355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Виктор Федорчук » Речка Устья. Стихотворный рассказ об одной русской местности » Текст книги (страница 1)
Речка Устья. Стихотворный рассказ об одной русской местности
  • Текст добавлен: 24 сентября 2016, 07:31

Текст книги "Речка Устья. Стихотворный рассказ об одной русской местности"


Автор книги: Виктор Федорчук



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Виктор Федорчук

РЕЧКА  УСТЬЯ

Стихотворный рассказ

об одной русской местности

Санкт-Петербург

Издательство Политехнического университета

2008

ББК 84.Р7

        Ф33

Свои многолетние впечатления об одной ярославской местности автор выразил в форме отдельных стихотворных зарисовок. То, что получилось, возможно, похоже на мозаику, часть которой осыпалась. Поэтому видны только кусочки картины. Отсюда и самый очевидный недостаток предлагаемой читателю провинциальной поэмы.

Но и такого рассказа не получилось бы, не будь воспоминаний дочери и внучки Егора Михайловича Кузнецова (из деревни Слобода) – Прасковьи Георгиевны и Людмилы Александровны Кузнецовых, а также помощи Виктора Алексеевича Бурякова, который познакомил автора с материалами по истории села Троицкого и местной церкви.

Впрочем, то, что предлагается читателю, это не вполне документальный рассказ, а скорее впечатления автора об известных ему местах, людях, событиях. Поэтому, в частности, и реально существующая река Устьеназвана так, как зовется в обиходе – Устья.

Готовя второе издание книги (первое вышло в 2003 г.), автор надеялся исключить те фрагменты, в которых описывались особенно печальные картины деревенской жизни. К сожалению, за время между двумя изданиями книги мало что изменилось. Это касается даже деревянного моста через речку, который по-прежнему регулярно проваливается.

                               

©  Федорчук В. Н., 2008

©  Кузнецова М. Л. иллюстрации, 2003

© Санкт-Петербургский

ISBN      978-5-7422-1789-3                          Политехнический университет, 2008

Посвящение

Крестам на Троицком погосте,

Могилам здешним и иным,

Всем тем, кто сгинул, словно дым,

На вечном нашем перекрестке;

А также вам, еще живым,

Тем, кто остался с речкой Устьей,

И тем, кто странника суму

Несет по нашим землям русским.

...И Леве – другу моему.

Часть первая

НА БЕРЕГУ

ОКРЕСТНОСТИ

1. У реки

Вот речка Устья – малая вода,

Над ней стоит деревня Слобода.

А рядом, выше по теченью,–

Сосновый лес и пойменный покос.

Вниз по реке – поля, селенья,

Там – Троицкое: церковь и погост.

Наш дом, как полдеревни, смотрит на закат.

Построен он давно, но кажется,  был вечно.

Отсюда видно близкое заречье,

Где дом помещичий стоял. Его фасад

Глядел на нас и Барский омут.

Теперь помещика никто не помнит,

Да и купца, купившего тот дом...

Однако мой рассказ о времени ином.

Из Слободы видна дорога на Москву,

А также на недальний Углич.

Но если ты не только город любишь,

Побудь со мной: я здесь порой живу.

Что мне сказать о родине людей,

С которыми я жизнью длинной связан?

Об этом после, а пока скорей

Туда, где взгляд мудреет и добреет разум.

2. В лесу

Шум сосновый здесь тише

Сонных устьиных вод.

Только б это и слышать,

Да душа не дает.

Вечной хвойною нитью

Здесь скреплялись века.

Только лес и ценить бы,

Да земля велика.

Здешний лес – для молитвы,

А не только для дров.

Только Богом и жить бы,

Да никто не готов.

Отступление о рябине

Сколько рябины в этом году!

Это на радость или беду?

Вкус этих ягод –

Прошлого след:

Терпкая мякоть,

Сложный букет.

Южные листья,

Северный рост,

Осенью – лисий

Цвет у волос.

Древние краски,

Смешанный стиль:

Дерево – сказка,

Ягода – быль.

СОСЕДИ

1. Саша

Нам смертельно местное спиртное.

Мужики здесь умирают часто:

То – мороз, то – дело ножевое,

То – петля... В деревне жить опасно.

Есть такое, что и не приснится.

Вот недавно Колька помер. В 30 лет-то!

Говорят, разрезали его в больнице,

А внутри – лишь водка да конфетка...

Подошел тут как-то к огороду

Наш сосед, и вид его был странен:

Шляпа – что ведро (под мусор, а не воду),

А лицо темнее старого бурьяна.

Вспомнил я отца его. Давно уж

Он живет в местах не матерьяльных.

Человеком был вполне нормальным

(Ну, по местным меркам – как же по иному?).

