Текст книги "Сотворение мира. Российская армия на Кавказе и Балканах глазами военного корреспондента"

Автор книги: Виктор Литовкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Виктор Литовкин
СОТВОРЕНИЕ МИРА:
Российская армия на Кавказе и Балканах глазами военного корреспондента

Предисловие

Говорят, время никого нигде никогда ничему не учит. Это не совсем так. Может быть, совсем не так. Есть другие примеры и другие уроки. Не всегда глобальные и исторические, чаще всего очень простые, даже совсем бытовые. Но один из них мне хотелось бы подчеркнуть. Он в том, что там, где появляется российский солдат, наступает мир. Пусть не сразу, пусть через не могу, через кровь и пот, через страшные жертвы, но мир и спокойствие все-таки приходят. Вспомним Абхазию, Южную Осетию, Чечню, Балканы, Косово и Метохию. Сегодняшний Крым, наконец.

Не важно, что в последнем случае не было никакого кровопролития, фактически не прозвучало ни одного выстрела, но мир и спокойствие на крымской земле тоже наступили все– таки только после того, как на полуострове появились «вежливые люди» – российские воины-миротворцы.

А мы уже стали забывать, как все это начиналось после развала Советского Союза. В начале девяностых годов прошлого века, когда вооруженные отряды «вора в законе» Джабы Иоселиани и грузинского министра обороны

Тенгиза Китовани хлынули усмирять Абхазию и Южную Осетию, объявивших о независимости от Грузии. С каких неоправданных жертв наспех сформированных и плохо обученных российских батальонов началась первая чеченская война. И кто сегодня вспоминает легендарный «бросок на Приштину», о том, как наши десантники, опережая натовские и американские войска, бомбившие Косово и Метохию, Белград и Нови Сад, высадились на аэродроме Слатина и встали неприступной стеной, защищая сербские села, жизнь и достоинство братьев-славян от вооруженных албанских банд, как налаживали боевое взаимоотношение с партнерами из других европейских и неевропейских стран.

Кто расскажет, как все это было? С чем столкнулись там, на тех войнах, наши солдаты и офицеры. Кто знает, о чем они тогда думали и мечтали, что видели и что делали, чтобы развести враждующие стороны, установить прочный мир. Как к ним относились те, к кому они пришли, званые и незваные. Их друзья и недруги. Может быть, только те, кто сам находился в их рядах. Без автомата и пистолета, но с диктофоном, блокнотом и фотоаппаратом – неизменные спутники армии, в мирное и не мирное время – военные журналисты.

Автору этих строк выпала большая честь быть свидетелем тех не столь далеких событий. Мне думается, о них надо говорить. И для того, чтобы извлекать какие-то уроки из прошлого, делать выводы для сегодняшних и завтрашних дней, и для того, чтобы гордиться своей армией, ее солдатами и офицерами, которые никогда не подводили родной страны, как бы трудно им ни приходилось.

Нам есть что помнить и чем гордиться. Надеюсь, что рассказанное в этой книге будет еще одним доказательством этим словам.

Виктор Литовкин, военный журналист

Долгоиграющая война

Прошло довольно много лет, как на земли Абхазии вторглись войска госсовета Грузии. Через год с небольшим они были выброшены за реку Ингури. Но и сегодня республика остается единственным местом на территории бывшего Советского Союза, где межэтническая война не прекращается ни на один день.

Ненависть к самому себе

Самое страшное, что я вдруг обнаружил в себе, – это привыкание к чужому горю. Абхазская война, одна из первых на постсоветском пространстве, застала меня в Гудаутах, на военном аэродроме Бомборы.

До сих пор помню страшный ливень, который обрушился тогда в середине августа на эти места. От него некуда было спрятаться. Казалось потоки воды заливают все – яблоневые сады, мандариновые рощи, кукурузные поля, пустые галечные пляжи, аэродромную бетонку, разбросанные по ней «летающие сараи» – семьдесят шестые Илы, штурмовики Су-25 и вертолеты Ми-8. А главное – толпы беженцев: женщин, детей, молодых и не очень мужчин, которые ринулись в Бомборы, под защиту российских солдат со всех курортов и турбаз «солнечной Абхазии» – из Нового Афона, Пицунды, Очамчири, Сухуми…

На всех этих людей нельзя было смотреть без боли и сострадания. В легких сарафанах и майках, в шлепанцах на босу ногу, едва обгорелые на солнце, мерзнущие под проливным дождем, сиротливо прижимающиеся друг к другу, они день и ночь сидели-стояли возле своих узлов в кюветах по обочинам дороги или в кустиках у аэродромной бетонки и не понимали, что с ними случилось? Почему вдруг на них свалилось это несчастье? За что? Как им удалось унести ноги, спасти свои жизни, жизни своих детей от пьяной и обкуренной банды «освободителей» – боевиков знаменитого «вора в законе» Джабы Иоселиани?

