Текст книги "Речка Устья. Стихотворный рассказ об одной русской местности"

Автор книги: Виктор Федорчук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Как местности чудной окрестной

Чутко замершая душа!..

Но Божий храм – не стены каменные,

А люди верные и праведные».

И пошел Вассиан по ближайшей округе

С просьбой к людям – помочь построить храм.

И вот на холме появились новые срубы,

А потом и церковь возникла там.

Обращение Вассиана

(к жителям соседних деревень  после излечения ребенка)

«Что дивитесь, люди окрестные,

Этим якобы чудесам?

Я сподоблен творить дивы местные,

Потому что явился к вам,

Потому что меня здесь очистили

Лес великий, Устья-река,

Травы утренние росистые

И голубиные облака,

Потому что я, братья, верую:

Божий мир – для божеских дел,

Вот болезнь, правда, не смертную,

Я у чада – видите!? – одолел.

Бог мне дал собраться с силами

И прийти сюда, где стою.

Если праведник  я, то Божьей милостью,

И за то, что вас люблю».

–

Однажды поздно вечером (лучи

Уже скрывались за соседним лесом)

Явился странник. Молвил: «Научи

Любить Создателя: в душе моей – завеса

Из низости и злобности людской,

Корю, виню себя, но не найду покой.

Прошу: сними с меня житейскую коросту».

Ответил Вассиан неведомому гостю:

«Как Богу послужить без боли и любви?

Ты должен пережить страданье.

Бог есть во всем, что ты ни назови.

Открой Его в себе. А ключ – к любви призванье.

Любил ли ты свой дом, страдал ли за него,

Пытался ли спасти его от разрушенья?

Любил ли друга? женщину?

Всего

Лишался ли в одно мгновенье?

Предел своей души ты знаешь ли, мой брат?

Готов ли ты смирить в ней то, что может

Всё оправдать, высокое – попрать,

А, значит, и всю душу уничтожить?..

Я вижу, странник, по твоим слезам,

Что ты, живя, не обделен был болью.

Что ж, будем вместе строить келью, храм:

Из древа – топором, а из души – любовью».

Остался странник. Вскоре стали жить

Здесь многие. Они нашли отраду

В житье по Божьему закону. А закон души,

Он, оказалось, не всегда грешит;

И два закона здесь им разделять не надо...

Так стало расширяться иноческое стадо.

–

Братья землю пахали под рожь и под ярь,

Всякий овощ сажали на грядах

И косили траву у реки. Здесь и встарь,

Говорят, был подобный порядок.

А из леса бревна возили зимой

И строили многие кельи –

Для себя и для тех, кто ненастной порой

Без крыши встречал новоселье.

Всех увечных кормили тем, что смогли

Заготовить до осени строгой.

Но потом...

А потом дни иные пришли:

Вассиан собрался в дорогу.

Последнее слово Вассиана

«Оставляю вам, братья, этот Троицкий холм,

Бедный храм деревянный, наше скромное дело.

Завещаю вам жить, не скорбя о былом,

И хранить то, что создано (может быть, неумело).

Исцеляйте больных, милуйте сирот,

Одевайте нагих, питайте голодных,

И давайте бездомным странникам кров,

Свои души смиряя свободно.

Не ищите вы славы у смертных людей,

Не считайтесь скорбями – кто выше, кто первый,

Вы служите Тому, кто всех первых первей,

И любите друг друга не лицемерно.

В мире много лихих сокрушителей стен,

Кто стремится всё время разбрасывать камни.

Нам же надо собрать братство душ, а затем

И настанет время нового храма.

Собирайте  же камни: и каменный храм

Здесь появится, если вы сложите основание.

Он не будет подвластен пожарным огням

И многих утешит...

Вот мое завещание».

Сон Вассиана: явление Устьи

«Уходи, если время настало прощаться,

Ты, и правда, совсем уж старик.

Что ж, тебе суждено в ту часть неба подняться,

Где вечернее солнце горит.

Ты окажешься там – за рябовским лесом,

За курышинским полем, – там, где

Кто-то синим платком  вытрет кровь из порезов

И повесит платок на звезде.

Но каким-то далеким безоблачным утром,

Видя крест колокольни и рожь,

По росе непокосной ты, верный мой спутник,

Как когда-то, к началу придешь.

Ты поклонишься здесь тишине и покою.

Крестным знаменем их осеня,

Ты в камнях не признаешь то, прежде родное,

Но сразу узнаешь – меня.

Ты пойдешь вниз, ко мне,

По пути узнавая

То, что раньше узнать не успел,

И заглянешь в лицо мне – лицо нашего края...

