешь рядом с приятной блондиночкой.

– Помню, ты мне эту шутку уже говорил.

– Разве? Когда это?

– Когда не захотел отпустить меня в отпуск этим летом, – с некоторой обидой в голосе сказал Ковальский.

– В другой раз, Гарри, непременно поедешь летом! – ответил Феретти, и тут же спросил, видимо, желая сменить неприятную тему:

– Хочешь анекдот?

"К черту твои анекдоты! – ответил про себя инспектор. – Небось, опять про евреев".

– Давай! – вслух сказал он.

– Знаешь, почему Иисус был евреем?

Ковальский выжидающе улыбнулся, а Феретти, после положенной паузы, продолжал:

– Он считал свою мать девственницей, а она его – богом! Такое могли выдумать только евреи! Ха-ха-ха!

– Ну, ты и богохульник, Рич, ха-ха-ха! Не избежать тебе раскаленной сковородки!

Смеясь над дурацкой шуткой своего шефа, Ковальский вяло подумал:

"Господи, будто и не уезжал никуда!".

***

– Бог знает что, а не товар! Сырыми их продают, что ли... – Капитан, поднеся к потухшей сигаре зажигалку, тщетно пытался раскурить ее вновь, продолжая, между тем, вводить Ковальского в курс дела:

– В общем, мы решили объединить эти три дела, так как, во-первых, налицо странность в поведении всех трех погибших, во-вторых, все произошло в течение одной недели, ну и, наконец, все трое посещали одного и того же психоаналитика.

– Значит ли это, что тот, который напал на хозяина собаки, тоже хотел умереть? – спросил инспектор.

– Гарри, ты бы видел этого ротвейлера! – рассмеялся шеф. – У него голова больше, чем у сержанта Уоткинсона. Да он этому кретину просто вырвал кадык – хозяин даже крикнуть не успел. Просто жуть какая-то! – капитан передернул плечами.

– Да уж... – Ковальский бросил взгляд на разложенные на столе фотографии. – Я бы не то, что подойти, я бы по другой дорожке обошел эту тварь... Его уже усыпили?

– Да нет, пока еще в питомнике держат. Хозяин на коленях молил... Кричал, что дети в нем души не чают, что собака не виновата... Справки всякие показывал. Говорил, что намордник только на минуту снял, чтобы пирожное ему дать. – Капитан засмеялся. – Представляешь, этот волкодав – сластена!

– Да ну!

– Точно! Да-а, видел я вживую этого песика... Между нами говоря, я бы лучше с крыши небоскреба сиганул, чем вот так бросаться на его хозяина.

– Да, кстати, а тот, первый, который спрыгнул с крыши двадцатиэтажного дома: может, его скинули? – с циничной надеждой спросил инспектор.

– Нет. Внизу были свидетели. Они утверждают, что самоубийца громко кричал им сверху, словно нарочно привлекая к себе внимание.

– Что он кричал?

– Они не совсем точно разобрали слова – высоко было, но общий смысл такой: "Эй, смотрите – я свободен, как птица!".

– Ну, тогда он просто сумасшедший, – усмехнулся инспектор.

– Гарри! Сумасшедший, добровольно спрыгнувший с крыши, формально так же является самоубийцей, – с расстановкой сказал капитан. – Даже если он всерьез верит в то, что полетит вверх, а не в сторону асфальта.

– Согласен. – Инспектор улыбнулся на эту искрометную формулировку капитана.

– К тому же, – весело продолжал Ферретти, – исследовать его мозги теперь сможет разве что дворник, но никак не его психоаналитик, ха-ха-ха!

"Что-то Рич сегодня больно весел. К чему бы это?", – настороженно подумал Ковальский.

– Да, – продолжал капитан, – и сходи на эту кондитерскую фабрику, по третьему случаю. Сержант Уоткинсон был там, но ты же понимаешь...! – И он издевательски изобразил жестами один из видов человекообразных обезьян. – Так вот, мы сначала решили, что это несчастный случай на производстве, но потом... В общем, не буду тебе заранее все объяснять, ты лучше свежим взглядом осмотри все, порасспроси свидетелей... Хотя, нет! Сначала сходи-ка к этому Нортону, психоаналитику.