Раз пошел он вечером на пчельник,

Выпив много лишнего, наверно.

Пчелы, видно, тоже захмелели

И его зажалили до смерти.

…Вспомнил я и спрашиваю Сашу:

«Как живешь? Ты что такой горбатый?».

Равнодушно оглядел он наши

Бодрые картошку да томаты,

Ватник снял, ответил, как во сне:

«Хреново, хреново тут мне,

Не знаю, чем и заняться,

От скуки впадаю в тоску.

Иду в батраки наниматься

К такому ж (почти) бедняку».

«Ведь ты же не “в людях” живешь, –

Ему говорю, – а в избе

Своей. Что ж дело себе не найдешь

По душе, по судьбе?

Земля твоя заросла,

Крапива кругом да пырей.

Не хочешь так жить, чтоб цвела

Хотя бы картошка на ней?»

«Зачем нам теперь-то земля,

Когда мы ее расхотели?

Мы общей землею наелись,

Друг друга и мир веселя.

Кто будет пахать свой гектар,

Когда в нем загадок по пояс?

Здесь вырастет больше разбоя,

Чем нынче травы. А товар,

Коль вызреет, пусть небогато,

Кому и куда продавать-то?

А мне одному много ль нужно,

Чтоб есть не траву и пить не из лужи?»

Он ватник потертый, кургузый

Поднял с поленницы дров

И пошел,

Но несколько слов

Сказал на прощанье «по-русски».

Через год мне увидеть соседа уже не пришлось:

Было вольно однажды душе его пьяной,

Саша мой до крыльца лишь чуть-чуть не дополз...

А на воле стоял смертельный мороз.

И то и другое – не очень-то странно.

Отступление о русском мате

1. Что-то вроде теории

Русский мат – от русской жизни:

От тоскливости зимы,

От того, что бескорыстны,

Разрушая что-то, мы,

От неверности соседей,

От напрасности тюрьмы,

От телеги, что не едет,

От внезапности сумы,

От красот земли родимой,

От того, что барин крут,

От чудес, так долго чтимых,

Не исполнившихся вдруг.

Русский мат – от русской власти.

Что за стыд... такую мать!

Постояннее напасти

Здесь в России не сыскать.

Наша власть – то расточитель,

То – как будто оккупант,

То – народных дел хулитель,

То – идейный вор-грабитель,

То – обычный спекулянт.

Но зачем же власть мы дарим

Тем, кому всё нипочем?

Тем, кто вздорен и бездарен,

Для чего поклоны бьем?

Трудно нам винить чужих:

Русский мат – от нас самих.

То, что делается с нами

И творится возле нас,

Только «русскими» словами

Можно выразить подчас.

2. Случай на вокзале

Из деревни как-то летом

Я приехал на вокзал.

Был спокоен: я – с билетом

(Потому что раньше взял).

Ожидаю с нетерпеньем

Я состав обычный свой.

Вот уж время. Я в сомненье

К кассе: «Где же поезд мой?»

Говорят мне не со смехом,

А совсем наоборот:

            ‑Поезд ваш вчера уехал.

            ‑Почему??? Билет же… вот!

– Изменилось расписание...

Как – «зачем»? Пришла пора.

            ‑Я ж билет-то взял заранее!

            ‑Надо было брать вчера!

Этим бодреньким куплетом

Завершаю очерк свой.

Перешел и я тем летом

На язык страны родной.

2. Слух о Вшивой горке

За Дубняками бывшими

Среди лесов осиновых,

По слухам, есть гора.

Как говорят бродившие

С огромными корзинами,

Та горка, впрочем, малая

И как бы захудалая,

Вся ростом – в три ведра.

Зато грибов – невиданно,

И ягод – как раскидано,

Орехов – как в саду.

Размеры всех проверены:

Грибные шляпы, веришь ли, –

Что хлебы на подУ.

Не только днем, и ночью-то

Там с веток льется сóчиво

На прошлогодний лист.

А на земле, как мячики,

Тетерева да рябчики,

Но нет коварных лис.

Вся жизнь на этой горке-то

Не кислая, не горькая –

Совсем наоборот:

Кругом всё чисто, ладно так,

Безлюдье, пища сладкая

Попасть мечтает в рот.

Не пахано, не полото,

Не сеяно, не молото,

Всё – даровой припас.

Прийти лишь надо вóвремя,

Чтоб не было кем собрано

Готовое для нас.

Дают приметы верные

Соседи деревенские,

Как горку отыскать:

«Идите на ДержИлово,

Потом у дуба хилого

Придется влево взять.

А дальше – на Монáрево

По краю сечи старенькой,

Там будет восемь пней.

