Текст книги "Живый в помощи. Часть вторая .А помнишь, майор..."

Автор книги: Виктор Николаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

Афганский Карась

Темная ночь за окном вагона периодически менялась то внезапными жиденькими полустанками, то тусклыми переездами. Набравший резвый ход поезд залихватски доказывал свою металлическое здоровье ровным перестуком колес. Мужики то напряженно слушали друг друга, то тихо смеялись, иногда посматривая на худые стены: «Не разбудить бы кого». Порой они исчезали за дверью купе с деликатным пояснением: «Посты обойти». Иван Сергеевич, уходя с сигаретой и зажигалкой в руке на несколько минут, бесшумно подсаживался, покашливая осторожно в кулак. За бортом осталась незамеченной Тверь, тоскливо вздохнул оставшийся без внимания Вышний Волочок...

А Николаев с Бочаровым третий день путались на "Чайке" в спецназе у зам. командира капитана Аркаши Козлова и уезжать, похоже, не собирались. Друзья не виделись сто лет – целые две недели. Они уже час решали стратегическую задачу – к кому бы можно было так грамотно нагрянуть, чтобы хозяева при этом были лишены малейшей возможности спрятать приготовленный ужин. В офицерскую столовую они опоздали по техническим и психологическим причинам – сосед Игорек, анестезиолог батальона, 23-летний старший лейтенант вчера потерял друга в скоротечном бою и, сутки смотря на всех измученными провалившимися глазами, мог непредсказуемо в любую минуту рвануть к "духам" – для расчета. Горестно было всем. Но Игорю особенно. Он с погибшим лейтенантом Димкой, командиром взвода, был в Афгане с первого часа. На вчерашнем разведвыходе, когда они брали очередной караван-наркоман, по Димке с обоих стволов "духи" отработали гранатометом. Он от сотен осколочных попаданий был похож на человека, осыпанного маком. Угасал в крике, как рожающая баба. Димка умер, не успев сомкнуть настежь открытый рот и вытаращенные глаза. Даже в это вечное мгновение было видно, как ему невыразимо больно. Игорь – неробкий парень, не раз видевший смерть, оцепенел возле друга под грохот боя и десятки нецензурных слов со всех сторон, враз разучившись ставить диагноз – смерть. А потом он пошел в ножевую атаку. Видя это, на какую-то секунду замолчали и свои, и враги. В правой руке у него был нож. В другой находился автомат Калашникова, очередями из которого Игорь мельчил "духов" и убитых, и еще живых. Ударом ноги отбивал то одну, то другую головы и, будто испрашивая Димкиного свидетельства, страшно орал: "Этот убил?! Этот?!" Игорь искал убийцу друга и никак не мог его найти. Несколько секунд спустя для его поддержки лошадиной подковой рванула вся спецназовская группа. Бой закончился внезапно со счетом один к девятнадцати. У десантников потерян был Димка, "у духов", без возможности опознания, 19 человек, четыре верблюда и почти двадцать ослов. Оставшееся фото жены и дочери, найденное у Димкиного сердца, было как новое.

 – Ладно, Игорек, пошли. Пошли...

Виктор с Аркашей бережно подняли проспиртованного от горя, но пугающе трезвого друга.

– Тебе нельзя одному оставаться. Пошли с нами к боцману. Давай, вставай!

Боцман был в гарнизоне легендарной личностью. Уроженца Одессы-мамы, отслужившего там после увольнения из ВМФ настоящим боцманом на прогулочном катере "Ракета", будто пророчески звали Женька Карась. Однажды он по телеку увидел короткий репортаж про Афган, спецназ и... "заболел".

– Хочу на войну, – сказал Женька военкому таким тоном, что тот вызвал на всякий случай в кабинет дежурного по военкомату. Через месяц "насмерть" замученный военком, икающий при одном упоминании о Карасе, сам подготовил на него все необходимые документы. Прощаясь с ним в дверях, как ни странно, с уважением похлопав Женьку по плечу, произнес:

– Ну, ты, однако, и карась!