– Полагаю, он главный подозреваемый? Надеюсь, его сразу допросили?

– Разумеется.

– И?

– А-а, – шеф махнул рукой. – Ничего существенного там не накопали. Все жертвы были обыкновенными слюнтяями и ипохондриками, каких сейчас в современных городах тысячи: плакались этому мозгоправу в жилетку, и только.

– Время последних посещений... как-нибудь соотносятся со временем смертей?

Капитан помотал головой.

– Самое малое – три дня! Впрочем, если там и было бы что, он все равно не оставил бы записей, понятное дело! Но мне кажется, что он тут ни при чем, очень уж он сам напуган. К тому же, это может отразиться на его практике. А главное – нет мотива!

– Мотивация, это для нормальных людей, а психоаналитики – они часто сами того... – Гарри красноречиво постучал пальцем по темени.

– Не исключено, – согласился шеф.

– Кто к нему ходил?

– Громила Уоткинсон, кто же еще.

– Понятно! – улыбнулся Ковальский. – Наверное, задавил бедного дока своей массой, как он это умеет?

Капитан махнул рукой, как бы обозначая давно понятную в их кругу тему. Он, наконец, раскурил сигару и с удовольствием затянулся.

– Ладно, действуй, Гарри. Но сперва почитай записи доктора и протокол допроса. И досье, конечно же.

– Само собой.

– Если ничего не раскопаешь, завтра к вечеру закроем все эти три дела: прыгуна с крыши на суициде, а двух других на несчастном случае. И баста! А то прокурор уже... – Капитан показал рукой воображаемый груз на шее и медленно поднялся из-за стола. – Ты как всегда один, Гарри?

– Да.

– Может, подкинуть тебе Громилу для большего драйва, а?

– Нет уж, тормоз у меня и у самого есть, – улыбнулся Ковальский и тоже поднялся с кресла.

***

Дождь на какое-то время перестал, но небо не давало особых надежд на улучшение погоды. Ковальский шел по мокрому тротуару. О деле думалось плохо, зато в голову лезла всякая философская чушь.

"Черт, наверное, за время отпуска мой мозг расслабился и теперь никак не хочет входить в рабочую колею. Колея... Да, все мы находим свою колею и стараемся двигаться строго в ее границах. Вот идешь ты по этой тропинке, и все у тебя размеренно и определенно – эдакий социальный проход через жизнь, выбранный тобой в силу тех или иных причин. На этой тропинке почти нет опасностей, она выверена и опробована прошедшими по ней ранее, она защищена самим обществом. Но стоит сделать шаг в сторону..."

Тут его мысли нарушил толчок в плечо. Ковальский потерял равновесие и, чтобы не упасть, ступил на проезжую часть. Тут же раздался визг тормозов и в полуметре от него остановился синий бьюик.

– Эй, ты что, самоубийца? – истошно заорал на него перепуганный водитель, выглядывая поверх полуопущенного стекла. – Идиот долбанный!

Ковальский с ласковой улыбкой показал водителю средний палец, и запрыгнул на тротуар. Он поискал глазами того, кто его толкнул, но улица была слишком оживленной в этот час. Неважно: наверное, случайный прохожий, возможно, пьяный.