Болотце рядом плёвое

И мишкина столовая,

Где кости двух лосей.

А там – березы малые

И ямы длиннопалые, –

Вот, значит, и пришли.

Спасибо богу случая,

Коль доведет, не мучая,

До сказочной земли».

И я ту горку Вшивую

Пытался у Держилова

Искать из года в год.

Приметы знаю нáкрепко,

Но выхожу всё нá реку,

Туда, где Леший брод.

Быть может, у Держилова,

Быть может,  у Монáрева

И правда есть гора.

Но где – счастливцы? Жили бы

Они богато... Или же

Всё скрыли? Люди знали бы!

Нет: сказочка стара!

3. Разговоры с Петровичем

Ты ведь, Петрович, кажется, был сапером

И с войны вернулся не скоро?

Как случилось, скажи-ка ты мне,

Что ты выжил в прошлой войне?

«Что ж, главное – это, конечно, удача.

Но надобно было и кое-что знать:

Не только, как мины в земле разряжать,

Делá попроще тоже многое значат.

Допустим, быстро дрова напилить,

Вмиг наколоть, печь растопить,

Кашу различного сорта

Сварить, крупу не испортив,

Воду найти в степи прокаленной

В расположении батальона,

Сапог починить, смастерить волокушу,

Рассказ рассказать, чтобы не было скучно...

Такие дела, ты мне можешь поверить,

Дни и часы сохраняют от смерти.

Короче: чем больше умеешь,

Тем будешь, даст Бог, и целее».

«Говорят, что труд – это наш воспитатель;

Он творит не просто людей,

А таких, каких замыслил Создатель

Как своих любимых детей.

Но не каждый труд на это сгодится:

Сотворишь ли лучшее в себе,

Коли печь сложил, а она дымится,

Или плохо убрано в избе?

Кем ты станешь, коль не замечаешь:

Ты всё делаешь, как забиваешь гвоздь

В ту же дырку, что была в начале, –

В древесину, сгнившую насквозь?

Не признает Бог тебя, коль не умеешь

Делать кое-что по-новому, – так, чтоб

И земля и вещи от тебя умнели,

Делать так, как не умел никто.

Ну а если ты по-божески работал,

А живешь всё время, как бедняк,

Объясни мне: то – задумка Бога,

Или мы здесь что-то делаем не так?»

«Жизнь вокруг – как в хозяйстве старинном:

Выжжем, вспашем, посеем. Потом

Раз-другой зерно соберем

И забросим: береза, осина

Пусть растут. Это место в свой срок

Называется перелог.

А затем – опять изменение –

Бунт, война, словотрясение:

Выжжем всё, что считаем не впрок,

Вновь посеем, посмотрим – нет толку!

Вновь забросим пашню надолго,

И опять у нас – перелог.

Нет, чтоб кроме самосожжения,

Применять еще удобрение».

«Сколько леса сожгли, а всё не тепло.

Сколько хлеба убрали, а сытнее не стало.

По нашим усам всё богатство текло,

А в рот почти не попало.

Может, надо сбрить эти наши усы-то,

И тогда, наконец, будем сыты?»

«Ты не думай, что я только и знаю,

Как заполнить пóдпол свой да сарай.

Я уже давно понимаю,

Что мне нужен не только сам урожай,

Но и дело выращивания урожая.

Потому-то не просто к клубням

И к зерну я привязан тут.

Я землю люблю, – и она меня любит,

Инструмент люблю, – и он меня любит.

Вот это и есть крестьянский труд».

Часть вторая

ТЕЧЕНИЕ

ДОМ

1. Изба

Еще хранятся здесь старинные предметы,

Которые служили весь ушедший век.

Их действие на нас еще заметно

(Но, может быть, уже и не на всех).

Нет многих лиц, глядящих со стены

На жизнь, которую понять им было б трудно,

А нынешние, глядя с этойстороны,

Себя невольно сравнивают с теми, кто – оттуда.

Уже небратство есть (как ветра с мертвой веткой)

Предметов старых – с нынешним житьем.

Вот и живем мы здесь давно уж только летом.

Но все-таки пока еще живем.

А надо ль сравнивать людей и поколенья?

Живущий, как известно, несравним.

И все же польза от взаимного гляденья

Для нас, конечно, есть. Но нужно ль это им?..

Печально мне спокойное незнанье

Как жизни тех, кто нас сюда впустил,

Так и старинного призванья

Вещей, хранимых из последних сил.

Здесь центр всего – тепло от печки русской.

Она – и мать, она – и власть.

Ведь у ее мерцающего устья

Жизнь здешняя когда-то началась.

Избу же эту старую, простую,

Которая для нас важней иных дворцов,

Построил вместе с братьями над Устьей

Егор Михайлыч Кузнецов.

