Текст книги "На языке пламени"

Автор книги: Виктор Каннинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава седьмая

На другое утро Гримстер отыскал на чердаке перстень Диллинга. Он был сделан из золота, с печаткой, покрытой разноцветной эмалью. Лили утверждала, будто рисунок состоит лишь из красных, желтых и голубых точек, но Гримстер с удивлением обнаружил, что ее описание неточно. Разноцветные пятнышки, сливаясь, превращались в птичку на голубом фоне. Поначалу Гримстер принял ее за обычного королька – птицу отряда воробьиных. Однако тут же поправил себя, вспомнив книги о пернатых, которые они с Гаррисоном покупали в складчину, зачитывали до дыр, над которыми спорили в Веллингтоне. Автор картинки попытался, насколько позволила техника, изобразить, без сомнения, красноголового королька, осеннего гостя Великобритании, – птичка имела характерные белые полоски вокруг глаз, черную полосу на спине, а у самца еще ярко-красный гребешок. Гримстер поднес перстень к свету, и роспись заиграла теплыми красными, оливковыми и желтыми тонами. Он надел перстень и пошел к Лили.

Она завтракала за маленьким столиком у окна. Небо прояснилось, стоял теплый сентябрьский день, солнечные лучи, проникавшие через крайнее окно гостиной, окрасили волосы Лили в бледно-золотистый цвет. Девушка была в халате и пижаме, но без туфель, и Гримстер заметил, что она покрасила ногти на ногах в тот же цвет, что и на руках, – новым, купленным в Барнстепле лаком. Увидев Джона, Лили откинулась на спинку кресла и поздоровалась, улыбаясь обольстительно и беззаботно, с немалой толикой интимности, сохранившейся после спокойного, безмятежного сна в теплой постели. На миг Гримстеру вспомнилась ее кожа под шелком пижамы.

– Я только что нашел перстень Гарри, – сообщил он.

Гримстер вытянул руку с перстнем и держал ее в полуметре от глаз девушки, на утреннем солнце, чтобы краски заиграли. Лили смотрела на перстень, а Гримстер наблюдал за нею самой, следил за выражением ее лица, ждал, не вызовет ли перстень хотя бы намека на то, чего добивался Гарри. Но Лили просто взглянула на него, кивнула головой и, вернувшись к мармеладу с кусочком жареного хлеба, подтвердила:

– Это он, Джонни.

Гримстер сел напротив и спросил:

– Вы знаете, откуда у него перстень?

– Нет. – Ее крупные белые зубы вонзились в тост с мармеладом, и она принялась за еду – здоровая, простодушная женщина, освещенная утренним солнцем и от всей души наслаждающаяся завтраком.

– Перстень у Гарри был всегда?

– Сколько я его знала – всегда.

– Вы знали, что на нем изображена птица?

– Неужели? Никогда не присматривалась. То есть никогда, если не считать… ну, опытов Гарри. А тогда роспись казалась мне просто разноцветным пятном.

– Там нарисован королек.

– Что?

– Птица королек. Красноголовый королек.

По выражению лица девушки, по ее внезапному оцепенению Гримстер догадался, что слово ей знакомо, оно пробудило что-то в ее памяти. Но через секунду Лили пришла в себя и как ни в чем не бывало потянулась к кофейнику.

– У меня нет второй чашки, а то я бы и вам налила, Джонни. – Она вдруг рассмеялась. – Знаете, что на вашем месте сделал бы Гарри? Он бы опорожнил сахарницу и стал пить кофе из нее.

– Я бы сделал то же, – улыбнулся Гримстер, – если бы захотел кофе. Но я редко пью его по утрам. Предпочитаю чай. Слово «королек» вам что-нибудь говорит?

Лили повернулась к нему с легким удивлением:

– Ничего. Разве я должна его знать?

– Может быть. Но мне только что показалось, будто оно вам знакомо. Вас выдало лицо.

– Боже мой, – засмеялась девушка, – от вас ничего не скроешь. Не хотела бы я совершить что-нибудь ужасное, а потом оказаться у вас на допросе. Впрочем, это наша работа. Вас этому учили.

Гримстер тихо спросил:

– Что говорит вам это слово? Ваш ответ может многое прояснить.

Подчеркивая, что вопрос важный, Гримстер рассчитывал заинтриговать Лили. Так и случилось.

