Текст книги "Адская машина"

Автор книги: Виктор Леденев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Леденев Виктор
Адская машина

Виктор Леденев

Адская машина

Пролог.

Энский аэродром военно-транспортной авиации. 1 мая 1968 года.

Автобус медленно подъехал к КПП. Дежурный офицер покосился на задернутые эанавесками окна и потребовал освободить салон.

– Вы что, на пляж приехали? Выйти всем и проходить через КПП. Бегом, марш!

В автобусе никто не шелохнулся. Дежурный начал медленно багроветь, но спас его от преждевременного инфаркта посыльный из штаба. Дежурный прочитал записку и махнул рукой.

– Проезжайте.

Автобус и следовавшая за ним грузовая машина медленно покатили вдоль аэродрома. Грузовик направился к стоявшему на рулежной дорожке пятнистому АН-12, а автобус проехал дальше и встал перед одноэтажным зданием. Из автобуса с рюкзаками военного образца неторопливо вышли люди и пошли к зданию. Ничем особенным они не отличались, разве что одинаковой одеждой: на всех были полотняные брюки китайского производства и белые тенниски. Старший, с аккуратной черной бородкой, что-то негромко сказал и ребята согласно кивнули...

Славка был любопытен от природы и нагловат по воспитанию. Поочередно подергав подряд почти все ручки дверей в коридоре, он обнаружил комнату отдыха, со стареньким телевизором в углу. Славка поманил к себе Павла и они тихо вошли в комнату, аккуратно прикрыв за собой дверь. Пока Славка включал телевизор, Павел удобно устраивался на стульях, положив гудящие ноги повыше. Наконец появилось полуразмытое изображение – на Красной площади шел парад войск. Славка удовлетворенно крякнул, уселся рядом, задрал ноги и закурил. Они сидели молча и думали каждый о своем.

Идиллия была прервана самым грубым образом. Славка даже поморщился. Какой-то майор, привлеченный звуками парада, ворвался в комнату и к своему удивлению обнаружил двух типов (в гражданском!), которые заняв непотребные позы, смотрели телевизор. Но этого мало – никак не прореагировали на появление старшего офицера. Майорская глотка взревела сама по себе.

– Встать! Это что за безобразие?

Славка подчеркнуто аккуратно стряхнул пепел в спичечный коробок, а Павел зачем-то достал и надел темные очки. Глотка заревела на полтоны выше.

– Встать! В самоволку собрались?

Славка покосился на Павла.

– Мы в самоволку?

Павел мгновение подумал и кивнул.

– Точно, исключительно про своей воле.

Майор оцепенел от такой наглости – они еще и признаются!

– Так, а чем здесь занимаетесь?

Славка опять повернулся.

– Я – курю, а ты?

– Я – ничем, а что?

– Да вот, майор спрашивает.

Майор взревел еще выше на пару тонов.

– Как вы разговариваете со старшим офицером!

Славка даже не улыбнулся и строго спросил Павла.

– Ты с кем-нибудь разговариваешь?

Павел так же строго ответил.

– Ни с кем. Это с нами грубо разговаривают.

– Да? А я и не заметил, думал это в телевизоре.

Майор дернулся к выключателю телевизора, но его кисть угодила на пути в стальной капкан – Славка перехватил ее в сантиметре от экрана.

– Парад ведь, сам Главнокомандующий на трибуне, нельзя его не слушать.

Майор потирал занемевшую кисть и нервно, но тихо осведомился.

– Отправитесь на губу, если вы такие умные, там вас научат уму разуму. Где ваше начальство?

Славка и Павел радостно ткнули пальцами – там! Правда, при этом они показали в разные стороны, что окончательно расстроило майора и он выскочил из комнаты. К дежурному по части он ворвался, как полутонная бомба.

– Вызови-ка наряд, надо тут забрать пару субчиков на губу.

– Кого забрать? Но здесь дежурный понял, о ком идет речь и улыбнулся.

– Не горячись, майор, это же ребята из спецгруппы Шмелева, помнишь, они у нас парашютную подготовку проходили?

– Шмелева? Это те? А куда они?

– Не положено, но так и быть – во Вьетнам.

