сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
CB: «Ха-ха». Предательство подвига… подвига, осознание того, что с тобой… осознание невозможности подвига или того, что он совершается ради 10 тысяч членов партийной номенклатуры или как бы они не назывались – привело бы, наверное на Западе (давайте поддадимся предрассудкам и предположим, что вы вообще не принадлежите к западной культуре, хотя на самом деле принадлежите), в нашей литературе это привело бы к непреодолимому желанию мести, к непреодолимому желанию разоблачать и бороться.
Какова сейчас тема вашей работы? Что вы сейчас пишете?
ВП: Вы знаете, я думаю что это плохая примета…
CB: Ах, вам нельзя говорить об этом, нельзя говорить… обсуждать это… Ох, трудно у вас брать интервью, Виктор.
ВП: Я просто пытаюсь быть честным, Кларк.
CB: Хорошо. Но уже есть книга, которая на подходе.
ВП: Да.
CB: Уже вышла на русском языке, ее уже перевели и издали в Англии, выйдет здесь уже очень скоро. Что вы можете сказать о ней?
ВП: Вот та, которая в Англии выходит, называется «Жизнь насекомых». Это роман о насекомых. Фрагмент оттуда напечатают, наверное, в журнале Grand Street, в следующем номере. Возможно, роман выпустят здесь также в форме книги. Это – книга о насекомых, Кларк.
CB: Ах, да, конечно.
ВП: Об их проблемах, противоречиях, и так далее.
CB: Как вы думаете, в книжных магазинах ее будут заносить в графу «энтомология» или «романы»?
ВП: В графу «энтомологические романы».
CB: «Энтомологический роман», ясно. Спасибо, Виктор. С вами всегда очень приятно.
ВП: Спасибо, Кларк.
CB: Нет, я пока не готов вас отпустить. О вашем опыте пребывания в городе Айова (дайте нам пару секунд)… Каково это – быть Виктором Пелевиным в Айове? Чем вы занимаетесь сейчас? Пишете без остановки? Читаете?
ВП: Лучшая часть этого опыта приходится на те моменты, когда я могу перестать быть Виктором Пелевиным.
CB: Это, значит, не такой станок, который все время работает, можно выключить станок «Виктор Пелевин».
ВП: Вы знаете, самый большой недостаток писательства в том, что если проявить неосторожность, писатель в тебе начнет жить вместо тебя. Я думаю, вы знаете, о чем я говорю.
CB: Я точно знаю, о чем вы говорите.
Ну что ж, Виктор…
ВП: Я очень доволен здесь, Кларк, и много работаю сейчас.
CB: Да, вы работаете. Это огромное удовольствие – пригласить вас сюда.
Для тех, кто смотрел и думал: «А какой он человек, этот Виктор Пелевин?» – я замечу, что он не всегда такой несговорчивый в своих ответах, как это может показаться.
Огромное спасибо, что пришли, Виктор. До свидания.
Виктор Пелевин: продолжатели русской литературной традиции не представляют ничего, кроме своей изжоги
9 января 1997. Евгений Некрасов, «Вечерний клуб»
Такого не случалось уже несколько десятилетий – чтобы писатель после первой же серьезной публикации, что называется, проснулся знаменитым и потом быстро и уверенно вошел в мировую литературу.
«Что это – новый Борхес?» – вопрошал автор предисловия к первому сборнику Пелевина «Синий Фонарь».
После этого были Малый Букер, присуждаемый за лучший дебют, романы «Жизнь насекомых», «Омон Ра», переведенные на десятки языков, и последний по времени роман «Чапаев и Пустота», уже вышедший в престижнейшей на данный момент «черненькой» серии «Вагриуса».
