Текст книги "Артезиан (СИ)"

Автор книги: Виктор Тушканов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

– И давно ты здесь... гуляешь?

– Давно. Солнышко еще вон там было, – она показала пальчиком.

Вадим прикинул – часа полтора-два.

– Только я на том берегу была. Я видела, как ты купался.

Вадим вспомнил, как он купался, и поежился. Говорила она явно с каким-то акцентом, хотя и свободно. В голове мелькнула шальная мысль:

– Слушай, ты русская? Как ты сюда попала?

– Это как, "русская"? Я Тея. А попала просто, – девочка удивленно пожала круглым плечиком и зачем-то кивнула на хула-хуп, – я же сказала, что гуляю.

– Та-ак, – озадаченно протянул Вадим, – значит, гуляешь... А почему на тебе ничего нет? Ну, из одежды.

– Так ведь тепло, – она улыбнулась, – а я тут со змейкой подружилась! Тебя как зовут?

– Вадим. С какой еще змейкой?

– Я тебе сейчас покажу. Хочешь посмотреть?

Она наклонилась, как-то странно не то тихонько свистнула, не то зашипела, и протянула руку. Вадим глянул и почувствовал, что на голове у него шевельнулись волосы. У колеса, свернувшись в тугой клубок, лежала гюрза. Он не заметил ее сразу потому, что лежала она совершенно неподвижно, слившись серо-стальными кольцами с пыльной резиной колеса. И еще потому, что внимание было всецело поглощено другим. Это был явно не уж. И даже не обычная песчаная гадючка, которые здесь, хоть и не часто, но встречались, а самая настоящая гюрза. Он видел таких, когда пару лет назад отработал один сезон на Устюрте, и сейчас понял это сразу.

Из клубка высунулась и поплыла навстречу протянутой руке тяжелая, как молоток, плоско-треугольная голова.

Оценивать ситуацию времени не было. Оно вдруг невероятно сжалось, и в следующие несколько мгновений тело срабатывало быстрее, чем мозги.

Не вставая, Вадим прыгнул вперед. На лету резко рубанул сверху вниз ребром ладони и встретив упругое сопротивление понял, что не промахнулся. Чудом отклонил голову от выступающей ступицы колеса – реакция у него всегда была хорошей – и всем своим без малого центнером врезался в нее плечом. Тут же вытянутую правую руку пронзила жгучая, сводящая судорогой, боль. Он вскочил на ноги, поймал за хвост метнувшуюся под колесо змею и дернул. Коротко размахнувшись, хрястнул ее головой о бампер и отбросил извивавшееся тело в сторону.

За спиной послышался сдавленный вскрик:

– Зачем ты ее!? Она тебя не трогала! Ты первый напал!

– Молчи уж, – руку охватывало жаром и тяжестью, будто в жилах был расплавленный свинец, а не кровь. Место укуса быстро опухало.

Он знал, что после укуса гюрзы, да еще в это время года, выживают редко, в исключительных случаях.

Вадим отшвырнул обруч, рывком раскрыл немеющими пальцами дверцу кабины, вытащил из "бардачка" спички, лихорадочно чиркнул и прижал пяток вспыхнувших головок к двум маленьким черным ранкам на предплечье, чуть ниже локтя, хотя и понимал, что это бесполезно. Прижигание могло помочь только при укусе каракурта, тарантула или фаланги. Боль в руке была такой сильной, что он даже не почувствовал ожога, хотя в воздухе запахло паленой кожей.

Подхватил девочку и одним движением подсадил ее в кабину.

– Садись, поехали. Тея, говоришь, тебя зовут?

– Тея. А куда мы поедем?

– Куда, куда... На Кудыкину гору.

Он захлопнул дверцу и обежал вокруг машины к водительскому месту. «Челита», будто сознавая критичность ситуации, завелась сразу, с пол-оборота. Вадим рывком тронул с места.

– Подожди! Мой хроник остался. И цветы. Ну ладно, он сам, – непонятно сказала Тея и замолчала, видимо почувствовав, что происходит что-то серьезное.

Вадиму было не до нее. В руке билась пронзительная, сводящая с ума, боль. Лоб покрылся испариной, начинался озноб. Рука отекла, пошла лиловыми, с белесыми прожилками, пятнами и стала снаружи, да и внутри тоже, похожей на только что вынутую из котла ливерную колбасу. Тело волнами сотрясала крупная судорожная дрожь, и приходилось напрягать все силы, чтобы удержать непослушными пальцами прыгающий в руках руль.