Майор замолчал. Дежурный подполковник опять усмехнулся.

– Что, не показались они тебе?

– Да какие-то грубые...

– Ты уж говори прямо – не грубые, а опасные. Ты ведь это хотел сказать? Не дай Бог встретиться с таким где-нибудь в джунглях, а?

Майор пожал плечами. Подполковник прав, опасны и очень. Не хотелось признаваться, но именно чувство опасности не покидало майора во время его дурацкого разговора с теми парнями. Он понял, как им было наплевать на него, на его крики, угрозы... Идиот, он им губой грозил.

Невеселые размышления майора прервал крик в коридоре.

– Группа Шмелева на выход!

Славка и Павел без помех смотрели телевизор. Парад закончился и из телевизора доносились шумы праздничной площади.

– Братский привет народу борющегося Вьетнама! Ура!

Сейчас включаем репортаж нашего корреспондента из Ханоя.

...Народ Вьетнама борется, его не сломить никакими бомбардировками. Американские империалисты используют Вьетнам, как полигон для испытаний новых бесчеловечных видов оружия: напалм, шариковые и фосфорные бомбы обрушивают американские летчики на головы мирных жителей...

...В последнее время участилось применение бомб и мин замедленного действия. Они взрываются порой через несколько суток после бомбардировки или по радиосигналу с другого самолета, когда прозвучали отбои воздушной тревоги и люди покидают свои убежища. Гибнут дети, старики, женщины...

– Группа Шмелева на выход!

Офицеры подошли к окну. Одинаково одетые парни столпились вокруг командира. Тот, самый наглый, посмотрел на окно и, как показалось майору, подмигнул ему. Разговор был коротким и они, набросив РД на одно плечо потянулись к самолету.

Моторы уже прогревались, грузовые люки закрыты – все снаряжение уже в самолете, оставалось погрузиться самим...

Павел поднялся последним. Еще раз через руку летчика посмотрел на эту, хоть и далекую от его родной Беларуси, но все равно родную землю. Дверь безжалостно отгородила его и оставалось только посмотреть через мутный иллюминатор, как она стремительно убегает из-под крыла самолета. Вот колеса оторвались от нее и с глухии стукои убрались в чрево дюралевой птицы.

Ты уже за холмом...

Маленький голубой вездеход медленно плыл по привычной грязи поселка. Человек за рулем так же привычно вел машину по раздолбаной колее по привычке именуемой местными жителями дорогой. У неказистого здания с пышной вывеской "Сберегательный банк" вездеход взревел натруженным мотором в последний раз и заглох. Человек достал из-за сидения синюю спортивную сумку и, оставив ключ зажигания в замке, шагнул в жидкую грязь.

В помещении сбербанка росли фикусы, было спокойно и даже уютно. Человек виновато посмотрел на свои грязные сапоги, не решаясь оставлять следы на вымытом полу. Его появление вызвало оживление, из двери за стеклянной перегородкой выплыла заведующая.

– Здравствуйте, Павел Алексеевич! Небось вклад решили оформить?

– Здравствуйте, нет решил все деньги получить...

– А что ж не книжку? Как говорится, удобно и выгодно, да и процент нынче повысили.

– Долго объяснять... Выпишите все сразу...

– Наверное машину решили новую покупать, "Волгу"?

– С меня пока и этой хватает...

Молоденькая кассирша заполняла документ и с интересом прислушивалась к разговору. Скрипнула дверца сейфа и кассирша вынула оттуда груду денежных пачек. Пересчитывая их, по-детски вздохнула:

– Сроду таких денег не видала...

Заведующая усмехнулась.

– Как эта не видала? Вон их там полный сейф.

– Так то разве деньги... Так, наличность... А тут столько деньжищ одному... сразу...

Заведующая незаметно вздохнула. Она тоже считала, что столько много денег у одного человека быть не должно, но что тут поделаешь... А кассирше притворно строго попеняла:

– Ты считай внимательней, ошибешься – век не расcчитаешься. Да и Павла Алексеевича задерживаешь. Может он торопится... Может он подарки молодой жене сделать хочет.

Человек посмотрел на толстуху почти с ненавистью, но сдержался. Подписал документы, пересчитал пачки, сбросил их в сумку.