"О чем я там думал? А, "тропинка"! – Ковальский даже рассмеялся. – И вот я схожу со своей защищенной тропинки, и сразу оказываюсь в неведомой, опасной обстановке, как в джунглях... Будто становлюсь видимым для всяких хищников и паразитов, потому что теперь я на их территории, где законы общества уже слабо защищают. Хотя, общество – это и есть джунгли, где свои овцы, волки, зайцы, шакалы... И каждая общественная ниша заполнена и имеет смысл. А еще все эти ниши имеют вакансии – как для хищников, так и для жертв. И случайный шаг в сторону может произойти с каждым в любой, иногда самый неожиданный момент, ибо тебя могут попросту столкнуть! Взять, к примеру, тех же самых хищников преступного мира... У них тоже свои звериные тропы, и они тоже имеют относительную стабильность и защищенность. Вопреки утверждению, что они непременно и скоро заводят в капканы и волчьи ямы, по ним, порой, преступники идут всю жизнь, не упав ни разу. Только уж очень они узкие и скользкие, и очень много желающих с той и с другой стороны столкнуть с них. И мой путь, путь ловца этих хищников, он тоже защищен и стабилен лишь до определенного предела – того предела, глубину которого определяю я сам. Точнее, это определяет мое благоразумие... Либо желание перейти запретную черту".

Сейчас он вспомнил, когда мысли о "тропинке" впервые посетили его. Это было в тюрьме предварительного заключения, куда он пришел допросить одного заключенного по невероятно запутанному делу. Тогда он шел по тюремному коридору между зарешеченных камер и невольно сжимался внутренне, глядя, как там сидят, ходят, лежат люди, которых общество временно обрекло на положение зверей. Он представил себя среди них, подумал: как бы он существовал там, какую "социальную нишу" смог бы занять в этом сообществе отверженных? В то же время он вполне ощущал незримый кокон, защищавший его от этой убогой жизни, ощущал уже эту свою тропинку, которая хоть и проходила сквозь опасные "социальные джунгли", – совсем как сейчас между этих клеток с заключенными – но была надежно огорожена от них. Впрочем, тогда же он вспомнил о пословице, что от тюрьмы зарекаться нельзя никому, а еще подумал, что, в некотором смысле, свои "джунгли" существуют даже у них в полицейском управлении.

***

Цех был на удивление чистым. Свежевымытый кафель блестел невысохшей влагой, большие, высокие чаны медленно вращались, поблескивая нержавеющей сталью.

– Этот! – Рабочий показал пальцем на один из них.

Ковальский поднялся по металлической лесенке на небольшую площадку рядом с чаном, и заглянул внутрь. Сверкающие стальные лопасти неспешно перемешивали шоколадную начинку во вращающемся чане. Внутри у него шевельнулось неприятное чувство. Он представил, как эти лопасти затаскивают, вминают человеческое тело в коричневую массу, как потом из глубины вдруг раздается приглушенный хруст костей, как поднимаются на поверхность месива кровавые разводы...

"Бр-р, ужас! Невероятно, что всего через три дня этот чан уже используют по назначению. Надеюсь, они тут все хорошо отмыли!".

– Вы ведь работали в тот день с ним вместе? – спросил он, наконец, у провожатого, все еще не отводя завороженного взгляда от работающих лопастей.

– А то! – ответил рабочий. – Мы с ним уж который год в одной смене пашем! То есть, я хотел сказать, пахали...

– И как он себя вел в тот день? Что говорил?

– Да все как обычно. Боб, он неразговорчивый был, как и всегда. В общем, ничего такого. Хотя... – Рабочий задумался.

– Ну-ну! – заинтересовался инспектор.

– В то утро у нас сломался редуктор, – приводной вал накрылся медным тазом – и мы вместе его чинили. И вот, когда он выбивал шкворень – я гляжу, а он бьет молотком с левой руки. Я говорю: "Боб, не знал, что ты левша!". Он на пару секунд замешкался, потом посмотрел на меня и говорит: "Да вчера правую руку слегка подвывихнул, вот и приходится теперь...". Я тогда ему: "Надо было тебе к доктору с утра идти, а не на работу". А он так странно засмеялся, и говорит: "Я сам себе доктор!". – Рабочий замолчал на некоторое время. – Ну, а больше ничего такого, вплоть до того момента, когда произошел этот кошмар.

– Любопытно. – Инспектор задумался. – И что, когда все это случилось, он вот так сразу взял и прыгнул в чан? Вы где тогда были?

