Текст книги "Живый в помощи. Часть вторая .А помнишь, майор..."

Автор книги: Виктор Николаев

Бой – это просто работа

Вертолетная тройка ночников: Колобов, Распутин, Неволин, не спавшая две ночи, досыпала на ходу по дороге на предполетный медицинский осмотр. Они дважды подряд за двое суток сходили на Кабул через Гардез и Бараки «тюльпанами» и «продовольственниками». Позапрошлой ночью они продемонстрировали двойной тактический пилотский нонсенс. Один пустяковый, но нужный – изобрели воздушный вытрезвитель. Когда находящийся в вертолете перебравший от радости отпускник или заменщик не восстанавливался самостоятельно до Кабула, пилоты выполняли две-три энергичных «горки» (резкий набор высоты и внезапное снижение), отчего пассажир мгновенно приобретал вид убежденного трезвенника.

Второй – главный: доставили в Кабул одиннадцать "двухсотых" (тяжелораненых) в условиях, которые могут быть выполнимы только с Божьей помощью и личной готовностью пожертвовать собой за други своя. Совершить такой подвиг от личной выгоды для личного спасения, бросив своих друзей, человек не способен.

Начальная задача была предельно проста. Пилоты в Кабул доставляют отпускников, а оттуда на "Скобу" берут почту и продукты. Уже оторвавшись от гардезской взлетки в 00 часов 5 минут, их через 15 минут со своего траверза кричаще запросили баракинцы, умоляя срочно забрать 11 "двухсотых". За семь минут до точки подлета к Баракам Кабул заорал: "Запрещаю!". Даже с борта было видно, что на Баракинский щупленький гарнизончик "духи" вывалили трехмесячную норму боезапаса. Курсы захода и взлета были наглухо закрыты трассерами всех калибров. Колька с левого блистера наблюдал, как из ракетного шестнадцатизарядного "пакета" сошли разом десять снарядов и пошли на него с догонной скоростью от пуска до касания 40 секунд. Но не так страшна смерть, как ее малюют. Экипажу на принятие решения отводилось полсекунды. Кабул продолжал стальным голосом запрещать посадку в Бараках. Бараки смотрели в ночное небо, как на Бога. Николай, ведущий, на второй половине секунды решает: "Садимся!" Он, имитируя "неприем" информации по техническим причинам от кабульского диспетчера, валит борт с тангажом 40° (угол наклона вертолета по отношению к земле) и креном 600. Пикирует с высоты 5,5 км до 2,3 практически вертикально со скоростью около 30 метров в секунду. Общий хрип от единого задыхания легких, словно заморозившийся живот, щелчки лопающихся глазных век, залипший к небу кислый язык от нечеловеческой перегрузки слились с предразрушительными оборотами смертельно застучавшего выгнутого в воронку несущего винта. За сто метров до удара о землю Колька ледяными руками, фосфорящимися от напряжения, остановил падение борта, уйдя благодаря этому от кучно пронесшегося над ним крупного пакетного заряда.

 Зарулив тройкой бортов на баракинскую площадку и оперативно приняв "двухсотых" с заранее привязанными к носилкам оторванными ногой и руками, газнийцы унеслись на Кабул в час двадцать ночи на предельно малой высоте. "Столичный" авиадиспетчер ничего не заметил.

Тысячная быль войны...

По весеннему Афгану, кряхтя и ежечасно подолгу отдыхая в каждом гарнизоне, заковылял «Вывод». Самое невыносимое на войне – погибнуть за день до ее окончания. Но более тяжкое, если гибли твои друзья, а ты не в состоянии был помочь. Поэтому в последние часы пребывания на Востоке мужики берегли друг друга, как могли. На внезапно поступавшие приказы о выручке даже одного человека мобилизовывали все свое многолетнее мастерство. Воинский дух в таких случаях устроен так, что в час икс сердце само говорит – теперь твоя очередь. И от этого происходил именно тот взрывной всплеск единства духа и тела, для которого мужики годы назад клялись молодыми неокрепшими голосами:

– Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, принимая Присягу, торжественно клянусь...