На стоянке он открыл дверцу и, не глуша двигатель, вылез из машины.

– С-сиди здесь. Й-я сейчас пр-приду, – мышцы лица сводила судорога и он заикался.

Взобрался по запрокидывающейся лесенке в станцию, включил показавшийся удивительно тусклым свет. Трясущимися руками вывалил на диван содержимое аптечки. Противозмеиной сыворотки, конечно же, не было. Йод, анальгин, фталазол, валидол... Бинты, жгут, какие-то склянки... Кинул в рот пару таблеток анальгина, разжевал и запил теплой водой из бачка. Не ахти что, но все же.

Солнце село. "До лагеря не дотянуть, – тоскливо подумал Вадим, глядя в распахнутую дверь станции на узкую, желтовато-оранжевую с зеленой каемкой, полоску заката, – двадцать километров по бурунам, ночью..."

Вдруг остро, до рези в глазах, до зубовного скрежета, захотелось жить. Жить, жить. Все равно где, как – только бы жить. К горлу подступил горячий комок. Он судорожно глотнул, но тут же взял себя в руки.

"Ну вот, начинается. Страх смерти. Симптомы, как в инструкции". Вадим увидел в засиженном мухами зеркальце чужое, одутловатое, синюшного оттенка лицо с узкими щелочками глаз. Скривившиеся в усмешке рот.

"Да что за хрень, – пронеслось в голове, – чтобы я, молодой, здоровый парень, вот так взял и сдох в этой степи!? Ну уж нет, дудки".

Он спустился вниз. Нетвердо, держась за лесенку, встал на трясущихся ногах. Горизонт стремительно запрокидывался вверх, потом тяжело куда-то проваливался. Заплетающимися ногами побрел к "Челите".

Над бурунами поднималась огромная, оранжевая, как будто нарисованная сумасшедшим импрессионистом, Луна. Сознание уплывало, срывалось в штопор, раздваивалось. "Что это я – пьян, что ли?.. – тягуче проплыло в голове, – где ж это я так нарезался?" Потом вспомнил – змея. Да, меня укусила змея. Надо в лагерь. Быстрее в лагерь. Не упасть. Только не упасть.

Дверца была открыта. В темноте кабины он увидел испуганные детские глаза и попытался улыбнуться. Кажется, получилось. Вадим включил фары, и густые сумерки рассек желтый конус света. За его границами стало еще темнее. Закусив от боли губу, двинул рычаг скорости.

Он не помнил, сколько он ехал. Иногда казалось, что всю жизнь. Дорога то стремительными скачками неслась навстречу, то вдруг почти застывала, как стоп-кадр в кино. Правая рука тяжелой, отзывающейся на каждое движение болью, колодой висела вдоль тела. Он ехал все время на второй скорости, потому что переключиться не мог. Сердце то прыгало вверх и бешено колотилось в гортани, мешая дышать, то гулко ухало куда-то и замирало, и тогда навстречу ему поднимался леденящий, животный страх. Подступала тошнота.

В одну из меркнущих вспышек сознания Вадим понял, что заблудился. Это был конец. Он чуть ли не с облегчением отпустил педаль газа и тут его скрутил очередной судорожный приступ. "Челита" проползла по инерции еще метров пять вверх по склону и встала. Двигатель кашлянул и смолк. В лобовое стекло тупо и равнодушно смотрела Большая Медведица. На него, Вадима, ей было глубоко плевать.

Цепляясь за ускользающие остатки мысли, повернул голову и едва ворочая распухшим, жестким, как наждак, языком, выдавил:

– С-сиди здесь, сл-лышишь? Ник-куда не уходи с этого места. Ни-ку-да, поняла?

«Завтра ее найдут. Обязательно найдут. Ее уже ищут. И меня тоже найдут... Нет, здесь нельзя. Она же еще не видела мертвых».

– Тебе больно, да?

Совсем близко Вадим увидел круглые, ставшие вдруг удивительно серьезными, глаза Теи, через силу улыбнувшись, выключил зажигание и вывалился в распахнувшуюся дверцу на песок. Встал, покачиваясь, на четвереньки, но левая нога внезапно предательски дернулась и ударила его коленом в подбородок. Тело ему больше не принадлежало. Вадим свалился на бок и покатился вниз по склону.

