Текст книги "Большая Хета сердится"

Автор книги: Виктор Бороздин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

Перед дальней дорогой

Олеконе шла быстро. Ей надо было обязательно поспеть. Куда – знала только она, никто больше, она никому об этом не скажет.

Из-под снежных шапок спрятавшихся в сугробы домов на неё дремотно посматривали забелённые инеем окошки. Только у одного дома, самого крайнего, три глаза-окошка подмигивали красноватым отблеском заката, как бы говорили: «Торопись!»

С засыпанного снегом сарая, смеясь и озоруя, сталкиваясь, падая, катились на санях, на лыжах, просто на ногах мальчишки и девчонки – все в снегу с головы до ног, так что сразу и не поймёшь, где кто.

– Иди к нам! – позвали они.

Олеконе только краешком глаза глянула туда, махнула рукой и побежала дальше – легко, по-оленьи, едва касаясь бакариками[5]5
  Бакарики (бакари) – меховая обувь на Севере


[Закрыть] твёрдого наста. Забились за плечами песцовые хвостики, украшения парки[6]6
  Парка – женская верхняя меховая одежда.


[Закрыть].

Впереди – пустынная, чистая-чистая холмистая тундра, долгая, как зима. Туда, огибая холмы, уходил еле заметный след оленьей упряжки. На подъёмах он был чётче обозначен тёмными вмятинами от оленьих копыт, на разворотах блестел снежными срезами от полозьев нарт.

Спрямляя путь, Олеконе порой взбегала на сугробы, меховым комочком скользила по откосу. В низине, между двух холмов, она придержала шаг. На снегу было много следов – олени тут переминались с ноги на ногу. Здесь упряжка делала остановку. Перед дальней дорогой оленевод обычно, отъехав немного, останавливает упряжку. Достаёт трубочку, закуривает и, пока тянется дымок, вспоминает: всё ли взял с собой, не забыл ли что – ружьё, патроны, спички, соль… Об этом надо бы подумать в посёлке, но там людно, суетливо, разве всё вспомнишь? А здесь тишина. Если забыл что, можно вернуться. Другие забыли что-то передать – могут догнать. Кончился табак в трубочке и – в путь!

На упряжке, что оставила здесь следы, уехали вместе со своим дедушкой в стойбище брат и сестра Ямкины – второклассница толстушка Лими и пятиклассник Ячку, или Песец, как его все зовут за удивительное проворство в играх.

Должна здесь остановиться и та упряжка, на которой умчит с отцом в тундру Варчи. И пока отец будет вспоминать, не забыл ли что, будет вспоминать и Варчи… И может, вспомнит, непутёвый, что забыл дружбу… И подумает: «Разве можно дружбу забывать?»

Варчи ох как ждал этого дня, когда отец заберёт его с собой! Отец Варчи оленевод. Всю зиму он кочевал с оленьим стадом в лесотундре, там из-под рыхлого снега – оленям легче добывать корм. Сейчас весна, и хоть мороз ещё крепкий и с крыш ещё не свисают сосульки, оленьи стада уже движутся на север. Движутся медленно – у мам-важенок появились малыши, – однако к тому времени, когда наступит летняя комариная пора, стада уже дойдут до Ледовитого океана, там прохладно и комары не так донимают оленей. Когда стадо проходит не очень далеко от посёлка, родители приезжают в школу-интернат за ребятами. Учёба ещё не кончилась, но детей оленеводов отпускают раньше, потому что когда стадо уйдёт за сотни километров, его уже не догонишь. Они и школьную программу поэтому заканчивают раньше.

Варчи будет всё лето кочевать по тундре. На разлившиеся от талой воды озёрца прилетят дикие утки, гуси, кулики, гагары, невообразимый галдёж поднимут. Шумно в тундре станет. Олеконе знает это – отец не раз брал её с собой в стойбище. В тундре простор: месяц иди – ни одного дома не встретишь. Поднимешься на сопку – впереди только оленьи спины да рога колышутся, конца-края не видно. Идти за стадом, собирать отбившихся оленей нелегко. К вечеру так и падаешь на меховую подстилку. Но Варчи этого не боится. Варчи сильный.