И воин, давший Присягу, осознанно отказывался от жизни для себя. Его жизнь теперь навсегда принадлежала Родине. Сашка из Сургута клялся погибнуть, если надо, за Толика из Караганды, а Петька из Минска за Гелу из Рустави. И гибли. За друга и за Родину, за мать и отца, жену и детей. Как ни в одном государстве земли. Потому что Гела не сомневался, что в тот последний час его спасут в любом случае. Живого или мертвого – это вторично, но его выволокут, даже если за это ляжет весь полк. Просто так устроена душа нашего солдата. "Оставят 99 овец, чтобы найти одну, и радоваться ей будут больше, чем тем 99-ти..."

На крыльцо санчасти для очередного предполетного осмотра поднимались скобские пилоты. Вдруг они, как один, дружно присели: пуля "духовского" снайпера, расщепив входную дверь, звякнула в доме. Все профессионально пришлепнулись к земле и зазмеились по безопасным углам.

"Фьють!" – вторая пуля, сбрив с сапога одного из пилотов каблук, уволокла его под крыльцо. Через секунду свистнула третья. Но все уже сидели за безопасным углом, а Колобов вприпрыжку скакал в сторону танкистов. После чего от них послышались ровные очереди из крупнокалиберного пулемета, а минуту спустя ухнул танк. К вечеру нашли снайпера – молоденького "духа". Он свил себе теремок на макушке сильно заросшего дерева, куда и влетел танковый снаряд. У "духа" не было живота и груди. Он лежал лицом вниз, что по закону Полумесяца говорило о его великой греховности.

Час спустя группа ПДГ жарилась в вертушках в готовности номер один. Ноги командира вертолета капитана Колобова в тщательно зашнурованных ботинках аккуратно торчали из открытого левого блистера. Задача была привычно опасная. Они через двадцать минут должны были уйти на Гардез, заправиться и далее четырьмя бортами Ми-8 и двумя Ми-24 унестись в сторону Хайркота, что в нескольких километрах от Пакистана – для прикрытия выхода одной из единиц джелалабадского десантного полка. Омаровцы были готовы для этого к назначенному времени и терпеливо смотрели на часы и горизонт. Они уже не раз работали со "Скобой" и знали, что те могут не прибыть только в одном случае: если их собьют. Колобов с группой из шести бортов оторвался от гардезской полосы в 11.10. Духи завалили омаровский спецназ мощным боезапасом в 11.20. Противник за десять минут, к сожалению, многое успел. Колькина группа неслась на высоте 3 метра, разогнавшись до критической скорости 250 км/час. Подлетное время, 28 минут, стремительно сокращалось. Лобовое столкновение "духов" со спецназом "Скоба" увидела на удалении 15 км.

Все сразу стало ясно. Э-эх, винты вы мои привередливые! Налетавшиеся по Афгану авиамозги во всем разобрались с полувзгляда.

– Ведомый 014! Распутин! – стальным голосом руководил Колобов. – Ты идешь с двумя Ми-8 и двумя 24-ками на пяти метрах. Я, 63-й, ухожу в набор до 5,500. Ваш заход со стороны солнца. Отвлекаете "духов" и вызываете огонь на себя. Я, 63-й, валюсь на спецназовский факел (обозначение ярким огнем места нахождения), работаю пушками по "духам". Садимся по моей команде, всех грузим и уходим.