– Спасибо, до свидания, – и не удержался, – пролетарии финансовые...

Кассирша прыснула, заведующая строго на нее посмотрела и набрала телефонный номер.

Другая кассирша, постарше, укоризненно покачала головой.

– Смеешься, а ведь он правильно сказал: мы и есть пролетарии за гpоши в месяц. А он свои получил, кровные... Ты знаешь, как он это лето горбатил с этими бычками? Вот возьми сама, поишачь и ты получишь...

Заведующей эти разговоры, видимо, надоели – сколько раз можно об одном и том же.

– Хватит, поговорили... Вы лучше итог подбейте, конец месяца скоро...

Тут, наконец, ей ответили и толстуха деловито заговорила в трубку:

– Ефим Семеныч? Это я, Карпова из Крисвят... Не надо сегодня инкассатора, Лемешонок все деньги получил. Да, все до копейки. Как это не уговаривала? И так и этак... Нет, так не уговаривала, у него жена молодая... Значит договорились, у нас вывозить нечего – после Лемешонка одна мелочь в кассе...

До свидания.

На другом конце провода Ефим Семенович покачал головой и набрал номер, явно междугородный. Роман Васильевич? Ох, опять не узнал, богатым будете... Что?

Не только. Это точно, жируют сволочи. Помните, я вам про нашего

фермера рассказывал? Да есть у нас... Лемешонок. Так вот он сегодня все получил, наличными! Никаких, говорит, сберкнижек... Во, кулак! Как чего рассказываю? Вы ж просили позвонить... Не просили? Ну, это я так, к слову... Простите... До свидания...

Слегка обескураженный Ефим Семенович удивленно посмотрел на телефонную трубку и снова покачал лысой головой. Впрочем, качал он зря – информация даром не пропала...

У здания правления колхоза припарковались все возможные в небольшом поселке средства передвижения – от обычной лошади до несуразно большого К-700. Голубой вездеход втиснулся между тракторным прицепом и агрономовским "москвичем". Павел Алексеевич хлопнул изо всех сил дверцей, но она не закрылась. Он собрался повторить и... заметил оставшуюся на переднем сиденье синюю сумку. Усмехнулся, взял сумку и еще раз загрохотал дверцей. На сей раз она послушно эакрылась. Он рассмеялся и пошел к высокому крыльцу, счистил с подошв налипшую грязь. Чувствовалось, что здесь он человек не чужой. Так оно и было. Проходя по коридору он задержался взглядом на табличке на одной из дверей. "Главный механик Лемешонок П.А.", снова усмехнулся и привычно прошел к кабинету председателя. Постучал и, не дожидаясь ответа, вошел.

Председатель поднялся, протянул через стол руку.

– Здравствуйте, Павел Алексеевич, давненько у нас не были. Слышал, удачно сдали бычков?

– Уже донесли? Удачно, не жалуюсь...

– Не обижайтесь, не донесли... Просто вы на виду у всех, вот все все и знают...

– А я и не обижаюсь, бабий телефон работает всегда исправно... Не только бабий...

– Вас здесь, заметил, уважают, хоть я здесь человек новый... Жаль, что нам не пришлось вместе поработать. А то ведь все в наших руках, возвращайтесь. Там даже табличку не сняли...

– Нет, и не стоит об этом. Я по другому делу... Николай Иванович, трактор не продадите?

– Все деньги решили заработать? Шучу... Пожалуй, продам! Тот, который вы в третью бригаду отправили.

– Так это ж ломачина! Как он до сих пор ходит, не знаю. Еще я его собирался списать...

– Не списали и хорошо сделали, теперь самому пригодился... А у вас руки золотые, он у вас еще попашет и посеет...

– Да не пахать мне на нем. Надо телятник оборудовать по-настоящему, сами знаете, сарай сараем... Хоть и за такой спасибо.

– Ну, телятник не ахти, но все-таки такие деньги принес?