"Уже агония? – он старался поймать мечущийся хвостик сознания. – Нет, я же еще живой. Живой".

У заднего колеса он задержался. Звезды стремительно вращались и падали, расходясь широкими кругами. Потом Вадим понял, что нет, это он летит к ним.

– Вадим, тебе очень больно, да?

Над ним сидела Карина. «Каринка, это ты? Как ты здесь оказалась? – Краешком воспаленного мозга Вадим понимал, что бредит. – Спасибо, что пришла. Спасибо...»

Потом увидел, что это Тея. Хотел крикнуть, чтобы она уходила, но из горла вырвался лишь булькающий хрип.

– Потерпи чуточку. Сейчас я тебя полечу, я уже немножко умею, – над его лицом склонились огромные, черные в серебристом лунном свете, глаза, и Вадиму опять показалось, что это Каринка.

В следующее мгновение он почувствовал, что отрывается от земли и падает, падает в эти глаза, внезапно надвинувшиеся и ставшие похожими на бездонные колодцы. Пальцы левой руки инстинктивно вцепились в кустик полыни, судорожно вырвали его и разжались. «Теперь мы будем вместе, да, Каринка? Навсегда вместе. Я же люблю тебя, слышишь!? Люблю, люблю, люблю!..», – беззвучно кричал Вадим, проваливаясь все глубже, и смертельно боясь, что сейчас вот все кончится, и он не успеет сказать самого главного, самого важного.

Потом чернота перед глазами расцветилась бешено вращавшимися концентрическими полосами, прилетавшими откуда-то из бесконечности. Они свивались в спираль, распадались тысячами радужных брызг и снова скручивались в феерическом сумасшедшем танце. Возникали, плавно и причудливо изгибались, вспухая, матовые ослепительно белые стены, плотные, как слоновая кость, шары и тут же съеживались, опадали. Откуда-то издалека наплывал густой, тягучий как сироп, медный гул. Он ритмично пульсировал, становясь похожим на удары гигантского гонга.

Медленно всплывали, застывая на секунду, прозрачные столбы и колонны зеленовато-голубого пламени, потом в них что-то происходило, возникало беспорядочное внутреннее движение, они вспучивались, теряли стройность, стабилизацию и растекались бесформенными, похожими на желе, глыбами.

Бесконечное пространство заполнял мягкий жемчужно-розовый свет. Время утратило реальность и стало иррациональной, полуабстрактной категорией. Свет густел, приобретал странно знакомый зеленоватый, с мерцающими коричневыми блестками, оттенок. "Где-то я это уже видел, – силился вспомнить Вадим, – где я это видел?.. А, это же Каринкины глаза... Я упал в ее глаза, и теперь буду здесь жить".

Стало хорошо и спокойно. Пространство пульсировало в такт ударам гонга, сжимаясь и вытягиваясь, густело, приобретало осязаемость и вдруг он увидел себя как бы извне внутри одной из тех колонн. Движение все замедлялось. "Сейчас она рухнет", – безразлично проплыла и погасла мысль, но откуда-то изнутри поднимался и нарастал протест. Нельзя, нет... Нельзя, чтобы она рухнула. Тогда все. Он напрягся, стараясь удержать шаткое равновесие.

Плотная, но податливая среда обволакивала его со всех сторон. Всплыть. Надо всплыть. Вадим неподвижно висел в толще зеленоватой, пронизанной солнечными лучами воды и не мог сориентироваться, понять, в какой стороне верх. Легкие распираю удушье. Набатом била в уши тяжелая, как ртуть, кровь. Немедленно всплыть!.. В глазах поплыли багрово-черные пятна, когда он вдруг вспомнил, что это же Каринкины глаза и сообразил, что этой водой можно дышать.

Удары гонга звучали все громче. Они чередовались с точностью метронома и все, что происходило с ним, непонятным образом подчинялось этому ритму. Он прислушался. Гонг превратился в металлический, без всяких интонаций, голос. Короткие односложные слова падали весомо и мерно, с правильными интервалами.

"Что он говорит?" – силился понять Вадим. Почему-то это было необычайно важно – понять, что он говорит. И вдруг уловил:

– Четыре... Пять...

Да это же счет! Нокаут?.. Нет, врешь! Встать. Надо встать.

Тело не слушалось. Совсем рядом Вадим увидел черное, резко очерченное пятно. Ботинок. Ботинок судьи. Он на полу.

– Шесть... – Бесстрастный неумолимый голос.

– Вставай!

Это Толик. Толик Гаврилин. Почему он не в раздевалке? Он же в «тяже», сейчас ему на ринг!

– ... Семь...

– Вставай!!.

– Восемь...

Встать! «Девять», это «аут», а значит все – дороги назад не будет. Встать!!!

Вадим рывком поднялся на ноги, покачнулся и рухнул на песок. Он лежал на спине, там же, у заднего колеса "Челиты", и чувствовал, как уходит из тела тупая ноющая боль. В руках и ногах бегали холодные мурашки, будто их кололи тысячами иголочек, часто и неожиданно дергалось веко, саднило разбитое плечо, но голова была удивительно свежей и ясной. Сохранялось лишь тонкое ощущение нереальности происходящего.

Он лежал, со свистом втягивая неправдоподобно вкусный, напоенный степными запахами, воздух и не мог надышаться.

Прямо в лицо заглядывали крупные, неяркие в лунном свете, звезды. Вега. Денеб. В ночи стрекотали озабоченные своими делами цикадки.

Повернул голову. Рядом кто-то был. "Самое время спросить, где я?" – подумал Вадим и медленно сел. Потом вспомнил – Тея.

"Что произошло? Почему я не умер? Или, все-таки, умер и это уже... Да ну, чушь! Никакого загробного мира нет".

– Теперь ты сам, – Тея стояла перед ним на коленках.

Вадим еле узнал ее разом постаревшее личико с потускневшими, совсем не детскими, глазами и вдруг понял, что она страшно, неимоверно устала. Тея сморщила носик и всхлипнула:

– Я не могу больше. Я еще плохо умею. Ты сам.

Ей было холодно. Да и то сказать – еще не лето, климат здесь резко континентальный, и ночью в степи бывает довольно прохладно. Прикинул – градусов семнадцать, не больше. Встал, взял девочку на руки и прижал к груди, стараясь хоть немножко согреть. Отнес в кабину. Тея крупно дрожала. Да что там, дрожала – ее просто трясло. Его самого тоже все еще бил озноб.

Включил зажигание, нажал на стартер... Тот чуть слышно хрипнул и сдох. Все правильно – вываливаясь из кабины, он не выключил фары, и без того слабенький аккумулятор разрядился окончательно. Ладно, не проблема – нашарил на полу кабины "кривой стартер", вылез. Превозмогая боль в разбитом плече, крутанул. Двигатель провернулся на пол-оборота и чихнул, однако от усилия закружилась голова, и чтобы не упасть, пришлось сесть на песок. Он все еще был очень слаб. С минуту отдохнув, попробовал еще раз – с тем же успехом.

Встал, погладил еще теплый капот:

– Челиточка, ну что же ты, давай, заводись. Ты же хорошая девочка, не время капризничать. Слово даю, сегодня же масло поменяю. И новый аккумулятор у завхоза выбью, вот увидишь. Заводись, а?

Такими обещалками «Челита» была сыта по горло, но где-то на пятой попытке до нее дошло, что он не отвяжется, и проснуться придется. Движок всхрапнул раз, другой, потом заработал ровно и устойчиво. Вадим вскарабкался в кабину, поднял боковые стекла и включил печку. Тея спала, свернувшись калачиком на пассажирском сиденье, но дрожала даже во сне. Он потянул ручной газ, чтобы быстрее прогрелся двигатель, снял рубашку и накрыл девочку. Замена одеялу не ахти какая, однако все же лучше, чем ничего. Стараясь не разбудить, приподнял и положил к себе на колени.

Осторожно высвободил руку и в свете приборной лампочки взглянул на часы. Половина восьмого. Вадим удивился, но тут же заметил, что стекло разбито и стрелки погнуты. Жаль. Эти часы, пятнадцатирублевую "Юность", он купил со своей первой зарплаты, когда на каникулах после восьмого класса отец устроил его рабочим в гравиметрическую партию. Часы прошли с ним и армию, и Калмыкию, и Устюрт... Ни разу не ремонтировались, однако сумели создать впечатление, что кремлевские куранты сверяются по ним, а не наоборот. Жаль.

Мышцы уже не дергались, боль почти прошла, и очень хотелось есть. Тея завозилась под рубашкой, открыла глаза и взглянула на него снизу вверх. Недоуменно похлопала ресничками:

– Ты кто? А где мама? А, ты Вадим...

Он заметил, что она уже не дрожит.

– Ну как, согрелась немножко?

Тея кивнула.

– Поедем назад?

– Мне домой пора, – она виновато на него посмотрела, – я уже давно гуляю.

«Странная девочка. Любой нормальный ребенок ее возраста сейчас просто ревел бы и просился к маме. Может, она ненормальная?» Внезапная догадка заставила его с тревогой посмотреть на Тею. Голая. «Гуляет...» Нет, непохоже. Но как, черт побери, она здесь оказалась? До ближайшего кишлака километров полста, не меньше. Да и не казашка она, явно. Иностранка? Какие-то идиоты туристы потеряли? Что это за имя – Тея? Тая – есть такое, училась одна в параллельном классе, а вот Тея... Вадим решил ничему не удивляться. Выяснится.

– Ну, вот и поедем домой, – он посадил ее рядом и включил задний ход.

«Челита», натужно кряхтя, сползла с бархана. Уловив впереди какое-то движение, Вадим включил фары и обомлел. Перед радиатором, сохраняя дистанцию в два-три метра, катился обруч. Катился сам, ровно и устойчиво. Тот самый оранжевый «хула-хуп», который по всем земным законам должен был сейчас валяться там, у артезиана. От неожиданности он слишком резко затормозил, забыв выжать сцепление. Двигатель оскорблено кашлянул и заглох. Обруч тоже остановился и стоял неподвижно, ни на что не опираясь. Стоял на склоне, вроде бы даже с легким наклоном. Зрелище было диковатое.

В голове сумбурной чередой проносилась вся читанная когда-то фантастика. А все остальное не фантастика? То что он живой – не фантастика!? Даже если бы его вовремя доставили в больницу, после укуса гюрзы он должен был проваляться, как минимум, два-три дня, а то и неделю.

Вадим повернулся к девочке. Она уже согрелась и смотрела на него вопросительно. Кто она? Человек или...

– Кто ты? – Он поперхнулся, – Тея, скажи, кто ты?

В голову, отпихивая друг друга, лезли совсем уж дикие мысли.

– Может, ты фея?

«Артезиан! – скакнуло в голове, – у нее глаза зеленые, как артезиан».

– Ну, как тебе объяснить... Нимфа того артезианчика, а? Сколько тебе лет? Ведь вы, наверное, ровесники. Не бойся, я никому не скажу...

Тея растерянно захлопала глазами, и Вадим осознал, что несет полную ахинею.

– А может, ты со звезд прилетела? Ладно, скажи, ты человек? Наш, земной, человек, или нет?

Ему вдруг пришло в голову, что это сон. Или продолжение бреда. Потом сообразил, что раз он об этом подумал, значит, не сон. Тея смотрела на него, стараясь понять, чего он хочет. Потом удивленно пожала плечами:

– Конечно, человек. Только не земной. Я живу на Меркурии. А что такое "нифа"? – В ней просыпалось любопытство.

Не может быть! Вот уж этого, точно не может быть. Все, что Вадим слышал и читал о Меркурии, раскаленной и оледенелой планете с озерами жидких металлов на одной стороне, и торосами замерзших газов на другой, восставало против этой версии. Жизни там нет и быть не может. По крайней мере, такой вот, белковой жизни. Он был готов услышать что угодно – чужие звезды, сопряженные миры... Но это?!

"Страна фей" была бы более правдоподобной. А зачем ей врать?.. Он обалдело сидел, раскрыв рот. Что такое "нифа"? Ниф... Ага, понятно – нимфа!

Тея сидела и ждала, что он скажет. Потом заговорила сама:

– Вадим, мне уже домой надо. Я пойду, ладно? Как это открывается? – она тронула дверцу.

– Постой! Куда это ты пойдешь? На Меркурий? Пешком, что ли?

– Зачем пешком? Пешком, это далеко. Через хроник.

Она кивнула на обруч, и Вадим понял, что это какой-то прибор. Или аппарат. Нельзя, чтобы она вот так вот взяла и ушла. Нельзя.

– Тея, подожди. Сейчас... Я сейчас, – он лихорадочно искал, что бы такое спросить, – так, значит, ты с Меркурия. Так. А сколько тебе лет?

– Скоро будет шесть. Я уже в третий класс перешла!

Вот как, в пять лет во втором классе. Ну что ж, наверное, у них, у «меркурианцев», школы такие – совмещенные с детским садом. Ладно, хоть с возрастом угадал. Впрочем, к ней нельзя подходить с земными мерками. Может, у них там все по-другому. Может, она вообще взрослая, а «классы» это не школьные, а что-то другое?! Ладно, это неважно. А вот откуда она знает русский язык? Нет, это тоже неважно. Может, они там все телепаты и общаются мысленно, а «перевод» на русский возникает уже у него, Вадима, в мозгу. Ведь вылечила же она его как-то? Явная экстрасенсорика! Хотя... Губами-то она шевелит! Да и зачем тогда вообще рот открывать? Ладно, это не главное. А что главное?..

Успокойся. Надо собраться с мыслями. Вот так.

– Тея...

– Что?

– Тея, ты очень торопишься? Тебе, наверное, попадет, если опоздаешь?

– Не опоздаю, – она хитро прищурилась, – я код подобрала, и синхрон разблокировала. Это оказалось, как меня зовут и день рожденья. Теперь можно хоть целый день гулять, и где хочешь, а вернусь все равно вовремя. Только ты никому не говори, ладно? Это секрет. Вот, если мама узнает... Тогда точно попадет! Просто очень кушать хочется. Ужин давно прошел, а я еще тебя лечила. Знаешь, сколько на это сил уходит? После занятий по психосоме даже специальный компот дают, а ты был очень плохой. И очень большой. Я уже думала, у меня не получится, придется маму звать. Она бы, конечно, тебя быстро вылечила, но тогда... Тогда бы она сразу поняла, что я в синхрон влезла, и...

Тея замолчала и даже зажмурилась, видимо, представив себе, что тогда было бы. Ага, мама. Значит она, все-таки, ребенок. Гуляет.

– Так ты можешь еще немножко со мной посидеть? Совсем недолго. Мне так интересно с тобой разговаривать, столько о тебе узнать хочется...

Вадим чувствовал себя законченным эгоистом, но поделать с собой ничего не мог. То, что происходило, было покруче, чем пресловутая «летучая посуда» с дынеголовыми пришельцами.

Тея кивнула.

Осторожно спросил:

– Твоя мама... Она там, на Меркурии, да? И ты хочешь туда успеть... К вчерашнему ужину?

– Ну, да. И папа тоже там, только он позже. А успеть мне надо не к ужину, а к обеду. Я у бабушки была, а ушла сразу после обеда.

– Как это "позже"? – не понял Вадим, – он что, улетел в командировку?

– Нет... Ну, как тебе объяснить... Вот как мы с тобой, только наоборот. Ты раньше, а я позже. А что такое коман... ровка?

«Так, вроде понятно – я старше ее лет на двадцать, значит, родился раньше, а она появилась позже. А у нее наоборот – мама старше папы. Ну и язык! Хотя, для своего возраста, девчонка строит сложные фразы удивительно правильно. Так... Что такое командировка? Ладно, проехали, не объяснять же ей каждое незнакомое слово».

– Ну да, ну да... И твоя мама не беспокоится, что ты так далеко?

– Зачем ей беспокоиться? Ведь со мной хроник.

Опять этот хроник. «Хранитель», что ли? Он с опаской покосился на обруч. Тот стоял смирно, не выказывая никаких агрессивных намерений, но кто знает, что там, в его электронных «мозгах»? Или не электронных. Или не в «мозгах», а в каком-то силовом поле. Да, какая разница – машина есть машина! Среагирует на какой-то жест, который покажется ему опасным, возьмет, да долбанет каким-нибудь... бластером.

Вадим решил высказаться конкретней:

– Ну вот та змея, например. Если бы она тебя укусила. Ты знаешь, что тогда было бы?

– Знаю, – Тея вдруг посерьезнела, и Вадим внезапно понял, что да, знает.

Знает так же хорошо, как и он, и даже лучше, и именно поэтому он сидит сейчас здесь, а не валяется под «Челитой», скорченный и страшный. Дыхание перехватила острая волна жалости, когда он подумал, что ей пришлось перенести. Она же ребенок. Шесть годиков. Почти.

– Только зачем ей было меня кусать? Я же сказала, что мы подружились. Она бы и тебя не тронула, если бы ты не напал! – глаза ее наполнились слезами отчаяния и гнева. – Зачем ты ее убил?! Так убил, что даже мама не смогла бы вылечить.

– Но ведь я не знал, Тея... Я же не знал, – растерянно повторял Вадим.

Она отчужденно отвернулась в черноту за стеклом.

– Прости меня, слышишь? Я же ведь ничего не знал.

Вадим беспомощно замолчал.

Тея тоже молчала и лишь изредка всхлипывала. Потом вытерла кулачком слезы и повернулась:

– Ладно. Ты и вправду не знал.

Вадим облегченно вздохнул. Попытался привести в порядок мысли. Перед ним вырисовывалась вся парадоксальность ситуации. Тея. Вот она, сидит перед ним. Факт, от которого не уйдешь. То, что его укусила гюрза, тоже факт. И то, что он живой и, в общем-то, здоровый, если не считать разбитого плеча, – по-видимому, тоже можно принять как факт. Но Меркурий – безжизненная планета. Это-то, черт побери, тоже факт! А может, не факт? Какая-нибудь там кремний-органика... Нет, ерунда. Не могут же «они» до такой степени походить на нас. А почему, собственно, не могут? Вдруг ему пришла в голову мысль, от которой по спине побежали мурашки. Лем, «Солярис». Тея – нейтринный фантом? «Гость»!? Тыльной стороной ладони Вадим вытер разом покрывшийся холодной испариной лоб. Может, он теперь тоже фантом?! Ведь он же умер. Умер! Нет, так нельзя. Уж он-то, во всяком случае, живой. Так можно черт-те до чего додуматься.

А если это контакт? Ну конечно, это же самый настоящий контакт! Мы слишком разные, возможно, "они" это вообще не вещественные, а какие-то полевые структуры, и их... "ученые" создали "Тею", как... Как оптимальный для нашего восприятия коммутатор? Дети, по их мнению, не должны вызывать опасений. И нет у нее никаких мамы-папы-бабушки. Это у нас они должны быть. Да какая разница? Одно ясно – не просто же так она здесь "гуляет"! Кто "они"? Лучше спросить прямо:

– Тея... Это контакт, да?

– Какой контакт?

Кретин. Откуда пятилетнему ребенку знать про какие-то «контакты»? Хорошо, попробуем с другого конца:

– Тея, скажи, там, на Меркурии, вас много? Ну вот ты, мама, папа... А еще кто?

– Еще два братика есть. Они уже большие. Как ты.

Так. Братики. Не густо. Тея смотрела на него выжидательно. Потом провела пальчиком по покрытому сеточкой трещин лобовому стеклу и добавила:

– А бабушка здесь, на Земле живет. Я у нее утром была, она меня блинами угощала. Со сметаной и клубничным вареньем, – Тея сглотнула и облизнулась. – А потом мы с Гошей малину собирали. Гоша, это лемурчик, он у бабушки живет. Смешной такой! Он еще совсем маленький. Мы с бабушкой собирали в корзинку, а Гоша просто кушал, а потом уснул. А после обеда бабушка меня домой отправила, а я...

– Что!? Бабушка?.. Твоя бабушка? На Земле?

Невероятная, но внутренне непротиворечивая гипотеза, которую он успел построить, разваливалась на глазах, логика вновь становилась с ног на голову.

– Ну, да! Только она не сейчас живет, – Тея подняла глаза и пошевелила губами, что-то подсчитывая, – через шестьсот лет.

«Сейчас я сойду с ума», – проплыла четкая мысль. Чуть ли не с надеждой Вадим подумал: «Может это, все-таки, сон?»

Хватит. Всему есть предел. Но это же невозможно, колотилось в голове. Абсолютно невозможно! Ученые доказали, что машина времени невозможна в принципе. Он посмотрел на "хула-хуп". Тот стоял все так же, чуть накренясь, ни на что не реагируя, и не сдвинувшись ни на сантиметр. Значит, возможна. А как же пресловутый "парадокс причинности"? Значит, нет никакого парадокса. Парадоксален не мир, а наши представления о нем. Что такое время, никто не знает, даже само понятие толком не определено, где уж тут что-то "доказывать"!