За 10 минут до подхода Колобова "духи" разодрали бок десантников до крови. Мужики группой в сорок человек заняли оборону подковой в полуразрушенном, давно не жилом кишлаке, упираясь правым флангом в крутой горный склон, на котором хорошо сохранилась когда-то плодоносная деревенская терраса. Спецназовцы, четко сохраняя оборонительный рисунок, увешанные убитыми и ранеными, медленно сползали к месту вероятной загрузки на борта у подножия горы, расстояние до которой было метров двести. Потери были один человек в девять минут. Один раненый на три минуты. Плотность огня – восемь пуль на квадратный метр. Омаровцы, черные, все в земле, ручьевом поту, в разорванной в клочья одежде, больше смотрели под ноги, чем по сторонам, и подпрыгивали, как плясали, от пуль. В воздухе от стрельбы висел непрерывный вой юлы: "Ю-ю-ю..." Постоянно возникала рукопашка, часто вместо ножевой драки стреляли, практически одновременно, друг другу в голову, в грудь, живот...

 Борт Колобова падал привычно, почти отвесно. Глаза пилотов от перепада давления влезли под веки, из прикушенных языков сочилась кровь. Падение машины было остановлено метров за триста до земли, и Колобов левым доворотом при страшно застучавших винтах, инерционно планируя, обозначил место приема десантников. Все вертушки к этой минуте были, как решето. Пилоты почти не задеты. Колька орал в эфир:

– Делай, как я! Делай, как я! Ищи место и повторяй, как я!

"Двадцатьчетверки" били куда попало, лишь бы затормозить приток духов к террасе. Вертолет Колобова со второго раза осторожно закрепился левой стойкой за верхнюю ступень террасы, но она была такая мягкая, да и борт, вибрируя, тонул в земле, отчего между несущим винтом и землей расстояние было около метра, и оно медленно сужалось. Спецназовцы по одному стали проползать в эту жизненную щель и волоком тащить за собой своих друзей, неизвестно, раненых или убитых. Бортач на карачках следил, чтобы винт не соприкоснулся с землей. Когда щель сокращалась да полуметра и проход становился смертельно опасным, борттехник орал: "Отход!" Колька соскакивал на следующую ступень в вихре пыли, летающих камней, песка, тучами разносящегося от лопастей несущего винта. Там вновь проход увеличивался между винтом и ступенью террасы до метра, и в него успевала протиснуться на борт следующая группа из четырех-пяти человек. Командир спецназа, капитан, и его зам, старший лейтенант, слегка задетые пулями, осипшими, но удивительно ясно различаемыми командами, руководили загрузкой. Вновь расстояние стало менее 50-ти см. Колька "спрыгнул" еще ниже, на следующую ступень. За ним его действия стали удачно повторять капитан Распутин, Неволин и другие. Последним прополз в адову щель командир спецназа и... несущий винт срезал ему со спины рюкзак. Но капитан успел. Винты почти слились с землей на расстоянии 10-15 см, когда затяжелевшие, набухшие вертушки, с трудом оторвавшись от ступеней террасы, уходили к дому. Смерть не успела догнать жизнь. Такие лики людей, спасенные братской солдатской рукой, мир может видеть только в воинстве Христовом.

На аэродроме в Гардезе при подсчете спасенных одного десантника не хватило. ...Забытый солдат сидел на крыше дувала с гранатой в зубах, пулеметом в правой руке и горящим факелом в левой. Он ждал, что за ним придут!

