Текст книги "На языке пламени"

Автор книги: Виктор Каннинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Анджела сказала, что вы здесь, – проговорила она. – Ничего, если я войду?

– Ради Бога, – ответил Гримстер. – Сказать по правде, все это принадлежит вам. Хотите взглянуть на вещи без меня?

Она поколебалась, потом едва заметно кивнула и сказала:

– Если вы не возражаете, Джонни. Мне так грустно. Ведь это все, что осталось от Гарри.

Гримстер подал ей ключ.

– Уходя, заприте дверь. Ключ потом отдадите мне. И пожалуйста, ничего пока не уносите. Договорились?

– Конечно.

Он оставил ее на чердаке, а сам быстро спустился в кабинет к Кранстону. Майор сидел за столом, писал письмо.

– Телекамеры стоят во всех верхних комнатах? – спросил Гримстер.

– Да.

– Включите чердак. Там мисс Стивенс.

Они прошли в небольшую просмотровую рядом с кабинетом. Кранстон включил один из мониторов и сказал:

– Там темновато. Хорошей картинки не получится. Надеешься что-нибудь высмотреть?

– Сомневаюсь. Но попытка – не пытка.

Монитор нагрелся, Кранстон нажал кнопку камеры на чердаке, на экране появилась серо-белая рябь. Он сфокусировал изображение насколько мог.

– Лучше не сделаешь.

Широкоугольная камера была установлена где-то над входной дверью. Лили стояла посреди очерченного мелом прямоугольника, озираясь по сторонам. Мебель и вещи из квартиры, сообразил Гримстер, ничего не должны для нее значить. Она ведь не бывала в Лондоне у Диллинга.

Не отходя от Гримстера, Кранстон спросил:

– Как, по-твоему, Лили простая продавщица или воскресшая Мата Хари?

Гримстер промолчал. Лили ходила по чердаку, иногда трогая руками что-нибудь из мебели… Знакомилась, а не искала. Подошла к кофейному столику и вещам, бывшим на Диллинге в день смерти. Подняла связку ключей, тихонько потерла ее пальцами и положила на место. Теперь она стояла боком к камере; вот тронула шерстяной галстук, потом шариковую ручку – прикасалась к вещам так осторожно и мимолетно, словно они вселяли в нее некое тяжелое необъяснимое чувство, долго испытывать которое она не хотела. Лили встала к камере спиной, и вдруг Гримстер заметил, как опустились и задрожали под халатом ее плечи. Она присела на край стола и закрыла лицо руками, но Гримстер успел заметить, что она плачет. Так она сидела, прикрыв ладонями глаза, и плечи ее сотрясались от рыданий.

Гримстер шагнул вперед и выключил монитор. Скорбь Лили свернулась, превратилась в серебристую точку и исчезла.

Кранстон с минуту помолчал, мусоля повязку на глазу. Потом тихо сказал:

– Возможно, ты прав, старик. Да. Возможно, ты прав.

Глава пятая

Ночью начался дождь, – неторопливый, размеренный летний дождь со слабым западным ветром. Он сыпал, не переставая, до самого утра.

Лили завтракать не шла, хотя во время вчерашнего обеда не выказала беспричинной печали. После завтрака Гримстер написал черновик донесения Копплстоуну. Среди бумаг Диллинга не было банковских счетов. Очевидно, Гарри сразу же их уничтожал. Гримстер хотел получить копии всех его прошлогодних счетов, и если вклады делались по номерам чеков, то, по возможности, и все оплаченные чеки. Из опыта он знал: по денежным делам можно судить о человеке, а ему нужно было составить о Гарри впечатление более полное, чем он имел сейчас. Перед тем как идти к Лили, Гримстер сел и прочитал присланный Копплстоуном номер «Тайме» за пятницу, двадцать седьмого февраля.

Лили стояла у окна и курила. Она повернулась к вошедшему Гримстеру, улыбнулась, поздоровалась с ним и вдруг без всякого перехода спросила:

– Знаете, Джонни, что мне в вас нравится?

– Нет.

– Вы всегда выглядите чистым и свежим. Словно пыль и грязь не смеют садиться на вас. Удивительно, как это удается некоторым мужчинам? В конце дня рубашки у них будто только что из-под утюга. Не то, что у других, – те умудряются за час перепачкаться.