Олеконе тоже скоро поедет домой. К себе, на Большую Хету. К крутым берегам с густыми зарослями тальника, к песчаным островам, возле которых стаями ходит рыба. Будет уходить туда на лодке, неводить, радоваться, когда рыбы в невод попадёт много. Только без Варчи ей будет скучно. Вместе-то всю зиму как весело было!

– Идём рыбачить, – кричал ей Варчи, просунув в приоткрытую дверь пионерской комнаты свою лохматую голову.

В руках у него было всё нужное для подлёдного лова.

Они сбегали с крутого, в снежных надувах берега.

– Маленько осторожно, упадёшь, – смеялся Варчи.

А она, не удержавшись, всё же скатывалась вниз.

Потом Варчи долбил пешней уже крепко схваченные льдом старые лунки. А она готовила лески.

На какую глубину опускать блесну, как раздразнить сонную рыбу, чтобы она схватила приманку, Олеконе знает точно. Леска в её руке дрожит, подёргивается. Значит, и блесна на глубине шевелится, как живая, приманивая рыбу. Рыба ходит где-то рядом, но в чёрной воде лунки, из которой густо идёт пар, ничего не видно. Тут нужно ох какое терпение! Руки стали красными от мороза, их ломит, но Олеконе не показывает вида – нельзя при Варчи. Ещё посмеётся:

– Маленько жарко?

Но вот подсечка – и рыба на крючке! Она всё ещё сонная и не очень-то понимает, что с ней случилось. Скоро из воды высовывается лупоглазая морда линя или усатая сома. И тут рыба начинает рваться из рук. Варчи бежит от своей лунки, помогает Олеконе вытянуть рыбу.

– Однако, счастливая ты, мне рыба только хвостом махнёт и – к тебе. Ты что, слово знаешь? – смеётся он.

После мороза хорошо было греться у раскалённой печки в пионерской комнате и читать интересную книгу. Чаще читала она. А Варчи слушал. И тут же – чирк-чирк карандашом – на бумаге уже горбатый медведь вылезает из берлоги, а то мчат большерогие олени, да не по холмам и горам, а прямо к облакам взвиваются!

– Это что – олени-птицы? – удивлялась Олеконе. – Так же не бывает.

– Не бывает, не бывает… А ты откуда знаешь? – сердился Варчи и тотчас вместо луны, что смотрела сверху, рисовал её рожицу, смешную, но очень похожую.

Она не сердилась. Ну и пусть смешная!

Всё было хорошо, пока не прилетели пуночки. Как пропели они по всему посёлку и возле их интерната, что идёт весна, совсем другим Варчи стал. Забросил всё: рыбалку, лыжи – а на лыжах-то они наперегонки сколько по холмам бегали! – игры разные. Только одну игру не забросил – «Олени и пастухи». Эту лихую игру у них все ужас как любят! С маутом – арканом – в руке Варчи и другие «пастухи» бежали за ребятами, понарошку олешками. Со свистом пролетал в воздухе его маут и арканил без промаха. Варчи прыгал от радости, совсем как первоклашка, и выкрикивал что-то одному ему понятное. Лишь одного «олешка» он ни разу не смог заарканить – её, Олеконе. Она, как дикий оленёнок, стремглав убегала от него, увёртывалась, даже падала, когда петля готова была захлестнуть. А в конце игры, подняв высоко «рога» – ветки тальника, торжествующе пробегала мимо Варчи, мимо всех «пастухов».