В момент загрузки капитан отдал приказ бойцу прикрывать, не сходя с этого места – солдат так увлекся боем, прикрывая своих, что сошел с указанной ему точки и его там не нашли. В тот момент капитан решил, что он добрался до одного из бортов самостоятельно. Контроль пофамильно при той загрузке был невозможен. Но десантник верил своему капитану, и тот пришел за ним. С первого раза сесть "духи" не дали. Они не ждали возвращения русских и молча кольцом подходили к сидящему на крыше солдату. Приземлившемуся первым на восьмерке Василию Демину "духи" из пулемета повредили бортовую гидросистему. Бортач, разрубив потолок салона топором, кое-как добрался и восстановил ее. Тогда Колобов просто завис над крышей дувала, и борттехник с командиром спецназа рывком затащили своего солдата на борт. После чего, паля из всех видов бортового оружия в круговом развороте, прикрывая подбитый борт, стали медленно уходить на базу. 24-ки, идя кильватерным маятником, прикрывали пушками и собой идущих впереди. Четыре борта шли по ущелью на солнце, не имея возможности из-за узкого коридора изменить курс. От полуденного марева и лобовых ослепительных световых лучей горизонт стал троиться, искажая истинное очертание вершины ущелья. Колька нервничал оттого, что не мог определить настоящую высоту и удаление от быстро надвигающейся стены. И вдруг... капитан Колобов задохнулся в резком всхрипе. На краю скалы с-т-о-я-л-а... его двухлетняя дочь! Колька в крике рванул ручку управления вертолета на себя для мгновенного набора высоты, чтобы перескочить ребенка. Под ним в это мгновение мелькнула смертельно приблизившаяся пустая каменистая вершина. Реальная, немыслимая, тысячная быль войны. Спасти Колобова и экипаж в ту смертельную секунду от неизбежного удара о скалу могло только Чудо. Для того Господь и поставил туда его дочь.

* * *

Все долго молчали. Смотрели в темное окно и без конца мысленно рвали на себя ручку вертолета. Непостижимы дела Твои, Господи! А что потом? А потом Коля все еще был на войне. В шесть лет дочка, гуляя с ним, вдруг посмотрев на него взрослыми глазами, сказала:

 – Папа, я хочу покреститься.

Они крестились все вместе в Храме Святителя Николая. Две недели спустя, после вывода спецназа с Хайркота, на "Скобе" была последняя баня, последний третий тост, последний взлет на север. Тогда мужики, полупьяные от налетевшего запаха России, от неверия, что они живы, прокладывали последний полетный маршрут. Виктор с похудевшим в том бою на шесть кг Николаем долго мучили полетную карту, пытаясь прочертить дорогу на Родину. В итоге по линейке получилось криво.

– Ладно,– успокоил Колобов,– я помню, где мой дом. Мимо России не пролетим!

Домой, мужики, домой! Где нас любят любыми. Время войны стремительно исчезало за хвостом "вертушки". На лобовое стекло "восьмерки" уверенно надвигалось время мира. Домой. Хватит разбрасывать косточки русских мужиков по чужим землям.

...Поезд облегченно и бесшумно ткнулся носом в чугунный буй питерского вокзала. Оставив вещи у Льва и наскоро перекусив, троица час спустя остановилась в нерешительности на дороге кладбища.

– Ну, и куда теперь?

Перед ними – три тропы.

– Лев, ты местный. Говори, которая ведет к матушке Ксении?

Друзья слегка подтрунивали над подрастерявшимся товарищем. Вдруг раздался скрип, страшный треск дерева и... прямо у ног Виктора на левую тропинку упало полтополя.

– Вот это да-а-а! Значит, по этой дороге и надо идти, коли темные силы на нее не пускают.

Несколько минут спустя Виктор лечился покаянием у часовни святой старицы.

О, святая блаженная мати Ксения, моли Бога о нас!

* * *

В конце лета, когда по свету разлетелись «останки Останкино» и морской «Курской» дугой в скорби выгнулась русская душа, Виктор медленно брел по берегу Россошанского озера. Стоящая жара, оглушительная, лягушиная свадебная болтовня и полный штиль заставляли его полностью разомлеть до ленивого состояния тела и души. Вдруг он почувствовал, что сзади кто-то идет. Виктор машинально обернулся – никого. Медленно побрел дальше к своей даче. Нет, кто-то явно шел следом. Он вновь обернулся. Невидимый некто стоял совсем близко.

– Ну? Говори, что хочешь?

Виктор почти не взволновался, он был необычно спокоен. И вдруг раздался ровный, обычный голос:

– Хочешь много денег за новую книгу? Переверни в ней Крест.

И... все. Только шум взлетающих уток, порыв ветра, согнувший камыш, и вновь полный штиль. Виктор, мурашковый и возбужденный, дошел до дачного домика и рассказал о случившемся близким.