Гримстер нагнулся, включил магнитофон и спросил:

– Таким, как я, был и Гарри, верно?

– Да. Откуда вы знаете?

– Сужу по его вещам на чердаке. По пальто и обуви.

– Правильно. Едва вещь слегка ветшала, он ее выбрасывал. – Лили рассмеялась. – Говорил, большинство людей проходят по жизни, таская на себе мусор. Иногда он мылся трижды в день. Трижды! Я посмеивалась: «Смотри, смоешься!» – Она взглянула на магнитофон и спросила: – Начинаем новую серию, да?

– Всего несколько вопросов, а потом – в Барнстепл. Анджела предлагает вам пойти в парикмахерскую, где сама делает прическу.

– Замечательно. Надеюсь, меня там постригут лучше, чем ее. – Лили села, положила ногу на ногу и поправила юбку. – Начинайте, мистер следователь.

– Вы осмотрели вещи Гарри. Среди них есть обратный билет до Оксфорда на тот же день, когда вы приехали в Лондон. Вы знали, что он собирался возвращаться немедленно?

– Нет.

– Он не говорил об этом?

– Не говорил. Если бы захотел, рассказал бы о своих планах сам – с пустыми расспросами я никогда к нему не приставала.

– Как вы думаете, почему у него в квартире не было никаких картин?

– Понятия не имею. К искусству он был довольно строг. Терпеть не мог репродукций. На вилле он их почти все поснимал.

Гримстер знал ответ на этот вопрос. Отсутствие картин он заметил еще в описи и перед разговором с Лили связался с Копплстоуном. Оказалось, в одном из музеев Гарри брал напрокат по две картины в месяц. После его смерти очередные картины были возвращены в музей. Очевидно, Диллинг хранил свою лондонскую жизнь в тайне от Лили. Вспомнив о книге «Домашний врач», Гримстер спросил:

– Как Гарри относился к своему здоровью?

Лили улыбнулась:

– Берег как зеницу ока. Стоило где-нибудь вскочить прыщику, как он мчался к врачу. И тонизирующее пил, как лимонад. Особенно налегал на какой-то «Метатон».

Аккуратный, заботящийся о своем здоровье, чистоплотный до предела, ведущий две жизни, одну с Лили, другую в Лондоне или где-нибудь еще, – характер Диллинга прояснялся.

– У него на год отобрали права, – продолжал Гримстер. – Вы были с ним, когда это случилось?

– Нет. Он ездил с другом куда-то, по-моему, в Гертфортшир.

– Его можно было назвать человеком, склонным к риску?

– Не всегда. Обычно он был осторожен. Но иногда отпускал тормоза.

– Когда он остался без прав, за руль сели вы?

– И только я. Без прав он ездить не хотел.

– Где вы научились водить машину?

– Был у меня до Гарри один парень, он и научил. Опять не понимаю, к чему вы клоните, Джонни, – призналась Лили, беспокойно ерзая на стуле.

– Так дождливым утром время быстрее пробежит, – улыбнулся в ответ Гримстер. – Машину, на которой вы ездили, Гарри взял напрокат?

– Да. В ближайшем гараже. Свою он, оставшись без прав, продал.

Гримстер переменил тему, спросив:

– Как он относился к политике? Вы ее когда-нибудь обсуждали?

– Нередко. Он хотел меня в ней просветить. Все политики – жулики, говорил он. Гребут под себя все, что можно. Плевать он на них хотел. Должна сказать, он становился довольно беспардонным, если его раззадорить. По его словам выходило, что нам не нужны ни королева, ни церковь. Слышали бы вы, что он говорил об архиепископе!

– А как насчет Англии? Родины и патриотизма?

– В самую точку попали! Тут он просто из себя выходил. Кричал, что патриотизм – это болезнь. Что мир перерастет границы и забудет о нациях. Бывало, у меня от его разглагольствований даже голова болела Стоило ему прочитать пару раздражающих строк в газете – и начиналось. Мне кажется, такими бывают отставные полковники.

– Он дал вам какое-нибудь прозвище?

– Нет, пожалуй. Звал меня Лил, Лили. Иногда называл Златовлаской или еще как-нибудь. Ну, в общем, как приходило в голову.