Павел Алексеевич во время всего разговора сидел, почти не поднимая головы и сосредоточенно разглядывая полировку стола. Потом резко поднялся и спросил:

– Николай Иванович, все спросить у вас хочу... Вы здесь человек новый, но ведь и о вас местный телефон весточки доносит. Например, что вы ярый противник и аренды, и фермерства, и, вообще, частной собственности... а скажите, почему вы мне не показываете на порог, не ссылаетесь на всякие инструкции, не отказываете... Даже трактор собираетесь продать...

– Все очень просто, уважаемый Павел Алексеевич. Потому и не отказываю, потому и продаю, что я против этой фермерско-арендно-частной затеи. Вы -человек в районе заметный и раньше были, а теперь и вовсе. Шутка сказать -первый в районе, а может и в области фермер! Все смотрят, как у вас дела пойдут? И выжидают. Начни я вас зажимать, все симпатии моих колхозников на вашей стороне будут. Не помоги я вам – скажут бюрократ, чинуша, ретроград, а вас жалеть будут и помогать...

Николай Иванович разволновался. Видно было, что готовился он к такому разговору, вынашивал аргументы и теперь ждал реакции на свои мысли. Лемешонок молчал. Не дождавшись ответа, председатель неожиданно резко продолжил.

– Ничего путного из этого самого фермерства в нашей стране не будет и не может быть. Не наше это, не родное. Мы уже пробовали всякие заокеанские методы, где они сегодня?

Нет, мешать я вам не буду. Я подожду, пока вы сами себе шею не свернете на виду у всего района. Вот тогда и посмотрим, кто еще захочет фермерствовать. Вы лучше всех продемонстрируете мою правоту, а не свою. Уверен, пока вам просто везет, но у везения есть и оборотная сторона -зависть. Она тоже будет работать на меня, так что и в случае вашей удачи я в накладе не останусь...

Лемешонок медленно встал.

– Может вы и правы. Я ведь над теориями не думал. Просто делаю обыкновенное крестьянское дело и хочу заработать деньги. Разве в этом есть что-нибудь плохое? А за откровенность спасибо. Я и сам не люблю темнить, а тут просто не мог понять вас, вот и спросил. За трактор еще раз спасибо. Завтра съезжу погляжу его еще разок и оформим все, как надо. Деньги у меня есть...

Председатель проводил Лемешонка и у самой двери нерешительно тронул его за рукав.

– Да, вот еще что... Звонила директор из школы, на сына жаловалась, писать куда-то собирается... Вы бы зашли сами...

– Зайду.

Телефонный марафон продолжался. Теперь в него включились аппараты классом повыше, да и хозяева выглядели так же элегантно и дорого. Разговоры были деловыми и короткими. Все знали, что надо им и чего хотят от них, потому вопросов не возникало.

– Сема, привет! Стой и не возникай: нашлась для твоей бригады работа... Да, клевая работенка, кусков на двадцать зеленых. Да не бухти ты... Завтра соберешь своих. Много не надо, троих хватит.. Сам придешь... Ну, смотри, тебе виднее.

Звонок был долгим и противным. Исходил он из желтого телефона-трубки, которая валялась на полу в маленькой прихожей однокомнатной очень неухоженной квартиры. Двое в постели ни за какие коврижки звонка слышать не желали, изо всех сил пытаясь продолжить поздний утренний сон. Наконец, парень не выдержал, сел на постели с закрытыми глазами, так же, не просыпаясь, накинул на себя простыню на манер римских патрициев и, все еще не открывая глаз, побрел к телефону.

– Привет... У тебя что, крыша поехала? В такую рань звонить... Иди ты со своим полднем. У меня – утро и притом раннее... Ясно, не один... Ну не с бабушкой же ... А кто ее знает, то ли Света, то ли Лера...

Женщина открыла глаза и прислушивалась к разговору. Последняя фраза парня побудила ее к действию. Простыню забрал для себя парень, потому она пошарила взглядом по царившему вокруг беспорядку, выискала в нем смятое полотенце и использовала его в виде нижней части купальника.

– Меня, между прочим, зовут Вероника. Ну и надрался ты вчера, имя забыл...

– Сема, ее зовут Вероника! Нет, рыжая... Ну ладно, во сколько и где? В "Витязе"? Буду...

Парень попытался повесить телефон на стенку, но не смог и снова опустил на пол.