Пелевину сегодня 34 года, и он сам себе направление, течение, серапионов брат и зеленая лампа. Он сталкивает вещи несочетаемые: иронию и трогательную серьезность, демократизм и элитарность (в таких животрепещущих для российской интеллигенции вопросах, как буддизм и самурайский кодекс чести, Пелевин просто неприлично образован). Но вообще-то Пелевина как-то не хочется определять. Его хочется читать, пересказывать, цитировать. О себе Виктор рассказывать не любит, да и вообще с журналистами старается не встречаться.
Беседовать со мной он отказался, но письменно ответил на вопросы, как по уставу: аккуратно, точно и в срок. Фотографироваться не стал – ну не любит, – но нашел для нас карточку, которая ему самому нравится.
– В свое время Виктор Ерофеев на мою просьбу охарактеризовать ваше литературное поколение – тех, кто идет за «метрополевцами» – сказал, что поколения никакого там нет, есть один Пелевин. При этом обругал вас, конечно. Ваши комментарии.
– Мне не очень понятно, что это – «литературное поколение». Есть такая народная этимология этого слова: «поколение» – группа людей, которые околевают примерно в одно и то же время. Не очень хочется брать на себя обязательства подобного рода. Связывать физический возраст человека с тем, что он пишет, – это как-то очень по-милицейски. Непонятно, почему писателей надо группировать по возрасту, а не по весу, например. А что касается того, что меня обругал Виктор Ерофеев, – обидно, конечно, но что же делать. Экзистенциалисты – люди сложные.
– Вы про себя кем себя считаете: гуру или беллетристом?
– Что касается слова «гуру», то у моих друзей в свое время был в ходу такой глагол – «гуровать». Гурование считалось одним из самых гнусных занятий в жизни. Надеюсь, что меня в этом нельзя обвинить. Беллетристом я себя тоже не считаю. У меня, сказать по правде, нет особой необходимости кем-то себя считать.
– Как относитесь к разговорам о том, что Пелевин чуть ли не новую религию предлагает?
– Я таких разговоров не слышал. Никакой религии я никому не предлагал, но если кто-нибудь ею увлекся или даже уверовал, то я просил бы незамедлительно сдать взносы на ремонт храма. Мне надо перециклевать пол, переклеить обои, поменять пару дверей – а денег мало.
– Одна из модных тем сегодня – отношение верующего человека к другим религиям…
– По-моему, это надуманная проблема. Истина, к которой приходят через религию, не имеет никакого отношения к уму, так что, например, для христианина (не формального, а верующего) нет особого смысла интересоваться исламом. Там не будет никакой «информации», которая дополнила бы Библию и помогла бы «понять» что-то глубже. Наоборот, в голове возникнет путаница, и вместо того, чтобы стараться жить по заповедям, человек будет заниматься бессмысленными спекуляциями на тему того, кто же такой Иисус – пророк Иса или Сын Божий. Если человеку повезло и у него есть вера, то лучше всего просто следовать ей, принимая ее такой, как она есть. И не надо ни с кем сближаться, кроме Господа. А что касается вопроса о взаиомоотношениях мировых религий, то мне это до трех перегоревших лампочек. «Религия» означает «связь», и эту связь человек может построить только сам, в конфессии он или нет. Но вообще от вопросов на религиозную тему мне делается неловко. Приходится говорить о божественном, а я вчера водку пил с девушками. Как-то неудобно.
– Наркотики. Вы, кажется, и не скрывали, что экспериментируете с ними?
– К наркотикам, особенно аддиктивным, я отношусь резко отрицательно. Я видел, как от них умирают. Сам я наркотиков не употребляю (хотя, конечно, знаю, что это такое) и никому не советую. Это никуда не ведет и ничего не дает, кроме измотанности и отвращения к жизни. Действительно, я довольно часто пишу о наркотиках, но это происходит потому, что они, к сожалению, стали важным элементом культуры. Но делать из этого вывод, что я сам ими пользуюсь, так же глупо, как считать, что автор криминальных боевиков пачками убивает людей и грабит банки.
– Малый Букер, как сподобились (кто представлял и т. д.)? Как вы относитесь к этой премии?