– Надо причаститься и отдохнуть. Ты, видимо, сильно перетрудился с книгой, – посоветовали они.

Виктор последовал совету.

Через две недели семья вернулась в Москву. Едва войдя в квартиру, они услышали, как долго и настойчиво звонил телефон. Виктор снял трубку.

– Я тебя две недели ищу. Срочно приезжай, надо поговорить, – это говорил тот маклер, который два года назад предлагал свою помощь в издании первой книги, где условие было одно: убрать вторую часть "Матерь Божия, спаси, сохрани!"

– Не могу. Мы ведь все с тобой обговорили еще в прошлый раз. Твои условия мне не подходят... – Виктор пытался закончить разговор.

– Нет. Приезжай, тебе это выгодно, – звонивший не отступал.

– Ладно, через час буду.

Час спустя Виктор сидел у него в кабинете. Говорили долго, а потом маклер с досадой на несговорчивость, с раздражением произнес:

– Ну, хочешь много денег за новую книгу? Выкинь ты из нее этот Крест...

* * *

Кресте Честный, хранитель души и телу буди ми: образом своим бесы низлагая, враги отгоняя, страсти упражняя и благоговение даруя ми, и жизнь, и силу, содействием Святаго Духа и честными Пречистыя Богородицы мольбами. Аминь.

Заключение

«ОТ МЕНЯ ЭТО БЫЛО»

 
"Думала ли ты когда-либо, что все, касающееся тебя, касается и Меня?
Ибо касающееся тебя касается зеницы ока Моего.
Ты дорога в очах Моих, многоценна,
И Я возлюбил тебя, и поэтому для Меня
составляет особую отраду воспитывать тебя.
Когда искушения на тебя и враг придет, как река,
Я хочу, чтобы ты знала, что
От Меня это было..."
 

Беседа Бога с душою человека

(Из духовного завещания старца

иеросхимонаха Серафима Вырицкого)

Отче Серафиме! Моли Бога о нас.

Бес, ты вынудил меня на ответ тебе. Ты давно ходишь во главе своих легионов вокруг меня, чтобы мои мысли, чувства и поступки обратить во грех, направив жизнь мою под уклон во тьму соблазнов царства твоего. Ты пытался и пытаешься под видом благих дел увести меня в свой мир мерзких искушений, покрывая их ложной пеленой благочестия, и подталкиваешь к деяниям, кажущимся разумными только с первого взгляда, но вредными при рассмотрении их с молитвою. Бес, ты хитер, но безнадежно глуп, если считаешь, что помыслы и дела твои имеют силу и достигают цели своей. Все ошибки и тяжкие грехи, совершаемые мною от рождения до сей минуты, – не твои заслуги, а попущение Его во благо мое.

От Него это было!

Все скорби и радости, путь судьбы моей, близкая и надежная подруга – Его воля. Мой офицерский выбор, тяжкое испытание и первая книга созданы по воле Его, в поучение мое, Его мудростью это было. Я в состоянии мыслить, действовать настолько, насколько Им позволено мне это делать. И время, когда завершится мой грешный жизненный путь – Его решением это будет.

Мое дерзкое самоволие и порой темные мысли не твоей силой созданы, бес, а попущены Им во благое вразумление мое, для излечения от глупостей моих – от Его Отцовской любви ко мне это было.

Лишение меня разума и физической силы в январе 1993 года произошло по Его воле из-за полного отсутствия на тот час пользы от меня, ибо та моя беспокаянная жизнь была бы далее во вред мне и угрозой близким моим. От Его любви ко мне это было.