Гримстер продолжил:

– Вчера вы сказали, что никто никогда к Гарри на виллу не приезжал, но в отчетах нашего наблюдателя сказано, что в среду, восемнадцатого февраля, – за неделю до вашего отъезда, – в доме был какой-то человек.

– Но ведь вы спросили, оставался ли кто-нибудь у нас! – воскликнула Лили с обидой в голосе.

Верно, у нее была хорошая память. Память на разговоры. Она могла вспомнить слова людей в магазинах, девушек в парикмахерских. Это память на сплетни, всегда готовая повернуть вопрос выгодной стороной. Гримстер и в самом деле спросил «оставался ли», но Лили должна была понять это и как «приезжал». Что-то заставило ее сузить рамки вопроса, и Гримстер решил, что у Диллинга бывал кто-то Лили неприятный.

– Итак? – произнесла она торжествующе.

– Кто этот человек? Как его имя?

– Он был другом Гарри. Я знаю только, что его звали Билли Кто.

– Кто?

Она расхохоталась в ответ на его замешательство: – Приезжал он раза три, в первый визит Гарри представил его как Билли, а я спросила: «Билли кто?» Тогда они засмеялись и Гарри объявил: «Верно. Билли Кто». С тех пор мы его так и звали. Шутки шутками, но я поняла, что Гарри не хотел открывать его настоящую фамилию.

– Чем вы занимались, когда он приезжал?

– О, обычно он появлялся перед обедом. Мы с Гарри ездили за ним на станцию. Немного выпивали в трактире, потом ели. После обычно втроем шли гулять, но иногда я оставалась прибрать в доме и приготовить ужин, а вечером мы отвозили Билли обратно на вокзал.

– Он уезжал в Лондон?

– Не знаю. Когда Гарри шел его провожать, я оставалась в машине.

– На этом настаивал Гарри?

– Нет. Просто так было.

– Расскажите мне все, что вы знаете об этом Билли. Как он выглядел. Что вы вместе с ним и Гарри делали, о чем говорили.

– Ничего себе приказ!

– Попробуйте.

Лили попробовала, и с помощью Гримстера кое-что прояснилось. Краткий словесный портрет Билли у Гримстера уже был, и ее описание с ним совпадало. Получался мужчина лет тридцати, невысокий, на вид обшарпанный, в плисовых штанах, темном свитере и штормовке, с копной льняных волос и жиденькой бородкой. Образованный, язык хорошо подвешен, остроумный. «Шутник», так Лили его прозвала. Вина он не пил, налегал на пиво. С ума сходил от птиц и зверей. У Лили создалось впечатление, что его работа так или иначе связана с ними. Однажды на ее глазах Гарри дал ему пять фунтов на пожертвование в фонд охраны природы. Нахальный тип. Стоило Гарри выйти из комнаты, как Билли набрасывался на Лили, пытался обнять и поцеловать. На ее жалобы Диллинг только смеялся и говорил: «Это Билли так, для вида. Если бы ты расстелилась перед ним, он удрал бы за тридевять земель». Билли обладал хорошим голосом. Иногда на прогулках он пел. Если был пьян, пел и похабные песни. Хотя он был явно моложе Гарри, у Лили создалось впечатление, что знакомы они давно: вспоминали швейцарские скалы, по которым лазили когда-то, выходные, которые провели вместе, наблюдая за птицами, пирушки, на которых бывали. Но ничего определенного Лили о нем не знала; понятия не имела, где он жил, чем занимался, был холост или женат. Он трижды приезжал к Гарри, вероятно по старой дружбе, и все. Они никогда не говорили о делах, присутствие Лили их не стесняло.

– Как у Билли с деньгами? – спросил Гримстер. – Как, по-вашему, он богат?

– Знаю только, что относится к деньгам равнодушно. Бывало, в пивной занимал у Гарри пару фунтов – вечно порывался выписать за них чек, но Гарри в ответ только хохотал. Так они подшучивали друг над другом.

– Вы не пытались узнать, в чем тут дело?