Не меньшие испытания ожидали его в Кабуле уже от "афганских" кадровиков. 3а годы службы они насмотрелись всякого, от сердечно слезного до смешного до слез. Но когда к ним в Афган, не знавший никакой стороной морской границы, прибыл мичман в морской форме, это было что-то! В результате недельных нервных потрясений кабульские кадровики замотались с Карасем до того, что было непонятно, кто к кому прибыл для поиска места службы, так как Женьку устраивал только спецназ. В итоге его отправили на "Чайку", обосновав свое решение главным аргументом: "Там есть арык и большая водонасосная станция". Надо сказать, что Карась не зря мучил кадровые инстанции. В спецназе он оказался настолько к месту, что чувствовал себя с первого дня, как рыба в воде. Он просился на каждый вылет, разведвыход и вообще воевал с большим умом. Карась считал, что у русского мужика нет времени, чтобы воевать "не так". Батя определил его начальником водокачки, которая с Женькиным прибытием лишилась всякой возможности ломаться и какое-то время спустя стала самой настоящей точкой гарнизонной психологической разгрузки. Мужики по любому поводу, а чаще без повода, по несколько часов кряду пропадали у него в гостях. Если кто-то кого-то разыскивал, то начинал это делать от боцмана. Однажды "духовские" снайперы начали обстреливать "Чайку" непонятно откуда и очень болезненно. За неделю – один убитый и шестеро раненых. После тщательного изучения ситуации боцман установил причину. Оказывается, "духи" воспользовались системой подземных водоканалов, построенных в прошлом веке. Их колодцы в виде удивительно прочных труб подходили вплотную к гарнизону. Вот "духи" и начали прицельно бить из них. Бесшумно и незаметно появятся там, отследят цель, произведут выстрел и ныряют бесследно. Карась, неделю пролежав на макушке своего заведения, не шелохнувшись, почти без еды и сна, стал первым военным "левшой" двадцатого века. Он решил так: канализационных люков пять, с башни они четко просматриваются, но если заляжешь там с винтовкой, то, приподняв голову для стрельбы, невольно рассекретишься. Тогда Женька взял и, закрепив намертво на макушке пять снайперских винтовок, очень точно пристрелял их к люкам, откуда торчали "духи"-снайперы. Привязал к куркам шелковые парашютные стропы и свел их к земле. Сам, сидя внизу, в самодельном шезлонге стал терпеливо дожидаться противника, покачиваясь и попивая чай. Первый снайпер появился через день с северной стороны. После первой его пули Карась дернул нужный шнурок. Через четыре дня у водокачки штабелем лежали отстрелявшие свое пять "духов". Неделю спустя на боцмана ушел наградной лист "За боевые заслуги", а комбат, скрупулезно изучив карасевский отчет об "изобретении", приказал оформить его, как рацпредложение с выдачей в виде материальной помощи одного литра спирта. Боцмана мужики застали сидевшим на кровати. Он пил чай при собственноручно сделанных свечах из нескольких пулеметных гильз, напевая между глотками неплохим тоскующим голосом: "Извела меня кручина, подколодная змея... Ты, гори, гори моя лучина, догорю с тобой и я". Догореть Карасю не дали. В комнату втащили внешне спокойного Игорька.

 Мужики, стараясь осторожно провести ужин, тщательно обходили ранимые сердечные углы друга. Увы. Он все-таки сорвался и, налившись внезапно не свойственной ему физической силой, то вдруг начинал махать кулаками после той боевой драки и бить Виктора, Аркашу и Карася, то пытался выяснить, почему разорвало Димку, а не его, во всем обвиняя себя. То, как ребенок, навзрыд плакал на Аркашиных руках. Ему все-таки всадили в зад через штаны два укола "промидола", а еще минут через десять, под начавшийся вечерний звон, то есть обстрел, его осторожно уложили на боцманскую кровать для двухсуточного сна.