– Оно меня заворожило, но только на миг. Я, кажется, что-то вспомнила. Что-то о Гарри… Но, даже если бы вы пообещали немедленно сделать меня герцогиней, я все равно ничего бы не смогла сказать. Мысль уже вертелась на языке, но ушла. Честно. Я бы рассказала вам все. Вы же знаете, Джонни.

– Уверен в этом.

Гримстер подошел к окну. У реки высоко над деревьями в восходящих потоках кружили два канюка. На дальнем зеленом поле стояли ярко-рыжие коровы, отчего пейзаж напоминал детский рисунок. Бирюзовые стрекозы порхали над прудом в саду, через полуоткрытое окно донесся гудок проходящего по долине поезда в Эксетер. Сейчас где-то в Йоркшире мать Гримстера, наверное, положила на стол раскрытую Библию и ищет очки, готовясь к утренней молитве. Грех, приведший к рождению Гримстера, до сих пор не дает ей покоя, хотя ощущение вины притупилось. Мать смирилась с ним и в глубине души была ему рада: было за что просить у Бога прощения. Неожиданно пришедшая мысль о том, как много человеческих жизней, в том числе и его жизнь, разбито и искалечено, наполнила Гримстера стремлением к чему-то неосознанному, скоротечному и неразвившемуся, похожему на смутный отклик Лили на слово «королек».

Не глядя на нее, он произнес:

– Как бы там ни было, мы сделали большой шаг вперед. Установили, что в ту пятницу вы с Гарри куда-то все-таки ездили. А ответ на вопрос куда и зачем, спрятан в вашей памяти. Как его найти?

– Не знаю, удастся ли это вам. Такое было под силу только Гарри. А он уже кормит червей.

Гримстер отвернулся от окна, изумленный последними словами. Лили закуривала: щелкнула зажигалкой, поднесла пламя к сигарете.

– Не ожидал услышать от вас такое, – сказал Гримстер.

– Что? А, про червей?

– Да.

– Можете возмутиться. – Лили рассмеялась. – Впрочем, не стоит. Гарри умер. Поменяйся мы местами, он бы сказал то же самое обо мне. Но его нет, а я молода. Прошлым не проживешь. Он мне нравился, да, я любила его, но нужно пересилить все это и без ханжества подумать о себе. Он кормит червей, а я еще способна ловить на них рыбу. Гарри бы, конечно, со мной согласился. – Лили глубоко затянулась и продолжила тем же тоном: – Он был моим первым мужчиной в смысле секса и прочего. Мне все это нравилось, как нравился и он сам. Теперь его нет, но это совсем не значит, что я не хочу испытать то же самое вновь. Это было бы неестественно и лицемерно, правда?

– Да, пожалуй. – Услышав такое откровение, Гримстер понял, что его отношения с Лили изменились, превратились из деловых в личные. И хотя как мужчина Гримстер не желал их перемены, с профессиональной точки зрения он не был против, коль скоро все это могло помочь в работе.

– Никаких «пожалуй». Но это не значит…

– Вернемся к пятнице, Лили. У вас в сознании что-то накрепко заперто, но вы не вправе считать, что Гарри унес ключ в могилу. Нужно только снова ввести вас в состояние гипнотического транса и тогда спросить, что вы делали в тот день.

– Так просто?

– Не скажу, что просто, но вполне возможно. Это по силам врачу-психиатру. Никакого волшебства здесь нет. Гипноз прекрасно изучен.

– Может быть, только не очень приятно… с посторонним, с незнакомцем. Впрочем, я не думаю, чтобы ему удалось меня загипнотизировать. И, конечно, врач, или как там вы его называете, здесь вообще не подходит.

– Почему?

– Со мной это получилось только у Гарри, да и то далеко не сразу. Он как-то сказал мне, что главное тут – полное доверие, желание отдать себя воле другого. И еще: то, что я должна рассказать, наверное, большая важная тайма. Не в наших интересах, чтобы я выболтала ее кому попало.

Она права. Эта мысль занимала Гримстера со вчерашней ночи. Ведомство могло пригласить профессионального гипнотизера, но Гримстер понимал: сэру Джону станет от этого не по себе. Ведомство нанимало людей со стороны только тогда, когда было совершенно уверено, что они не разузнают о главной линии расследования. А Лили может открыть нечто важное, что в целях безопасности положено знать не доктору, а лишь сотруднику Ведомства. К тому же память о Диллинге все еще глубоко сидит в ней. Доверие и желание отдать себя воле другого… Лили должна испытывать это чувство к гипнотизеру.

– Мне вы доверяете? – спросил он. – На меня можете положиться?