– Нет. Я всегда догадывалась, о чем Гарри хочет умолчать. Он так хорошо ко мне относился, что я позволяла ему иметь от меня секреты. Мало-помалу он научил меня уважать тайны других. Да и сам он никогда не выпытывал, что я делала до него. Кто, например, у меня был, с кем я дружила. Даже имя моей бывшей соседки Ады он не пытался узнать – я сама сказала.

Гримстер мысленно отметил, что среди оплаченных чеков Диллинга должны быть два-три на подлинное имя Билли. Вдруг он ощутил, что смутная тень недоверия впервые легла на их внешне безукоризненные отношения, и решил подхлестнуть Лили, выбить ее из седла, показать, что они не просто забавляются, дать ей понять – если она что-то скрывает, пусть не ждет пощады.

– Вернемся к последнему дню перед вашим отъездом в Лондон, к пятнице, – произнес он. – К последним суткам, проведенным вами вместе с Гарри. Что вы скажете, если я заявлю, что вы провели их не так, как описываете? Если скажу, что вы взяли машину и вместе с Диллингом надолго уехали? И не только скажу, но и докажу?

Спокойно, без колебаний, она спросила:

– По-вашему, я вру?

– Да.

Лили засмеялась.

– Вы с ума сошли, Джонни! Зачем мне врать? – И вдруг вполне серьезно добавила: – Неужели вы правда считаете меня лгуньей?

Гримстер встал и выключил магнитофон.

– Нет, не считаю.

– Слава Богу! – В ее словах звучало негодование; решив вступиться за себя и одновременно доказать Гримстеру, что подобных обвинений не потерпит, девушка ледяным голосом отрезала: – Иначе я перестала бы считать вас порядочным человеком.

– Забудем об этом. – Гримстер поспешил переменить тему. Попытка выбить Лили из седла обернулась против него самого. Он не хотел, чтобы девушка оказалась лгуньей, и, как это ни странно, предпочел бы сохранить ее расположение к себе. Лили нравилась Гримстеру, поэтому он стремился понравиться ей тоже. Такое с ним случалось не часто.

– Пойдемте, – позвал он. – Я отвезу вас в Барнстепл. Заедем в ресторан, а потом в парикмахерскую.

Они добрались до Барнстепла по залитой дождем долине реки Тау, пообедали в отеле «Империал». Потом Гримстер довез Лили до парикмахерской.

Пока ей мыли и сушили волосы, Лили отдыхала, лениво перебирая в уме события последних дней. Если не считать нескольких минут на чердаке, когда она разглядывала вещи Гарри, Лили была счастлива, происходящее приятно ее возбуждало. И впрямь лестно быть гвоздем программы, когда магнитофон включен и Джонни задает вопросы наполовину бессмысленные. Он тоже хороший, но не такой, как Гарри. Гарри, насколько она понимала, жить без нее не мог, хотя кое-что и скрывал от нее. Впрочем, она все равно бы не поняла его тайн. Джонни же и виду не подает, что она ему нравится. Не выказывает никаких намеков на расположение. Галантный и вежливый, а внутри твердый, как скала… Женщины чувствуют это интуитивно, говорила она себе. И еще: Лили могла поспорить, что в этом виновата любовь. Гримстер не был ни помолвлен, ни женат, не имел подруги. Странно. За таким пошли бы многие женщины. Лили закрыла глаза, смакуя легко пришедшую мысль о близости с Джонни. После смерти Диллинга она до боли скучала по его любви – иногда ей даже казалось, что любой мужчина способен довести ее до экстаза, возникавшего в интимные минуты с Гарри. Гарри первым этого добился, но она была не настолько глупа, чтобы считать его незаменимым. Однако именно Гарри придал сексу совершенно особое значение – словно воплотил ее давнишнюю заветную мечту. Между нею и Гарри существовали чувства, о которых она не хотела говорить ни с кем. Пожалуй, это были святые чувства. Неземные. Лили верила Гарри, когда он говорил, что она особенная. Ей нравилось быть не такой, как все.