2. Исход

            У Егора дом высокий,

                В доме  ‑ девок  урожай.

Кто задумает жениться ,

Тот к Егору поезжай .

(Местная частушка прошлых лет)

Дни, в труде протекая,

Могут даром пропасть.

Трудно строить, не зная,

Как поведет себя власть:

По-петровски?

По-бесовски?

По-хозяйски?

По-босяцки?

Счастье было едва ли:

Быт крестьянский суров.

Но в двадцатые дали

Землю – десять паёв.

Им бы жить и пахать бы

(Семь родилось детей),

Девок вырастить к свадьбе

И поднять сыновей.

Но советская власть –

Не баранка, не сушка.

Жизнь семьи завилась,

Как сосновая стружка.

Поначалу семейству дали

На семи полях – семь полос.

Клевер сеяли, картошку сажали,

После репы – лен, жито, овес.

(Егору с Анной дети уже помогали).

Доставалось всё потом и кровью.

Жизнь наладилась, наконец:

Появился конь, две коровы,

Завели романовских овец.

(Коль скотиной обделен,

Как ты вырастишь свой лен?).

А косили в пойме – на Рóгах,

Был в Курышине также покос.

Хлопотать приходилось много,

У детей доходило до слез.

Зимою льном занималась Анна –

Куделью да маслом. А всю весну

Сидела она у ткацкого стана,

Ткала суровую новинý.

А Егор после заморозков осенних

Работал в лесу и на постройке дорог;

Иногда он ездил на базар в Заозерье,

Чтобы продать полсажени дров.

Для детей (а каждый чуть-чуть да не сыт)

Был приезд отца – как праздник.

Привозил из Ильинского он мироновской колбасы,

Из Заозерья – связку баранок.

Жизнь была не легка, но, к счастью,

Постепенно светлела она,

Как лежащая на мартовском насте

Небелёная новинá.

И если б оставили деревню в покое,

Жизнь потекла бы, как масло льняное.

Но вот – ветер столичный

Весь достаток унес:

Труд закончился единоличный,

Появился колхоз.

Сдали лошадь, корову,

Инвентарь, семена,

Амбар, ригу, сарай новый...

Да, иные пошли времена!

Как непаханый воздух,

Стала общей земля,

И от этого позже

Разлетелась семья.

По советскому свету

Раскидало детей,

Что солому под ветром, –

Пятерых дочерей

И двоих сыновей.

В годы те немилые

Потерял фамилию

Житель слободской.

Очень смело начал он

В Слободе начальствовать.

Способ-то простой:

Коли раскулачивать,

Значит, надо начисто

Обобрать дома,

Из которых выгнали

Всех хозяев (выслали);

Жизнь для них – тюрьма.

Что в домах осталось, то

Следовало, стало быть,

Государству сдать.

Всё, что взято сговором,

Где-то в Каблуково там,

Стали продавать.

Ну а этот деятель

О себе радетель был:

Тихо забирал

Он из обще кучи-то

Часть вещей (получше что),

И не продавал.

Так его фамилия,

Как вода над вилами,

Вся ушла.

И вот –

Стал его не Галкиным

Звать, а – Раздевалкиным,

Слободской народ.

... Были долгие годы

(До войны и потом) –

Жили Анна с Егором

В нашем доме вдвоём.

Приезжали к ним дети.

(Гости! Что с них возьмёшь?).

Дети, внуки – как ветер:

Ну, гостинцы, приветы.

Жизнь своя у них. Что ж...

После смерти Егора

Жизнь совсем замерла.

Дрань на крыше так скоро

Погнила, потекла...

Остывает замолкнувший дом,

Зарастает порог лопухом;

Бельма окон – доски-закрóи –

Знак покинутых жизнью построек.

Уж не шепчут поленья в печи,

Даже мышь не шуршит, не пищит.

Днем темно, но луч тонко-нежный

Освещает немного мир прежний.

Всюду чисто, ведро – без воды.

Для мышей не видно еды.

Ничего на столе не пылится.

А в углу – пустая божница.

Отступление об ожидании Иного

В час другого дня зачатья,

Если свет готов к рожденью,

Зреют новые понятья

Для дневного воплощенья.

Новый день – еще икона;

Он почти что бестелесен,

Он еще настолько новый,

Что теням в нем нету места.

Как в нем жизнь пойдет? – Иначе?

Потечет блаженство речкой?

В нерешаемых задачах

Пропадут противоречья?

Бестенистые надежды

Только в этот час возможны:

На понятьях – нет одежды

Из вещественной рогожи.

В час другого дня зачатья

Не видать его итога,

И тогда –  возможно счастье

В ожидании Иного.