Здравствуй... отрок! Смотри – сколько дел».

2. Разорение

                Храм Святой Троицы...Основан  в 1492 году...

В 1548 году воздвигнут храм-башня  (ныне летняя церковь)...

                (Из надписи на памятной доске)

Ответ горожан полякам, подступившим под Углич

«Что вы грабите наши грады и веси?

Почто домогаетесь наших жен?

Зачем принуждаете к вашей вере,

Чтобы мы чтили не свой закон?

Или вера ваша – не прочней паутины

И не может без крови прожить?

Или жены ваши – не слаще рябины?

Так их надобно – научить!

Или пашни ваши – не богаче болота?

Так в них надо навоз положить.

Или пахари ваши – не пашут до пота?

Так их надобно – проучить!

Вы сидите в седле, небось, без подпруги?

Вы шатаетесь по Руси, как дым.

Мы вашему королю Жигимонту – не слуги,

И веры вашей панежской – не хотим».

–

По весеннему снегу – черный монах.

Невозможно на это смотреть:

То в обитель летят горе и страх,

То движется черная весть.

Сам игумен встречает монаха-гонца,

А на том – нет лица, нет лица.

«Отец мой, я послан тебя остеречь,

Я из бедной Улеймы иду,

Там кругом уже польская речь...

Подожди: голова,  как в чаду.

Дай попить, отдышаться... Сейчас, сейчас...

Боюсь начинать рассказ.

Разорили поляки многолюдный Углич,

Куда ни посмотришь – огни и дымы,

Не осталось в городе прежних улиц –

От бежавших оттуда это узнали мы.

Единодушно и храбро защищали жители город,

Отбивали наскоки разбойных людей.

Угличане две битвы сражались упорно,

А в третьей – сребролюбцы были сильней.

Оказалось, на смерть не каждый готов:

Подкупили поляки наших стрельцов.

И не грянул на башне сполóшный набат,

И Волга не прянула в страхе назад,

И солнце не скрылось в холодном дыму,

И ужас видений – был лишь одному,

И звезды остались на прежних местах...

Воистину: предательства – давно уж не чудеса.

Да, мы каялись в храме Успения

В крамоле своей, ослеплении,

Великом своем душегубстве,

Сердечном своем кривопутстве,

В хотении блага тленного

И спасения душ непременного,

Но, видать, зла в себе не увидели

Ни простой народ, ни правители.

Вот – не стало града, и люди исчезли с ним,

А кто спасся – бредет по трущобам лесным.

Из церквей теперь виден лишь небосвод;

Кто в разрушенный храм молиться придет?..

Псы да хладные гады живут в алтарях,

Иногда лишь заходят отряды бродяг,

Чтобы в кости играть на досках икон,

А хоругви срывать и срезать – для попон,

Пить мирское питье из потиров...

Не настал ли уже конец мира?

А вчера до Улеймы дошла злая рать.

Приготовьтесь и вы, как и мы, умирать:

Все они на конях, скачут быстро,

И ведет их, должно быть, Антихрист».

«Что ж,– игумен сказал, – надо с честью суметь

Смертью страдной за веру свою умереть:

Нет ни каменных стен здесь, ни доброго рва,

И оружия нет, лишь мечи, но их два;

А несломанный меч – всего лишь один,

Чтобы вербу срезать для плетенья корзин.

Нам теперь успеть бы проститься,

Исповедоваться да причаститься,

Да силы собрать в ожидании

Жизни лучшей. А страда – ее оправдание.

Ныне участь желанная, братья, пришла,

Звоните скорее в колокола:

Пусть миряне, кто хочет быть с нами,

Собираются здесь, в этом храме.

А все деньги, что пахари дали на храм,

Чтоб они не достались жадным врагам,

Закопайте на месте условном.

Тот, кто выживет чудом и деньги найдет,

Пусть на холм их тому принесет,

Кто захочет построить всё снова».

(Лишь когда-то потом этот денежный след

Будет мальчиком найден на вспаханном поле.

Но пройдут сотни лет до того,

Сотни лет...

Где ж иные следы?

В древнем камке и слове...

Ну а мелкие деньги – жертвенный сбор –

Все исчезнут в трущобах советских контор).

–

А назавтра был солнечный день, и восток

Осветился весенним приветом.

Но от запада шел – будто новый потоп:

Стая туч ползла против света.

Это – толпы врагов, черней, чем грачи.

Как зарницы, сверкали в ней латы, мечи,

А над ними – хоругви убогие,

На хоругвях – кресты тонконогие.

И обрушилась стая на Троицкий холм,

Прошла все затворы, все входы местные,

Пролилась она – не весенним дождем,

А кровью, страдою крестною.