То, что при всех молитвах за меня ведомых и неведомых мне людей, которым я сердечно кланяюсь до земли, я по-прежнему нездоров и физически ослаблен – это не от твоей силы, бес, а от того, что только Ему ведомо, сколько мне необходимо и полезно иметь здоровья для блага моего, ибо много хороших врачей земных, но меру исцеления для меня и каждого из нас знает только Он – Господь. Каждый шаг мой, взгляд и тайный замысел при этом ведом Ему, и действия мои либо поощряются Им, либо попускаются волей Его для скорбей моих во вразумление мое. У нас у обоих, бес, есть страх перед Ним. Только ты трепещешь от страха животного, а суть моего страха духовного и сердечного в том, что Он может покинуть меня. Мне Им позволяется относительно здраво мыслить и действовать от того, что я следую за Ним, как в том полете, где Он – Ведущий, а я ведомый. И стоит мне сбиться хоть на сотую часть градуса с Истинного курса, как я или, в лучшем случае, врежусь в грязь, или в худшем – потерплю жестокую жизненную катастрофу. Этот курс, тернистый и узкий, проложенный Им две тысячи лет назад, единственно правильный – Его вечной заботой о нас, неразумных, определен был. Однажды мы, непослушные дети Его, подменили "Слава Богу!" на "Славу КПСС". Получилось – не приведи, Господи...

"Не дай мне Бог оказаться перед закрытыми дверьми, ведущими в жизнь вечную".

Война в Афганистане и Чечне, замысленная в здании Пентосатанизма, якобы, тобой, бес – Его попущение. У тебя нет ни крохи ума и способностей для противоборства с Россией. Просто мы сегодня настолько далеко отошли от Креста, что, начав переворачивать Истину Его, получили то, что получает своенравный и капризный ребенок от Отца Своего – вразумительный и сильный шлепок в виде войны. Заревев от боли и запросив прощения за непослушание, мы были милостиво прощены Им – война в Афганистане закончилась. Тогда нам казалось, что большего горя и страха, попущенного Богом во вразумление наше, быть не может. Я по сей день помню наше состояние при выводе войск из Афганистана, когда была истинно всенародная радость, какая бывает в семье после уходящей страшной беды. Я видел, как при расставании, не стыдясь, плакали мужики, простив враз друг другу все обиды. Веря, что не прервется войсковое понятие "Честь имею". Помню, как плачущая, не способная от счастья произнести ни слова мать моментально, сердцем, в кромешной темноте определила, на каком из десятков пересекающих границу танков сидит ее сынок. Как отец, инвалид на обе ноги, забыв о костылях бежал навстречу сыну-капитану... Как мы, грязные, счастливые и пьяные, от рядового до полковника, прощаясь, целовали свои автоматы и технику, жалея, что такого уже не будет никогда. Не судите меня, люди, за эти слова. За спиной оставалось что-то вечное и важное. Где бывшие двоечники становились Героями, которым кланялись у скромных могил учителя со слезами на глазах. Где последние, незаметные в миру, становились первыми в жестоком бою, закрывая собой друзей от пули. Для воспитания нашего от Него это было.

Но ни протрезвления, ни осмысления от происшедшего в умах наших не наблюдалось. Пелена с очей окончательно не спала. Боль от шлепка Божьего стала быстро забываться, и дети Его с нездоровым любопытством начали интересоваться дьявольскими кознями. Ты, бес, запрыгал от своей "победы" над нами и начал все добавлять и добавлять порчи в наши души через СМИ и телесудороги. Оторвавшиеся, как обезумевшие, от тысячелетних норм скромности и смирения, мы хором опасно орали: "Свобода-а-а!" Кто-то при этом делал бешеные деньги, возводя зло на пьедестал, другие безмолвствовали, вольно или невольно потакая злу. На одном конце деревни в пьяном восторге играли свадьбы, с вихрем проносясь на коренных мимо храмов Божьих, не замечая их, на другом – убивали друг друга. Свобода! Бесы разом заводили хороводы вокруг ослепших, обезумевших детей Его, утративших само чувство стыда. Очередное вразумление – нынешняя Чеченская война.