3. После Егора

А когда Егора и Анны не стало,

Заезжала в дом иногда родня,

Кто на месяц, кто на три дня.

Но добра не прибывало.

Старый дом дряхлел, капал дождь внутри.

Огород усох, стал – ну, сотки три.

А потом у внучки Егоровой

Родилась такая дочь,

Которая была здесь жить не прочь,

До осени расставаясь с городом.

И поэтому стали всё чаще

Мы видеться с речкой молчащей,

И с домом старым, и с огородом,

И с лесом, и слободским народом.

А хозяйкой старого крова

Стала дочь Егора – Прасковья.

И вот с Божьей помощью (и Петровича)

Дом Егора мы перестроили.

Заменили гнилые венцы,

Дранку шифером сверху покрыли,

Двор сараем стал (ни кур, ни овцы),

Огород до старой рябины дорыли.

А потом от прогона соседнего

И до места омшаника дедова

Мы поставили новый забор.

Он стоит до сих пор.

Но по-прежнему мы – перелетные птицы:

Для зимовки изба не годится.

И теперь у нее другие задачи:

Быть не домом (увы!), а всего только – дачей.

МЯТЕЖНЫЙ ПОХОД

(впечатление участника по нескольким пересказам)

Старухин пришел из Нагорья

И стал нас убеждать:

«Мы, мужики, еще хлебнем горя,

Если не сменим рабочую власть.

Уже и хлеб, и скот отбирают,

Потом насильно в коммуну возьмут.

Там общим будет не только труд...

А церкви, слышали, как разоряют?»

Мужики сочувствовали, но молчали.

Слушая дальше, поняли потом:

Хоть и боязно идти на волисполком,

Но говорит же человек, что власть кой-где поскидали.

Решили завтра пораньше встать

И пойти скидать советскую власть.

Так и было. Утром собрались,

И в Ильинское – с песнями, с матом густым, как творóг.

Я с собой не взял ничего, а иные взяли,

Кто топор, кто семечки, кто что мог.

Добежали, открыли контору,

Дверь высадив (не помню, кажется, плечом).

Никого не застали там. Тот, который

Агитировал нас, убеждал горячо

Ничего не трогать. Какое!

Со столов мужики потащили скарб:

Ну, ножницы там и всякое такое...

И вдруг – выстрелы грянут как!

Это из Углича – комитета дружина,

Лошадь, телега и при ней пулемет.

Мы – врассыпную. Вот и вся причина,

Почему не удался этот поход.

Оказывается,  ночевал в деревне нашей

Солдат из Питера по фамилии Львов.

О сходке прослышал он днем вчерашним,

А ночью в Углич ушел. И вот –

Подъехали в Ильинское угличане

И быстро нас разогнали... Да.

А Старухин спрятался; помнится – в бане.

Его все-таки расстреляли тогда.

Старухин – не наш, но и Львов – уж не сельский.

Что нам было тогда до этих двоих?

Жить своим умом, видишь ли, не захотели,

Решили поучиться у других.

Кто из них был – как лист последний,

А кто – как первый жестокий мороз?

Так и не поняли ни я, ни соседи,

Зачем к нам черт тех двоих принес?

Да, было в Ильинском той осенью жарко.

Решил я больше не участвовать в мятежах:

Вот глядите, – без оглядки от выстрелов убежав,

Потерял я по дороге шапку.

...А что мы потом потеряли все вместе,

Это знают и куры мои на насесте.

Отступление о целине

Заросла тропа,

Там – излом-трава,

Ох, колючая, эх, липучая.

Нет! Тропа – не по мне,

По простой целине

Пойду лучше я.

Русских дел целина

Широка и вольна,

В ней бескрайнего чуда россыпи.

Тот, кто любит бродить,

Чудеса находить,

Целиной той набродится дóсыта.

В нашей долгой стране

Тропы есть в целине,

Но на них стебли трав, словно надолбы.

Ну а я, зная Русь,

Без тропы доберусь;

А куда – не скажу.

Куда надобно!

КАТЫРЕВА ЯМА

                               Памяти Оли Черновой

Поклоны ив воде речной –

От жажды бесконечной.

Людей же тянет в мир иной

Для дел околоречных:

Для полоскания белья,

Что выстирано в бане,

Для дела дельного и для

Пустого дела тянет;

Одних людей – для ворожбы,

Других – для дел сердечных,

Обычно – просто для косьбы

Травы приречной;

Иные любят рыб ловить

Из тайн глубоководных,

Другие здесь хотят забыть

Про мир негодный.

Анне Кáтыревой душно и жарко,

Не спасает и свежий рассвет.

Ей своих дочерей, ох, как жалко,

А себя – уже нет.