Варчи не выпускал из рук маут и, когда игры не было, набрасывал его на всё, что увидит: на столбик, на куст, на пробегавших мимо мальчишек и девчонок… Понятно, ведь скоро он будет в оленьем стаде арканить настоящих пугливых и быстрых олешков. Всех мальчишек в интернате охватила сейчас «тундровая горячка», только и разговоров: «Вот скоро за мной приедет отец…», «Вот скоро в тундру уеду…»

Теперь Олеконе все дни сидит на лавке у окошка, шьёт бакарики, расшивает их цветными кусочками материи и бисером, так красиво расшивает, как никто больше в интернате не умеет. Посмотрел бы Варчи! Нет, не смотрит. Олеконе обидно. Олеконе гордая, она ничего не скажет Варчи. А всё равно ей обидно…

И вот отец Варчи приехал. Начались скорые сборы. Варчи попрощался с учителями, с друзьями, с дядей Васей – истопником, а о ней забыл. Будто они никогда и не дружили. А мог бы сказать: «Уезжаю, однако, Олеконе, до осени». Или: «Уезжаю. А на рыбалку мы ещё пойдём, когда вернусь». Или просто: «До свидания, Олеконе».

Из-за холма донёсся перезвон оленьей упряжки. Сейчас она будет здесь. Остановится. И Варчи спросит её: «Ты зачем сюда пришла, Олеконе?»

Что она ему скажет? Она скажет: «Чтобы пожелать тебе доброго пути, удачи».

И протянет ему руку. А на ладошке-то у неё дружба, которую он забыл взять с собой в дорогу, разве он не догадается?

«А может, не надо было сюда приходить? Пусть сам думает!» – больно, как хореем[7]7
  Хорей – длинная палка с костяным шариком на конце. Хореем жители Севера погоняют оленей.


[Закрыть], вдруг ударила её эта мысль. И щекам стало жарко-жарко. Олеконе метнулась, отыскивая, куда бы спрятаться. Но где спрячешься в белой тундре? Да и поздно. Оленья упряжка уже вымахала из-за холма и быстро приближалась. Стоя коленями на нартах, ею правил Варчи. Он сразу увидел Олеконе. Озорно, с удалью взмахнул хореем и пронзительно крикнул:

– Эхей-хей!

И олени, вытянув морды, положив на спину рога, вихрем пронеслись мимо Олеконе, обдав её морозным ветром и кусочками снега, что летели из-под копыт. Олеконе попятилась и, споткнувшись о снежный гребешок, села.

Упряжка уже далеко, клубится позади неё снежная пыль.

– Не остановил… – смотрит вслед Олеконе.

Тише звенят бубенцы. Замирают… И не слышно уже выкрика Варчи: «Эхей-хей!»

Неприятным комочком в горле у Олеконе застряла обида.

Не замедляя бега, олени вынесли нарты на пригорок между двух холмов, и через минуту упряжка скрылась из вида.

Олеконе сидела, обхватив колени руками.

Однажды, когда она была совсем ещё маленькой, они с дедушкой, сторожа стадо, сидели вот так же на снегу, у костра. Приятно было греться возле пылающих жаром веток лиственницы, вдыхать вкусный запах лепёшек, которые дедушка, нанизав на железный прутик, разогревал на огне. От мороза лепёшки закаменели, а на жару сразу потолстели и зарумянились. И тут снег рядышком вдруг зашевелился – Олеконе даже вскочила, подумала, что это зверь какой-то поднимается. Но это был совсем не зверь, а деревцо, небольшое, оно толчками, вздрагивая ветками, сбрасывало с себя снег и всё поднималось, поднималось…

Скоро оно совсем выпрямилось, стало покачиваться на ветру.

Олеконе вопросительно посмотрела на дедушку. А он печально покачал головой, потом сказал:

– Стланик-дерево. Не в срок встало. – И, видя, что она не понимает, пояснил – Стланик – умное дерево, придут холода – оно прижмётся к земле. Как собака в пургу зарывается в сугроб, так и стланик от трескучих морозов укрывается снегом. Весной солнце пригреет, стланик почует тепло, соки в нём побегут по жилкам, и он встанет. Даже и-под снега.

– Но сейчас зима, – испугалась за деревце Олеконе, – зачем же оно встало?

Дедушка опять покачал головой.