Им негде было не то что поесть и попить, укрыться от ненастья, но и получить элементарный ответ: что с ними будет дальше? Как им, без денег и документов, которые во многих случаях остались в сейфах санаториев, выбраться из этой смертельной западни? Как добраться до Сочи и улететь домой – в Тюмень, Вышний Волочек или Саратов?

Мы с заместителем командира Кутаисской бригады ВДВ подполковником Владимиром Полтавским, другими офицерами, хотя журналист и не должен был в этом участвовать, мотались от штаба российских войск до аэродрома и назад, звонили в Москву, ругались с начальством, «выбивали» из генштабовских чиновников добро на вывоз этих людей из Гудауты бортами армейской авиации, организовывали для них горячий чай, кашу из солдатской полевой кухни, плащ-палатки и одеяла… А потом в свете автомобильных фар рассаживали их, обреченно-терпеливо ждущих своей очереди под проливным дождем у бездонного чрева транспортных самолетов, прямо на брезент, расстеленный на стальной палубе гигантских «Илов», отправляли домой, подальше от этого страха, от войны…

Я насчитал: в ту ночь, утро, день и еще одну ночь из Гудауты улетело пятнадцать Ил-76, семь Ан-226, два Ан-72, по одному Ту -154 и Ту-134. И все по завязку были забиты беженцами. Через день в Бомборах, находящихся в сотне километров от реки Гумиста, где развернулись самые серьезные бои, пролилась первая кровь. Пулеметная очередь, выпущенная неизвестно кем по российскому военному вертолету, а точно на таких же, с красными звездами на борту, летали и грузинские летчики, обстреливая абхазские села и города, прошила насквозь наш Ми-8.

Двадцать «дырок» оказалось в «вертушке». А из восьми пассажиров на ее борту пуля досталась только рядовому Владиславу Соколову, солдату первого года службы из уральского города Миасса. Она вошла ему снизу вверх, под бронежилет и пробила аорту. Спасти Влада не удалось. Пока вертолет долетел назад, до Гудауты, восемнадцатилетний солдат истек кровью.

Я долго мучился: упоминать его фамилию в своем репортаже или нет? Газетная строка, как соль на рану, усиливает родным боль утраты. А сегодня брожу под пальмами по сожженному, полуразрушенному Сухуми, похожему на фронтовой Сталинград, по его знойным пустынным набережным, захожу в некогда шикарный, а сейчас разграбленный ресторан «Апсны», где эскадрон каких-то варваров устроил отхожее место, и в сердце – ни жалости, ни горечи, – пустота. Те же чувства у меня и тогда, когда я еду на броне БТРа по извилистым горным дорогам Галийского района.

Смотрю по сторонам, вижу сожженные деревенские усадьбы, утопающие в никем не убранных, зарастающих сорняками садах. Согбенных стариков и старух в траурных черных одеждах, копошащихся на своих пепелищах или медленно бредущих с непомерно тяжелыми тележками в руках по мосту через Ингури, мимо постов наших миротворцев, и на душе – никаких эмоций. Только профессиональная реакция: село Соберио, вдоль дороги – семнадцать сгоревших домов. Или вот – свежезасыпанная яма в полутора километрах за постом номер 207, здесь взорвали нашего сапера старшего лейтенанта Берсенева… «Надо запомнить приметы», думаю я.

После стольких лет командировок на войну никаких чувств уже не осталось.

Кто бы знал, как я себя за это ненавижу.

Курорт на минном поле

И все-таки есть вещи, к которым привыкнуть невозможно.

Например, к подлости.

Старший лейтенант Дмитрий Смирнов, командир роты 433-го мотострелкового полка из Тоцкого Приволжского военного округа, вез на свой 205-й пост, что в поселке Чигали, недалеко от ИнгуриГЭС, продовольствие. Впереди шел бронетранспортер с девятью солдатами на броне. За ним – ГАЗ-66 с мясом, картошкой, мукой, консервами и макаронами.