– Какие мы обидчивые, подумаешь... Мамы родной имя позабудешь... с такого бодуна. Пива не осталось?

Вероника сняла с вешалки свою сумку и достала две банки датского пива.

– Ух ты! Да ты девочка что надо...

Парень быстро открыл банку и надолго к ней приложился. Вытер пену с губ и великодушно протянул другую банку Веронике. Она молча отстранила руку и пошла на кухню, откуда вскоре послышалось шипение газовой горелки и перезвон посуды. Парень покосился в ее сторону и вновь занялся пивом, одновременно собирая свою одежду.

На кухню он вошел уже в майке и джинсах, швырнул пустые банки в переполненное мусорное ведро и с удивлением уставился на стол. На нем аппетитно шипела яичница и распространял аромат свежезаваренный кофе.

– Ну, ты девушка, даешь! Это ж надо!

Не тратя больше слов на комплименты, парень принялся за еду. Вероника все в том же наряде сидела напротив и медленно потягивала горячий кофе. Парень покончил с яичницей и теперь с интересом ее разглядывал.

– Да-а... Ты девочка в порядке... Ну и грудь у тебя, все бы отдал, не жалко!

– Все не все, а магнитофон вчера обещал и то же самое говорил про грудь.

– Маг? Тебе? Да, здорово я вчера нажрался. Ничего не помню. А тебя я где наколол?

– В кабаке... Ты там еще с каким-то парнем был, белый такой...

– Это Стас... Надо будет ему брякнуть, может еще что расскажет веселенькое обо мне вчерашнем... А магнитофон... посмотрим. Его заработать надо.

Вероника с готовностью встала.

– Нет, с любовью пока покончено, дела. Ты вот что, подваливай сегодня вечером, часам к одиннадцати. Хотя нет, черт его знает, когда приду, а вдруг задержусь на службе, сверхурочно останусь поработать. Ударно, так сказать...

Вероника фыркнула.

– Ты только на дом свою сверхурочную работу не бери, кровать узкая, не поместимся!

Парень с явным одобрением еще раз посмотрел на нее и рассмеялся.

– Точно, не телка, а клад. Таких еще у иеня не было. С юмоpом. Ладно, оставайся здесь. На телефон не отвечать, дверь не открывать, убрать все и быть в полной боевой.

Вероника вскочила, улыбнулась и шутливо отдала честь по-военному...

К школе Леиешокок ехал, не отрывая глаз от дороги и не отвечая на приветствия знакомых. Ему казалось, что уже весь поселок знает с звонке директора и его разговоре с председателем. Школа стояла на краю поселка, на небольшом пригорке. Вездеход круто повернул и въехал во двор. Лемешонок со злостью посмотрел на синюю сумку и вскинул ее на плечо. Эта яркая спортивная сумка в сочетании с грязными сапогами и мрачным видом произвели неизгладимое впечатление на директора школы, сухопарую женщину неопределенного возраста. Директриса брезгливым тоном начала выкладывать все, что ему меньше всего хотелось бы услышать о своем сыне. Павел умел отключаться в нужную минуту и переходил на, как он сам называл это, автопилот, реагируя, однако на конкретные действия директрисы, но практически не воспринимая ее гневной речи. Он думал о том, что пора, наконец, заняться сыном серьезно. Это уже не блажь, не юношеские выходки, срывы и глупости. Водка – это серьезно. Видимо, она и послужила причиной, что Алешку отчислили из университета, а не те придиры-преподаватели, о которых он прожужжал ему уши... Жена тоже об этом ни звука. Потому и согласилась, наверно, чтобы сын пожил с ним. И вот за год второй настоящий запой. А то, что это запой, он не сомневался. Повидал. Да и сам в шестьдесят девятом... Он даже покрутил головой, отгоняя то жутковатое прошлое. На директрису его покручивание головой подействовало, как допинг. Она взяла на два тона выше и запела о том, что в семье, где нет моральных устоев, где главное – побольше заработать денег, где взрослый человек берет в жены женщину ненамного старше сына, и думать нельзя о высоких нравственных ценностях и, уж конечно, таким людям нельзя доверять воспитание детей. Леиешонок смотрел, как ее рот в паузах между тирадами сжимается в куриную гузку и усмехнулся.