– Что за вопрос? Конечно! Вы притворяетесь скрытным и бесстрастным, хотя в глубине души вы славный. Вы и мухи не обидите.

«Как глубоко можно заблуждаться», – подумал Гримстер. Однако слова Лили на миг согрели его сердце.

– Вы не против, если попробую я сам?

– Вы? – Лили положила сигарету на блюдечко из-под кофейной чашки.

– Возможно, у меня и не получится. А если получится, мы никому не скажем.

– Но Джонни… вы же ничего не смыслите в гипнозе.

– Как когда-то не смыслил и Гарри. Он читал и экспериментировал. Так вот, у меня есть его книга, я ее уже изучил. Кроме того, мы знаем, что главное – здесь. – Он поднял руку с перстнем. – Это большое преимущество. Может получиться. А если получится, я знаю, что спросить. Вы понимаете, что я на вашей стороне и защищаю ваши интересы? Я хочу найти то, что спрятал Гарри, и выкупить это у вас. Мы оба заинтересованы в успехе – так в чем же дело? Если Гарри мог ввести вас в транс, почему бы и мне…

Она прервала его и затараторила под воздействием слова «транс»:

 
В трансах дни мои проходят,
Мои сны в полночный час
По твоим следам уходят
К взгляду твоих серых глаз.
 

– Лили, – укоризненно произнес Джон.

– Это Эдгар По. – Она смаковала победу над Гримстером. – Хотя глаза у вас не серые, верно? Скорее, серо-голубые.

Не обращая внимания на ее фривольный тон, Джон упрямо повторил:

– Отчего у меня может не получиться?

Лили посмотрела на него нарочито глубокомысленным взглядом и, затаив в уголках губ кокетливую улыбку, сказала:

– Может, и получиться… со временем. Но неужели вы хотите начать прямо сейчас? Дайте хоть переодеться.

– Торопиться некуда, – ответил Гримстер. – Обдумайте все пока. Свыкнитесь с этой мыслью. А вечером попробуем. Хорошо?

– С одним условием, Джонни. – Она кокетливо улыбнулась.

– С каким?

– Я здесь задыхаюсь. Сводите меня сегодня в кино. Все равно, в какое. Я просто хочу посидеть в зале с коробкой конфет на коленях и – если вам заблагорассудится – позволить подержать меня за руку.

Он рассмеялся, поднял руки в притворном отчаянии:

– Сдаюсь, раз без взятки не обойтись.

Когда Гримстер направился к двери, Лили спохватилась:

– Мы так долго беседовали, и все без магнитофона.

– Теперь он уже ни к чему, – ответил Гримстер и вышел.

Прошлой ночью, когда Лили пришла к Гримстеру на исповедь, он нарочито не включил магнитофон, чтобы не отпугнуть ее. Теперь он был рад этому. Пусть рассказ ее пока сохранится в тайне. Для чего это ему? Внятно он объяснить не мог. Вечером, перед сном, он решился на это, хотя не находил в своем решении никакой логики, – впрочем, ее, этой главной опоры, Гримстеру подчас не хватало в его работе. Существовала еще интуиция, другая, высшая форма логики, именно она и подсказывала: не спеши докладывать о гипнозе. После ожесточенного спора с самим собой Гримстер решил послушаться именно ее, хотя понимал, что долго утаивать от сэра Джона истину не удастся.

В тот день с лондонской почтой от Копплстоуна пришел полный перечень банковских операций Диллинга за последние полтора года. Оказалось, ежемесячно банк обязан был выплачивать по двадцать фунтов некоему Уильяму Принглу. Другого Уильяма или кого-нибудь с инициалом "У", кроме названий двух деловых контор, в делах Диллинга не значилось. Копплстоун, знавший о поисках Гримстера, приписал: «Если других указаний не последует, я найду и проверю Прингла».

Когда Гримстер доложил Кранстону, что собирается с Лили в кино, тот потребовал разрешения из Лондона. Гримстер позвонил Копплстоуну и получил официальное согласие, но поехал не в Барнстепл, где можно было напороться на Гаррисона, а в Эксетер.