Банкет

В 6.30 «Чайка» странно зашевелилась. Начали запускать и проверять ходовую часть БТРов и БМП. Офицеры и солдаты молча и сосредоточенно по несколько раз опробовали на себе все боевое снаряжение. В 9.00 первая колонна из десяти единиц техники и пятидесяти человек личного состава замесила по предвесенней дороге в сторону полка афганского царандоя (вооруж. сил армии Афганистана), куда подполковник Блаженко с начальником штаба были официально приглашены на праздничный обед, как руководство единственной рядом находящейся части Советской Армии. В полку у советских «духов» был гарнизонный юбилей. Батальон Бати для этого был «разбит» на две части. Первая, как Батино прикрытие, если что, пошла бы вместе с командиром; вторая – осталась в первой боевой готовности у КПП. Старшим первой группы был назначен капитан Аркадий Козлов. Ему Батя, заскакивая на головной БТР, сказал:

– Если я с "нш" в 14.00 не появляюсь на КПП "духовского" полка, открываете по ним огонь из всех видов оружия, а через тридцать минут штурмом входите в их укрепрайон с четырех сторон.

Аркаша, прибывший со своей микрогруппировкой, развернувшейся у КПП царандоя, прогуливаясь вокруг своего БТРа, стер левый локоть, смотря через каждые пять минут на часы. А Батя... Бате с начальником штаба после всех неуклюжих официальных церемоний, строевого смотра и марша невпопад и не в ногу по гарнизонной пыли, недолгой восточной молитвы, наконец, подали почетное блюдо: плов с кучей мяса. Без ложки. С минуту понаблюдав, как это едят у них, и сидя ноги крючком, гости быстро перемазались жиром, не решаясь, как афганцы, вытирать руки о ковер, на котором сидели. Еда часто подкладывалась на подносы, подливалось вино, отчего настороженность куда-то исчезла, а в 13.40 к Бате, подошли командир полка с переводчиком и пугающе сбивчивым тоном с округленными глазами стали, перебивая друг друга на плохом русском языке, вперемежку со своим, что-то говорить, выразительно показывая при этом на дверь. У двери стоял вытянувшийся офицер царандоя и, дублируя действия своего командира, еще больше запутывал ситуацию. Ясность внес только его судорожный жест. Афганец, едва не крича, тряс часами. В 13.56 уразумев суть, Батя с НШ выскочили на саманную крышу КПП. У ворот гарнизона стояла одна из четырех штурмовых групп уже в сто человек при пятнадцати единицах техники. Остальные три отряда грамотно окружили подходы к царандою с других направлений и следили за сигналом. На переднем БТРе у КПП сидел улыбающийся Аркаша и, пожимая плечами, показывал на время. Личный состав в терпеливом ожидании, покуривая, молча следил за Аркашиным флажком. Через десять минут (ну, какой же Батя не любит быстрой езды!) откланявшиеся визитеры вихрем неслись домой. В гостях хорошо, а на "Чайке" лучше.

Сидевший у себя в комнате в одних трусах Батя оглушительно трескал соленую капусту с черным хлебом, необычно частя штык-ножом. Наблюдавший за ним с большим интересом Аркаша подвел итог: "Духовский корм – не для русского коня". Прибывший для планового доклада начальник разведки доложил об успехе последнего разведвыхода. В плен взяли живым "духа"-смертника из группы "черных аистов", которых для войны с русскими подготавливали на территории Пакистана. Это взбодрило комбата. Вечером, при осмотре пленного, всего в крови, почти полностью зажимавшего распухшее лицо еле шевелящимися руками, начальник гауптвахты простодушно пояснил командиру:

– А это мы его, товарищ подполковник, списали с летной работы: клюв отбили и ногу сломали, чтобы не улетел.

Два дня спустя "аист" по пути на допрос, оступившись, попал под гусеницу БМП.

Расчетное время прибытия в Питер планово приближалось, а мыкающиеся по Афгану души все вспоминали и вспоминали. Тяжко все это: что воевать, что вспоминать, потому что война – это Божий промысел. Это введенный Им человеку, как очищение, жизненный экзамен за грехи. И каждый сдавал его так, как был готов по этому предмету – "Жизнь". Один, изучая эту дисциплину, выявил, что главное на войне – побольше урвать. И урывал. Сослуживцы воевали без него, а он в эти часы брал в дуканах, что хотел. Когда его полк суматошно выводили в Союз, отведя на сборы четыре часа, его... забыли.