– Все правильно, нельзя. Вот и не будем. Где он?

Автоматически зафиксировав ответ, повернулся и, не прощаясь, пошел по лестнице вверх. Директриса заспешила за ним. Поднявшись на последний этаж, Лемешонок жестом остановил ее и зашагал к двери класса.

В шестом "А" царило веселое безделье. Кто, пользуясь случаем, сдувал домашнее задание, кто просто развлекался, как мог. Двое мальчишек сосредоточенно и молча боролись в углу, другие с интересом за этим наблюдали. Девочки болтали, прихорашивались, пробовали губную помаду.

Появление в дверях Павла Алексеевича вызвало переполох, который быстро сменился любопытной тишиной. Лемешонок взглянул на сына, спящего за столом. Над учительской прической потрудились девчата – ее украшал бантик, о пиджаке позаботились представители противоположного пола – на спине учителя красовались три знакомые буквы... Мгновенно оценив обстановку, Лемешонок подошел к сыну, сорвал бантик, – кое-как затер надпись и взвалил Алексея Павловича, Алешку, учителя, сына – на плечо. Класс молчал.

Девочка на третьей парте уткнулась в ладошки и заплакала... Леиешонок увидел в конце коридора маячившую директрису, повернул к черному ходу и вынес бесчувственное тело сына во двор. Поглядывая на окна школы, Павел Андреевич погрузил сына на переднее сиденье, забросил в машину сумку и пристегнул сына ремнем...

В ресторане было довольно шумно. Оркестр барабанил что-то тяжелое и не очень вразумительное. Впрочем, слова никого здесь не интересовали, все предпочитали действовать. Молодежь танцевала каждый за себя, несколько посетителей постарше – парами. Остальные за столиками беседовали, перекрикивая оркестр не совсем трезвыми голосами, и глазели на танцующих.

За этим столиком было спокойно. Мужчина в хорошем костюме не спеша расправлялся с отбивной. Трое молодых парней ели не так элегантно, но со здоровым аппетитом и поглядывали на бутылки коньяка и водки, стоявшие в центре стола, пока не тронутые.

Мужчина отодвинул тарелку, бросил на нее смятую салфетку, окинул хозяйским взглядом ресторан и лишь после этого обратил внимание на соседей по столу.

– Я ведь, Сема, вас всех собрал не потому, что тебе не доверяю. Наоборот! Тебя и сам шеф уважает, но... Перебираешь ты... В последний раз что было? Это слава Богу, что клиент выжил и никуда заявлять не стал. А если б помер? Тогда не только на тебе, на нас всех "мокруха" повисла бы.

– Если б заявил, вот тогда бы и была "мокруха". А так пусть живет, еще деньги зарабатывает.

– Вот об этом я и толкую. Тебе, Сема, до лампочки, что на тебе столько статей висит, а я за тебя все-таки боюсь.

– Что это вы такой заботливый стали? Не хотите – без вас обойдусь...

– Какой самостоятельный! Тебя без нас на другой день загребут и дадут на всю катушку. Кто знает, может и на вышака наскребут, ты ведь темнить любишь. Даже я не все твое знаю...

– А вам и не надо знать.

– Дерзишь, Сема, я бы на твоем месте не стал... О тебе же забочусь. Потому вас всех позвал, чтобы предупредить: никакой "мокрухи", никаких утюгов, никакого грабежа. Хватит, пока. Пусть уляжется немного ваше шумное поведение. Но работа есть работа и ее надо кому-то делать. Короче, есть клиент на двадцать тысяч "баксов". Мужик из Крисвят, на Браславских оэерах. Места чудные. Отдохнете, позагораете и поработаете.

Отвернувшись от Семена, мужчина в костюме обратил внимание на двух других парней, словно только сейчас их увидел.

– Как твоя тачка, Стас? В порядке? Отлично. Вот и ты к приличному делу будешь допущен, на равных. Хватит тебе шлюх развозить...

Мужчина улыбнулся и почти отечески потрепал Стаса по льняным волосам. Улыбка сошла, как по заказу, с его лица, когда он повернулся всем корпусом к третьему парню, который привычно постукивал ребром ладони по краю стола. На нем и в ресторане была все та же утренняя майка и джинсы.