Фильм оказался длинной муторной приключенческой лентой времен войны, однако Лили, к удивлению Джона, смотрела его с искренним удовольствием. Доселе он считал, что ее интересуют только мелодрамы или мюзиклы. Во время одного напряженного эпизода она даже закрыла глаза и попросила: «Когда сцена кончится, скажите мне. Я не вынесу, если он не вырвется». Она получила свои конфеты, съела их за пять минут и время от времени легонько сжимала руку Гримстера в своей. Лили вела себя, как девчонка, а он чувствовал себя добрым дядюшкой. Как ни странно, это ощущение Гримстера не огорчало, – приходилось признать, что в его последнее задание вкралось полузабавное, полунежное чувство ответственности за подопечную. Лили иногда бывала проницательна, иногда по-пуритански отрицала все низкое, но Гримстер понимал: она, в сущности, принадлежит к тем людям, которые, положившись на другого и закрывшись предохранительным щитом его личности, превращаются в податливый материал, способный впитывать желания и привычки, им совершенно чуждые. Лили оказалась воском в руках Диллинга. А в какой-то мере, и в его, Гримстера, руках. Скучая во время фильма, Гримстер вяло подумывал, не сделать ли ее своей любовницей. Не потому, что хотел именно ее: он просто понимал – пора положить конец собственному добровольному воздержанию. Он не сразу осознал, что впервые после смерти Вальды (неважно, из каких побуждений – из вечного мужского инстинкта или философской проверки на крепость собственной скорби) задумывается о другой женщине. Бесстрастно он решил, что изменить своему обету с Лили будет легче, чем с кем бы то ни было. В ней есть все, чего не было в Вальде. Физически Лили пышная, полная, значит, наверняка сентиментальная и склонная к романтической любви. Обнимая ее, он не вспомнит о Вальде. У той было гибкое, упругое, почти мальчишеское тело, рассыпавшееся после любовного прикосновения фейерверком изобретательной страсти… Впервые Гримстер позволил себе приподнять краешек завесы над воспоминаниями о Вальде, не изгнал их привычно, а пережил без боли, без эмоций, почти – как вдруг оказалось – без горечи. От этого он почувствовал себя предателем, что заставило его вздрогнуть, а Лили на секунду отвлечься от фильма.

Возвращаясь из кино, они остановились выпить в эггсфордской гостинице «Лиса и гончие». Это был старинный постоялый двор, ставший теперь, после покупки Ведомством прав на рыбалку в реке Тау, частым пристанищем для его сотрудников. Здесь останавливался и сэр Джон. Каждый сентябрь он приезжал сюда и две недели рыбачил у Хай-Грейндж.

Лили заказала стакан хереса, густого, темного и сладкого – такой она любила. Гримстер взял виски с содовой. Отсалютовав ей стаканом, он увидел морщинку, возникшую меж ее аккуратно выщипанных бровей, и понял: она заметила перстень с корольком у него на руке.

– Вы не против, если я его поношу? – спросил Гримстер. – Он ведь ваш. Если хотите, можете мне запретить.

Лили покачала головой:

– Не против. Но зачем это вам?

– Я хочу, чтобы вы привыкли видеть перстень у меня на пальце. Если мы рассчитываем чего-нибудь добиться, я должен стать для вас кем-то вроде Гарри.

Поставив рюмку на длинную деревянную стойку, она расхохоталась. Наконец, успокоившись, сказала:

– О, Джонни! Вы и Гарри… Да вы отличаетесь, как небо и земля!

Сам не зная почему, Гримстер рассердился, но виду не подал. Он сказал:

– Лили, будет только хуже, если вы станете воображать, что лишь Гарри мог вас загипнотизировать. Помните, все дело в вас самой. Если вы доверитесь мне, мы найдем разгадку.

Желая утешить Гримстера, Лили взяла его за руку:

– Хорошо, Джонни. Вы же знаете, я хочу помочь. Просто вы с Гарри… такие разные.

Но в тот вечер, после обеда, когда они перешли в гостиную, Лили не помогла ему ни в чем. Кино взбудоражило ее, перед обедом она немного выпила в баре, к столу тоже подали вино. Лили пребывала в фривольном настроении, с Гримстером вела себя тепло и дружелюбно, всем видом подчеркивания, что стала к нему ближе, чем раньше. Лили хихикала, поддразнивала Гримстера, и все его попытки настроить ее на серьезный лад с треском проваливались, едва до девушки доходила вся, по ее мнению, бессмысленность попыток загипнотизировать ее с помощью перстня, сначала подвешенного за веревочку, а потом выложенного на ладонь Гримстера у нее перед глазами. Она едва сдерживала смех. В конце концов недоверие к эксперименту передалось и Гримстеру, поэтому он решил отказаться пока от своих опытов. При теперешнем настроении девушки их не стоило продолжать.