– Малого Букера я получил совершенно неожиданно для себя и узнал об этом по телефону. Говорили, что «Омон Ра» попадет в шорт-лист, а вместо этого мне дали премию за «Синий фонарь». Насчет «Омона Ра» я быстро успокоился – через год он попал в шорт-лист «Independent foreign fiction prize» – это английская премия за переводную литературу. Ничем не хуже Букера. Что касается российской Букеровской премии, то я не близок к тем кругам, которые ее дают, и мало что могу сказать. Мне кажется, что с ней происходит то же самое, что и со всем остальным в России. Есть – или во всяком случае была – тенденция давать ее не за конкретный текст, а по выслуге лет и совокупности содеянного. Но это неудивительно – у нас вообще очень мало приличной литературы и очень много «литературного процесса».
– Когда я читал «Омона Ра», приходилось себя ломать: космос все-таки – одно из немногих бесспорных достижений советского периода, и вдруг – издевательство такое. А как оно писалось? (Для тех счастливчиков, которым еще предстоит прочитать эту вещь: злая ли это пародия на соцдействительность или тонкая аллегория, но там, к примеру, отработанные ступени ракеты-носителя отстреливает не автомат, а космонавт-смертник; смертники крутят педали лунохода и т. д.).
– Меня поражает такая реакция на «Омон Ра». Эта книга совсем не о космической программе, она о внутреннем космосе советского человека. Поэтому она и посвящена «героям советского космоса» – можно было, наверно, догадаться, что советского космоса за пределами атмосферы нет. С точки зрения внутреннего пространства личности весь советский проект был космическим – но был ли советский космос достижением, большой вопрос. Это книга о том, что Кастанеда называл словом «тональ». Многие западные критики так ее и поняли. А у нас почему-то решили, что это запоздалая антисоветская провокация. Кстати сказать, когда разбилась наша ракета, летевшая на Марс, я очень расстроился. А потом мне позвонил один журналист из Нью-Йорка (я в это время был в Айове) и сказал, что ракета разбилась потому, что не отделилась четвертая ступень. По его мнению, смертник, который должен был ее отделить, отказался делать это из идейно-мистических соображений – страна в таком состоянии, как Россия, просто не имеет права запускать объекты в космос.
– Вообще я про вас очень мало знаю – только книги читал. Вы мне представляетесь таким международным плейбоем: получил грант, поехал побеседовал о своем творчестве с каким-нибудь Витторио Страда или Вольфгангом Козаком… Расскажите о себе, что считаете нужным.
А почему, Евгений, вы считаете, что должны что-то про меня знать? Я тоже про вас мало что знаю, и ничего, нормально. Из меня такой же международный плейбой, как из России демократия. А грант, про который вы говорите, – это не значит, что мне дали денег. Это просто поездка в Америку по литературной программе. У меня там вышло две книги (я их видел в книжных магазинах в десяти городах, от Нью-Йорка до Лос-Анджелеса) и была очень хорошая пресса, даже большая статья в «Нью-Йорк Таймс Дейли», что вообще редко случается. И эти книги неплохо продаются. Мне приходят очень милые письма от американских читателей. Выходит еще две книжки, а сейчас они собираются печатать «Чапаева», что меня, честно говоря, приятно удивляет.
– Сейчас говорят, что, мол, масскульт – это ничего, люди наедятся, маятник качнется и вернется интерес к Большой Культуре…
– Масскульт – это и есть Большая Культура, хотим мы этого или нет. А интерес у людей появляется только к чему-то интересному. У нас же происходит следующее: есть много людей. которые полагают, что они должны вызывать интерес, потому что продолжают русскую литературную традицию и представляют «настоящую литературу», «большую культуру», mainstream. На самом деле они не представляют ничего, кроме своей изжоги. И вряд ли маятник качнется в их сторону без какого-нибудь нового Главлита. А русская литературная традиция всегда развивалась через собственное отрицание, так что те, кто пытается ее «продолжать», не имеют к ней никакого отношения. Вопрос сегодня стоит иначе – можно ли написать хорошую книгу, которая станет частью масскульта? Я думаю, что да, и тому есть много примеров.