 Его не было в сердцах каждого, да он и не торопился туда. Нет, он остался жив, но за место в вертолете афганской правительственной армии ему пришлось заплатить всем скопленным имуществом. В Ташкенте ему даже не на что было купить билет домой. Помогли те, кого он считал глупцами, не умеющими жить. Другой, будучи летчиком, спасся от войны по знакомству. Его однополчане ушли в Афган, а он, довольный своим поступком, остался на мирном аэродроме. Через месяц при заходе на посадку в его самолете отказала гидросистема. Спасшийся от войны погиб в мирной жизни. Третьему сказочно повезло – он стал Героем СССР, по разнарядке. Его друзья в этот час спасали друг друга в Панджшерском ущелье, а в Москву, на съезд ВЛКСМ, срочно требовался герой-"афганец". Когда он вернулся в полк с того съезда, друзья отвернулись от него. А вскоре его в каптерке вытащили из петли. Звезда "героя" аккуратно лежала на столе. Четвертый, каких тысячи, скромный, малозаметный человек, в свой час закрыл друга от ножа "духа", став навечно поминаем в тысячах сердец. Каждый по вере, чаще неосознанно, сдавал этот Божий экзамен. И Он, по делам, кому давал в зной испить воду от Креста Его, а кто от жажды погибал в реке.

Хирургия

На «Чайке» в 20.40 отрубился свет. Дело привычное и для обсуждения даже скучное. Ничуть не растерявшийся гарнизонный хирург с интернациональным именем-отчеством Имам Ильич продолжал свое дело споро и профессионально при свете трех керосиновых ламп. Скудный хирургический скарбишко: скальпель, вата и спирта вволю – вынуждали оперируемого капитана Колобова, вертолетчика из Газни, только мычать от боли и коситься на хирурга:

– Ну, скоро?

Знакомый анестезиолог Игорек успокаивал:

– Скоро.

И все отворачивал Колькину голову от места операции. Операция шла без наркоза, так как Николаю, пока его везли до операционного стола, успели всадить два укола промидола, так что наркоз на него не действовал.

Колька от начавшейся необратимой и прогрессирующей жажды прямо на столе выпил залпом трехлитровую банку воды. Наконец, в ведре раздался характерный металлический стук. Один осколок нашли. Минут через пять что-то заскребло.

– Коля, потерпи, еще один осколок, – Имам Ильич вплотную всматривался в место разреза. Оно, красное от крови и обнаженных мышц, никак не позволяло хирургу разглядеть, куда он попал.

– Ой-й-и... Да не осколок это, – шипел Колобов, – это моя кость!

Через минуту хирург все-таки достал, что искал: пулю калибра 4,42. 0т старинного английского бура.

– Игорь... Коля, ты не слушай, а впрочем, ладно, ты мужик крепкий. Место ранения зашивать нельзя.

Колька бледный, весь в обильном поту уже не задавал никаких вопросов, просто смотрел на врача.

– Пуля, возможно, отравленная. Игорь! Трубку, тампон, промидол, три шприца...

На Имамов стол Кольку доставили прямо из боя в ущелье. Тогда Колобов со своим ведомым капитаном Тимкой Распутиным получили задачу с вечера и тщательно спланировали с "Чайкой" взаимодействие по уничтожению крупного каравана. В точку боя вышли в нужный час с нужным курсом. Караван из сорока верблюдов и почти ста человек "духов" только-только залег на дневку, то есть замаскировался для дневного отдыха в очень удобном для себя месте, в центре сумрачного глубокого ущелья.

Высадив две группы десантников по десять человек, вертолетчики встали в круг и начали тщательно обрабатывать НУРами (неуправляемыми ракетами) и пушками подход для спецназа по высмотренным тропам. "Духи" заметили высадку по звуку бортов слишком поздно и, побросав скотину с зашоренными кожаными наглазниками, которая, вздыбившись и ревя по-дурному от перекатывающегося в ущелье грохота и запаха гари, начала сшибаться лбами друг с другом, истекать обильной пеной и ходить на задних ногах в поисках спасения. "Духи", одуревшие от гашиша и от всей этой массы мечущихся животных, палили из всех видов оружия куда попало, норовя поразить стремительно проносившиеся вертолеты. От разнокалиберной мощной стрельбы в глубоком извивающемся ущелье появилось необычное искаженное пещерное эхо, от чего смертный хор добиваемого каравана стал, как наяву, слышаться в противоположной стороне. Спецназ, поднявшись в стойку, пошел наступательной цепью на это обманчивое эхо... спиной к "духам". Обалдевшая бандгруппа, первые секунды не веря своим глазам, в последующие открыла догонный огонь со всех стволов в спину десантникам. Вертолетчики, чуть не щелкая стойками шасси по головам спецназу, носились над ними и, высунувшись из блистера по пояс, показывали руками, где "духи". Наконец, десантники, сообразив в чем дело, сориентировались... Плата за ошибку – четверо тяжелораненых.