Стали рыскать латинцы и русские воры,

Жаждя злата церковного да жемчугов.

То, что мало всего – это поняли скоро,

И свирепство напало на чужаков.

Разорили они кресты покоища Троицкого,

Подожгли кельи иноков и самый храм;

Всё, что многолетно и многотрудно строилось,

Захотели обратить в пустоту и хлам.

Добрались они и до вассиановой гробницы,

Рассекли ее, ругаясь и смеясь,

А потом – такое не могло и присниться –

Мощи преподобного вывалили в грязь...

И никто не препятствовал этому злодейству.

Напал на окаянных – лишь деревенский пес,

Лишь он оказал им противодейство,

Но смертельный укус ему меч нанес.

И пес, заплакав, как чадо, как заяц,

Пополз, часть себя на земле оставляя,

И крик его жалкий туда полетел,

Где не было крови и резаных тел...

А люди, которых рубили мечами,

На лютых врагов взирая,

Молчали,

И те, которых живыми – в землю,

Тоже были – как будто немы,

И тех, которых бросали в пламя,

Вьющееся вокруг того,

Что оставалось еще каменным храмом,

Те – тоже не крикнули ничего.

И даже мальчишка какой-то упрямый,

Которого проткнули длинным копьем,

Не крикнул от боли хотя бы – «Мама!»,

А молча упал со вспоротым животом.

И деревья молчали, и даже Звениха,

Как будто от прочной запруды, затихла.

И лишь через день лес соседний заплакал,

А дым утончился и стал тонкостебельным злаком.

Потом даль закрылась взъерошенной птицей небесной,

И серые крылья нависли над этим холмом бессловесным.

Вдруг шорох раздался, и снег повалил тяжело...

И вместе со снегом всё бывшее в древнюю Устью ушло.

Снег долго стекал, он пенился, словно мыло,

И душу реки эта пена холма – исказила.

В речных омутах непрозрачною стала вода,

А травы вдоль берега не колосились тогда.

–

О, Угличская земля!

Сколько бед ты претерпела,

Сколько разорений ты перенесла,

Сколько неповинной крови впитала,

Скольких скитальцев породила!

Где твои лучшие сыны?

Где твои прекрасные дочери?

Где твои святые церкви?

Где красота земли и града Углича?

Всё единым часом в пустыню обратилось.

Сколько лет прошло – и нет тебе воскрешения.

Но и блаженна Угличская земля,

Ибо обагрилась кровью жителей своих.

Но и блаженны твои граждане,

Ибо за веру и землю свою погибли.

Дай, Боже, погибшим – вечный покой,

А живущим – мирное житье и благоденствие,

Но также – светлое покаяние и утешение сердечное.

–

На выбитом поле – зверобой да бастыльник.

По русскому полю бродят стада.

Как стало здесь бедно, сухо и пыльно.

Седые кобылки шуршат иногда.

От засухи листья травы побелели:

Дожди уже месяц не шли.

Как мало осталось людей поземельных,

В деревне – одни беспашенные бобыли.

Стада из поляков, бездомовников русских,

Воров, казаков – не во сне, наяву! –

Кочуют по полю, ржут и блеют стоустно

И выедают траву.

На выбитом поле – тусклые лица.

Песок завивается между стеблей.

Дайте дождя равнине великой,

И что-то – свершится в ней!

–

...Те беды из Руси пошли назад, когда

Вдруг встала над Москвой хвостатая звезда.

Отступление о русском снеге

Создана Россия для

Неизвестных лет...

Да, Россия – и земля,

И простор, и свет,

И разливы по весне

Бесконечных рек...

Только всё, что есть в стране,

Покрывает снег.

Он летит косой пургой,

Заметая путь,

И приходится дугой

Здесь порой свернуть.

А когда пурга замрет,

То тогда – странна –

Над равниною взойдет

Тишина.

Где здесь куст, а где овраг?

Всё занесено.

Здесь от снежного ковра

Всё и всем равно.

Охладить здесь может он

Всё, что на земле.

Крепок долгий зимний сон

О большом тепле.

А нежданною весной,

До травы-листвы,

Снег затопит нас водой

Выше головы.

После, как сойдет вода

Из лугов-полей,

Вдруг пожалует сюда

Ветер-суховей.

Будет рожь – как рыжий мех,

И трава – как ржа;

Дом, который выше всех,

Будет жечь пожар.

Но когда иссохнет пот

И утихнет боль,

Нам Россия поднесет

Снова снега соль.

В наступившем полудне,

Где белым-бело,

Будет падать ровный снег,

Будет тихо, как во сне,

И почти светло.