– Обманулось, однако, вот и встало. Думало: это солнце греет, а это костёр. А он недолгий…

Олеконе погладила стланик-дерево, будто это был оленёнок несмышлёный. Лепёшки они с дедушкой съели. Костёр угасал. И стланик-дерево, теряя силы, сгибалось, никло и скоро совсем распласталось на снегу. Олеконе, черпая пригоршнями снег, стала засыпать его.

– Глупое, зачем поверило костру?

«Вот и дружба Варчи – раз, и погасла, – подумала она, – Варчи будет теперь – как снежинка, как ветер – носиться по тундре, будет дружить с олешками, с собаками, а про Олеконе и не вспомнит».

Олеконе встала, послушала тишину… И пошла к посёлку – напрямик, через холм. Снег под ногами недовольно скрипел. Волны его уходили вдаль. Это ветер уложил снег волнами. Олеконе, не отрываясь, смотрела на них, чтобы Варчи ушёл из её мыслей…

На вершине холма она вдруг остановилась. Ей послышалось, что её зовут. Может, показалось? Она обернулась. Уходящее солнце ударило в глаза, ослепило, но она увидела упряжку. Варчи всё же остановил её! Не там, где она ждала, а дальше, за другим холмом. Он стоял рядом с нартами, махал ей и кричал что-то. Наверно, доброе. Значит, пока отец его курил трубочку и вспоминал, не забыл ли что: соль, спички… Варчи вспомнил, что забыл дружбу!

Комочек обиды, что сидел у Олеконе внутри, стал быстро таять, и, когда он совсем растаял, она подняла высоко руку и замахала старательно, чтобы Варчи понял: она желает ему счастливого пути!..

Как тундра шутки шутит

Рассказал мне как-то старый оленевод Лема не то сказку, не то быль.

Прежде они, ненцы, домов-то не знали, в чумах жили. Наставят на земле длинных шестов кружком, наверху их в пучок ремнями свяжут. Обтянут тёплыми оленьими шкурами. Внутри тоже шкуры развесят. И на пол постелят. Печку поставят. Тепло, хорошо!

Поодаль олени пасутся, пушистый мох да ягель пощипывают.

А тут как-то приплыли по реке три брата: Фома, Кузьма и Ерёма. Все ладные, крепкие. За поясом топорики, за спиной кирки, лопаты, пилы. Поселились у старого Лемы в чуме. Пожили немножко да и говорят:

– Не хотим мы в чуме жить. Нет в нём ни окон, ни дверей, только вход, шкурами завешенный. Будем дом ставить.

Посмеялся над их затеей Лема, а потом и говорит:

– Ставьте дом, да помните: под ногами-то тундра – она такие шутки шутит!..

Сел в нарты и уехал к дальнему оленьему стаду.

Братья осмотрелись кругом – тундра как тундра, просторная, холмистая. Растёт мох-ягель седой и много цветов: жёлтых, голубых, красных… Да ещё карликовая берёзка, такая маленькая – наступишь на неё и даже не заметишь. Тундра мягкая: идёшь – она колышется. А чуть копнул – там лёд вперемешку с глиной, вечная мерзлота, она даже за всё лето не оттаивает. А вот какие тундра шутки шутит, братья так и не увидели. Впрочем, они об этом и не тревожились.

Наловили в реке брёвен. В половодье их много с верховья, из тайги, плывёт, из тех мест, где теплее, где растут большие деревья. И стали думать, как строить. Но думали по-разному и скоро заспорили.

– Дом будем ставить тёплый, – говорил старший, Фома, – и чтоб под ним не дуло. В тундре-то жуть какие морозы да пурги!

– А летом-то в тундре сыро, вода хлюпает, – горячился средний, Кузьма, – надо дом на сваях ставить. Пусть под ним ветер гуляет, зато в доме сухо будет.

Младший, Ерёма, тоже что-то говорил, но его не слушали. А зря. Ерёме хоть годков и меньше, чем братьям, да глаз у него зорок, приметлив.