– Слава не испортила Виктора Пелевина?
– Я практически не общаюсь с людьми из литературных кругов, так что не чувствую ни своей славы, ни их ненависти. Иногда читаю про себя статьи. Бывает, что облает какой-нибудь газетный дурак, расстроишься. Но через полчаса проходит. Вот и все. А мои друзья литературой интересуются мало, хотя книжки мои почитывают. Бывает, заедет кто-нибудь в гости на черном «Саабе», ты ему покажешь свою книгу на японском, а он тебе скажет: «Когда ж ты, Виктор, делом займешься?». Вообще мне нравится писать, но не нравится быть писателем. А этого, к сожалению, все сложнее становится избегать. Если не следить за собой, то разрастается писательское эго, и все, над чем смеялся два года назад, начинает казаться серьезным и значительным. Мне кажется, что очень большая опасность – когда «писатель» пытается жить вместо тебя самого. Поэтому я не особенно люблю литературные контакты. Я писатель только в тот момент, когда я что-то пишу, а вся моя остальная жизнь никого не касается.
Источник – http://exbicio.boom.ru/library/pelevin/stat/vk.htm.
Виртуальная конференция с Виктором Пелевиным
11 февраля 1997. Zhurnal.Ru, «Литературная газета»
(орфография и пунктуация сохранены)
Пелевин: hi!!!!!!!!!!!!!!
Пелевину – ура:)
Здрасте.
Здравствуйте, Виктор!
Здравствуйте, Виктор!
Многие ваши рассказы, например, «Спи», вводят меня в измененное состояние сознания. Находитесь ли вы в измененном состоянии, когда пишете?
Для начала нужно выяснить, равнозначно ли измененное состояние моего состояния измененному состоянию вашего сознания.
А как это установить?
Нет никакой возможности.
Но для себя вы различаете разные состояния?
Я вообще не понимаю, какие состояния бывают у сознания. По-моему, у сознания вообще нет никаких качественных свойств.
Состояние сна и бодрствования, например.
Я б не сказал, что здесь речь идет о состоянии сознания. Скорее, о состоянии субьекта сознания.
Пелевин А вы вообше понимаете, что такое сознание?
kompot: я не знаю, что такое сознание.
Пелевин: Спасибо. Последний человек который знал, была моя учительница в 10 классе:)
Пелевин: А как относились к вашему измененному сознанию на семинарах в институте? У кого, кстати, на семинаре?
Parker: относились очень настороженоо, потом эта настороженность передалась мне и я ушел. А семинары вел Лобанов Михаил Петрович, насколько я помню.
Пелевин: Какое отношение вы имеете к компьютерам? И какое у вас образование, если не секрет?
DK: Образований у меня несколько. К компьютерам… Когда-то я дошел до того, что изучил Ассемблер процессор 8086. А вообще я профессиональный пользователь, скажем так.
Пелевин: Assembler – это, наверняка, сгоряча.
Parker: Да, сгоряча. Я пытался писать на нем стихи, но не получалось… Может быть, это был не 8086, а тот, который был до этого – я помню, там было три уровня питания. 85 год… перестройка…
Пелевин: Если у вас на Ассемблере плохо пишется, я могу вам сделать переводы с BASICa на Assebler ваших стихов:)))
fizik: Я предпочитаю в двоичном коде. Гораздо меньше проблем с рифмовкой.
ВП: Кстати, насчет стихов…. Вы их не издавали вне прозы?
r_l: Нет.
ВП: А жаль:) По кайфу очень.
Пелевин: у вас такой прием литературный – вы опускаете описание процесса трансформации (жук <> человек) – это у вас из «Носа» Гоголя взято???
fiz_i_len: Нет, это у меня взято из собственного носа
В.П: технический вопрос. Что такое Орден Октябрьской звезды?
dimok: Это надо перечитать соответствующее место в Чапаеве, я сейчас уже плохо помню.