К Устье утренней – по Пустóшке,

Шаг ее – тороплив.

Из тумана, как шалые лошади,

Вырастают призраки ив.

Вдоль по лугу сенокосному

Анна почти бежит,

Чтоб скорее, скорее кончились

Ее жизнь, ее страх, ее стыд.

…А вчера свиноматка Фроська

Залегла наконец-то рожать.

Был уж вечер. Соломы в станок подбросив,

Анна приготовилась ей помогать.

Родились четыре сначала,

Через час – еще два.

Анна пуповины перевязала,

Рты очистила поросятам. Едва

Это сделала, Фроська забеспокоилась, заворчала,

Но вроде уснула. Надо ждать,

Когда выйдут другие. Сколько их будет – три, пять?

«Какая Фроська ворчливая у меня.

Эх, мало даем соли, клевера да ячменя».

…Лампа тусклая еле светила.

Задремала Анна и ей

То ли вспомнились, то ли приснились

Глаза ее дочерей,

А потом – бесконечное сено,

Что ворошила и огребала она,

Как пришла с покоса и села

У избы возле окна.

И увидела пьяного Павла.

Он сказал: «Что расселась, смотри,

В огороде трава, словно патлы

У бабы, нечесаной с девичьей поры,

И пора уж давно (такую-то мать)

Огород поливать.

А днем я всю избу перерыл,

Из еды нашел лишь творóг.

Зарабатывать я бы тоже мог,

Коль с хорошей еды набрался бы сил.

Твой свинарник, я слышал, хвалят,

А в доме – ни мяса, ни сала,

И дети наши заброшены.

Что нашел я в тебе хорошего?

Да, душа когда-то – была... А – тело?

Но теперь и душа очерствела...

Упросил я, Анна, свою мать

Наших детей в дом отцовский забрать...»

Он ворчал, будто небо при громе

Или голосом чавкающих свиней.

...Проснулась Анна и видит –

Нет поросят на соломе!

Их нет ни рядом с Фроськой, ни под ней.

Свинья, видать, родилá остальных,

И съела кровавый послéд,

А за ним – и детей всех своих.

Нет поросят! Совсем нет! Нет!..

Наступал неизбежный тяжелый рассвет.

Появился Пикулин – колхоза начальник.

«Поросят сколько?» – спросил он сначала.

«Не знаю, – говорит Анна в ответ.–

Не увидела я, как Фроська

Стала опять рожать,

А потом поросят и съела».

«Брось-ка!

Если – так, то тебе несдобровать:

Ты вред нанесла колхозу,

А, значит, и всей стране.

Нам ведь, знаешь, отовсюду угрозы,

Мы нынче, как на войне.

Потому я должен, как руководитель,

Сообщить, кому надо, что ты – вредитель».

«Ты сам-то загнал, – забыл уж? – коня

И пьешь, как мужик мой запойный.

Забыл, что двое детей у меня,

А Павел – что ветер вольный?

Разродилась-то Фроська лишь к середине ночи.

А я в прошлый день  устала очень».

Засмеялся тогда Пикулин

И сказал, глядя Анне в глаза:

«Мне щадить тебя нельзя,

Чтоб меня с должности не турнули.

А о детях-то не беспокойся:

Свекровь возьиет их к себе.

Ты подумай-ка лучше о своей судьбе,

Скоро спать-то придется в казенной избе,

И жить – по команде “Стройся!”»

Он ушел. Анна села

Рядом с логовом Фроськи на пол.

Ни о чем думать не хотелось

(Хорошо, что Пикулин ушел).

Лампы тусклые, плохо видно...

Фроськины роды – как страшный сон...

Жито, отданное в район,

Требуют голосистые свиньи...

Ей страшно стало. Но больше – стыдно

За себя и такую жизнь,

Когда телу всё же бывает сытно,

Но нету хлеба для бабьей души.

Что утешит?

Не Пашка же, играющий в карты с парнями,

Не доски же скользкие на свинячьем дворе,

Не мухи же, липнущие при летней жаре,

Не плетюга же с сеном, будто с камнями,

Не пыль же от сена при зимней тряске,

Не сон же тяжелый, как на вилах навоз,

Не рука же мужа с ремнем для острастки

И не дом родительский – дом-то быльем порос...

Разве дети?  Но для них уж не будет времени,

И сейчас-то ласкаешь больше поросят, чем ребят...

Есть ведь в деревне крепкие семьи-то...

Захотелось Анне отдохнуть от себя

И увидеть, как ястреб кружится

Над рекой и кустами ив...

Там весной когда-то цвели калужницы,

А над ними струился прозрачный речной разлив.

Катырева Анна –

Розовый платок.

Что спешишь так рано

Этот пить глоток?