– Да я во-он там, наверху был! – Рабочий показал рукой на металлическую конструкцию, стоявшую у окна и уходившую под самым потолок цеха. – Вентиляция забилась, ну я и возился там с ней. Боб меня окликнул, потому я все и видел. В общем, он по лесенке взобрался, постоял, посмотрел туда, вот как вы сейчас... – Рабочий слегка ухмыльнулся. – Я у него спрашиваю: "Чего тебе, Боб?", а он мне: "Фирменная начинка выйдет!", или: "Шикарная начинка выйдет!", – я точно не помню. И перевалился в чан. Жуть!

– И вы не успели ничего сделать?

– Ну, я пока слезал с вышки, пока добежал... Заглянул "туда"... А там одни ноги из шоколада торчат. И крутятся, крутятся...

Ковальскому показалось, что рабочий подавил сейчас желание улыбнуться.

– Кто-нибудь еще был с вами в зале? – спросил он.

– Да, электрик был! – понимающе улыбнувшись, ответил рабочий. – Он с освещением возился, а я-то слесарь. Он тоже подбежал, но после меня.

– Он тоже слышал, что перед смертью сказал погибший?

– Нет, он был вообще в другом конце зала. – Рабочий с тревогой посмотрел на инспектора. – А вы что, думаете, что я имею к этому...

– Разумеется, ничего такого я не думаю! – остановил его Ковальский с некоторым раздражением. – И что было потом?

– Что-что! – Рабочий скривил губы. – Я тут же на аварийную остановку нажал – вон та красная кнопка... Потом стал тянуть его за ногу... Да только поздно уж было: его там лопастями к дну прижало. Пришлось сливать массу, а потом... Фу-уф, вспоминать страшно, что там под лопастями творилось! Еле мы его оттуда вытащили. Полицейские потом ругались, что надо было, мол, не трогать его, а оставить как есть. Да откуда ж мы знали эти ваши правила...

"Можно подумать, никто здесь детективные сериалы не смотрел!", – усмехнулся про себя инспектор.

– Все понятно, – вслух сказал он, спускаясь на кафельный пол, хотя ничего ему не было понятно, кроме того, что из этого свидетеля ничего больше не вытянешь.

"Да, и тут зацепок никаких. Возможно, что-нибудь сможет объяснить "мозгоправ". Как ни крути, а он единственное связующее звено в этих трех делах. Если, конечно, тут вообще есть какая-то связь... Любопытная деталь, однако: все они что-то такое выкрикивали – этакую смесь черного юмора и затаенных намерений. Вроде того, что обычно кричат крутые парни в боевиках, прежде чем кого-то грохнуть, либо самим отправиться к праотцам".

***

– Не понимаю, сколько можно спрашивать об одном и том же? Ко мне теперь все полицейское управление будет приходить по одному?

– Ну, вы же, как психоаналитик, сами должны понимать, что значит для исследователя личный контакт с субъектом, – парировал Гарри.

– Почему же в первый раз ко мне пришли не вы, а прислали этого... гориллу?

– Я был в отпуске. Симпатичный парень, этот Уоткинс, не правда ли?

– Да уж, прекрасный образчик дегенеративного типа... Видимо, в вашей работе без таких особ не обойтись.

– О, да! Совершенно незаменимый работник при проведении некоторых щепетильных операций. – Инспектор перестал улыбаться и посмотрел доктору прямо в глаза – точнее, между глаз (его любимый прием!). – Но, к делу! Итак, мистер Нортон, вы утверждаете, что ваши бывшие пациенты на момент смерти были вполне адекватны?

– Извините, но в момент смерти меня рядом с ними не было, – улыбнулся Нортон.

– Я имел в виду, на последних сеансах? – поправился инспектор. – Ничего такого за ними не замечали?

– Нет, все как обычно.

– А по какой методике проходили ваши... занятия?

– Ну, поскольку вы не специалист, скажу попроще: я совмещал гипноз и медикаментозный метод частичной блокады с направленным торможением подкорки.