Пелевин: В смысле, это откуда-то из истории, или есть только там (в ЧП)?
dimok: Что значит – из истории? История сама по себе существует в нескольких десятках или сотнях книг. Так что очень сложно ответить на этот вопрос.
Пелевин: ага:) Тайра и Минамото – в книге по истории Японии, и т. д. А Орден Октябрьской Звезды?
dimok: Это в книге по истории пустоты.
Пелевин: Считаете ли вы свои романы массовой литературой (поп)?
kompot: У меня нет мнения по этому поводу, никакого. Я в себе давно изжил классификатора реальности.
Пелевин: А почему у вас так сексу мало?
И так много женщин.
fiz_i_len: Ну, просто его очень много в жизни… Чтоб какой-то баланс был. Нельзя же всю жизнь заниматься одним и тем же.
Пелевин: То есть у вас таки сушествует классификасия рельного-не реального:)))) Все же раскладывается на бинарные оппозиции:)
kompot: Если я скажу да или нет, я и поразведу классификацию, что я избегаю делать.
Видите ли, mr. Пелевин, она заложена в языке:)))
<_carcass_> Пелевин, такой вопрос – а не читали ли вы рассказ Лема… там, где такой Коркоран и толпа железных ящиков, которые сами о себе что-то думают, но на самом деле всего лишь железные ящики?.. И не возникало ли у вас когда-нибудь ощущения, что вы тоже один из таких ящиков, которому лишь кажется, что он человек? (это все по поводу «Принца Госплана» как бы…)
carcass: Знаете ли вы, что слово «carcass» – по-английски «скелет» применительно к крупному рогатому скоту?
<_carcass_> Пелевин: Знаю:) Точнее, не скелет, а туша этого самого скота.
carcass: А у вас в черепе не водится ли змея случайно?
<_carcass_> Пелевин: Нет, я просто mentally murdered:) И вообще я в последнее время не уверен, существую ли я вообще:/ Почему я и спрашивал про все эти ящики – интересно было, возникают у кого-то еще такие ощущения или нет:/
carcass: Если возникают сомнения в том, существуешь ли ты реально, можно провести несколько простых экспериментов. Например, сеть на гвоздь или на горячую конфорку плиты.
<_carcass_> Пелевин: Это будут только ощущения.
carcass: Дело в том, что мы все равно говорим не о самих ощущениях, а об их описаниях. А поскольку описаний ощущений ограниченное количество, может случиться так, что одному описанию соответствует несколько ощущений…
Пелевин: А Вы не испытываете сомнений по-поводу того, что Вы делаете? У Вас нет неудовлетворенности словами?
Паркер: У меня гораздо больше сомнений по поводу того, чего я не делаю. У меня постоянно есть ощущение, что я не делаю чего-то, что нужно делать.
Пелевин: Мне кажется, что как раз сомнения в несделанном легче. Гораздо труднее, когда не нравится читать собственный текст.
Parker: У меня бывает по-разному. Некоторые тексты нравятся, некоторые нет. Но я их не перечитываю. Лучше читать что-нибудь еще, чем свои собственные тексты.
Пелевин: Ну, про дзен после «Чапаев и Пустота» понятно… А как вы относитес к христианству?
DK: Я еще не настолько ошизел, чтобы иметь какое-то отношение к христианству.
Просьба к ВП, или к бабаю, или к Кубу – опишите, please, ВП. А то портретов нет…
r_l: ВП безумно хорош собою. Очень сексапилен, умен и вообще похож на меня;)
Пелевин: А вам «Жизнь насекомых» Чапека нравится?:)))
fiz_i_len: Я про нее читал только в какой-то критической статье английской. Сам я ее не читал.