Она почувствовала, как по телу медленно разливается желание быть с Гарри, и усилием воли отогнала его. Нет смысла страдать по ушедшему безвозвратно. Время – лучший лекарь. И слово «время» выпустило из закромов ее памяти одно из любимых стихотворений Гарри; лежа в теплом, наполненном запахом шампуня воздухе, она прочла его про себя, но не так, как учил Гарри, а стремительно, единым порывом: «Крылатое созданье – время. Пока хвалю я сиянье красоты твоей, пока зову ее лучистой, оно взмахнет крылами и оставит в глазах твоих туман едва заметный». Лили прочла все стихотворение и закончила словами, неизменно смешившими Гарри: «Джаспер Мейн, 1604-1672». И вдруг без всякой связи вспомнила, что у нее есть пять тысяч фунтов, а будет еще тысяча и даже больше, если Джонни найдет то, что нужно. У нее, Лили Стивенс из Акфилда, появится много денег, и она посоветуется с миссис Харроуэй, куда вложить их, чтобы удвоить или утроить состояние, – миссис Харроуэй знает толк в деньгах, беспрестанно рассуждает, как купить и выгодно продать акции, говорит, что женщина с деньгами никогда не останется без мужчины, и это правда; за время, проведенное с Лили, она отвергла предложения двух или трех богачей, шутила, что они хотят жениться не на ней, а на ее деньгах, и вообще мужчины нужны только в постели, а из-за этого выходить замуж не стоит. Боже, что она иногда говорила! Настоящие гадости! Гарри бы это пришлось по душе. Но нередко она переходила всякие границы. Все же есть вещи, о которых ни в коем случае нельзя говорить открыто.

Пока Лили наслаждалась воспоминаниями, Гримстер поставил машину на стоянку и в плаще, придерживая от налетевшего ветра шляпу, пошел вдоль реки. Прилив отступал, кофейного цвета морская вода перемешивалась с серой пресной. Кулики и черноголовые чайки кружились над лужицами, оставшимися после отлива, и Гримстер вспомнил о Билли. Только ли птицы, звери да старая дружба привязывали Билли и Гарри друг к другу? Билли, пожалуй, да. Но самого Диллинга? В этом Гримстер уверен не был. Теперь он знал о нем больше, но тайна оставалась неразгаданной. Свое открытие Диллинг спрятал, а ту злополучную пятницу превратил в головоломку. Но если Гримстер верно разгадал характер Диллинга, Гарри не мог не оставить хоть какой-то ключ к разгадке. Кому? Не Лили. Это было бы слишком просто. Нет, разгадка явно рассчитана на такого человека, как сам Гримстер или Билли Кто, и задумана в духе причуд Диллинга. Гримстер понимал, что Гарри и дружбу и любовь стремился использовать для собственного удовольствия. Но не терял при этом порядочности. Не любил оставаться в долгу, но умел склонить чашу весов в свою сторону, – за это уже Гримстер мог поручиться. Лили была у него под каблуком, и настолько, что можно с уверенностью сказать: если Гарри приказал ей лгать о чем-нибудь, она станет лгать, и дьявольски трудно будет отвратить ее от этой лжи из-за ее особой преданности Гарри, которую он заслужил тем, что льстил ее самолюбию и расширял ее кругозор. Какой мужчина откажется на таких условиях от красивой, сочной, услужливой любовницы? Гримстер подозревал, что характер Гарри имел несколько пластов. Нужно только отделить их друг от друга.

Гримстер пошел обратно. Теперь ветер дул в спину, и он остановился закурить сигарету. Прикуривая, заметил человека, идущего навстречу по тропинке вдоль реки. Когда расстояние между ними сократилось до двухсот ярдов, он узнал его. Это был Гаррисон, в кепке и тяжелом плаще, мокрые полы которого шлепали на ветру, – ни дать ни взять, ворона ковыляет. Гримстер, не моргнув глазом, двинулся к нему. Если дело касалось Гаррисона, Гримстер ничему не удивлялся.

Они сошлись, Гаррисон пошел рядом. Его лицо пылало, как предзакатное солнце, он тряс головой, пытаясь сбросить с козырька соленые брызги.

– Еще полсуток ненастья, и рыба перестанет клевать, – начал он.

– Где ты остановился? – спросил Гримстер.

– Там, где ты обедал. Я старался не высовываться. Удивительно, как это тебя выпустили с нашей мисс Стивенс. Классная баба. Думаю, она даже тебя расшевелит. Согреет твою постельку.

– «Нашей» мисс Стивенс?