Они были в нескольких километрах от своей базы, когда услышали, что в районе села Соберио началась перестрелка. Село входит в зону ответственности роты, но соваться туда, не зная обстановки, было невозможно. Да и миротворцам строго-настрого было запрещено ввязываться с кем-либо в перестрелку, если на тебя лично не нападают. А разборки между местной милицией и грузинскими партизанами происходят в Галийском районе с регулярностью восхода и захода солнца. Поэтому старший лейтенант приказал водителю БТРа двигаться дальше.

Но на самом спуске с серпантина, что ведет к селу, под днищем «броника» вдруг раздался сильнейший взрыв. Он подбросил машину вверх, разбросав по кювету сидевших на ней солдат. И тут же взрыв раздался под передними колесами «газона». Смирнова тоже выбросило из кабины, и он почувствовал, как по голове и руке течет кровь. Но думать об этом было некогда: жив, а все остальное – потом. Тем более, что с холмов, висевших над серпантином, по разбитым машинам и его солдатам уже вовсю лупили пулеметным и автоматным огнем.

– Клемин! – заорал он своему заместителю, – Бери пятерых солдат и атакуй «туземцев» слева. Я с остальными зайду справа.

Замкомандира роты старший лейтенант Александр Клемин был тоже ранен в руку. Но не оставил позиции. Как и командир, стащил с плеча автомат и открыл по партизанам ответный огонь, помогая Смирнову спрятаться за подбитый БРТ и начать оттуда атаку на позиции нападавших…

Они не заметили, сколько прошло времени, пока с 205-го поста подошла подмога. Но патронов к концу боя уже не оставалось. И если бы грузинские партизаны не ушли в горы, унося с собой шестерых убитых и раненных, кто знает, чем бы закончился этот бой.

О нем мне рассказывали два человека: абхазский милиционер по имени Амиран и по национальности грузин (он специально подчеркнул это, чтобы корреспондент не думал, что тут воюет народ с народом. «Нет. Здесь воюют люди, которые хотят спокойно жить в своем доме, и те, кто хочет на них наживаться») и «сменщик» Смирнова на блокпосту номер 205 капитан Андрей Уваров.

То, что это были грузинские партизаны, Амиран уверен, как в том, что Ингури впадает в Черное море и никуда иначе.

«Они думали, что русские везут абхазам под тентом в «газоне» боеприпасы и подкрепление. И хотели наказать их за это», – говорит он. В то, что миротворцы таких вещей не делают и никогда не делали, Амиран не верит. «Если боеприпасы есть, значит – ими кто-то торгует. Иначе не бывает», – убежден он. И спорить с ним невозможно, если не хочешь нажить врага.

А капитан Уваров нажить здесь врагов не боится. Он второй раз в Абхазии. И иначе, как «туземцами», по примеру своего предшественника, ни тех, ни других боевиков не называет.

– Грызутся непонятно за что, – говорит он. – Здесь такие места – курорт да и только! Они его в минное поле превратили.

Амиран открыто носит на плече автомат. Но Уваров отобрать его не может. Не положено. У Амирана есть бумага с печатью: он – абхазский милиционер, а значит, имеет право на ношение оружия. Из покрытых лесом холмов, окружающих 205-й пост, регулярно спускаются покупаться в речной запруде, – солдаты почему-то называют ее «армянским бассейном», – другие абхазские милиционеры.

Тоже с автоматами. И тоже с бумажками на право ношения оружия. Не подступишься. А то, что лица у них – отнюдь не милицейские, что встреча с подобным на лесной дорожке вряд ли закончится для капитана или его солдат тихо и мирно, – это не твое, товарищ офицер, дело. Тебе отвели для охраны кусок дороги, – вот и охраняй его. Будут в тебя стрелять, тогда и разберемся.

Для того чтобы не в его солдат не стреляли, а точнее, чтобы в них не попадали, капитан Уваров соорудил из бывшей гостиницы сборной Союза по гребле на байдарках (она когда-то тренировалась здесь на водохранилище ИнгуриГЭС), где сейчас живут его воины, настоящую крепость. Обложил ее тяжелым кирпичом – известняковым кубиком, в разбитых окнах устроил бойницы, на крыше – пулеметные гнезда и боевые ячейки для гранатометчиков. У всех входов в здание выставил «броники» с крупнокалиберными пулеметами. И проделал из камня проходы к ним. Не сунешься.