Пелевин: А какое вы сами насекомое – мотылек?
fiz_i_len: Я? Ой, не знаю. Я про это не думал. Я скорее богомол-агностик.
Пелевин: Можете ли вы назвать хоть несколько книг, которые оказали на вас самое большое влияние?
DK: На вопрос о влияниях можно ответить только таким образом: если ты понимаешь, что какая-то книга оказала на тебя влияние, то сам факт этого понимания это влияние нейтрализует. По-моему, правильней говорить о книгах, которые тебе нравятся-не нравятся.
Пелевин: Ну, а какие в таком случае нравятся?
DK: Их очень много, а когда их очень много, сложно выбрать. Боюсь кого-нибудь обидеть. Но вообще весь джентльменский набор, который в таких случаях называют, мне безумно нравится. Вообще всем могу порекомендовать книгу Роберта Пирсига «Лила» и его первую книгу… Это замечательный пример приключенческой литературы, где приключения происходят не с людьми, а с идеями.
Пелевин: А какие самые неприятные книги современных прозаиков приходилось читать в последний год?
r_l: Мне, слава богу, не приходится читать неприятных книг. Я не работаю критиком, если книга неприятная, я ее просто не читаю.
Пелевин: А неприятность книги вы по обложке определяете?
fiz_i_len: Нет, я вообще не занят поиском интересных книг, просто обычно доходят слухи о том, что что-то стоит прочитать, и тогда это читаешь.
Пелевин: Как вы относитесь к творчеству Мамлеева? В некоторых моментах вы довольно сильно близки – и идейно, и стилистически.
babaj: Это не мне судить. Вообще я Мамлеева раньше очень любил, просто давно не перечитывал… Со мной недавно произошел удивительный случай. Я стоял около Олимпийского, а мимо меня шел бомж, который нес целый ящик гнилых овощей. Я посмотрел на него и понял, что он не несет никакой метафизической истины, а только гнилые овощи… Мамлеев – очень умный и добрый писатель, но у него многое построено на шокинге…
Катечка заранее спросила: Ника из одноименного рассказа – ваша первая любовь?
Нет, она существует только в рамках рассказа, а «я» там не я, а так называемый лирический герой.
Пелевин: Скажите, а в чем принципиальная разница между стуком колес в «Желтой стреле» и стрекотанием цикад, которое слышит герой в конце рассказа?
Катечка: Я могу только сказать, что я потрясен такой глубиной мышления. Но сказать мне совершенно нечего.
* Katechka смеется удовлетворенно
Ой, ВП, а расскажите, пожалуйста, про любовь. Вы часто влюбляетесь?
Fenefeta: У нас уже начинается онлайновый секс, я на это сегодня не рассчитывал.
Пелевин: Что такое, по-вашему, нетсекс?
* Levon пробудился и аж глазки заблестели
Levon: нетсекс – это, по-моему, механизм самовоспроизведения модемов.
ВП: Вопрос, как может показаться на первый взгляд, не по теме: а что вы любите кушать?
karlsonn: Я очень люблю следующее блюдо: берется банка лосося, майонез, разрезаются два яблока на мелкие кусочки и все это смешивается. Можно добавить рис или картошку.
Пелевин: насколько ваши произведения являются закодированным изложеним дзен? Что есть буддизм конкретно для вас – культурная традиция или религия?
guterm: Во-первых, я себе не представляю, что такое закодированное изложение дзен. У дзен вообще никакого изложения нет, он не излагается. Буддизм – это система правил обращения с окружающим миром и с самим собой. И в буддизме существуют разные традиции.
Mr.Пелевин: Вам хочется получит Нобелевскую премию?
Parker: А что, есть варианты?
Пелевин: В ваших книгах очень сильное антикоммунистическое начало. После чего вы их стали так ненавидеть?
DK: Коммунистов? Я их не ненавижу. Я не могу сказать, что я ненавижу коммунистов, но я не люблю коммунизм – я при нем вырос.
ВП: «Принц Госплана» был некой чертой под некоторой компьютерной эрой, теперь пришла Сеть – будет ли новое концептуальное произведение о Сети?
paravozov: Не знаю, как получится.
Пелевин: У меня есть еще вопрос – музыка. Которая вам нравится. В частности, касательно групп «АукцЫон» и «Вопли Видоплясова».
Levon: У «АукцЫона» мне нравится песня про «я сам себе и небо, и луна». А вообще мне нравится музыка где-то до 80-х.
ВП: Фраза о том, что кокаин с водкой обжигает горло – это личный опыт?:)
paravozov: На провокационные вопросы в реальном времени не отвечаем.
Пелевин: Ааа:) Вот она, реальность – «реальное время».
Mr. Пелевин: Если описанный вами механизм разрушения структуры языка «не словами» настолько эффективен, то почему мы все на нем говорим? Есть ли какие-то защитные механизмы?
Anya: А что за механизмы разрушения структуры языка? Откуда это?
Пелевин: А это из вашей же статьи «Зомбификация, или Попытка антропологического анализа»…
Anya: Просто тот механизм сейчас уже неактуален. Сейчас происходит тот же процесс, только с другой терминологией – переназначение понятий. Например, когда убийцу называют киллером, это меняет его статус, социализирует его. Идет переназначение понятий с целью придать им иной психологический и социальный статус.
Пелевин: Переназначение понятий? Мда, это еще при Витгенштейне было:)))
Mr Пелевин: А вы об этом напишете? Или кто-то другой уже о переназначении понятий написал? Ссылочку, please!..
Anya: Я не знаю, писал ли кто-нибудь, кроме Витгенштейна, о переназначении понятий… В одном из интервью Кастанеда сказал, что как-то рассказал дону Хуану, что читал отрывок из логико-философского трактата Витгенштейна. На что дон Хуан сказал: «Твой друг Витгенштейн сам привязал себя за ногу, так что если он захочет куда-нибудь отправиться, это ему будет очень сложно сделать».
ВП: Не кажется ли вам, что конец «Чапаева» отдает какой-то банальной американской хэппиэндовщиной?
paravozov: Ну, в таком случае, я могу сказать, что если вы хотите что-то с кровью, с почвой и т. д., проводите эксперименты сами с собой. По-моему, хэппи энд – самое хорошее, что только может быть в литературе и в жизни. В принципе, у меня есть устойчивое стремление к хэппи энду. Дело в том, что литература в большой степени программирует жизнь, во всяком случае, жизнь того, кто пишет. Я это много раз испытывал на себе, и теперь десять раз подумаю, прежде чем отправить какого-нибудь второстепенного героя куда-нибудь.
ВП: А можете ли вы рассказать о делах более земных? Скажем, как же вас все-таки печатают?
Gong: Что вы имеете в виду? На бумаге… Скажем так: в России, во Франции, в России, Японии, еще каких-то странах это крупные, коммерческо-ориентированные издательства.
Пелевин: Недавно Антон Носик написал, что Войновича пугает Интернет – нарушение авторских прав грозит убытками. Ваши романы доступны в Интернет целиком. Каково ваше общее отношении – хорошо это, плохо, страшно или полезно?
Levon: Это хорошо в том смысле, что больше народу имеют возможность их прочитать, а плохо – потому что я за это не получаю денег.
Пелевин: Вам в утешение – я вс? равно ваши книжки все куплю:)))))
fiz_i_len: Спасибо.
Господа, я тут сижу в редакции ZR – и никакого Пелевина тут нет!! Он как Принц Госплана – существует только внутри компьютера.
ВП: В «Чапаеве» вы излагаете идеи Кастанеды в других ситуациях – вы просто переложили их более понятно для русского восприятия или добавили что-то свое?
paravozov: Я не знаю, где там идеи Кастанеды… Самого Кастанеду обвиняют в том, что он излагает чьи-то идеи. А дело в том, что очень сложно обьявить себя собственником идеи. Идеи не подвержены копирайту.