Как детей-то бросишь?

«Я уж – не жива...»

Ноги, губы, косы,

Водная трава...

Эх, Катырева Анна,

Платочек – розов цвет.

Есть – Катырева яма,

Анны – нет.

Ее хватились в тот же день.

Искали долго по порогам

Домов окрестных деревень.

И, наконец, в Большие Роги

К покосам пойменным идя,

Платок ее нашли однажды.

Платок лежал на сене влажном,

Как Фроськи мертвое дитя.

...Там, где не видно ни креста, ни камня,

Где ивы над водою виснут,

Осталась – Катырева яма

На месте жизни.

Отступление о русских женщинах

Если будет день всепрощения

У высшего в мире суда,

Бог скажет особое мнение

О женщинах русских тогда.

Он скажет:

«За грех в своей жизни

Они заплатили вполне –

Трудом тяжелым излишне

И голодом по весне,

И тем, что детей бесконечно

Смывало военной волной,

Что знали лишь поле да печку...

Они заплатили судьбой,

В которой мужицкое дело

Решать приходилось, когда

Мужик – то в город, то в пекло

Войны,

То в хмель – в никуда.

Грехи они оплатили

Не только страданьем,

А тем,

Что хлебом часто делились

(Коль не было худо совсем),

И тем, что счастья хотели

Назло пророкам иным,

А всех несчастных жалели

Счастливым сердцем своим,

И тем, что веселыми были,

Когда был правитель суров,

И тем, что жарко любили

Беспутных своих мужиков,

И тем, что упавшую долю

Несли,

На судьбу не греша,

Что всё же – на Высшую волю

Надеялась их душа».

…Бог скажет –

И станет иначе

В стране, где сплошной снегопад,

Где кони безумные скачут

Да избы всё время горят.

ТРОИЦКОЕ

Преподобный

Храм Святой Троицы на р. Устье.

Основан  в 1492 году.

                            (Из надписи на памятной доске)

Весна была обычной, но земля

Еще не стала настоящей сушей.

Ручей разлился, вышел на поля

И беспокойные смущает души.

...Что днесь задумал инок Вассиан? –

За Волгу смотрит, не мигая,

Бормочет, что-то повторяя,

И вот к игумену идет, не зван.

В а с с и а н

Учитель, отче! Скоро двадцать лет,

Как я здесь в послушанье строгом,

С усердием монастырю и Богу

Служу. Но ныне нужен мне совет.

Мне нравится столярня и просфорня,

Я с удовольствием работаю в саду,

А надо быть пономарем – иду,

И на покосе действую проворно.

Хоть главный утешитель жизни – труд,

Я знаю здесь немало утешений:

И книг великих новое прочтенье,

И те беседы, что ведем мы тут.

Еще люблю ходить я по безмолвным

Божественно украшенным местам.

Как дивен мир, он – словно светлый храм!

Мне в нем покойно, сладко, богомольно.

Но жизнь мирская слишком близко здесь.

Тут Углич, торг и власть, всё – рядом.

Нас задевают княжеские дрязги;

У всех правителей – одна болезнь.

Вот князь Андрей – мне за него обидно!

И в Луках дальних, и во Пскове он

Зачем нарушил Божеский закон,

Теснил и грабил беззащитных?

П а и с и й

Князь Андрей родился в темнице

И, наверно, преставится в ней.

Быстрой смерти, Бог даст, не случится...

Жаль его молодых сыновей.

Я просил за них князя Ивана:

Неповинным зачем же страдать?

Он молчит. Что ж, не буду нежданно

Его просьбами досаждать.

...Но что нам сей мир, не главный, не первый?

Мы же служим Спасителю нашему, Христу.

Нам следует душу свою очищать от скверны,

В трудах и молитвах обретать чистоту.

Считали, что год сей для тварного мира –

Последний. Однако же срок,

Назначенный людям, ещё не истек.

Значит, есть у нас время на Божью милость.

Спокойная жизнь на Руси – не надолго.

И скоро придет череда таких дней,

Когда по стране будут бегать голодные волки,

Одетые в личины людей.

А наши грехи Господь отмечает. Недаром

Он дает нам знать, если что не так.

Вспомни: пятнадцать церквей сгорели в прошлогоднем пожаре,

И это – Его знак.

В а с с и а н

Готов я строить там, где нет еще строений,

Готов молиться там, где храмов нет,

Чтоб видеть, как работа – сок земли весенней –

Всё оживит, на всём оставит след.

Как стало одиночество мне мило,

Стремлюсь в ненаселенный край.

Ты, отче, укрепи меня и веру дай,

Чтоб жизнь моя переменилась.

Способен я заполнить то, что пусто,

Родиться вновь, жить, новое творя.