3. Отпор

             Храм Святой Троицы... Основан  в 1492 году...

             В 1929 г. храм спасен Троицкими женщинами

             от закрытия.

             (Из надписи на памятной доске)

Против холода есть теплицы,

Против бедности почвы – навоз,

Против засухи – просто поливы

(Но – водой, а не ведрами слез).

Против зависти горе-соседа

Есть и щедрость, и добрый смех,

И пример, как не сделаться бедным,

Одаривая всех.

Против туч разрушительной страсти

Ясность разума людям дана.

Ну, а против давления власти

Существует в нас – глубина.

–

Попа давно послали на рытье

Северо-западного канала.

Земная власть, хватая не свое,

Всё больше воли получала.

Закрыта церковь, на ступенях лед.

И время к неизбежному идет.

–

Евдокия молвила: «Бабы!

Отберут нашу церковь, коль мы

Не сумеем собрать – хотя бы

Денег на выплату государственной мзды».

«Много ль надо?» – спросил кто-то.

«Много, бабы. Ну так что ж,

Давайте займемся общей работой,

Чтоб пресечь нашей церкви грабеж.

Вы несите ко мне, кто сможет,

Семя льняное, зерно или лен,

И верных людей просите о том же,

Но всё делайте осторожно:

У комбедовских – знаете! – свой закон.

Днем ко мне не заходите,

Только в темное время несите свой дар.

Двор будет открыт, и вы не стучите,

В сарай на сани складывайте товар.

А ты, Анна, иди во Владышню,

Ты, Катерина, давай в Слободу,

К кому – сами знаете: будет не лишним

То, что они для церкви дадут».

Неделя прошла и другая.

Снег выпал. На Устье давно уже лед.

На три подводы товара набралось в сарае.

Пожалуй, лучшее принес окрестный народ.

А на праздник Николы, днем коротким и серым,

Всё собранное женщины продавать повезли

На большой базар – в Заозерье.

Богородица да Никола им помогли

Удачно продать.

И вот, наконец, староста в сельсовете

Заплатил церковной общины долги...

Еще теплые дни были так далеки,

Но солнце уже повернуло на лето.

–

А потом вернулся отец Тимофей

(На второй или третий год).

Он решился служить в церкви своей,

И однажды собрал народ.

Но семья Тимофея повисла на нем:

«Не дадим служить, отступись,

А то и нас, как тебя, потом

Уведут на канал, а не в жизнь!»

«С нами Бог! – сказал тогда Тимофей, –

Он всё видит и нас защитит,

Вот, смотрите: у этих открытых дверей

Весь приход наш сегодня стоит.

Удостоен я быть при вас – при тех,

Кому вчера не помог.

Я в ответе за всех деревенских – за всех,

У кого надежда – лишь Бог.

Так войдем же в спасенный храм,

Может быть, не спасет он от бед,

Но любовь и надежду оставит нам,

А  утешит нас – вечный свет».

Вот тогда-то служба первая началась...

И ослабла земная власть.

–

Кто сказал, что нельзя дать отпора

Наводнению, ветру, огню,

Самодуру, разбойнику, вору,

Сабле острой, ножу, кистеню?

Всё возможно! Надо лишь видеть

Силы этой стихийной предел,

И, сделав такое открытье,

Не бегать от жертвенных дел.

Всё возможно. Только лишь надо

На другую надеяться жизнь,

Пусть надежда – слабее лампады,

Но ее – отчаяньем – не тушить.

Всё возможно. Надо лишь верить

В невозможное – в те дела,

От которых смиряются звери,

А зима станет царством тепла.

Надо верить, что души благие

Всех бездушных стихий сильней...

И родится тогда – Евдокия,

И придет к нам тогда – Тимофей.

Отступление о сеятеле

Когда необходимость подоспеет

Народу перейти свой Рубикон,

То вóвремя среди толпы созреет

Свой местный Цезарь, свой Наполеон.

Когда приходит время делать дело,

Готовить почву, утверждать закон,

Всегда найдется человек умелый –

Микула-пахарь и мудрец Солон.

Ну а когда идет иное время,

И поле вспахано, но жить запрещено,

Найдется и тогда озимой жизни семя

И сеятель, бросающий зерно.

4. Церковь

             В 1784–1787 гг. сооружена зимняя

             церковь и колокольня...

             Охраняется государством.

             (Из надписи на памятной доске)

На холме между Устьей

И Звенихой-рекой

Ныне хоть и не пусто,

Но великий покой.

Из сирени погоста

Колокольня и храм

Два креста светоносных

Здесь несут к небесам.