Воды и канализации в гостинице нет. Отхожее место солдаты соорудили во дворе. Но на втором этаже дома даже баню-сауну. Воду туда носят ведрами. Зато после парной можно из ковшика обливаться. А кому нужен душ, так над речкой в грузовой контейнер постоянно течет радоновая вода из горного источника, – мойся не хочу.

Хотели провести эту воду в сауну, но труб не хватило. Но зато есть возможность париться в одном месте, а мыться – в другом. Что, опять же, весело и сердито.

Еще есть в роте у капитана Уварова на 205-м посту два маленьких поросенка – Машка и Дашка. Их подарили солдатам, когда они прибыли в Чигали. За две недели свиньи крепко подросли и даже начали мгновенно узнавать в лицо и по голосу старшину роты старшего прапорщика Дмитрия Пятина. Не запомнить его действительно невозможно – огромный лысый лоб и густые «буденовские» усы. Вылитый певец Александр Розенбаум.

Стоит Дмитрию Ивановичу подойти к загону, где пасутся Машка и Дашка, как они со всех ног бегут к своему «кормильцу». Прапорщик берет хворостину и чешет у Машки за ухом. Та тут же брякается на бок и начинает покрякивать от удовольствия. Дашка терпеливо ждет своей очереди. Дмитрий Иванович называет этот процесс загадочно-витиевато: «эротический массаж».

– Баба – она и есть баба, – говорит про своих чушек Пятин. – Стоит приласкать, и она вся – твоя.

Старший прапорщик – давно разведен. Он воевал в Афганистане, служил в Германии, разводил две враждующие стороны в Приднестровье… Жена не выдержала постоянных разлук и ушла к другому, оставив ему на попечение двух дочерей. Старшая – уже невеста. Дмитрий Иванович – второй раз в Абхазии. Говорит, «зарабатываю дочке приданное». Получает он здесь, по его словам, прилично. В Тоцком на сберкнижку идет еще небольшая сумма. За смертельный риск взлететь в воздух на мине или получить в грудь автоматную очередь – не густо. Но что делать, – больше не платят, а жить как-то надо. Да и среди молодых солдат, хотя они и «кон – трактники», приехали в Абхазию по собственному желанию, должен быть кто-то с боевым опытом. Их наставник, учитель, защитник. Без этого нельзя. А старший прапорщик Пятин – и есть именно такой человек.

– Будете через полгода уезжать, – спрашиваю, – сделаете из Машки и Дашки шашлык?

– Ну, что вы, – отвечает прапорщик. – Они нам уже, как родные. Мы их с этого «курорта» к себе в Тоцкое увезем. Как трофей и память об этой «долгоиграющей войне»…

Сироты при живых и мертвых

Самые известные люди в поселке Чигали – тетя Нина и Виссарион.

Когда-то в этом поселке строителей и эксплуатационников ИнгуриГЭС жило около четырех тысяч людей – грузин, абхазов, мингрелов, греков, русских, армян. Сейчас осталось около ста семей. В большинстве своем абхазов. Хотя войны тут не было.

По молчаливому согласию воюющих, высокогорную плотину, кстати, самую высокую в мире, и саму электростанцию бои не задевали. Но окрестные села, за исключением Чи– гали, пострадали здорово. Они до сих пор пустуют.

А тетя Нина – продавец в местном магазине, единственном на всю округу. Он стоит на площади, как раз напротив бывшего спорткомплекса байдарочников и поста № 205. Она – русская, родилась и выросла в Ленинграде. Там встретила веселого черноусого грузина, влюбилась в него без памяти и оказалась в мингрельских горах, на строительстве ИнгуриГЭС. Муж был милиционером. Дорос до начальника местного отделения внутренних дел, но умер лет пятнадцать назад, задолго до грузино-абхазской войны.

Своего единственного сына – Георгия после смерти мужа и отца она отправила в Питер, – «застолбить» за своей семьей мамину комнату в коммуналке на Большом проспекте, недалеко от дома балерины Кшесинской. Ге – оргий закончил там школу, поступил в институт, женился. Возвращаться на родину тете Нине оказалось некуда. Она осталась доживать свой век в Чигали.

– Я молю Бога, – говорила она мне, – чтобы сын сюда никогда не приезжал.

Года три назад он решил навестить мать. Она всю неделю, пока он тут был, не спала, тряслась от страха. Ждала, что вот-вот придут люди с автоматами, спросят ее Георгия: почему он не примчался в Чигали, когда здесь началась война за свободу и независимость Абхазии или за целостность Грузии? – им все равно. А потом уведут сына неизвестно куда, и она его больше никогда не увидит.