Хочу быть земляничным усом

Покровского монастыря.

Укрой меня молитвой, как покровом,

Прости все прегрешения мои,

Направь же к испытаньям новым

И на пустынножительство благослови.

П а и с и й

Сын мой, верю в тебя. Да откроются

К новой надежде новые силы твои.

Что ж, Вассиан, строй обитель – во имя Троицы.

Иди ко мне... Господи, благослови!

В а с с и а н

Отче, учитель, я верю,

Что построю обитель и храм.

Я давно о Троицкой церкви,

Конечно, думал и сам.

Я вижу ее не только снаружи,

Для меня – это делание человеческой души,

Это то, что невозможно разрушить,

Камни мертвые переворошив.

Троица – это мысль, которая доспела,

Это соразмерного мира красота,

Это единение всех людей, всех пределов,

Это замысла Создателя нашего истинная полнота.

Влечет в дорогу неизвестность

Того, кто легок на подъем,

И до поры не знает местность

О госте будущем своем.

И гость еще не знает, где же

Придется с большака сойти,

Но он уже давно в пути –

Идет упрямо шагом пешим.

Для Вассиана путь знакомый

Был только до Улеймы. Там

Едой пополнил он котомку

И разузнал про те места,

Где сохранился лес старинный,

Есть пожни, рыбная река,

Куда топор с косой пока

Заходят редко, где – пустынно.

Был месяц травень. Но белели

Еще последние снега

Там, где росли густые ели.

Из них брусничник выбегал

На свет; зимою утомленный,

Лист кожистый блестел; он рад

Тому, что нет уже преград

Для жизни новой и несонной.

...Костер вечерний грел, как дома

(Подумал Вассиан) очаг, –

Теплом таким давно знакомым,

Что путник тьмы не замечал.

Ночь пролетела. Ранний вальдшнеп

Прохоркал где-то за холмом,

И новый день в себе самом

Почуял Вассиан: «Ну, дальше,

Дальше!»

...Сначала шум воды был тихим,

Как дальний говор косачей,

Но нарастал, и вот Звениха

Открылась в резвости своей.

Ей путник радостно внимает,

Уже почувствовав родной

Просторный воздух, звук живой

Еще не виданного края!

И посох свой втыкая в землю,

По крутосклонному холму

Взошел наверх он.

Всем ли, всем ли

Досталось счастье, как ему,

Увидеть утром яснооким

Картину новых детских дней?

Там – веры в Бога и в людей

Незамутненные истоки.

«Зябликов хор громогласный,

Лес, долина, река...

Жизнь, как же ты велика

И – не напрасна!

Боже! Ты здесь еще ближе.

Сколько в мире любви!

Всё, что вижу и слышу,

Благослови,

Благослови!»

Он сосны рубил для будущих стен,

Из ели он делал стропила,

А крышу покрыл берестою, затем

Ее землей завалил он.

Он печку сложил из глины речной,

Он репище выбрал на склоне,

Где грелся от солнца растительный гной,

Но было тенистее в полдень.

Капустник копал он на низких местах,

Где летом прохладно и влажно,

Он тóни разведал в трех омутах

И рыбу ловил на каждом.

В трудах и долгих молитвах Богу

Он жил, но не ведал еще итогов

Прошедших на Устье дней...

Был сентябрь. Лист летел всё быстрей.

А когда он ставил часовню,

То однажды понял: «Бог мой,

Ты задумал ввести нас в мир новый,

Чтобы он не страдал пустотой».

Все последние дни и молитвы

Вассиан вдруг увидел не как

Золотое чистое жито,

А как жито, в котором сорняк.

И за эти непраздные дни

Стал себя укорять и казнить:

«Несвобода от чуждых, ненастных

Властных сил – это тюрьма.

Но есть и другая опасность:

Жить по прихоти злого ума...

Своего!

Он же хочет

Не зависеть ни от чего,

Чтоб жилось как можно проще,

Чтобы слушать себя самого,

Не зависеть от добрых знакомых,

От реки, от лесов и полей,

От друзей и отчего дома,

От родителей, от детей.

Если ты живешь, не делая

И не принимая добра,

Ты – оторванная от дерева,

Быстро сохнущая кора.

Я же здесь не смогу, не сумею

Лишь себе спасенья искать;

Перед Господом благоговея,

В людях чувствую благодать.

Нет, я – не стручок без семени,

Я сердцем навеки прирос

К пахарям местного племени,

И меня знает народ.

Я не просто построить церковь

Здесь хочу,

А чтобы – сто лет

В людях здешних не мерк бы

Божьей искры свет,

И церковь стояла – невестой,

Чтобы так была хороша,


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю