Текст книги "Артезиан (СИ)"

Автор книги: Виктор Тушканов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Тушканов Виктор Львович
Артезиан

А Р Т Е З И А Н

Лешкины пальцы привычно пробежали по тумблерам контроля, последний раз проверяя готовность групп перед выстрелом. Прижав плечом трубку телефона, он следил глазами за дергавшейся около одного деления стрелкой миллиамперметра.

– Резо, готов? Хорошо, понял. Поехали, – клацнул клавишей внешнего мегафона. – Внимание на косе! – хриплым, с металлическим привкусом, басом пророкотало сверху. Это означало, что все, кто находится вблизи "косы"– длинного полуторакилометрового кабеля, к которому подключались группы сейсмоприемников, – должны замереть и не двигаться, чтобы не вносить помех в запись.

Лешка кинул взгляд на контрольный осциллограф. Зеленая змейка крупно дрожала и металась, будто хотела выплеснуться из тесного экранчика.

– Ч-черт! Резо, подожди! – дочерна загорелая рука вновь потянулась к клавише мегафона, – "Челита" заглуши двигатель! "Челита", мать твою, ты что, заснул там? Заглуши двигатель, говорю!

Жилистый, серо-коричневый от пыли и загара, Лешка сидел на вращающемся стульчике в одних плавках – нормальная полевая форма одежды в отсутствии начальства – и орал на «Челиту», которая никак не хотела вспомнить, что она «Челита».

Устало повернулся, воткнул мосластое колено между столиком коммутатора и ящиком с запасными магнитными лентами и поднял на Вадима пронзительно голубые, так не вязавшиеся со всем его цыганским обликом, глаза:

– Ну что за бестолочь, а Вад!? Час назад персональный инструктаж провел, вроде бы все понял, и вот опять! Совсем мозгов нет, что ли?

– Врубится. Парень третий день работает. А инструктаж... Видел я, как ты его инструктировал! Нет, спокойно объяснить, что зачем и почему, так нет – наорал и все. Да и день тяжелый сегодня. Хоть и не понедельник. На термометр глянь, под сорок. Ничего, врубится, если не сбежит.

– Сбежит... С "Челиты" любой сбежит. А что под сорок, так и вчера не меньше было, и позавчера. А завтра, может, и "за" будет.

Вадим подумал, что Лешка, пожалуй, прав. На «Челите» шофера не задерживаются. Старый, разболтанный донельзя, ГАЗ-63 был самой знаменитой машиной в партии, да пожалуй, и в тресте и, как это часто случается с ветеранами техники, получил за заслуги собственное имя. Кто и когда окрестил его «Челитой», помнила сейчас, наверное, только канцелярия господа бога, которая, как известно, ведет учет всем земным делам, и имя это давно приводило в трепет слесарей и механиков. На «Челите» оставило свой след бездорожье Зауралья, Казахстана и Калмыкии, буруны и болота, соры и пески. Пару раз она переворачивалась, проваливалась под лед...

От первоначальной машины остались, разве что, рама да номер. Не единожды ее хотели списать в металлолом, но с техникой было туго и восставшая из пепла "Челита" неизменно возвращалась в строй, откупившись очередным клоком своей шкуры. Ее всучивали каждому новому шоферу, которого брали на работу. Тот мучился недели две, максимум месяц, после чего требовал другую машину или клал на стол начальника заявление на расчет. Работать, так или иначе, было надо и поэтому водил "Челиту" обычно кто-нибудь из техников. Последние два месяца, с начала полевого сезона, Вадим. Сейчас он чувствовал нечто похожее на ревность к новому шоферу – молодому незнакомому парню. И понимал его – раз заглушив, завести "Челиту" было проблематично.

Змейка, наконец, успокоилась, заняв нормативное положение в тонкой координатной сеточке. Лешка отвернулся к пульту. Механически пробежался еще раз по группам.

– Резо, давай, – щелкнул клавишей, – внимание на "косе"! – опустил тонармы. – Приготовиться. Даю отсчет: Три. Два. Один, – пустил барабан с лентой, – огонь!

Под станции дрогнул. Через открытую дверь Вадим увидел за дальними бурунами взметнувшийся, тут же опадая, фонтан земли и грязи и секунды через две донеслось знакомое «ду-дум-м!..» взрыва.

В наступившей тишине особенно отчетливо слышалось жужжание аппаратуры, сухой шелест ленты. Со взрывом не кончилась, а началась самая важная, хоть и невидимая, не зависящая от людей, часть работы.

Лешка, не глядя, протянул руку назад, где на привычном месте лежали сигареты, чиркнул спичкой, а в это время рожденные взрывом сейсмические волны мчались сквозь километровые толщи пород, прошивая отложения кайнозоя, известняки и доломиты мела, юрские песчаники, погружаясь все глубже в пучины времени, в считанные мгновенья нанизывая на себя десятки и сотни миллионов лет, чтобы, отразившись от геологических структур, чуть ощутимо тряхнуть катушечку сейсмодетектора и осесть магнитным импульсом на ленте. Импульсом, хранящем память обо всем, что произошло за эти миллионы лет на нашей такой старой и вечно молодой планете.

Барабан провернулся на один оборот и стал. Жужжание смолкло. Пятнадцать секунд. Цикл.

Руки доведенными до автоматизма движениями переключают аппаратуру на перезапись. Зевать некогда. Через четыре-пять минут следующий выстрел. Поползла бумажная лента, дернулось перо самописца.

Лешка хрустко потянулся и выпустил в потолок тонкую струйку дыма.

– Ну что, закуришь, Вад?

– Спасибо, Леша, не тянет.

– Совсем не тянет?

– Совсем.

– Это, Вадик, самовнушение, но не надолго. Ты же всего третий день не куришь. Первая неделя терпимо, а потом взвоешь, по себе знаю.

Перо механически черкало бумагу. Четко щелкали переключатели каналов.

– А денек и впрямь бестолковый какой-то. Так пойдет, больше двух перестановок сегодня не получится, а Калмык и так в отрыве на полтора километра.

С Вовкой Калмыковым, начальником второго отряда, у них было неофициальное соревнование с призом в ящик молдавского «Каберне» по итогам месяца. Режим работы – двадцать дней в поле, десять отгулов, и в последний день перед отъездом – традиционная «отвальная». За счет проигравших.

– Думаешь, он больше сделал? Что в отрыве, так у него всю неделю ровная степь шла, а сегодня тоже в буруны влез. Да и ветер, песок.

– Ветер, ветер... Вчера тоже был ветер. И позавчера. Что, о погоде поговорим?

Лешке хотелось поговорить. Вадиму не хотелось, и поэтому он сказал:

– Квумп.

– Что такое "квумп"?

– Слово такое. Я придумал.

– И что оно означает?

– А ничего. Просто слово.

– Просто слов не бывает. Каждое слово должно что-то означать.

– Ну, я же сказал. Значит, бывает.

– Это не слово, а так... Буквосочетание.

– "Сначала было Слово", слышал такое? "И слово было Бог". Что оно означало, когда кроме него ничего не было? А что оно сейчас означает, тебе толком ни один поп не объяснит, у каждого свое представление. Для атеистов его вообще нет, а слово – вот оно. Вот ты, к примеру, в бога веришь?

– Нет, конечно!

– И что же означает то, чего нет? Внятно растолковать можешь?

– Н-ну... Да иди ты! Демагог.

Против столь же убийственной, сколь и идиотской, логики возражений у Лешки не нашлось, и он замолчал. Поговорили. Интеллектуально и весьма содержательно.

Май здесь самый ветреный месяц. Степь, полупустыня. Все открыто. И песок. Приборы плотно не воткнешь – качаются, падают. Приходится мотаться взад-вперед по "косе", переключать, закреплять.

Лешка посмотрел в открытую дверь станции:

– Вроде стихает, а Вад? Закон подлости малых вещей – только отстреляемся, он стихает. Переставимся, снова задует, вот увидишь!

На гребне дальней песчаной гряды показался взрыв-пункт, тяжело перевалился и скрылся в ложбине.

– Ты скоро, Вадим? Резо сейчас подключится.

– Кончаю. Последняя группа идет.

– Слушай, тебя серьезно курить не тянет?

– Да нет, тянет, конечно, но ничего, терпимо. Конфетки сосу.

– А я вот не могу. Несколько раз пробовал бросить, больше двух недель не выдерживал, сейчас уже и не пытаюсь. Ты давно куришь?

– Года три. Нет, скоро пять уже. После армии начал. Дембель отмечали, в компании все курят, ну и я попробовал. Потом девчонка попалась курящая. Как втянулся, сам не заметил.

– А... Ну, это не срок. Я вот с двенадцати лет смолю.

Зуммер вызова.

– Все, Вад, кончай. Стреляем.

Лешка щелчком выбросил в дверь окурок, взял трубку, одновременно проверяя подключение групп:

– Алло, Резо? Порядок? Ну, поехали. Нет, подожди. Вадим, быстро на "Челиту" и смотайся на вторую группу, это где "мальчик" оторван. Снова отключилась. Может, от сотрясения, бабахнуло-то рядом. Возьми тестер, прозвонишь.

Вадим натянул рубашку, завязав ее узлом на поясе.

Валера, новый шофер с "Челиты", лежал в тени кузова, надвинув на глаза кепку. Услышав шаги, поднял пальцем козырек, увидел подбегавшего Вадима и встал.

– Лежи, лежи, отдыхай. Я сам.

Вадим любил поводить. Прав у него не было, да какая тут, на фиг, инспекция?

Вторая группа была почти в самом начале косы. Еще из машины увидел болтающийся на ветру проводок. "Кажется, это Лариса ставила, – подумал он, проверяя тестером проводимость, – надо будет сделать "внушение". Это не первый раз".

На "косе" работали одни девочки. В основном, практикантки из нефтяного техникума. Ребят ставили помощниками бурильщиков.

Из окошка стоявшего метрах в тридцати взрыв-пункта высунулась курчавая голова Резо:

– Что случилось, Вадик?

– Группы нет.

– А... – голова скрылась.

Вадим соединил контакты, прикрутил для надежности, и почти тотчас ветер донес далекий, искаженный мембраной Лешкин голос:

– Внимание, на косе!

Он заглушил двигатель и встал рядом с машиной.

"Ду-дум-м!.." Земля резко ударила по ногам. Вадим увидел, как подпрыгнул стоявший с наветренной от выброса стороны взрыв-пункт. В степи вырос двадцатиметровый черный столб. В первое мгновение плотный и монолитный, он застыл на секунду, и вдруг распался по ветру широким грязным полотнищем, осыпаясь и застывая на пологом песчаном склоне вытянутым серым пятном.

Подошел Резо.

– Опять Ларискина группа? Слушай, Вадим, почему ты ей "втык" не сделаешь?

– Уже думал. Ничего, исправится.

– Так она у тебя до полной победы коммунизма исправляться будет. Мягкий ты какой-то!

Послышалось урчание двигателя, и рядом остановилась водовозка. Открылась дверца, и на песок с ружьем в руке соскочил возбужденный Генка. Вадим почему-то недолюбливал этого развязного, с нахальными глазами, парня, хотя почти не знал его – в партии Генка работал первый сезон.

– Видал?! – Генка ткнул стволом на бочку, к которой ржавой проволокой была прикручена сайгачья туша, – километров десять гнал! Там стадо, не сосчитать!

Крупная горбоносая голова с мутным остекленевшим глазом бессильно свисала, касаясь фаркопа.

Вадим не нашелся, что сказать. Выручил Резо:

– Ты что, дорогой? Охота запрещена, знаешь? Не сезон. Но ты же у нас настоящий мужик, да? Добытчик! Что тебе закон-не-закон, сезон-не-сезон? – Голос у него был почти ласковый, только явственней слышался грузинский акцент. Генка работал недавно и еще не понимал, что это значит.

– Да брось, Резо! Где ты тут охотнадзор видел?

– Вах, прости, дорогой... Не подумал, что таким, как ты, чтобы просто людьми оставаться, непременно надзор нужен.

Вадим с тоской огляделся. Ну почему, почему всегда так получается, что в нужный момент он не находит нужных слов? Почему теряется, чувствует себя таким беспомощным перед наглой непробиваемой убежденностью, что кому-то можно то, чего нельзя остальным? А то и просто перед обыкновенным хамством, когда в магазине пьяный мордоворот без очереди прется к прилавку, распихав старушек с авоськами. Он – здоровый бугай, выигравший когда-то первенство города в полутяже.

Так было всегда. Всегда он искал какие-то оправдательные, смягчающие формулировки, вместо того, чтобы сказать подлецу, что он подлец. Подонку – что он подонок. Даже когда однажды в парке он стоял в очереди за мороженным, а тем временем подвыпившая патлатая шпана пристала к ожидавшей его на лавочке девушке, он до последней секунды пытался что-то объяснить, уговорить, делая вид, что не замечает откровенную грубость, мат, понимая, что это бесполезно и презирая себя. А эта мразь наглела все больше, принимая его нежелание драться за трусость. Потом, после этой последней секунды, когда девушка вдруг расплакалась, они поняли, что это не так, но она все равно ушла, обозвав его на прощанье тряпкой.

А следовало просто размазать мороженное по самой широкой харе, а потом бить. Сразу. Молча.

Почему вот сейчас не он, Вадим, говорит эти слова, а Резо, который на полголовы ниже этого долдона и на добрый десяток кило легче. Почему?..

– Что ж ты рогача не завалил, а? Не догнал рогача? Это же самка. У нее ведь, наверное, дети есть, а дорогой? Наверняка есть. Да если б не дети, черта-с-два б ты ее догнал на своей таратайке!

– А тебе что? Чего ты-то возникаешь? Твой что ли сайгак? Завидуешь, так и скажи, – Генка все еще ничего не понимал.

– Резо, – Вадим услышал свой голос, и ему стало противно, – может не надо? Ну его к чертовой матери, пускай едет.

– Ты стой, молчи. Этот словами не поймет. Здесь нужно выработать условный рефлекс.

Резо шагнул вдруг вперед, взялся за ствол ружья, вырвал его у неожиданно растерявшегося Генки и швырнул на песок. Побелевшими от ярости губами выдохнул:

– Ты, наверное, очень голодный, да?! Сейчас я тебя покормлю.

– Ты чего, Резо, ты чего?.. Эй, Вадим, скажи ему! Чего он распсиховался? Я же не для себя, для всех... Приедем на базу, на кухню отдам.

– Резо, все, хватит. Брэк, – мордобоя еще на профиле не хватало, – конечно, отдашь, Гена, не выбрасывать же его теперь. Только, пока сезон не откроют, пукалку твою я здесь что б больше не видел. Увижу – разобью о твою же дурацкую башку. Любопытно, что крепче окажется. Понял?

– Да понял я, понял... В том году у Мазура работал, весь сезон только на сайгачатине и жили, и никто не выступал.

– У Мазура, может, так было, а здесь нет. Я хочу, чтобы ты это хорошо понял.

Вадим круто повернулся и зашагал к «Челите».

Вернувшись, он, не заходя, заглянул в дверь станции. В полумраке слышался шелест ленты, через равные интервалы времени сухо щелкали переключатели каналов.

– Переписываешь?

– Не. В хоккей играю. Что так долго? Резо там не помер?

– Да, так... Сейчас подключится.

Лешка повернулся и внимательно посмотрел на Вадима.

– Генка?

– Генка. А ты что, тоже видел?

– Мимо проезжал. Не остановился только. Ну иди, отдыхай, я сам сработаю.

В тени у станции на подстилке лежала Каринка. Вадим подошел и сел рядом.

– Ты что, не загораешь, Карин? – на ней был успевший выгореть на солнце ситцевый халатик. Обычно девчонки работали в одних купальниках. Опять-таки, в отсутствий высшего начальства.

– Я вчера обгорела немножко.

– А... У Лиды крем есть. Принести?

– Спасибо, Вадим. Я уже намазалась.

Невдалеке из норки выскочил суслик. Застыл серым столбиком, нерешительно свистнул. Увидел Вадима и юркнул обратно. Сверху щелкнуло:

– Внимание на косе!

«Ду-дум-м!..»

– Слушай, Карина, а чего ты пошла в геологию?

– А что?

– В общем-то, ничего. Непонятно просто, куда вы все деваетесь после получения дипломов. На геофаке две трети личного состава девочки. А работают... Та замуж вышла и дома сидит, другая лаборанткой при кафедре, эта моды демонстрирует... Хоть в детсад воспитательницей, лишь бы в поле не ехать. Начинаются книжек – горы, пустыня, тайга... Палатки, гитара, песни-пляски у костра, коньячок под шашлычок. Сезон поработает, и решает – все. Хватит. Никаким пряником в эту "романтику" не заманишь.