Потом, лежа в своей постели, Гримстер сообразил: Лили нельзя принуждать. Реакцию, подобную сегодняшней, от нее, в общем, и следовало ожидать. Мысль о гипнозе смущала девушку, и она пыталась скрыть неловкость, отказываясь принимать попытки Гримстера всерьез. Она должна изменить отношение к этим опытам. Но всему свое время.

В этот вечер она отгородилась от Гримстера заслоном смешков и кокетливых ужимок, точно так же, как (он вспомнил ее слова) во время первых опытов Диллинга, потому что в глубине души не одобряла такие эксперименты над человеком. Гримстер понимал: то, что сумел превозмочь Диллинг, должен преодолеть и он. Лили нужно дать время освоиться с мыслью о новом гипнотизере.

Однако он заблуждался. На следующее утро он повторил опыт и вновь ничего не добился, хотя Лили была совсем в другом настроении. Гримстер чувствовал, что она изо всех сил старается ему помочь – и, вероятно, чересчур замыкается на этой мысли. Послеполуденные попытки загипнотизировать Лили тоже успехом не увенчались, и он уже собирался отложить опыты до следующего дня. Но Лили вечером сама настояла на их повторении: привела Гримстера к себе, лениво упала в кресло, и он преуспел почти сразу – то ли потому, что Лили слишком устала от предыдущих опытов, то ли потому, что признала в Гримстере гипнотизера и решила вверить ему себя.

Это новое для Гримстера превращение вселило в него… нет, не ужас, а чувство глубокой ответственности за впервые оказавшуюся у него в руках власть над человеческим сознанием. Он, не вставая с кресла, подался вперед, уставился на Лили, почти касаясь ее колен своими, держал перстень между большим и указательным пальцами правой руки, так что нарисованная птичка висела в нескольких дюймах от глаз девушки, и сразу же почувствовал, что Лили смотрит только на перстень и не замечает присутствия его, Гримстера, как, вероятно, не замечала прежде, при подобных опытах, Диллинга.

Он поднял перстень на уровень переносицы Лили и увидел, что ее взгляд последовал за ним, а голова осталась неподвижной. Не спеша Гримстер поднял перстень еще выше, и ее глаза почти закатились. Когда это произошло, он заговорил нежным, успокаивающим голосом:

– Ты полностью доверилась мне, Лили. Ты хочешь помочь и мне, и себе. Ты знаешь, я хочу того же, что и Гарри. Успокойся, Лили. Расслабься… ты засыпаешь…

Ему вспомнились строки из книги Вольгиези: «Смотреть в одну высоко расположенную точку и впрямь утомительно, поэтому пациент вскоре вынужден будет моргнуть. Если в этот момент опустить „гипноскоп“ медленно и плавно, взгляд пациента последует за ним и его глаза непроизвольно закроются». Так и случилось. Ресницы девушки дрогнули, а потом, когда Джон медленно опустил перстень, этот «гипноскоп», глаза последовали за ним, и веки постепенно сомкнулись. Едва сдерживая переполнявшее его возбуждение, Гримстер стал говорить монотонно, негромко. Не прерывая речи, он протянул руку к магнитофону и включил его:

– Ваши веки тяжелеют, Лили. Глаза закрылись. Вы расслабились. Вам хорошо. Скоро вы уснете, Лили. Но сможете слышать меня и говорить со мной.

Он замолчал, не сводя с нее глаз. Тело девушки немного осело в кресле, руки плетьми повисли на подлокотниках, голова склонилась вперед. Джон протянул руку, тронул дрожавшие веки, они тотчас замерли. Он произнес:

– Спать, Лили, спать.

Она едва слышно вздохнула и совсем уронила голову на грудь. Гримстер осторожно подвинул голову Лили к спинке кресла. В этом положении она и осталась. На миг Гримстер растерялся. Лили была в его руках, готовая слушать и говорить, подчинялась ему так же, как когда-то Диллингу. Гримстера неожиданно захлестнула волна участия к ней. Он овладел властью, ему доселе неведомой, и, что любопытно, частичка неприязни Лили к этому феномену, к «этим экспериментам над человеком» передалась и ему, он сознавал, что вступает на запретную тропу. Впрочем, эти чувства мгновенно исчезли. В памяти девушки было заложено то, что нужно было узнать Гримстеру, но теперь, уверенный, что, добившись успеха однажды, он всегда сможет его повторить, Джон мудро решил не торопить девушку. Спешка могла разрушить их новые отношения.