Долго спорили братья и наконец решили строить сразу три дома – каждый по своему разумению.

Застучали топоры, зазвенели пилы, щепки да опилки полетели наземь – пошла работа! Вкусно запахло смолой, свежей древесиной. Силушки у всех хоть отбавляй – они быстро клали бревно на бревно, и дома росли, как грибы после тёплого дождика. Сколько времени строили – день ли, полдня, четверть дня – кто скажет? Летом в тундре солнце не уходит за горизонт, всё лето – день. Может, дело и не так скоро делается, да сказка скоро сказывается.

Когда все три дома были готовы, братья протопили печи, поели, попили после трудной работы и легли спать.

А старый Лема тем временем обошёл стадо, пригнал отбившихся оленей – того гляди потеряются, тундра вон какая, бескрайняя! Пересчитал всех, долго считал, олени-то не стоят на месте, всё время движутся. Увидел: все целы и здоровы, малыши рядом с мамами-важенками резвятся, чуть проголодаются – подбегут, встанут на коленки и сосут молочко, только хвостики от удовольствия вздрагивают.

Порадовался на них дедушка и поехал назад. Уж больно ему хотелось посмотреть, как тундра посмеётся над Фомой, Кузьмой и Ерёмой.

Едет, трубочку покуривает. Бубенцы на оленьих шеях позванивают, песенку поют. Не успели до конца допеть, как уже доехали.

Глянул дедушка – вроде как три дома стоят. Да только один по самую крышу в землю ушёл, другой на сваях дыбом встал, так высоко, что его и не достанешь. А третий… Третий стоит себе целый и невредимый.

– Ай-ай-ай! – подивился старый Лема. А потом как закричит – Эге-е-й, однако, есть тут кто?

Первым проснулся младший, Ерёма. Вышел на крыльцо и спрашивает:

– Что стряслось, дедушка?

– А где твои братья?

– У себя дома.

– Где – дома? Смотри: один дом шайтан в землю тащит, а другой – на небо.

Тут и Ерёма удивился и тоже стал кричать:

– Э-ге-ге-ге-ей!! Вставайте, братья, беда!

Проснулись его братья, а выйти не могут. Фома толкнулся в дверь, а она под землёй, кинулся к окнам – их тоже не открыть. Стал крышу толкать: пыжится, пыхтит, да разве её поднимешь?! А Кузьма высунулся в окно, глянул и зажмурился от страха. Надо прыгнуть с высоты, а он боится.

Схватил Ерёма лестницу, приставил к дому, и только Кузьма спустился по ней, как сваи зашатались, закачались, и домик рухнул.

А Фома сам поднатужился, подналёг и проломил крышу. Вылез – весь взлохмаченный, взъерошенный, как медведь из берлоги. Не успел отдышаться, как дом его весь в землю ушёл, одна труба осталась.

Так вот какие тундра шутки шутит!

Пригорюнились братья. Фома обошёл вокруг трубы своего дома, а Кузьма вокруг своей развалюхи. Думали-думали, качали головами… Подошёл к ним и Ерёма. И когда все вместе думать стали, тут и разгадали. Секрет-то вот в чём был.

Фома свой дом поставил прямо на землю. И ветер под его домом не гулял. Было там тепло. Только от этого тепла тундра оттаяла, потекла водой, и дом опустился.

Кузьма дом поставил на сваях. Под его домом гулял ветер, и тундра не оттаяла. Всё было бы хорошо. Только Кузьма перестарался, он вбил уж очень много свай. А тундра ох как не любит, когда в неё что-нибудь вбивают! Она стала выпучивать, выталкивать сваи, а сваи стали выталкивать домик. И вытолкнули. Свай-то было много, а домик маленький, лёгкий.

А Ерёма вбил свай не много и не мало, как раз сколько нужно. И тундра, как ни старалась, как ни выталкивала сваи, а сваи как ни выталкивали дом, так и не смогли вытолкнуть. Дом-то был большой и тяжёлый.