Вадим замолчал, не понимая, к чему он все это наговорил. Совсем ведь не то хотелось сказать! Вообще ничего не хотелось говорить, а просто сидеть рядом с этой тоненькой, смуглой девочкой и молчать. Сидеть и молчать. И чем она его так зацепила?.. Точно, как в той песенке: «Я гляжу ей вслед – ничего в ней нет. А я все гляжу...» Разве что, глаза – днем изумрудно-зеленые, к вечеру малахитовые с коричневатым оттенком. Вадим такие видел впервые. Ну, глаза, ну зеленые, ну и что? Мало ли, у кого какие глаза!

Каринка взглянула на него и села, обхватив руками загорелые коленки.

– Не знаю, Вадим. Мне пока нравится. Мы еще в детдоме втроем с подружками решили после восьмого класса в нефтяной поступать. К нам в школу перед экзаменами геолог приходил, рассказывал. Молодой такой, в очках и с бородкой. Так говорил интересно! Все девчонки на него моментально запали.

– Наверное, Сергей Векслер. На такие мероприятия всегда его посылают. Этот кому хошь мозги запудрит. Умный парень, начитанный, а уж язык подвешен... Пять лет, как диплом получил, а уже партией командует. На Каспии стоят, в Дагестане.

– Ага. Подружки к нему на практику попали. А я сюда попросилась, хотела настоящую пустыню посмотреть.

– Насмотришься, – усмехнулся Вадим, – хотя здесь и не совсем настоящая. Полу.

Достал барбариску, протянул Каринке.

– Хочешь?

– Давай. Как, помогает?

– Да, вроде. Лешка говорит, самовнушение.

С некоторых пор эта девчонка действовала на него удивительней образом. Было в чертах лица ее, глазах, голосе, манере держаться что-то такое, чего Вадим никогда не смог бы сформулировать даже для себя, но это «что-то» придавало ей новое, незнакомое и необъяснимое качество. Вроде, она случайно оказалась здесь, на этой Земле, и теперь с интересом оглядывается, познавая мир, в котором ей предстоит жить. Его и тянуло к Каринке, и почему-то побаивался оставаться с ней наедине. Когда она на него смотрела, Вадиму казалось, что его обволакивает легкая, незримая, но удивительно прочная паутинка. К своим двадцати пяти годам он, слава богу, научился держать себя с женщинами просто и непринужденно. «Влопался я, что ли? – усмехнулся Вадим, – да ну, чепуха, мне давно уже не шестнадцать. Хотя... Себе-то врать не надо. Ни к кому ведь такого не было. Познакомились, сходили в кино, в кафешке посидели, переспали раз-другой... И все. Разве что, Наташа Лукина?»

В четвертом классе эта светловолосая голубоглазая девочка сидела через ряд от него и на пару парт впереди. Он тогда зачитывался Грином, и именно такой представлял себе Ассоль. Пялился на нее все уроки, из-за этого чуть на второй год не остался! После каникул, однако, наваждение прошло – он открыл для себя Джека Лондона.

– Вадим, у тебя есть девушка?

Вадим вздрогнул. Да что она, телепат? Однако... Вот так, в лоб! Краем глаза взглянул на Каринку.

– У меня даже жена была.

– Как это, "была"? Вы разошлись, да?

– Перед самой армией женился по дурочке. Как честный человек. Сначала письма шли. Потом перестали. Через год приехал в отпуск, выяснилось, что укатила на море, отдыхать. Непонятно, от чего. А когда совсем вернулся, осталось только официально развод оформить. А тебе что, это так интересно, да?

– Извини. Я больше не буду, если тебе неприятно.

– А кому такое может быть приятно, Кариночка?

Из-под кустика тамариска выползла маленькая черепашка. Подняла змеиную головку, подслеповато оглянулась. Вадим пошарил рукой и кинул в нее комочком засохшей глины. Черепашка мгновенно втянулась под панцирь и стала похожей на обычный серый булыжник.

– Зачем ты ее? Она ведь тебя не трогает. Здесь ее дом, а мы у нее в гостях.

– Больше не буду. – Вадим внимательно посмотрел на Каринку, – слушай, Карина, у тебя что же, совсем никого родных нет? На каникулы ты куда ездишь? Ну, вот после этой практики, например?

Из «смотки» выглянула Вера:

– Карина, пойдем, перекусим. Вадим, давай с нами.

– Спасибо, Верочка. Мне же работать надо. Мы с Лешкой уже успели, пока вы ставилась. Обедайте.

Каринка встала и отряхнула приставшие к платью песчинки.

– К маме. И на каникулы, и на выходные, и на праздники. Иногда, даже после занятий. Или к бабушке.

– Постой, непонятно что-то... Как это, "к маме"? А почему ж тогда ты в детдоме жила? Она что, от тебя отказалась? И бабушка тоже? И ты простила?

– Нет, – Каринка поправила растрепавшиеся на ветру волосы, – никто от меня не отказывался. Это сложная история. Я тебе когда-нибудь расскажу. Может быть.

Она повернулась и пошла к «смотке». Черепашка осторожно высунула голову, загребая лапами, развернулась и уползла за куст. Вадим поднялся и полез в станцию.

– Внимание на косе! Даю отсчет... Огонь!

– Внимание... Огонь!

– Резо, готов?.. Огонь!

И так пятнадцать раз, пока со стометровыми интервалами не будет отстреляна вся «коса». Метод «ОГТ» – тема кандидатской диссертации главного геофизика треста, Ю.Г.Ковалевского, которую тот год назад успешно защитил.

– Даю отсчет: Три. Два... Огонь!

– ... Огонь!

– Вад, на восьмую группу... Огонь!

– Может, все-таки, закуришь? На, держи сигарету, не мучайся... Ладно, Вадим, не обращай внимания, это я от зависти. Огонь!

– Огонь!..

– Огонь!..

Все, конец. На сегодня отстрелялись. В мегафон:

– Девочки, подъем! Смотка-перестановка.

Вадим поставил последнюю ленту на перезапись, взял со стола рубашку и вытер пот со лба. Посмотрел на термометр – 34 градуса. Цельсия. Спадает к вечеру. Днем было тридцать семь. И это последняя декада мая. Весна. Что здесь в июле будет? На Устюрте уже в это время ходить по песку можно было только в кирзовых сапогах. Правда, это порядочно южнее.

Лешка сидел на полу в дверях станции, свесив наружу ноги. Подошли Лидка с Верой. Делегация.

– Лешь, может не будем перестановку делать? Устали все очень. Вчера на базу приехали уже затемно, даже в душ сходить не успели. Поужинали, и спать. А, Лешенька? Вадик, скажи ему. Смотку сделаем и поедем, ладно? Мы все тебя поцелуем.

Лешка промолчал и только глянул на них с укоризной. Начинается. Вадим подождал окончания цикла, переключил диапазон усиления. Посмотрел начало кривой. Потом обреченно вздохнул и обернулся.

– Надо, девочки. Стране нефть нужна, понятно? Продукт стратигицкий. А нам всем премия. Так что давайте без разговорчиков.

Лешка пошарил в пустой пачке, смял ее и выбросил.

– Лидок, подожди. Дай сигаретку. Мои кончились.

– Сигаретку, так "Лидок", да? На, держи, – Лешка цепко поймал белый стерженек, – опять до вечера пачку не дотянул? Ведь договаривались? И так худой, как щепка. До пенсии не дотянешь, сдохнешь.

Лида работала в партии сезонницей третий год, из них последние два в статусе Лешкиной «полевой жены», что ни для кого секретом не было, и могла позволить себе в разговоре с непосредственным начальством некоторые вольности. Оформить отношения не мечтала – дома у Лешки оставались законная и двое ребятишек, таких же курчавых, черноволосых и голубоглазых. Просто любила, непонятно за что, и все.

– Нет, Лидочка. Сдохну я, если брошу. Никотин в моей организме давно уже жизненно необходимый ингредиент.

Вадим снял с бобины исчерченную резкими зигзагами ленту, подошел к Лешке и сел рядом. Тот подвинулся.

– У тебя в этом году диплом, Вад? Так тебя, может, моим начальником поставят, а студент? Должность, вообще-то, инженерская.

У Лешки за спиной был только техникум.

– Через год. На заочном шесть лет, не пять. Не волнуйся, Леша, кусок хлеба не отниму. Я вообще хочу куда-нибудь на восток двинуть. И посеверней. Попробую на Камчатку, в институт вулканологии.

– За туманом? Или за рублем?