Инспектор с деланным удивлением вскинул на доктора глаза.

– Любопытно! То есть, если я правильно понял, вы на некоторое время принудительно вводили их в состояние ступора? Или, проще говоря, "овоща"?

– О-о! Ваши познания в медицине поражают.

– Спасибо, я готовился.

– Точно. Я и забыл, что все мои записи у вас. – Психоаналитик слегка подвинулся назад в своем кресле.

"Нервничает!", – автоматически отметил Ковальский.

– И что вам давала такая методика?

– Я пытался воздействовать на их затаенные фобии, на застарелые, так сказать, детские страхи.

Инспектор улыбнулся и качнулся вперед, на мгновение задумавшись.

– Я, конечно, не психоаналитик, но, на основании событий, происшедших с этими несчастными, напрашивается сам собой вывод, что их детские страхи явились как бы и причиной их смерти. Итак, смею предположить, что первый боялся высоты, второй в детстве, возможно, подавился шоколадкой, ну а третий...

– Не стоит так упрощать, инспектор! Это работает совсем по-другому.

– Но есть ли смысл усложнять? Вам, как ученому, должен быть известен "принцип Оккама", из которого прямо следует: самым простым решением было бы предположить, что...

– О, не продолжайте – я понял, куда вы клоните. – Доктор засмеялся.

– Что смешного?

– Нет, просто вы так вольно обращаетесь с неизвестной вам областью... – Доктор замолчал на мгновение. – Вот вы слышали, например, что человеческое тело, это ни что иное, как трехвольтовая батарейка? В электрохимическом смысле, разумеется.

– Допустим. И что?

– Но вы ведь на этом основании не станете вставлять себе в рот... лампочку от фонарика? – Нортон засмеялся. – Впрочем, ваш коллега Уотсон наверняка бы попробовал. Но вы ведь не он?! Так почему же вы...

– Да, но ведь это так очевидно! – перебил инспектор. – Я имею в виду не лампочку во рту, а вариант с фобиями.

– Очевидно для полного дилетанта, извините.

– Доктор, но вы ведь знаете о таких вещах, как бессознательная тяга к суициду?! Когда человек стоит на краю пропасти, и ему хочется сделать последний шаг.

– Это общепринятое заблуждение, одно из многих, – с усмешкой ответил Нортон. – Попробовали бы вы столкнуть этого человека в пропасть – ручаюсь, сами бы туда отправились! Все как раз наоборот: чересчур навязчивые страхи наша психика пытается вытеснить из зоны, которая контролирует сенсорную моторику.

– Хорошо, пусть так. Но ведь это касается психически здорового человека, не так ли?

– Если вы о моих..., – он на мгновение замялся, – бывших пациентах, то в этом смысле они были вполне нормальными людьми.

– Да, но не могли ли ваши опыты..., – начал, было, Ковальский.

– Мои сеансы – не опыты! – с раздражением поправил его доктор. – Послушайте, инспектор, не пытайтесь инкриминировать мне то, чего вы совсем не понимаете!

"Ого, похоже, я немного вывел его из равновесия!", – с удовлетворением подумал инспектор.

– О,кей! – примирительно сказал он. – Давайте тогда так... Что вы можете сказать о фобии покойного Джонатана Бялко, шагнувшего с края крыши? Он боялся высоты?

– Определенно нет! – уверенно ответил доктор. – Он работал строителем-монтажником, и был, можно сказать, с крышами на "ты".

– Какая злая ирония! – усмехнулся Ковальский. – А тот, который лишился кадыка, вероятно, был членом общества собаководов?

– Вы циник.

– Нет, я полицейский. Но в каждой профессии есть свои издержки, не так ли? И все-таки, что вы можете мне сказать о любителе полетов над асфальтом?

Нортон ответил не сразу.

– Бялко боялся крыс, – после некоторого молчания сказал он. – Боялся до такой степени, что спал внутри балдахина с прикрепленной металлической сеткой. И для меня самого загадка, почему он решил прыгнуть с крыши...

– А любитель собак кого боялся? Кошек? – усмехнулся инспектор.

– Нет, женщин. У него мама, знаете ли, была со странностями: до тридцати лет держала его при себе, как рабовладелица. А когда умерла – сын остался в этом отношении совсем беспомощным.

– Уже интереснее. А что насчет третьего, "сластены"?

– А тот, что упал в чан с шоколадом – у него вообще было обсессивно-компульсивное расстройство в рамках синдрома навязчивых состояний. Он был зациклен на проблемах психо-соматического характера: постоянно задумывался о процессе своего дыхания, глотания, моргания...

– Ну и дела!

– Как видите, инспектор, ваш наивный паралогизм не подтвердился: фобии моих пациентов никак не связаны с вариантами их гибели.

– Да-а уж! – Ковальский покачал головой. – Знаете, док, я бы, на вашем месте, от всего этого давно свихнулся.

Доктор рассмеялся.

– Полагаю, мне следовало бы вам ответить: а я бы на вашем месте, инспектор, давно застрелился!

***

"Скользкий тип, – думал Ковальский, спускаясь с крыльца дома Нортона. – Хотя, вряд ли он имеет прямое отношение к этим смертям. Конечно же, в этих его психических штучках разобраться непросто, и он мог "сдвинуть мозги" тем несчастным, но... Мотив, вот самое главное отсутствующее звено! Зачем ему это? Если только он не извращенец и садист... Но нет, ничего такого я за ним не заметил. Впрочем, опять же, людей данной профессии раскусить очень непросто...".

После психоаналитика Ковальский отправился к собачьему питомнику, где содержался опальный ротвейлер. Ему захотелось посмотреть на это кровожадное чудовище, едва не перегрызшее горло человеку. Увы, он опоздал. Служащий сообщил ему, что ротвейлера уже усыпили. "Что ж, вполне справедливо, – думал Ковальский, медленно вышагивая вдоль клеток с собаками. – Как ни отвратительно это звучит, но мы, все же, высший вид на планете, и любое другое животное, посягнувшее на нашу жизнь, должно быть уничтожено. И дело тут даже не столько в принципе "кровь за кровь", а в том, что именно для этой особи табу уже не существует. И при случае эта собака убьет снова. Возможно, то же самое относится и к убийце-человеку, но тут важно другое: каждый человек – личность, и все мы разные. Разные настолько, что один может непреднамеренно убить приблудную собаку, и потом будет долго страдать, мучиться и корить себя; а другой убьет человека и, как говорится, не почешется, да еще и адреналином своим насытится, и в следующий раз ему будет только легче перейти эту черту. И этот пес – он, такой же, как человек-убийца, потому что они оба – животные! Сам факт убийства их нисколько не трогает: у них обоих нет ни морали, ни совести. Разумеется, у собаки есть преданность к конкретному человеку, который отвечает за ее действия. Но хозяин ведь не всегда имеет возможность углядеть за ней, как в этом случае, например".

Глядя на томящихся в клетках животных, Ковальский невольно вспомнил то памятное посещение тюрьмы, где в более просторных клетках сидели уже люди. Он поразился сходству между этими существами, принудительно лишенными свободы. Поведение заключенных-людей и заключенных-собак мало чем отличалось: одни из них затравленно сидели в углу, тупо уставившись в стену или в пол, другие, словно сомнамбулы, бесцельно слонялись по клетке, а некоторые, совсем немногие, проявляли агрессию к проходившему мимо них человеку. Но если собаки бросались на прутья решетки, в тщетной надежде достать и укусить тебя, то люди делали это вербально, пытаясь задеть, оскорбить словом. "И это, – думал он с грустной иронией, – только и есть разница между ними и нами? Получается, что если сдернуть с нас тонкую пленку цивилизованности и этики поведения, мы становимся такими же животными. Где Гете, где Бах, где Лобачевский с Эйнштейном? Где наш хваленый интеллект? Господи, сколько же нужно человеку, чтобы он упал со своего величественного эволюционного пьедестала? Самую малость – всего лишь сойти со своей тропинки...".