– А тебе я вот что скажу, Шварцнеггер. Брось ты свои штучки. Мне майор сказал, что ты за неделю три раза чуть не погорел за свои драки. Руки чешутся – иди в секцию, на конкурс красоты, хоть на чемпионат мира по бодибилдингу, но эти пьянки и драки каждый день по поводу и без повода -кончай. Будешь тянуть срок за мелкое хулиганство. Последний раз говорю. Всем сразу. Никакой самодеятельности, делать только то, что сказано и не больше. Ну, а теперь можно и по маленькой...

Верзила, по прозвищу Шварцнеггер, или попросту Шварц, разлил коньяк. Мужчина с видом знатока посмотрел его на цвет и пригубил рюмку. Ребята выпили без церемоний. Мужчина допил коньяк и встал.

– Дальше вы без меня продолжайте. Как выйти на мужика, сообщу после. Контрольные звонки каждый день в двадцать три ноль-ноль. Гуд бай, орелики.

Семен проводил его мрачным взглядом и передразнил:

– В двадцать три ноль-ноль! Как выйти – сообщу! Не деритесь! Не фулюганьте! Водку не пьянствуйте! Тьфу, шестерка, а корчит короля... Наливай, Шварц, поехали!

Лемешонок сидел за кухонным столом и пил чай. Жена, Светлана, просматривала заголовки газеты и ждала, когда он закончит свое традиционное чаепитие и можно будет убрать со стола и идти спать. Из комнаты иногда доносились храп и стоны спящего сына.

Жена отложила газету.

– Надо же, в такой день напился...

Лемешонок поперхнулся горячим чаем, разлил его, чертыхнулся.

– В какой такой день? А в другие дни можно? Какой такой особенный день?

Он понимал, о каком дне говорила жена, сам ждал его, чтобы придти домой, небрежно вывалить на стол перед сыном и женой эти пачки денег и душевно потолковать о планах, о будущих подарках, покупках... Да мало ли о чем можно помечтать в такой день. Вот он пришел и что же? Вместо торжественной встречи дома – все, как обычно, в машине – пьяный сын... И вся радость от этих денег уплыла, растаяла.

– Ты знала, что он так пьет? Без меня, пока я на ферме?

– Знала, не знала... Какая разница? Все равно его не переделаешь, поздно. И нечего из себя Макаренко или Кашпировского разыгрывать. Ему не педагогика или внушение нужно, а больница. Пусть лечат.

– Значит знала... Меня неделями дома не бывает, а ты ... хоть бы сказала.

– Сказала бы, а ты раз-два, поговорил с ним и – готово! Пить бросил. Ты лучше в сарай загляни, сколько там посуды.

– А может и ты ему компанию составляла?

– Составляла... не часто, правда... А что делать вечерами-то? До поселка пять километров, кроме телевизора и посмотреть некуда – деревья, сараи, грязь... У него хоть водка есть, а у меня что? Сижу здесь не жена и не холостячка. А ты в последние месяцы раз в неделю приедешь чуть живой и спать.

И опять Лемешонок понимал, что жена права, что это не жизнь, о которой он мечтал, и о которой говорил Светлане перед женитьбой. Эх, pебята, все не так. Все не так, ребята!

Светлана замолчала, тоже задумалась и думали они, как видно, об одном и том же: как получилось, что сидят они за одним столом, спят в одной постели, а живут как бы в параллельных мирах и общаются только па случаю. Светлана в который раз упрекнула себя в том, что в последнее время любовь и уважение к мужу все чаще уступают место неожиданной злости и раздражительности. Правда, это быстро проходило и она снова была мягкой и доброй, как всегда. Сегодня у нее было с утра приподнятое настроение, но пьяный Алексей все перевернул... Снова ощутив раздражение, она оставила посуду невымытой и молча ушла из кухни.

Павел Андреевич жадно курил. Сигарета попалась дрянная, все время гасла и он, со злостью ткнув ее в пепельницу с надписью "Сайгон", неожиданно громко сказал:

– Завтра, все завтра!