На пороге горбатом

Прорастает трава.

Всё, что было когда-то,

Люди помнят едва.

А про то, что здесь будет,

Угадать не дано...

Церковь – памятник людям

Или в небо окно?

Это – помощь нам, грешным,

Сделать к Господу шаг,

Или местности здешней

Так застыла душа?

ДРУГ

1. Охота

Мы жили в Питере и встретились в Лесном,

В том институте, что в старинном парке

Белеет парусом широким. Нам весло

Тогда не нужно было, – нас несло

Туда, где необычное сверкало ярко.

Хотелось бы сейчас нестись на прежний свет,

Но паруса того во мне уж нет.

Те годы – не сказать, чтоб святы...

А был – конец пятидесятых.

Привычное уже приелось нам.

Все мы немножко бунтовали,

И песни Киплинга мешали

С блатным фольклором пополам.

Не рубль, не доллар, а “ДоллЯр”

(Портвейн не слишком утонченный,

По правде, очень уж крепленый,

Зато дешевый) – утолял

В нас жажду  жизни неизвестной,

Как лес, охота;

Пир совместный

Растущих душ – вот идеал...

Но что-то в нас еще бродило

И соблазняло, будто грех.

Возможно, это – справедливость

Для всех.

Корыстной и идейной цели

Мы, слава Богу, не имели,

А верить, думаю, могли

В такой закон Земли:

Когда глухарь начертит письмена

Своим крылом на снеге сахаристом,

Тогда придут иные времена,

И будет таять снега пелена,

И всё изменится – естественно и быстро.

—

…Где дружбы нашей был источник?

Увы, не рассмотреть сейчас.

Что в первый год сближало нас,

Мы и тогда не знали точно.

Но вольно думать обо всем

Могли, пожалуй, лишь вдвоем.

Я другу помогал слегка в учебе,

А он меня к охоте пристрастил.

Но в русский лес стремились оба,

Он нас, наверно, и сдружил.

Друг добрым был, хотя горячим.

Когда излишне выпивал,

Он то обидою считал,

Что для других – не много значит,

И становился, как незрячий.

Лишь мне, быть может, удавалось

Смирять его неистовую ярость...

Любил он в гордости невольной

Стихами веселить ребят.

Стихи, конечно, говорят

О нашей жизни полушкольной.

Мне излагать их не с руки,

Вам предлагаю лишь куски:

«...Вот я, смотри, скелет совсем,

По десять дней жратвы не ем,

Спина уж к брюху приросла,

Как у столетнего осла...».

«...У нас же, видишь ли, финанс

Дает на брюхо резонанс...».

«...Пузатый, мелкий вы народ,

Что ни студент,  то идиот:

По роже съездишь одному,

Глядишь, уж дали самому».

«...С лица внезапно побледнев,

Вскочил спросонья бедный лев...».

«Люба – тонкая натура,

Влюблена в литературу:

Только тот ей люб мальчишка,

У которого сберкнижка».

–

По бедности студенческих карманов

И тесноте своих квартир,

Мы без собак, одним обманом

Пытались раскусить тот мир,

Где на березах косачи чернели,

Следили зайцы на снегу...

Мы – что случиться – знать хотели

Не на веку,

А на току.

Как жизнь в квартирах небогатых,

Охота скромною была,

В ней вместо гончих и легавых –

Манки, засады, чучела.

В недальнем Лисине среди лихих проказ

На тягу вальдшнепов ходили мы не раз –

Без выстрелов и без ущерба

Для нашей практики учебной.

Зимой, в каникулы, мы по худому следу

Бродили часто, не стреляя, до обеда.

Потом, в избе знакомой греясь,

Бесед открытых мы ценили прелесть.

А что касается добычи

Пера и пуха, тут как раз

Число и вес сраженных птичек

Хотя и занимало нас,

Главнее было – поискдичи.

(Однако голос наших тел

Так часто про жаркое пел!

К тому же без ружья по молодости лет

Ходить по лесу скучно, сонно.

В лесу нельзя быть просто посторонним:

Он не раскроет свой секрет).

Пальба ружейная согрела

Часы охотничьи мои.

Был запах пороха острее

Зажатой в кулаке хвои...

Да, кровь – была. Теперь о том жалею.

Но и жалею тех, кто в юные года,

От воздуха и пороха шалея,

Азарта не испытывал тогда.

С тех пор душа моя созрела:

Я понял, что чужим свободным телом

Владеть нельзя,

Тем более – душой,

Хоть птичьей, хоть звериной, хоть иной.