– Вы слышите меня, Лили? – мягко спросил он.

Она ответила тотчас, но медленнее обычного и более низким голосом:

– Да, я вас слышу.

Памятуя, что по Вольгиези во время гипноза полезно постоянно поддерживать разговор и внушение, Гримстер стал говорить так, будто ничто не произошло.

– Кто я, Лили? – спросил он.

– Вы Джонни. – В ее голосе не было и намека на то, что вопрос нелепый и неуместный.

– Вы сознаете, что я не желаю обижать или пугать вас, не так ли?

– Да, Джонни.

– Или заставить вас говорить или делать что-нибудь против вашей воли?

– Да, Джонни.

– Вы помните, что вчера, указав на птицу, я назвал ее красноголовым корольком.

– Да, Джонни.

– Вы помните, что на мгновение слово «королек» вам о чем-то напомнило?

– Да, Джонни.

– Вы можете сказать, о чем? Может быть, это связано с Гарри?

Лили бесстрастно ответила:

– Да, с Гарри. Однажды на вилле…

– Он упомянул о корольке?

– Да. Я спускалась из спальни, а он стоял у телефона. Я не вслушивалась, но, по-моему, он говорил с кем-то о корольке.

– Почему вы запомнили это?

– Не знаю. Наверно, потому, что слово редкое.

– Вы пытались выведать у Гарри его смысл?

– Нет. Он увидел меня на лестнице и помахал, чтобы я проходила. Я и пошла обратно наверх.

– И до вчерашнего дня забыли об этом?

– Да, Джонни.

– Но вчера почти вспомнили, так?

– Наверное, Джонни.

Не зная ни пределов собственной власти, ни ее продолжительности, а потому не желая долго держать Лили под гипнозом, Гримстер спросил:

– Вы знаете, с кем он разговаривал?

– Нет, не знаю.

– Хорошо, Лили. Сейчас я разрешу вам проснуться, вы встанете и забудете весь наш разговор. Поняли?

– Да, Джонни.

– Но попрошу вас после пробуждения кое-что для меня сделать. Сразу же, как только проснетесь. Ясно?

– Да, Джонни.

Когда Лили согласилась, Гримстер засомневался, имеет ли на это право, и решил, что имеет: необходимо же было как-то узнать, насколько она подчиняется его воле.

И еще: Гримстер вынужден был признаться самому себе, что внезапный успех чуть-чуть вскружил ему голову. На мгновение он вспомнил, как они с Гаррисоном хохотали до слез, глядя на «заколдованных» кур, и усомнился во всем… Однако в гипнозе, для тех, кто изучал и практиковал его, – не было ничего необычного. Придется согласиться с этим и Гримстеру.

– Когда проснетесь, подойдите к окну, выходящему в сад, – приказал он, – и раздвиньте шторы. Вот и все. Ясно?

– Да, Джонни.

– Тогда начнем. – Гримстер пожал обмякшие пальцы ее правой руки и произнес: – Проснитесь, Лили. Теперь можно открыть глаза.

Он отодвинулся, отпустил ее руку, девушка тотчас разомкнула веки и немного приподняла голову. Она моргнула несколько раз, глядя на Гримстера, потом, не говоря ни слова, встала, подошла к окну и раздвинула шторы. Затем повернулась, подошла к Гримстеру и остановилась в легком замешательстве.

– Зачем вы это сделали? – спросил он.

Лили нахмурилась, покачала головой и рассмеялась:

– Убей меня Бог, не знаю.

– Но хотите узнать, да?

Она села и вдруг резко спросила:

– Что произошло, Джонни?

Гримстер встал:

– Произошло то, чего мы добивались. Нет-нет, посидите и послушайте вот это, пока я наливаю вам выпить.

Он склонился над маленьким столиком, перемотал пленку и нажал кнопку воспроизведения. Послышался его голос, более высокий, чем обычно, с мягким акцентом, который проявлялся только в записи и всегда удивлял Гримстера: "Ваши веки тяжелеют, Лили. Глаза закрываются. Вам хорошо. Скоро вы уснете, Лили. Но сможете слышать меня и… "

Секунду она вслушивалась, потом широко раскрыла глаза, вскочила, подбежала к Гримстеру, обняла его и, заглушая запись, защебетала:

– Джонни! О, Джонни, у вас получилось! Получилось то, что удавалось только Гарри.

Он наклонил голову и легонько поцеловал ее в лоб.