– Ай да молодец Ерёма! – сказал Лема. – Сумел перехитрить тундру!

Он выкурил ещё трубочку, попрощался с братьями и уехал.

Старый Лема и сейчас ходит со своими оленями по всему Таймыру и рассказывает каждому, кого повстречает, о трёх братьях.

Сказку рассказывает? Может, и сказку. Только домик Ерёмы я видел. Он до сих пор стоит. Вокруг него шести – и девятиэтажные дома наставили, все на сваях, улицы проложили, целый город построили. Самый северный заполярный город. Иногда заезжает туда дедушка Лема. Табачку, спичек купить, кино посмотреть. Едет он по улице на своих оленях, а рядом мчат машины, автобусы. Олени сначала пугались, потом попривыкли.

Не забывает дедушка навестить и старого своего знакомого – домик Ерёмы. В городе его все оберегают. Ведь это первый дом, построенный в суровой тундре, на вечной мерзлоте.

Вот вам и сказка.

На оленьей тропе

Неожиданная преграда

Олени шли неторопливо, настороженно поводя ушами, прислушиваясь. Стадо было небольшое – голов двадцать, не считая оленят.

Впереди – вожак, рослый, с ветвистыми рогами. Он был крепок и, наверно, не раз выходил победителем в схватках с другими оленями. Сейчас он вёл стадо далеко на юг, на зимние пастбища. Путь, оленью тропу, он знал хорошо, он не раз ходил здесь сначала оленёнком, рядом с мамой-важенкой, потом, когда подрос, рядом с другими оленями, а став вожаком, сам повёл стадо.

Никаких меток на этом пути не было, но олени свою тропу знают и без них. И преград никаких раньше не было. А на этот раз преграда появилась. Совсем неожиданно. Загородила путь – непонятная, большая, мешающая…

Стадо в нерешительности затопталось на месте. Вожак, сердито хоркая, раздувая ноздри, бил копытом. Взрослые олени с разбегу, может, и перемахнули бы через препятствие, но оленятам не перескочить. Оленихи, те, что посмелее, подходили ближе, принюхивались, не грозит ли что. Преграда была твёрдая, неподатливая. Упершись в неё грудью, они грустно смотрели на другую сторону, куда им не было ходу…

Всё ещё сердито хоркая, вожак повёл стадо в обход. Он не знал, что конца преграды не найдёт, потому что это была труба газопровода, который тянется через всю тундру. Олени спускались в низину, поднимались на холмы, снова спускались. Останавливались, щипали ягель. Давали отдых оленятам. И всё дальше уходили от своей оленьей тропы.

Время от времени вожак останавливался, поворачивал голову, оглядывая тундру. Оленихи настораживались, готовые при первом сигнале обратиться в бегство. Оленята теснее прижимались к важенкам. И опять они смотрели на ту, недоступную им сторону…

Вдруг вожак резко остановился, вскинув голову. Казалось, каждая шерстинка на нём замерла. Он почуял близость человека. Но как ни всматривался, не увидел его.

А человек был

И правда, человек был. Ещё далеко. С верхушки холма, в стороне от стада, за оленями давно уже наблюдали две пары глаз, широко открытых, ребячьих.

Тэнеко и Юлька, боясь спугнуть оленей, лежали не шевелясь. Рядом стояли небольшие ведёрки с морошкой. Путаница из незабудок и жарков, которые не успели ещё отцвести за короткое лето, скрывала их от оленей.

– Они к нам в город идут, да? – чуть слышно спросила Юлька.

Тэнеко покачал головой и нахмурился: мол, не разговаривай!

– А куда же? – зашептала Юлька.

Она не понимала, почему им с Тэнеко надо таиться? Сколько раз она видела оленей, подходила к ним, гладила, и олени нисколько не пугались. А тут – олени во-о-н ещё где, а Тэнеко прикладывает палец к губам: молчи!..

Быть настороже, наверно, надоело и оленятам. Один отбежал в сторону, за ним погнался другой, и первый, повернувшись, боднул того.