–

Вот мы из города уходим

Туда, где край пустых полей,

На бескорыстную охоту

За впечатлениями дней,

Туда, где что-то происходит,

В лесную глушь,

К сердцам друзей.

Там выслушать готов собрат

Твое особенное мненье,

Там мира прежнее движенье

Вдруг изменяется стократ,

Там всё меняется совсем,

И ты становишься не тем,

Кем жаждал бы тебя увидеть

Любого уровня правитель,

А тем, кем видят в эти дни

Тебя товарищи твои...

Иных уж нет... К ним прикоснуться

Лишь словом можно, а рукой – нельзя.

И всё же в прошлое вернуться,

Пожить сегодня прежним чувством

Уж очень хочется, друзья.

–

Ну а сейчас я опишу

Тетеревиный ток.

Идем

Мы до рассвета – к шалашу.

Апрель. И вот вдвоем –

Пришли. Забрались. Ждем.

Как тихо и темно. Озноб.

Бекас лишь одинокий блеет.

Почти растаявший сугроб

Едва белеет.

Опять затихло всё.

Но – звук

Издалека: “Чуф-ф-ш-и-и!”

Потом,

Над головою – вдруг,

Как будто близкий гром,

Затем – вокруг, кругом,

Как чистое белье

На штормовом ветру...

То – косачей прилет

На главную игру.

И – песня полилась

Со всех сторон, как будто

Ручьев весенних страсть,

Бурля, тебя окутала.

Рассвет. И, чуть дыша,

Ты смотришь (иностранец!)

Сквозь ветки шалаша

На птичий бой и танец.

Как плуга паруса,

Распущенные крылья,

Поклоны, голоса –

Им нет сравнений сильных.

На кровь больших бровей,

На белизну подхвостья,

На гордость чернышей

Глядишь незваным гостем.

Что – тайной быть должно?

Что – видеть не пристало?

Зачем тебе дано

Найти свое начало?..

На высоте плеча –

Ружье.

И – грохнул выстрел грозный,

И – крылья косача

Бьют мерзлый мох и воздух.

Весь мир затих на миг.

Всё замерло от взрыва...

Минута, две... и вновь возник

Всё тех же голосов родник,

Теперь – без перерыва.

–

Зимой, когда всё делалось скучней,

Мы с другом приезжали в Лисино, что в шаге

От Питера. Там жили пару дней

В Охотничьем дворце – студенческой общаге,

Чтоб говорить о том… о всём –

Не ежедневным языком.

–

Комендант открывал общежитие,

Принимал за ночевку взнос.

Был уж вечер.

Для чае– и винопития

Мы выкладывали – кто что привез.

Говорили про всё без стеснения:

О студенческих, позже – рабочих делах,

Об охоте, сердечных своих увлечениях,

Иногда – и в стихах.

Были долгие разговоры

О жизни, похожей на круг,

И всегда, конечно, о лесе,

О лесе, который –

Наш общий свободный друг.

Песен русских пели не мало мы.

Пели то, что на душу легло:

«Меж высоких хлебов затерялося

Небогатое наше село...».

Эти песни прошлого нашего

Сердцу были – то уголь, то снег...

«Как у нас, голова бесшабашная,

Застрелился чужой человек...»

Петь, молчать, говорить или слушать нам

Было просто, сладко, легко.

Все дела и заботы бездушные

Отлетали от нас далеко...

–

А утром мы – в лесу. Там в белых кружевах

Немой стеной дремал подлесок,

И полусвет, как в черно-белых снах,

Был бестенистен и не резок.

Кругом был снег, и он – везде, на всём –

Был чист, как облаков первоначальных стадо.

Яснела мысль: когда в лесу живем,

То жизнь сама – и есть ее награда.

Еще хвоя и сучья не покрыли

Поверхность снега – гладь его чиста,

Еще не видно человечьей пыли,

Жизнь будто началась здесь с чистого листа.

И как легко найти, бродя по лесу,

Начальной жизни первые дела:

Здесь – белка прыткая на ель залезла,

Здесь – заяц ел кору, полевка проползла,

Здесь – пробежала резвая куница,

Здесь – рябчик ночевал в снегу

(Казалось, лунка – теплая, она еще дымится,

Как сено мокрое в стогу).

Потом в лесу мы елку наряжали,

Чтоб посмотреть, что с ней произойдет

Когда-нибудь, обычно – через год.

Часы бежали...

Мы нехотя, но возвращались, чтобы

Успеть на нужный (нужный ли?) автобус.

Автобус ехал мимо церкви. В ней

Слова на стенах – клички лошадей...

–

Что есть глупей охоты? –

Писание стихов?

Игра в футбол до пота

(Без денежных призов)?