– Более или менее. Ты за ней ухаживаешь, присматриваешь, но и мы на нее ставим. Говоря «мы», я считаю себя лишь посредником. Мальчишкой на побегушках.

– Чьим посредником?

Гаррисон расхохотался:

– Какой смысл отвечать тебе, если мне самому, скорее всего, правду не сказали. Ничего не поделаешь – со мной откровенничают редко. Я ниже, чем просто связной. Мне платят, а до остального – никому нет дела. Я могу работать и на египтян, и на русских, и на американцев, и на южноафриканцев. Знаю только, что ваш профессор Диллинг, заключая сделку с Ведомством, прощупывал контакты с моими работодателями.

– Имя и фамилию Лили ты узнал от них?

– Естественно.

– Тебе известно, что он хотел продать?

– Этого мне не сказали. Да, честно говоря, старик, я и знать не хочу. Уверен только, что его изобретение не прибавит миру ни спокойствия, ни благосостояния. – Гаррисон остановился, полюбовался, как под мостом плещется вода. На миг его лицо смягчилось. – Не забыл, как мы впервые пошли на рыбалку? Вода только начала спадать, и какой-то бакенщик научил нас насаживать червяка. Я тогда поймал рыбину весом двадцать фунтов – это в первый-то раз! А ты чуть ее не отпустил, потому что не умел снять с крючка. Кое-чему ты до сих пор не научился. Как твоя мать?

– Благополучно стареет.

– Нам до такого возраста не дожить. И доживать не стоит. Однако вернемся к нашим баранам. У тебя есть шанс прилично заработать. Или тяни время, пока не окажется, что дело труба – тогда они от тебя сами отстанут, – или передавай мне все, что попадет под руку. Плата и условия – на твое усмотрение. Безопасность тебе, конечно, гарантируется. Пока нужно узнать только одно: куда ездил Диллинг в пятницу, двадцать седьмого февраля, и что он там делал. А мелким шрифтом в углу контракта дописано: если тебе удастся достать то, что Диллинг спрятал, получишь жирный, очень жирный куш.

Гримстер засмеялся:

– Ты – мой друг, а хочешь меня уничтожить. Зачем?

– Не знаю, старик. Сальери убил Моцарта, сам не понимая почему, хотя пытался оправдаться красивыми фразами. Каждый разрушает то, что любит, – кто мечом, кто словом. Ведь если бы Ведомство приказало тебе расправиться со мной, ты бы сделал это. Проповедовать добродетель давно не в наших силах. Берешь у Сатаны деньги, отдаешь ему душу, а взамен получаешь работу до конца дней своих… Конечно, если их не прервут раньше времени. Но я кандидатом в мертвецы не стану еще долго. Я слишком нужен каждой стороне. Что скажешь?

– Только то, что человек майора Кранстона скорее всего следит сейчас за нами и доложит о нашей встрече. Я тоже доложу. А ты зря тратишь время и прекрасно понимаешь это. На самом деле тебе нужен не я. Не слишком мудрено выражаюсь?

– Как всегда, Джонни. Значит, не сговоримся?

– Нет.

– Тебя соблазнит только одно, так?

Маленькая птичка пронеслась сквозь дождь, зависла в воздухе, подобно ястребу, нырнула в реку и тут же вынырнула с серебристой рыбкой в клюве.

Глядя на нее, Гримстер немного помолчал и ответил как никогда откровенно:

– От твоих людей я этого никогда не дождусь. Да и кто им помешает сфабриковать для меня улики?

Гаррисон выбросил прослюнявленный окурок, поковырял в сыром песке тупым носком поношенной замшевой туфли и сказал:

– У тебя чутье слишком развито. Но как знать? Когда-нибудь они возьмут да и раскопают настоящие доказательства.

– Не они, а ты. Именно тебе хочется продать меня с потрохами. Они пообещали хорошо заплатить тебе, если я достану бумаги, верно?

– Может быть. – Гаррисон вздохнул. – В общем так: если передумаешь, обращайся ко мне – я останусь здесь на целую неделю. – Он обернулся, посмотрел туда, откуда они пришли. – Надо бы заняться зарядкой. Не для здоровья, сам понимаешь, а чтобы убить время между едой, питьем и вербовкой тебя. – Он сделал шаг прочь, остановился, сунул руку в правый карман пальто и вынул конверт. – Вот это тебе. Думаю, пригодится. Тут, конечно, не улики, просто сведения о том, кто на самом деле была Вальда. Вальда, которую считали милой, невинной простушкой.

Гаррисон двинулся по песку вдоль следов, которые они оставили, когда шли сюда. Гримстер глядел ему вслед, держа конверт в руке. Потом положил его в карман и пошел обратно в Барнстепл за Лили.

Вернувшись в Хай-Грейндж, он изложил майору Кранстону тщательно продуманное резюме о своей встрече и беседе с Гаррисоном, зная, что оно пойдет прямо к Копплстоуну и сэру Джону. Но о конверте не сказал ни слова, хотя понимал, что, утаивая эту информацию от Кранстона, он играет на руку Гаррисону, возможно даже, делает первый шаг навстречу его планам.

И все же…

– Не исключено, что против мисс Стивенс затевается заговор, – высказал свое мнение Кранстон. – Возможно, ее попытаются похитить. Не стоит ли приставить на ночь охрану к ее комнате?

– Только, если будет настаивать сэр Джон. Нет смысла тревожить ее до времени. Если она почувствует опасность, то замкнется. Лично я считаю, что они ничего не предпримут. Самое трудное оставят нам.

– Не слишком ли ты спокоен?

– Знай вы Гаррисона, как я, вы бы тоже не волновались. – Гримстер улыбнулся. – Он считает меня потенциальным предателем, поэтому будет тихо сидеть и ждать. И его люди тоже, кем бы они ни были.

– Так о себе не говорят, Джонни.

– Нет? Ну что вы… – Гримстер расхохотался, пытаясь вывести майора из замешательства. – Ведь то же самое втолковывали и вам. Предупреждали. Это не секрет. Сэр Джон об этом чуть ли не в глаза мне сказал. Я попросил разрешения жениться. После множества проволочек его мне дали, а потом Вальда погибла в автомобильной катастрофе, и точка! Они думают, я на этом свихнулся! Втемяшил себе в голову, будто катастрофу подстроило Ведомство.

– Но это не смешно. Не может быть, чтобы ты и впрямь так считал.

– Я только пересказываю их точку зрения. Найди я неопровержимые улики, они меня бы списали. В общем, я не считаюсь стопроцентно надежным. Об этом известно и вам, и им, и мне тоже. Даже Гаррисону – вот почему он тратит на меня так много сил. Потенциальные предатели встречаются редко и ценятся дорого.

Кранстон залез пальцем под повязку, помассировал глазницу и недоверчиво вздохнул.

– Нет, Джонни. Это немыслимо. Даже в Ведомстве, где подчас все бывает очень хитро сплетено, существует справедливость. Наша справедливость. В ней нет места тому, о чем ты думаешь. Каждого время от времени перепроверяют, что вполне естественно. Даже сэр Джон не избегает сей участи.

– Конечно. Я просто объяснил вам положение дел. Не секрет: сейчас против моей фамилии стоит вопросительный знак. Он меня не беспокоит. Такие знаки есть у многих из нас. Как вы говорите, таков порядок.

Гримстер поднялся к себе, плюхнулся в кресло и закурил сигару. Минуту он сидел с закрытыми глазами, тяжелая усталость сковывала тело. Больше всего на свете ему хотелось, чтобы смерть Вальды оказалась случайной. И винить нужно было бы только Бога. Его одного.

Наконец он подался вперед и взял с маленького столика полученный от Гаррисона конверт. Джон знал, что его содержимое не подделка. На подделку Гаррисон не пойдет. Они соперничают друг с другом честно. С первой детской встречи между ними возникла любовь, ненависть и грубоватое панибратство. Почему? Не потому ли, что с самого рождения они ощущали в себе извечную неудовлетворенность, неспособность довольствоваться обывательским благополучием и стандартными радостями?

Он вскрыл конверт. В нем лежали отпечатанное на машинке письмо Гаррисона, несколько сделанных с микрофильма снимков и светокопии двух документов. В письме Гаррисона, адресованном Гримстеру, говорилось: «Рассказывала ли она тебе об этом? Как многое бы тогда изменилось, какая замечательная пара вышла бы из вас – два разведчика».