 Но многое все же изменилось. Да, бес, изменилось. Это подтверждается тем, как недавно у статуи своей "свободы" (сделанной, кстати, из русского металла) ты орал: "Я вкладываю в растление и уничтожение России миллиарды долларов, а она – стоит!" Да, бес, стояла, стоит и стоять будет. Несмотря на тяжкие мучения и скорби, ибо она – Святая!

Ты скребешь когтями, потому что понимаешь: такой силы духа, какой обладают воины Христовы, не имеет ни один народ в мире. Бес, тебя одолевают страх и бессилие, когда ты видишь, как воины отдают жизнь за Крест Его. Как сын известного генерала в первых рядах сложил в Чечне голову за святую землю свою. Как шестая десантная рота Псковской дивизии, единая в своем духовном порыве, полегла в битве за Отечество свое (один воин Христов против десятков бандитов), став в мгновение ротой Славы России. Как за несколько минут до смерти офицер субмарины "Курск" писал прощальную сердечную записку любимой жене. Ты в вечном проигрыше, бес. Когда ты, бес, спросил у командира подлодки, такой же, как "Курск": "Ну, теперь пойдете в море?", то содрогнулся от ненавистного тебе ответа: "Теперь в море пойду, как никогда".

Твоя извечная цель, бес, убить не просто воина, а воина Христова. Ты трепетал, когда офицеры в Грозном на вопрос: "А умрете за Христа?", не задумываясь, ответили: "3апросто", сердцем понимая, что такая смерть – самая непростая, смерть с верой в Бога.

...– Ну что, есть Бог? – с издевкой спрашивали бесы НКВД поочередно у каждого из шестидесяти мучеников-священников, стоявших у могильной траншеи, которую они вырыли по их приказу своими руками.

– Есть! – отвечал каждый из них и падал в могилу с пулей в голове. И так до шестидесятого, последнего, видевшего все и мужественно ожидавшего своего конца...

– Есть Бог! – признал Сталин 22 июня 1941 года, обращаясь к гражданам страны со словами "Братья и сестры..."

– Есть! – добавил он и выполнил в страшный для России час наказ Божией Матери, что "...должны быть открыты во всей стране Храмы, монастыри, духовные академии и семинарии. Священники должны быть возвращены с фронтов и тюрем, должны начать служить". Стоял вопрос о сдаче Ленинграда. "Пусть вынесут, – сказала Она, – чудотворную икону Казанской Божией Матери и обнесут ее крестным ходом вокруг города, тогда ни один враг не ступит на святую его землю. Это избранный город. Перед Казанскою иконою нужно совершить молебен в Москве. Затем она должна быть в Сталинграде, сдавать который врагу нельзя. Казанская икона должна идти с войсками до границ России. Когда война окончится, митрополит гор Ливанских Илия (Антиохийский Патриарх) должен приехать в Россию и рассказать о том, как она была спасена".

...Бог есть! И матери в период всех войн вшивали в одежду детям, мужьям и отцам, идущим в бой, пояс с чудотворной молитвой 90-го псалма "Живый в помощи Вышняго".

...Крещеному перед боем в Чечне офицеру пуля попадает в голову, делает в ней два прохода, падает в рот, он ее выплевывает, остается жив и... с того дня не снимает нательный крестик.

...Бог есть! Операцию надо делать, – сказала моя жена, несмотря на смертный приговор, вынесенный врачами, стоя перед иконой Владимирской Божией Матери. Во время операции жена читала молитву "Живый в помощи", и я был спасен.

Если Бога нет, то нет нужды ни в чем. Если нет Бога, нет нужды в детях. Их не будут крестить ради Христа, воспитывать в любви к Творцу и причащать Телом и Кровью Христовой. Сергеем Нилусом сказано в прошлом для нас, сегодняшних: "Сила Божия в немощи совершается..."