Конечно! Глупо также

Держать котов, собак,

Не как ночную стражу,

Не к выгодной продаже,

А в общем – просто так.

Не мудро лезть куда-то,

Где раньше не бывал,

Работать без зарплаты,

Смирять девятый вал,

Любить, не зная, кто же

Тебя так опьянил

(Что выяснится позже,

На склоне дней и сил).

А много ль толку в дружбе?

Вот если друг богат,

Тогда, конечно, нужно

Быть верным другом, брат.

Жить беззаботно, смело,

Когда пуста сума,

И это тоже дело

Несильного ума.

Но не умней и вера

В Того, кто создал всех.

Коль есть Он, верю: первым

Он и придумал смех.

Мы все, возможно, вышли

Из шуточек Его.

Что есть смешнее  жизни?!

Живем же... ничего.

Но есть в летучих чарах

Игрушечных затей

Божественный подарок.

Для выросших детей.

–

Друг однажды сказал: «Поедем

К деду с бабкой в деревню. Там –

Лес, река, дом крестьянский, всё это

С детства милые мне места».

...По булыжной дороге Ростовской,

Что вилась вдоль старых берез,

Дряхлый, тесный, веселый автобус

До Ильинского нас довез.

И по лесу в сторону Устьи

С рюкзаками и ружьями за спиной

Мы пошли по тропе не узкой.

Хрупкий лед трещал под ногой.

Воздух был, как будто в начале

Послегрозья – прохладен и нов.

Мы шли, конечно, не замечая

Вассиановых древних следов.

Мы не знали, что к Устье когда-то

Пробирался этим путем

Некий инок – и также крылато

Билось сердце ждущее в нем?!

Наша память была чиста...

Тот чернец был нам не чета.

–

Ручьи в движении игривом,

Как на току тетеревином,

Не умолкали ни на миг,

Пока их птичий голос тихий

Не заглушил реки Звенихи

Звериный непрерывный рык.

Но вот – видна опушка леса,

И перед взглядом нет завесы.

По косогору – на простор

Выходим. Троицкое, церковь.

Но нас ведут иные цели.

Идем быстрей, чем до сих пор.

Стремимся дальше мы,

Туда,

Где избы за рекой толпятся,

Где, если от моста подняться,

Нас ждет деревня Слобода.

Конец пути. Свобода?

Да!

–

И были будни, точно праздник...

Егору слепнувшему я

Читал библейские рассказы

(Что после Книги Бытия).

А баба Анна угощала

Нас преснецами с творогом.

Мы по хозяйству помогали:

Дрова кололи колуном,

Носили воду,

Со двора

Навоз на огород носили...

Но мы, конечно, лесом жили.

Нам и теперь туда пора...

–

Апрельских полян старотравье

Покрыто было водой.

Я вспомнил! Всё новое, здравствуй!

Мир здешний – не новый, а – мой!

Здесь солнце и сверху, и снизу,

На небе и у сапог.

Жизнь вольная – солнца брызги –

И там, высоко, и – у ног.

Здесь кажется: жизнь – без предела.

Но воды – к пределу спешат,

И вылететь хочет из тела

Туда же – к пределу – душа.

–

Всё, что раскинулось вокруг,

Показывал мне щедро друг,

Как дом свой.

Мы сначала

К реке спустились,

А потом,

Облазили весь этот дом –

От крыши до подвала.

Боры ближайшие (до Клина)

Сравню, наверное, с крыльцом.

Через него мы входим в дом –

В приустьичную половину.

А если путь у нас намечен

В другую сторону,

Войдем

В уютный Óсек. Здесь, как печка,

Сосновый бор обдаст теплом.

Потом – Точищи, где над нами

В березах свет такой, что он

Не мог быть солнцем сотворен.

Стоим, как перед образáми.

За Дубняками – царство гор,

И высоту здесь не опишешь.

Царим, как в первый раз на крыше,

В груди – восторг.

А там, где Каблуково поле, –

Глубокий, весь в лесу, овраг.

Нет, не могу его никак

Сравнить с подвалом и подпольем.

Здесь, на границе с полем плоским,

Мы видим, как почти у ног,

Два рябчика – веерохвостны –

Бегут, услышав наш манок.

Внизу – тенисто и чуть влажно,

Прохладно даже жарким днем.

И если рухнет мир однажды,

Мы здесь его переживем.

Как неприступны эти стены!

Они – защита от полей

Богатства листьев и стеблей,

Следов непуганых зверей

И птиц в коронах драгоценных.

На дне оврага вечно льется

Живоначальная вода.

Кто был здесь, тот сюда вернется,

Хоть мысленно,

Хоть иногда.

...Друг изменился за неделю,

Показывая мне свой дом.

Его глаза теперь блестели.

И я был счастлив в доме том.

–

Белолицый день угасает,

Из цвета уходят силы.

Длинная тень косая

Почти остановилась.

Скоро мы будем на тяге:

Идем в Пустóшку, к реке.

Слышно, как лают собаки,

В деревне, невдалеке...

Дошли. Под ольхою вдвоем

Встали; притихли и ждем...

Посланец сумеречного мира

Летит почти неслышно,

Почти незримо.

Как неожидан тихий хриплый хорк его,

Он возникает – из ничего;

Хотя сама лесная эта птица

Из прошлогоднего листа, наверное, родится.

Уже дрозды все отошли ко сну,

Лишь он сгущает тень и тишину.

Он подлетел и улетает дальше,

Он сам – и тишь, и тьма,

Последний вальдшнеп.

Ну что ж, пора и нам с тобой...

Тропу теряя, мы идем домой.

–

Тратить слов мы стали всё меньше:

Мы без них говорили друг с другом –

Улыбкой, глазами, движением...

Это вовсе не трудно.

Мы друг с другом нашли понимание,

Понимание мира нашли.

Голос неба – простое молчание –

Долетел до нас –

От земли.

2. Дорога на Губино

Через несколько лет мы собрались

Отпуск свой провести в Слободе.

Мы встретились на  Московском вокзале,

Друга мать и родственники провожали.

Никто не думал о близкой беде.

В этот раз мы собрались рано.

Был апрель

И в нас – счастливый такой непокой.

Ах, какие мы строили планы,

Сколько времени было у нас той весной!

...Среди других стояла там на перроне

Его двоюродная сестра.

Но я слишком быстро очутился в вагоне...

Значит, было еще не пора.

–

Мы в Ильинском расстались. Как же

Близка к нам была Слобода!

Я поехал туда на подводе с поклажей,

А он, как оказалось, – ушел навсегда.

По дороге в далекое Губино

Среди голых красных ветвей

Была жизнь друга зачем-то погублена...

Говорят, крики слышались: «Эй!.. Эй!..»

Еще в рост не тронулся лист,

Даже ива еще не цвела.

Было сыро. Но воздух был чист

И река неподвижно бела.

...А его в Слободе ожидали.

День, другой – никаких известий.

Снег вокруг всё таял и таял,

Мы с Марией думали да гадали:

Если он – туда, то – тогда... Если... если...

Ожидание вестей черных и серых,

Слухи, которые оправдались...

А потом – поездка на тракторе в Заозерье,

Тело, которое нам с Григорием передали.

И до Углича ночью теплой, но зябкой,

Был длинный путь...

Тело друга дрожало от дорожной тряски.

...Надо было бы чем-то еще обернуть...

–

Лес мой вечно милый,

Мы теперь одни.

Мимо друга, мимо

Утекают дни...

Продолжалась знобкая

Русская весна.

Наша речка робкая

Стала вдруг – полна.

Ночью, будто крадучись,

Выпрямилась во весь рост.

Три дня что-то праздновала

И свалила мост.

–

В чем смысл такой короткой жизни?

Зачем намеченный полет

Был остановлен, а не снижен

(Как с многими произойдет)?

Зачем двух жизней перекрестье

Понадобилось небесам?

Зачем мы оказались вместе?

Чтоб разойтись по сторонам?

Мы – сочетанье ветра с житом?

Но кто здесь ветер, кто – ячмень?

И если жито вдруг убито,

Как стать опять душевно сытым,

Когда угас вчерашний день?

А если, ветер – ты, и должен

Кого-то направлять… Куда?

Других – не знаю, но возможно,

Меня – в деревню Слобода,

Чтоб мне вдруг не проехать мимо

Избы на Устье, чтоб успеть

Увидеть женский фотоснимок,

Пока к тебе несется смерть?

Чтоб ты помог узнать мне больше

Того, что я один бы смог

(Охоты дрожь, льняное поле,

Апрель веселый без дорог),

Чтоб вся любовь к лесам и весям

Соединилась со стихом,

Чтоб шли они всё время вместе –

До этой смерти

И потом,

Чтоб я своим сердечным стуком

(Не знаю – для кого) донес,

Что мир не стоит жизни друга,

Весь мир не стоит жизни друга

И женских безнадежных слез…

Не знаю... Что теперь гадать?

Нас русская земля соединит опять.

Отступление о певце

(вольный перевод из Гете  Л. Трусова)

«Скажи мне, чье пение там у ворот

С моста надо рвом прозвучало?