При выходе из питомника внимание Ковальского привлек человек, одиноко стоящий в сторонке. Он рассеяно озирался по сторонам, словно не знал, куда ему идти. В руках у него был поводок и намордник. Ковальский сразу понял, кто перед ним. Ему не хотелось тревожить этого беднягу в такой момент, но он все же подошел.

– Добрый... день. – Инспектор замешкался, сообразив вдруг, что это формальное обращение в данный момент явилось бестактностью. – Извините, вы хозяин... той собаки, ротвейлера?

Человек, повернувшись к инспектору, кивнул.

– Я инспектор Ковальский, расследую это дело.

– Понятно. – Человек натянуто улыбнулся. – Вы хотели что-то спросить?

– Да. Собственно... – Инспектор осекся. А что, собственно, он хотел спросить? Вместо вопроса, он сказал:

– Жаль вашего пса. Мои... соболезнования.

– Спасибо. – Человек с каким-то виноватым выражением лица поднял руку, в которой был собачий поводок. – Вот, думал сегодня забрать Финика. Мне почему-то казалось, что его отпустят. А его...

– Да уж, понимаю вас, – только и ответил Ковальский.

– Это вряд ли.

– Ну-у..., – начал, было, Ковальский, но хозяин собаки неожиданно резко спросил его:

– Почему?

– Что? – не понял инспектор.

– Зачем они его убили? Финика. Он был хороший пес, добрый. Просто он за меня... – Он замолчал.

– Ну... Понимаете, ваш пес загрыз человека. – Ковальский старался выбирать слова, но очевидно, это у него плохо получалось.

– Этот человек... Он ударил меня, ни с того, ни с сего. А Финик, он же рефлекторно...

– Вот именно, рефлекторно!

Хозяин собаки недоуменно посмотрел на инспектора.

– Я имею в виду, что у бойцовых собак опасные рефлексы, – осторожно пояснил Ковальский.

Тот нервно засмеялся.

– Мало ли у кого опасные рефлексы! У полицейского, например. Врежьте постовому кулаком по голове – получите пулю в грудь, без вопросов!

– Послушайте...

– А может, – не слушая, продолжал хозяин, – тот идиот был самоубийцей? А если бы он прыгнул под машину – тогда что, нужно было сжечь этот автомобиль?

– Послушайте, ни вы, ни собака не виноваты, что все так вышло, но... – Ковальский уже жалел, что подошел. – Поймите: ваш пес теперь знает вкус человеческой крови, поэтому...

– Мой пес теперь мертв! – коротко и зло перебил хозяин.

– Извините, я... – Инспектор виновато улыбнулся. "Черт, глупый какой-то разговор. Зачем я подошел к нему?! Я для него теперь как красная тряпка для быка". – Просто я хотел сказать, что мы живем в социуме, а не в джунглях, и кто-то должен ответить за смерть человека.

– Это был... несчастный случай! – упорствовал хозяин. – И полицейские, которые приехали на месте происшествия, они тоже так сказали.

– Случай-то несчастный, но вам эта формулировка мало что дает.

– Почему же?

– Потому что у вас была собака бойцовой породы. Эти собаки опасны для человека, по определению. Если бы ваш пес сидел в клетке с толстыми прутьями, и с надписью: "Опасно для жизни!", а какой-нибудь дурак влез к ней, и она бы его загрызла – тогда без вопросов. Но он гулял по городу, среди людей. Пусть и в наморднике, но... вы ведь сняли его на время!

– Хорошо, тогда пускай наказали бы меня, это я за ним не уследил! – Он почти кричал.

– У нас по закону хозяин животного не наказуем. Разумеется, если он не злонамеренно натравил своего пса. В вашем случае были свидетели, – две мамаши с детьми – поэтому к вам вопросов нет.