Именно так, Божиим промыслом, смертию смерть поправ, за други своя ушел в мир иной близкий мне человек дважды Герой России Николай Майданов. Ты, бес, убил его одного, а он воскрес в миллионах сердец и, вразумив их своей смертью, повел полками в Храм Святый. И таких новомучеников земли Российской – тысячи. Истинное их число известно только Богу. Сегодня уже мои сверстники и более молодые, чем я, стоят пред Всевышним у Престола Его, получив всенародное благословение на святость. Неразгаданная сила моего государства – в тайне Божьей и в молитве Ему. Она в наших скорбях и испытаниях на преданность Кресту. Потому что на все воля Божия. Ты в злобе своей можешь сжечь воина заживо или четвертовать и послать родителям фильм о казни их сына, но сломить дух носителя Креста тебе, бес, не дано! Твои легионы, исчадие ада, уже топили в Чудском озере, ты драпал с поля Куликова, был бит под Полтавой, Бородино, Берлином и далее везде, а тебе все неймется?! Да, в нужный час, "который уже ближе, чем мы думаем", достаточно будет одного дыхания Его, и ты будешь стерт с земли моей. Но твое путанье под моими ногами попущено Им, чтобы я был в постоянной православной боевой форме для защиты Родины своей. А ты шепчешь: "Переверни Крест..." Как ты представляешь меня – идущим по святой земле вверх ногами? Входящим спиной в Храм Божий и читающим Евангелие в обратную сторону? Изыди, тьма. Уж Венценосный Государь с Семьей Святой на Троне! А у Креста Его отныне и присно и вовеки веков будет только первоначальное положение – Истинное, как в Страстную Пятницу, в час Распятия Его.

Все, бес. Я достаточно времени потратил на тебя. Подошло генеральное время суток – время вечерней молитвы, время воздания благодарения Ему за еще один прожитый день. Окончательный приговор твоим бессмысленным потугам в борьбе с Крестом – слова на десантном рюкзаке уходящего в разведку в Чечне спецназовца, Христолюбивого воина: "Прости нас, Господи!"

 
...Помни, что всякая помеха есть Божие наставление,
и потому положи в сердце свое слово,
которое Я объявил тебе в сей день —
От Меня это было.
Храни их, знай и помни – всегда, где бы ты ни была,
что всякое жало притупится, когда ты научишься во всем видеть Меня.
Все послано Мною для совершенствования души твоей
– все от Меня это было.
 

Аминь.

Теперь Виктор приносит сердечную благодарность всем тем, кто так или иначе помог ему определиться в жизни и содействовал появлению на свет книги «Живый в помощи». И в первую очередь благодарит докторов Б.В. Фомина, Ю.С. Щигалева, Ш.Х. Гизатуллина, командарма Б.В. Громова, В.В. Громова, А.С. Тяжлова, Г.Г. Свиридова, Ю.А. Канатаева, И.С. Бочарова, В.И. Бондарева, А.П. Лагунова, А. Хвалина, Л. Болотина, главного редактора журнала «Русский дом» А.Н. Крутова, П.В. Глубко, игумена Алексия (Просвирина) и всех остальных – их имена ведает Бог...

 
И еще... Жене и дочери посвящаю
Я тебе низко кланяюсь, Женщина!
За терпенье и кротость твою.
За семью, что латала, как трещину,
За прощённую грешность мою.
 

 
Это я создавал тебе горести,
Глупой удалью сердце щемил.
На подушке, как следышек совести
Сохли слезы, когда я грешил.
 

 
И в войну тяжелей тебе было,
То не я пепелился в стрельбе.
От меня писем нет... Все постыло.
Значит, я не стучался к тебе.
 

 
И ребеночек струечкой прочности
Прекратить наши споры просил,
Утверждая семьи непрочности,
Сердцем-крошечкой папу любил.
 

 
А в минуты проверки всей жизни
Ты молитвой отмыла меня,
Не воздав ни на миг укоризну.
Матерь Божья согрела тебя.
 

 
Я тебе низко кланяюсь, Женщина!
Как споручнице нашей семьи.
Мы, как крепость, под Богом повенчаны
И вдвоем одно целое мы.