– Причем тут рубли? Территориальный и здесь неплохой – один и шесть или один и восемь, разница невелика. Приятель у меня там армейский, на Новый Год подарок прислал – альбом Гиппенрейтера "Вулканы Камчатки", помнишь, я тебе показывал? Ну и, считай, сагитировал.

– К вам можно, мальчики? – Вадим встал, подал руку, и в станцию вскарабкалась Каринка. Ладошка у нее была узкая и упругая, как ивовая веточка.

– Уже расставила свои группы?! Ну, ты даешь! Надо бы время засечь, может получиться рекорд по тресту.

– А чего их ставить? Сначала трудновато было. С непривычки.

За спиной со щелчком включилась в запись синхронизация, и Вадим вернулся к пульту.

– Сегодня ты дежуришь, Вадим? У нас с обеда полбанки паштета остаюсь, ты возьми на ужин, хорошо? А то испортится. И огурец.

– Едоки. Вчетвером банку паштета не осилили. Поставь на стол, я заберу.

Он заметил, что все еще держит в руках ленту и положил ее в ящик. Несколькими точными движениями выключил аппаратуру.

– Кончил, Вад? – повернулся Лешка. Потянул последний раз микроскопический окурок, обжег губы и выбросил.

– Да, это последняя была. Нормально, сбоев нет. Можете топать.

– Ну, мы поехали, – Лешка встал, натянул финки, взял с дивана рубашку и соскочил на песок.

– Пока. Береги патроны.

– Пока. Посмотри на базе, сколько Вовка прошел.

– Да уж не забуду, не беспокойся.

Карина в дверях обернулась:

– До завтра, Вадим. Спокойной ночи.

– До свиданья, Каринка. Тебе тоже.

– И... – нерешительно помолчала.

– "И" – что?

– Да нет, ничего. Все будет хорошо, – и спрыгнула с лесенки.

Вадим пожал плечами и сунул в рот барбариску. Постоял, посмотрел вслед отъезжающему автобусу, за которым тянулся плотный шлейф пыли. Отряд уехал на базу, в лагерь. Вся техника, кроме взрыв-пункта, оставалась на профиле – не гонять же целый караван каждый день за десять-двадцать, а то и все тридцать километров по бездорожью – и они с Лешкой через день, по очереди, оставались за сторожей. Хотя, от кого тут сторожить? От сусликов, разве что. Для порядка, однако, положено.

Оставшись один, Вадим первым делом решил съездить вымыться к замеченному еще в обед артезианчику. Теперь он был на полтора километра ближе, но оставался несколько в стороне от профиля. Завтра они пройдут мимо, можно будет и всем искупаться.

Не без труда завел "Челиту". Подумал, что мог бы поехать на любой другой машине, хотя бы на "смотке" ГАЗ-66 – новеньком, полученном в этом году красавце, но тут же решил, что это будет смахивать на измену. За эти два месяца Вадим успел вложить в "Челиту" частичку себя и она как-то незаметно перестала быть для него просто средством передвижения, а приобрела индивидуальность, отличавшую ее от остальной техники отряда – надежных, как "Госстрах", бездушных жестяных коробок со знаком качества.

Руки удобно и привычно легли на отполированный десятками ладоней руль. Вадим любил эти мгновения, когда оживают стрелки на приборной доске, гудит разбуженный двигатель, мелко подрагивает пол кабины. Налаживается тот особый, знакомый шоферам и летчикам контакт, чувство единения с машиной, переставшей быть просто куском железа. Становятся неожиданно близкими далекие минуту назад предметы, и остается лишь чуть прижать педаль газа и отпустить сцепление, чтобы плавно двинулась и побежала под колеса дорога. Или степь.

Прав у Вадима не было, хотя машину он водил лет, наверное, с двенадцати, когда на школьных каникулах ездил в поле с отцом или с мамой – тоже геофизиками. "Зимой, на камералке, надо будет сдать, – подумал он, отпуская ручной тормоз, – хотя бы для того, чтобы получать тридцать процентов за совмещение".

Артезиан оказался гораздо дальше, чем виделось со стоянки. По прямой было километра два, но пришлось попетлять между бурунами, отыскивая удобоваримую дорогу. Артезианы появились в этой выжженной и высушенной ветрами и солнцем степи недавно, лет семь-восемь назад, когда гидрогеологи нашли здесь подземные озера напорных пресных вод. Бурили их, в основном, для водопоя овечьих отар.