Пелевин: Бродите ли вы по WWW и что смотрите? Русские, западные или восточные материалы?
Levon: Я не особо этим занимаюсь. Немножко занимался в США в последние пару месяцев, но очень мало времени на это. Хотя в будущем планирую заняться этим поплотнее, потому что это очень интересно.
Пелевин: Скучно?
Levon: Не то чтобы скучно… Это то же самое, что ходить по улицам. Когда приезжаешь в незнакомый город, пару дней это интересно, а потом, если нет адреса, куда пойти… Происходит то же самое. Я блуждал там крайне мало.
Пелевин: А вам приятно, когда вас издают под рубрикой «Фантастика», «Боевик», «Мистика», в целлофановых суперах с оформлением под Валеджо?
fiz_i_len: Я к этому отношусь как к неизбежному злу. Хотя когда мне удается его избежать, бывает, конечно, приятно.
Пелевин: Словами можно изобразить что угодно. Идет ли у вас насыщение от процесса выписания на бумаге, или требуются какие-то телодвижения?
Gong: У меня насыщение происходит строго по гистерезису, если говорить о физике процесса.
Пелевин: Как вы относитесь (относитесь ли?) к Михаилу Щербакову? Недавно было подмечено, что в его песнях и в ваших произведениях очень много общих идей.
Khatul: Я незнаком с песнями Михаила Щербакова. Во всяком случае, сейчас не могу вспомнить. А идеи – они общие для всех, мне кажется.
Пелевин: И все же – к вопросу об Интернет и ваших убытках. Войнович назвал Интернет врагом писателя. Прямым текстом. Что для вас как литератора важнее – доступ к вашим текстам для читателей из мест, где не продаются книги, или соблюдение прибыльности изданий?
Emi: Что касается Войновича, так это что главный враг писателя – это он сам. А в Интернет я наоборот вижу очень прогрессивное явление, в том смысле, что это единственная не до конца коммерциализированная коммуникационная сеть в этом мире.
ВП: А вы пишете на бумаге или за клавиатурой?
paravozov: Исключительно за клавиатурой. Хотя когда у меня нет под рукой компьютера, мне приходится писать ручкой на бумаге, и это дает очень свежие необычные ощущения.
Пелевин: А вы не иx физтеха?:)))
fizik: Нет, но вырос в Долгопрудном.
Пелевин: Ааа… Атмосфера Долгопа?:)))
А физтеховских мы мочили. Когда я там рос, мне представлялось, что физтех – это что-то вроде группы Альфа. И когда нам удавалось впятером завалить двух физтеховцев, это была большая победа. Когда я вырос и увидел, что это просто худосочные физики, я испытал большое разочарование.
* lirik не хочет, чтоб его мочил Пелевин:(((
lirik: Ладно, не буду. Я буду вас сушить.
* kompot вообще за мир.
kompot: Я тоже.
ВП: Существуют ли проекты переноса вашей прозы в кино?
ZS: Да, существуют, но все в каком-то подвешенном состоянии. Причем существуют и здесь, и там.
ВП: Сколь много вы лично переводили КК? Я наблюдал только одно интервью, подписанное вами.
Gong: Книги, которые выходили в издательстве «Миф» – я там значусь в качестве редактора, хотя эта работа была эквивалентна переводу. Мне кажется очень удачным Максимовский перевод. Там был создан определенный лехический слой, который мог быть переведен на русский, но именно в таком виде создавал атмосферу отстраненности.
ВП: Как часто вы можете «продаваться» другим, как продались ZR?
Gong: Я не продался. Мне ничего не заплатили. Так что если я получу серьезное коммерческое предложение, мы это рассмотрим.
ВП: Я имею ввиду, на каких условиях вы способны показывать себя миру и в каком качестве. Вопрос более общий, чем может показаться.
Gong: Я каждый день, когда в метро езжу, показываю себя миру.