Во время очередного прохода над местом боя та пуля и попала Кольке в правое плечо. Но она в пылу боя показалась легким шлепком. Что он серьезно ранен, Колобов понял в конце боя, когда добивали оставшихся целыми верблюдов и "духов". Живых бандитов, прикрутив чалмами затылок к затылку парами, раскидали по бортам, прихватив трофейное оружие. Своих раненых уложили к Колобову и, взлетая, дожгли ракетами все, что осталось. При подлете на аэродром у Николая от обильного кровотечения начало сильно ухудшаться зрение и стало пропадать ощущение горизонта. Он просипел правому летчику:

 – Промидол...

Молоденький пилот так растерялся, что выронил шприц-тюбик. Бортач перехватил обязанности врача на себя, всадив командиру через штаны до упора, с размаху сразу два тюбика. У себя на аэродромную полосу сели грубо и боком. Секунды спустя их, при работающих винтах, вынимали привычные ко всему свои мужики.

Через двое суток после операции Колька, едва ворочая горячим и толстым языком, клянчил у врача выписку.

– Меня мужики там ждут, – вяло плел он.

Мужики ждали не там, а под дверями. Перед вылетом в госпиталь на "Чайку" они зашли к командиру эскадрильи и без особой дипломатии поставили условие:

– В плановый "профик" (лечебно-профилактический центр в Союзе) летим только с Колобовым. Без него ни в Союз не поедем, ни здесь летать не будем.

Имам Ильич в ответ на аналогичную просьбу ходоков и Колькину просьбу о выписке упорно сопротивлялся только первые два часа. Сдался с условием:

– Выпишу, как только он поднимет стакан с водой прооперированной рукой.

Хороший хирург, он знал, что раньше чем через месяц Колобову это сделать не удастся. Этого времени достаточно было, чтобы удачно залечить непростое ранение. Мужики и больной воодушевились. Друзья Кольку кормили как на убой, привозя на последние деньги лучшие продукты из газнийских дуканов. Девять дней спустя хирург крякнул и махнул рукой:

– Выписываю.

Колька с трудом, но стакан держал. Горше всех было Николобаевскому однопалатнику, советнику из посольства.

– Жаль, что рано тебя забирают, – бурчал он. – Я благодаря тебе только отъедаться начал.

Горчило и в Колькиной душе. Он, морщась, вспоминал о невосполнимой потере – ноже-разведчике, стреляющем боевым патроном из рукоятки, который ему подарили десантники из "Чайки". Когда его после боя, раненого, вытаскивали из вертолета, тот нож буквально сорвал с него "заслуженный подлец части" – замполит эскадрильи. Этот давно не летавший человек был жалок в своих действиях и оправданиях при увиливании от боя. Это понимали и видели все, но смущались и отворачивались от него не от его пугливости, а от вранья, каким он оправдывал свою трусость: он всегда чем-то был серьезно болен. В тот раз, когда раненого Колобова осторожно вынимали из вертолета, он подскочил к нему и первое, что нервно проговорил:

– Колян, отдай мне твой нож разведчика. Ты все равно уже отлетался, а мне он жуть, как нужен.

Белый Колька с висящей, как плеть, рукой, задохнувшись от такой наглой просьбы, здоровой сорвал с себя любимое оружие и со всей силой врезал рукояткой ножа по морде замполита. Двое суток спустя политработник, благодаря Колькиному стреляющему ножу, удачно списался с летной работы. Провожать его не пошел никто. В Кабул он летел в хвосте "восьмерки" и вышел, как в ночи растворился, навсегда.