Из земли торчала бетонная тумба, в которую была вмурована успевшая заржаветь железная труба. Из трубы в длинное деревянное корыто лилась вода. "Где-то литр в секунду", – прикинул Вадим, вылезая из машины.

Машинально оглянувшись, снял плавки и с наслаждением залез под прозрачную, сверкавшую оранжевыми брызгами в заходящем солнце, и оттого казавшуюся потоком кипящего металла, но на самом деле обжигавшую холодом глубин, струю. В первую секунду перехватило дыхание. Казалось, что горячая, вобравшая в себя жар дневного светила кожа зашипит. Это было хорошо. Вадим стоял "буквой ЗЮ" под трубой, ловил ладонями воду и чувствовал как вместе с потом, грязью, пылью уходит усталость, тело наливается свежестью, силой, кожа становится упругой и эластичной. Да, это было хорошо. Потом крупно, смакуя каждый глоток, напился, и это тоже было хорошо.

Это было рукотворное чудо – такой оазис посреди выгоревшей степи. Небольшое, поросшее по берегам камышом, озерцо, двадцатиметровый коврик сочной ярко-зеленой травы вокруг, пунцовые пятна крупных маков, тюльпанов, еще каких-то незнакомых желтеньких и лиловых цветочков.

К вечеру стало попрохладней. Ветер стих и лишь чуть шевелил верхушки камышей. Насухо вытершись относительно чистым полотенцем, Вадим натянул джинсы, выгоревшую на солнце ковбойку. Быстро сделал десяток наклонов, касаясь локтями травы. Потянулся, ощущая как возвращается известное каждому спортсмену, а теперь полузабытое "чувство тела". То чувство, которое возникает после хорошей тренировки и душевой, когда отзывается готовностью каждая мышца, каждая клеточка гибкого, послушного тела, и кажется, что не летишь только потому, что это так здорово – стоять на земле и ощущать босыми ногами эту траву, такую шелковистую, хранящую тепло дня, и вместе с тем свежую.

Снял с фаркопа помятое цинковое ведро, долил радиатор. Сигаретку бы сейчас, мелькнула в голове крамольная мысль, но он тут же отогнал ее и полез в карман за очередной барбариской.

Вадим лежал на теплом склоне небольшого барханчика и прошедший день медленной каруселью прокручивался у него в голове. Низкое вечернее солнце висело над горизонтом и его багряный, приплюснутый снизу диск расчерчивался камышом на вертикальные дольки. Недвижное озерцо казалось надраенным до блеска медным листом. Он любил смотреть на заходящее солнце и надеялся поймать когда-нибудь "зеленый луч". Здесь для этого подходящие условия: нагретый за день над песками воздух и открытая водная поверхность. Озерцо, конечно, символическое, но какая-то рефракция все равно должна быть.

Легкий шорох где-то сзади заставил его повернуть голову.

Он долго смотрел на солнце, и поэтому первые две-три секунды в глазах плавали лишь зеленовато-багровые пятна, а потом...

Потом Вадим увидел нечто такое, от чего зажмурился и ошалело помотал головой. В двух метрах от него, возле "Челиты", у переднего ее ската, сидела на корточках маленькая, совершенно голая девочка и с интересом разглядывала стертый протектор. Вадим открыл глаза, но видение не исчезло.

Девочка повернула к нему немного растрепанную головку. На Вадима с любопытством смотрели огромные, как у большинства детей, ярко-зеленые глаза.

– Здравствуй. А что ты здесь делаешь?

Голос у нее был какой-то необычный. Почему необычный, Вадим, пожалуй, объяснить бы не смог. Да нет, голос-то нормальный, но вот интонация, произношение некоторых звуков...

Машинально ответил:

– Что делаю? Купался вот... Радиатор залил.

Девочка склонила голову на плечо и внимательно слушала. Было ей на вид лет пять. Может, шесть. Вадим заметил прислоненный к кабине большой оранжевый обруч, похожий на хула-хуп, и это почему-то привело его в чувство. Он резко повернулся и сел на песок.

– Я-то купался, а вот что ТЫ здесь делаешь!?

– Гуляю. Еще цветы собирала. Вот, – на подножке лежал букет из десятка крупных, бордово-черных в вечернем свете, тюльпанов.