«Смотри!» – хотелось закричать Юльке, но кричать было нельзя, и она только показала рукой в сторону оленят. Да, видно, неловко показала: ведёрки лишь слегка коснулись друг дружки… Дзинь…

Вожак сразу вздыбился, коротко хоркнул. Всё стадо повернулось и кинулось бежать. Миг – и скрылось за холмом.

– Что это они? – удивилась Юлька.

– Убежали, однако, – ответил Тэнеко. И, видя недоумение Юльки, пояснил: – Это дикие олени, они близко к себе не подпускают.

Диких Юльке ещё не доводилось видеть.

– А куда они шли? – спросила она. Ведь Тэнеко так ей и не ответил.

Тэнеко молчал. Он морщил лоб – так делают взрослые когда не знают, что ответить. Потом взрослые отвечают. И он тоже ответит. Тоже потом.

– Бежим! – крикнул Тэнеко.

Он схватил ведёрко и побежал вниз с холма. Надо побывать на том месте, где только что были олени. Посмотреть, послушать так, как смотрели и слушали олени. Тогда поймёшь, куда они шли. И почему.

Вот оно – то место. На свежей пороше (в тундре всегда так: цветы, ягоды ещё не отошли, а снег в лощинах уже лёг) оленьи следы были видны как на ладошке. Олени шли вдоль трубы, тёрлись о неё. Тэнеко стукнул себя кулаком по лбу. Как же он сразу не догадался?

Подбежала Юлька.

– Олени шли туда, – махнул Тэнеко за трубу, в сторону плывущего низко у горизонта солнца.

– Ты путаешь, Тэнеко, – сказала Юлька и показала в сторону города. – Олени шли туда.

– Нет, оленям обязательно нужно на юг, – сказал Тэнеко, – я знаю. Только они не могут тут пройти. Ты трубу не видишь? Газопровод. Олень видел. Я вижу. А у тебя глаз нет? Смотри, какая труба большая, олень не может через неё перейти. – Чёрные с раскосинкой глаза Тэнеко сверлили Юльку. – Скажи: зачем тут провели газ? Зачем загородили оленью тропу?

Тэнеко наступал на Юльку. И Юлька рассердилась:

– Всем известно: газ нужен, чтобы в доме тепло было. И чтобы мама сварила обед.

– Тебе обед, да? А где олений обед? – не уступал Тэнеко.

– Оленям нужен мох, – сказала Юлька. – А его в тундре сколько хочешь.

Тэнеко покачал головой.

– Не-е-т, оленям здесь зимой будет плохо, совсем плохо. Зимой в тундре снег ветром крепко прибитый. Как откопаешь из-под такого снега корм? Оленям к тайге надо идти, там деревья не пускают ветер, снег там рыхлый. Бежим домой! – рванулся Тэнеко. – Я отца спрошу: как оленям быть?

– А он знает? – усомнилась Юлька.

– Отец всё знает.

И они зашагали быстро. Потому что, когда кому-то плохо, надо спешить. Сбоку из-под зелёных лопушков их подманивали красные бусинки морошки. Юлька, не удержавшись, на ходу срывала их, потом бегом догоняла Тэнеко.

Газопровод она видела, напрасно Тэнеко говорит, что у неё нет глаз. Они и ушли так далеко от города, потому что знали: газопровод не даст заблудиться в тундре, приведёт домой. А вот что газопровод загородил оленям путь, Юлька не знала. Это Тэнеко сразу всё понял, потому что он с рождения жил в тундре и вместе с родителями кочевал с оленьим стадом – летом к Ледовитому океану, а когда подходила зима, к тайге, к горам Путорана, он сколько раз ей рассказывал про это.

А теперь олени не смогут пройти к тайге. Юлька представила себе: скоро запуржит зима, заметёт тундру снегом. Олени – взрослые и оленята – бьют копытами снег, чуют под ним ягель, а добраться до него не могут.

Теперь и Юлька заторопилась, больше не глядела на морошку.