Белое солнце таможни

Самая трудная дорога с войны – домой, если она пролегает через таможню. Наивные мужики, убежденные, что самое тяжелое осталось за ленточкой, со всего маху напоролись под белым солнцем Ташкента на бескомпромиссного нового Верещагина. Газнийцы в шесть голов отчаянно решали, как прорваться сквозь таможенные турникеты, хотя бы за сутки.

Пограничный накопитель на глазах раздувался от все прибывающих почерневших, измятых афганцев, которые от увиденного не особенно радовались, что они дома. Проходимость через таможенный контроль была невыносимо медленной: шесть—восемь человек в час. Над точкой досмотра висело темное облако из непереводимых слов. Все решали свою задачу по разному: одни – исходя из служебных обязанностей, которым было всерьез обидно за державу, и это заставляло их быть излишне дотошными; другие – от нетерпения эти обязанности стремились максимально упростить, отчего предлагали злющими языками тьму рекомендаций. У Кольки невыносимо ныла прооперированная рука, и он ее нянчил, пытаясь хоть как-то уменьшить боль. А людская кишка из сотен единиц, тянувшаяся со скоростью десять см в час, не думала ускоряться.

– Товарищ капитан! Подойдите ко мне!

Колобова манил к себе полковник, начальник таможенной службы.

– Я могу пойти Вам навстречу.

И началась, ну что ты будешь делать, штатная вербовка. Николаю было предложено засунуть ржавую гранату без запала в свою сумку на дно и на контроле, проходя сканер, усыпить бдительность сержанта, убедив его, что это звенят невынутые осколки. Если Колобову проходить удается (начальник таможни обещал это сделать вне очереди), то газнийцы в награду получают то, о чем мечтали – сокращают время досмотра. Обе стороны, хлопнув по рукам, быстро сошлись в цене. Смущавшая Кольку неожиданная роль, тем не менее, навела на умное решение.

 От завопившего сканера у сержанта округлились глаза.

– У меня в сумке граната,– спасая пограничника, шепотом признался Колобов. Повеселевший таможенник с удовольствием принял шутку.

– Скажи еще, что начальник таможни подложил. Проходи, без тебя таких хватает.

Стоящий рядом второй пилот Тимка Распутин весело подытожил:

– Это звенит его железная воля!

Подошли к следующему столику:

– В сумке боевая граната,– Колобов, изо всех сил уговаривая взглядом женщину-прапорщика поверить ему, тянул с отходом. Та, не глядя на перебинтованного капитана, заполняя паспорт, негромко порекомендовала:

– Это не ко мне. Это к психиатру.

Дело принимало критический оборот. В Колькину честность никто не верил! Оказывается, благодаря честности через государственную границу можно было пронести любой груз. Группу контроля еле спас старший лейтенант, ставивший печать у выхода. Николай, шипя, так отчаянно убеждал его о наличии в сумке гранаты, что едва не подрался с ним. Когда, наконец, ошарашенный старлей решился все-таки досмотреть сумку, подскочивший полковник быстро загладил дело. Мужики уходили довольные: и время сэкономили, и погранцов не подвели.

Сутки спустя Колобов добирал здоровье в своем крепком семейном тылу. Жена с дочерью восстановили его на одном сердечном дыхании лучше любых врачей. Колька был в Афгане во второй раз. На первой войне Бог его от пуль миловал. Лишь под Гардезом, при добивании каравана, разрывная пуля, пробив дверь салона, инерционно влетела в пилотскую кабину, прошла между ног у борттехника, стрелявшего стоя из носового пулемета, в том месте, откуда ноги начинали расти, затем она ударилась о приборную доску и разорвалась. После этой удачи экипаж пил весь вечер за здоровье до полной невозможности произнести "будь здоров". В другой раз пробивший борт во время боя осколок от ЗГУшки, как лезвием срезал Колькино пилотское кресло. Он, сидя на полу вверх ногами, держа руки на ручке управления вертолетом выше головы, орал правому летчику:

– Управляй!.. Управляй... Тяни машину!

Лейтенант не сдрейфил, вывел борт в безопасное место и посадил его, как надо.