Эти люди приходили. Но она соврала им, что сын только-только уехал. А потом, когда они ушли, помчалась на пост, притащила командиру ящик водки, упала ему в ноги, умоляя как-нибудь тайно вывезти Георгия в Сухуми, а потом и в Сочи.

Операция удалась. И теперь тетя Нина живет сиротой при живом сыне, молится на русских солдат-миротворцев, считает их своими спасителями.

А Виссариону, который день и ночь сидит у ее магазина, не повезло.

Шесть лет назад он ушел на войну из своего села Соберио, оставив дома беременную жену и двенадцатилетнего сына. Вручил ему осколочную гранату Ф-1 и наказал, если кто– то будет выламывать их двери и пытаться ворваться в дом, чтобы избежать позора насилия, взорвать этой гранатой себя и мать.

Мальчик не успел этого сделать. Их с матерью заперли в родном доме и сожгли живьем. Кто это сделал, Виссарион не знает до сих пор. Года три искал своих «кровников», но так и не нашел. Говорят, с того дня он слегка тронулся умом. Где живет, никто не знает. Бродит по Чигали в черном костюме и белой рубашке. Ни с кем не разговаривает, совсем, как немой. Не стрижется и не бреет черную, без единого седого волоска бороду.

На чужаков, вроде меня, которые приезжают в поселок, смотрит в упор злыми, подозрительными глазами и молчит так, что от этого становится не по себе. Я сутки прожил на 205-м посту. И все это время видел черную бороду Виссариона на площади у солдатской казармы.

Говорят, в конце мая, когда несколько сотен грузинских партизан перешли Ингури, чтобы установить в Гальском районе власть «абхазского правительства в изгнании», Виссарион исчезал из Чигали. Ни в одном из подразделений абхазской милиции он не числился. Право на ношение оружия ему никто не давал. Он и не брал в руки автомата. Но в горах, в блиндажах на лесных «сторожках» находили трупы задушенных боевиков с переломами шейных позвонков.

Так, утверждали рассказавшие мне это люди, можно душить, нападая на человека внезапно, и только руками. Очень сильными руками. Никто не сказал, что это делал именно Виссарион. Но и начисто исключать такую версию тоже никто не решается.

– Виссарион похож и на тихого городского сумасшедшего, и на отбившегося от стаи одинокого волка, – сказал мне об этом человеке на 205-м посту один из офицеров-миротворцев.

Тихим сумасшествием за время последней командировки в Абхазию мне и показалась непрекращающаяся здесь война.

* * *

Помню, в начале сентября 1992 года я присутствовал в Сухуми, в субтропическом дендрарии на даче Сталина на первых с начала грузино-абхазской войны переговорах, которые вели в присутствии и под гарантию российских генералов две воюющие стороны. От абхазов официальную делегацию возглавлял заместитель председателя правительства Зураб Лабухуа, от грузин – премьер-министр Тегиз Сигуа.

По Гумисте, на рубежах которой тогда остановились воюющие, в Черное море еще плыли с гор трупы погибших. А здесь уже договорились о том, что с 5 сентября, нуля часов московского времени прекращают стрельбу и начинают консультации по мирному урегулированию абхазской проблемы. Я хотел передать это сообщение в редакцию, но междугородний телефон не работал. Тогда начальник Сухумского аэропорта задержал вылет московского рейса и отдал мне свою «Волгу», чтобы я быстро доехал до самолета.

Меня, как особо важную персону, подвезли к самому трапу больше часа стоящего на взлетной полосе Ту-134. И командир экипажа попросил меня пройти в кабину пилотов, чтобы во время полета я рассказал по громкоговорящей связи пассажирам, что происходит на переговорах.

Более внимательных и заинтересованных слушателей, как в тот раз, у меня никогда больше не было. Я возвращался по проходу из кабины пилотов на свое место, и люди все это время аплодировали. Аплодировали, конечно, не мне, а тем договоренностям, которые были достигнуты тогда на сталинской даче.

Правда, перемирие не продержалось и недели. И война шла еще долгих тринадцать месяцев. Да и сейчас, по большому счету, не закончилась.

Вспоминаю тот полет из Сухуми в Москву и с сожалением думаю, что ничего нового, по сравнению с тем, что я говорил в том сентябре, мне сказать людям практически нечего.

И это горькая, но правда.