Хроник. Хроник... Балда, это же ХРОНИК! Время – хронос по-гречески! Или это на латыни? Да ладно, какая разница! Хронометр, синхронизация... Мог бы догадаться, чучело, – "хроник".

Ну хорошо, уже легче. Значит она, все-таки, не фантом, а наша, земная девочка. Просто они там, в этом своем будущем, живут во времени, как мы в пространстве. "Гуляют". Взяла, значит, свой хроник, вроде как трехколесный велосипед, и пошла гулять. Однако, если у "них" пятилетняя детвора так запросто шастает между веками, сколько же здесь, в нашем настоящем, взрослых... э-э-э... гостей из будущего? И чем они тут занимаются? Корректируют развитие цивилизации? Ловят, так сказать, детишек, бегающих "над пропастью во ржи"? И уж, наверное, не только здесь, а в каждом из десятков веков человеческой истории. Впрочем, вплоть до середины нашего века, скорее всего, просто наблюдают, исследуют, а вмешиваются вряд ли. Реальная возможность самоуничтожения человечества возникла только сейчас.

Вадим чувствовал, что катастрофически тупеет. В голове был сумбур и хаос, привычное мироздание рушилось, как карточный домик, чехардой скакали обрывки мыслей... Потом вдруг все стало безразлично, и страшно захотелось спать. У всякой информационной системы есть свой предел восприятия, и человеческий мозг не исключение. "Реакция" – вяло подумал Вадим и зевнул.

– Ладно. Ты иди, Тея, – он открыл дверцу и в кабину вместе с холодом пахнул терпкий полынный дух. – Иди. И прости меня, тебе уже давно кушать пора. И спать. И за змейку тоже прости. И... И вообще.

Она кивнула и поежилась. Ночью температура еще опустилась, и было уже не прохладно, а просто холодно.

– Ты не простудишься? Иди, а то заболеешь.

– Что такое "заболеешь"? Это когда больно, да?

– Да, это когда больно. До свиданья, воробышек.

– А ты откуда знаешь, что я воробышек? – Тея изумленно распахнула глаза, – это только мама знает.

– И я тоже знаю.

Они помолчали. Залитая лунным светом, лежала вокруг степь. Склоны дальних бурунов казались нереальными, сотканными из тонкой полупрозрачной паутинки и терялись во мраке. Призрачными блестками мерцали на них редкие кустики ковыля, серебряные слитки шаров перекати-поля. Зыбкие контуры таяли и плыли неуловимыми бликами светло-зеленоватого и голубого. Все пронизывал тот особый степной аромат, который невозможно передать, но который сразу узнает человек, хоть раз увидевший это чудо. Молчаливый и недвижный саксаул протягивал свои скрюченные, изломанные, как на японских гравюрах, ветви, словно сказочный страж, неведомо кем и когда поставленный охранять все это таинство.

– Красивая у нас Земля, правда, Вадим?

– Правда. Но ты ведь родилась на Меркурии. Для тебя он должен быть лучше.

– Все равно Земля красивее. Я пойду?

– Иди. Слушай, Тея, а мне нельзя с тобой? Интересно посмотреть, как вы там.

– Нет, тебе нельзя. Это же мой хроник. И он детский. Ты слишком большой.

– Ну, ладно. Иди, воробышек. До свиданья.

– До свиданья, Вадим.

Она ступила на подножку и спрыгнула на песок.

"Хула-хуп" тут же подкатился и встал рядом. Впрочем, не подкатился, нет. Вадим только сейчас заметал, что обруч двигался не вращаясь, а просто плыл в воздухе, не касаясь почвы, однако следуя всем ее неровностям.

"Интересно, как это будет происходить?" – подумал Вадим. В голове шевельнулась смутная мысль. Она была настолько важной, что еще не осознав ее до конца, и толком не сформулировав, он крикнул:

– Тея! Тея, подожди... Скажи там, – в горле вдруг пересохло, – передай своим, что... Маме, маме скажи. Скажи, что я здесь постараюсь, чтобы у вас все было так, как оно есть, ладно? Ты передашь?

– Как это, "как оно есть"? А разве может быть не так? Ведь это уже есть!

– Нет, ты не понимаешь. Этого еще нет. То есть для тебя-то оно, конечно, есть, только... – Он запутался. – Ну, в общем, ты передай.

– Нет. Тогда мама обязательно догадается, что я от бабушки не домой пошла.

– Ладно, не надо. Только сама помни, хорошо?