Один из документов оказался свидетельством о браке, выданным в Хельсинки Вальде Тринберг и удостоверяющим, что она вышла замуж за некоего Полса Сборденса, якобы морского офицера (Гримстер этому не удивился – Вальда рассказывала ему о замужестве). Другой документ – Джон узнал его мгновенно, он не раз сталкивался с подобными бумагами, – был донесением агента ЦРУ о тайном трибунале, осуждении и казни Полса Сборденса за измену Финляндии и разведывательную деятельность в пользу Швеции и Норвегии. Это была новость для Гримстера, однако она его не тронула, он лишь мысленно отдал должное человеку, оказавшемуся достаточно умным, чтобы работать на двух хозяев. В другом документе – тоже донесении агента ЦРУ – сообщалось о безуспешной попытке завербовать вдову Сборденса, которая вернулась на родину в Швецию, восстановила национальность и девичью фамилию. В донесении указывалось, что Вальда отрицала факты шпионской деятельности мужа, оспаривала причину его смерти. Она считала его погибшим на маневрах. Так она и Гримстеру говорила, однако он был готов признать, что ко времени их знакомства она вполне могла узнать правду. Из донесения следовало, что Вальда ценилась не слишком высоко, поэтому методы интенсивной вербовки к ней применять не стали. Последним документом была светокопия письма главе шведского туристического агентства, в котором Вальда рекомендовалась для работы в его лондонском бюро (там с ней и познакомился Гримстер), кратко сообщалось о причинах гибели ее мужа и подтверждалась ее невиновность.

Гримстер подошел к столу, написал записку сэру Джону, приложил к ней все документы, кроме письма Гаррисона, и объяснил, что по личным причинам не упомянул о них в донесении на имя майора Кранстона. Письмо уйдет в Лондон с ежедневной почтой. Гаррисон должен понять, что на Гримстера не действуют его мелочные разоблачения. Вальде просто не повезло с мужем. Не знала она и чем занимается Гримстер. Для нее он был лишь хорошо оплачиваемым служащим Министерства обороны.

В записке на имя сэра Джона Гримстер не спрашивал, известна ли Ведомству правда о Вальде и ее муже. Ему не хотелось обременять сэра Джона своим любопытством. Это была бы слабость с его стороны, которая пошатнула бы положение Гримстера в Ведомстве, а он хотел его укрепить, пока не появятся доказательства убийства Вальды. Гаррисон раздобыть их не сможет – он имеет дело лишь с осязаемым: с документами и копиями писем. А истина о смерти Вальды нигде не запротоколирована. Она в памяти сэра Джона и, может быть, еще двоих-троих агентов, а в память проникнуть нелегко.

Гримстер вышел в холл, бросил письмо в сумку с почтой и увидел Лили. Он повел ее в маленький бар рядом со столовой и предложил выпить. Лили выбрала сухой мартини с маслиной. Она была отнюдь не печальной: еще бы, съездила в Барнстепл, сделала прическу, к обстановке уже привыкла, с людьми освоилась. Гримстер шутил и смеялся, понимая: настало время взяться за нее основательно. Медовый месяц кончился. Гримстер – профессионал, Лили – его работа, а самолюбие профессионала выше личных симпатий или проблем. Лили Стивенс – загадка, которую нужно разгадать. В некотором смысле она все еще живет под крылышком у Гарри Диллинга. А должна перейти к нему.

Гримстер увидел, как она залезла мизинцем в стакан с мартини – Гарри бы не сделал ей замечание, лишь внутренне улыбнулся бы и испытал садистское удовольствие от недостатка, нарочно сохраненного им в собственном творении. Он больше всего на свете любил играть в прятки. Прозвал друга Билли Кто. Оставлял Лили в машине у станции. Без обиняков давал понять, если хотел от кого-нибудь что-нибудь скрыть. Лили ни разу не была у него в Лондоне. Гарри – тайник. Если бы он захотел спрятать нечто важное, то положил бы его в необычное место. Разгадка шарады, подкинутой им Ведомству, без сомнения, заключена в Лили, в этом красивом пышном теле, чересчур накрашенном лице, в ее ленивых, послушных, мечтательных мыслях.