Утром Алексей чувствовал себя плохо, хуже не бывает. Похмелье не было для него новым ощущением, но то, что он начисто забыл, как вчера попал домой и что вообще произошло во всей второй половине вчерашнего дня звенело в нем громкой тревогой. Организм желал пива или хотя бы чего-то мокрого. Алексей встал, прислушался. Отец и мачеха, как он называл про себя Светлану, видимо, еще спали. За окнами начинался рассвет и в кухне было достаточно светло, чтобы не зажигать свет. Кружка воды несколько ослабила великую сушь и слегка прояснила мозги.

Вспыхнувшая спичка заставила его вздрогнуть – в дверях стоял отец.

– Ну и нервы у тебя, спичкой напугать можно... Садись, потолкуем, пока одни.

Алексей налил еще одну кружку воды, поставил перед собой и присел. Отец подошел к шкафчику, далеко запустил туда руку и извлек недопитую четвертинку. Как ни хотелось Алексею опохмелиться, ни на что на свете он не хотел сейчас этой водки, которую отец вылил в стакан и поставил на стол.

– Ты что, батя...

Павел прикурил погасшую сигарету и, не глядя на сына, жестом показал, пей.

Не сводя с отца глаз, Алексей, разрываясь между стыдом и желанием выпить, все-таки залпом опрокинул водку и жадно припал к кружке с водой. На отца он старался не смотреть. Павел сделал несколько затяжек и поднял голову.

– Ты запомни эту водку...

Что-то незнакомое в тоне отца прервало начавшуюся было легкую эйфорию и он вдруг понял, скорее просто почувствовал, как даются сейчас слова отцу. Павел смотрел на сына прямо, но тот ощущал, что взгляд отца проходит сквозь него и видит сейчас на его, Алешку, а что-то совсем иное, известное только ему одному.

Я ПОМНЮ вкус той гнусной вьетнамской водки под названием "лиамой", ведь выкушал почти полную бутылку, и вкус тех переспелых бананов, которыми пытался уничтожить отвратительный ее вкус и запах. Помню ту жару и ручьи пота, лившиеся под рубашкой не переставая...

Вчера нас вывезла из джунглей "вертушка": двоих мертвых и трех полуживых. Мертвые уместились в картонной коробке от апельсинов, завернутой в полиэтилен. Эдька уже был в госпитале, а мы со Славкой напились... Славка уже лежал под кустиком, вздрагивая во сне и продолжая держать за горлышко глиняную бутылку из-под водки. Видимо во сне ему казалось, что у него в руке граната и он никак не хотел с ней расставаться.

Через час мне полагалось дать полный отчет о том, что произошло позавчера, а я сидел и пил с другом Славкой, которому позавчера тоже повезло. Что я мог рассказать? А ничего! Олег и Володя колдовали над этой сукой ракетой, за которой мы охотились уже две недели и, наконец, нашли. Целенькую, не разорвавшуюся, как большинство из них, с диким грохотом и смертью в ста пятидесяти метрах вокруг себя. Тепленькую, только слегка покореженную, скорость-то у нее будь-будь... Славка и Эдик были запасными, подменить, если надо. У меня был сеанс связи с базой. А потом эта сука рванула. Эдик вылез и сидел на краю укрытия, ему и досталось. Славка, как обычно, дремал в ожидании, что его разбудят и позовут к этой самой американской сволочи с красивыми надписями на боках и черт те чем внутри. Взрывной волной меня приподняло вместе с рацией метра на полтора и шмякнуло об землю. Ни рации, ни мне ничего не сделалось, а вот от ребят и той суки осталась только воронка...

Что писать? Как мы собирали то, что от них осталось? Как ждали "вертушку", видя, что Эдька без госпиталя и врачей долго не протянет? Они и сами все знают: не мы первые, не мы последние...

– Ты запомни эту водку... Я ее тебе дал не на похмелье, хотя и для этого тоже, уж больно жалко выглядишь, прямо какая-то каша-размазня... Последняя это твоя водка, пока я живой... для тебя. Будешь продолжать, считай, что я для тебя помер. Что я о тебе думать буду – мое дело. Теперь слушай: в школу ты пойдешь только за расчетом, нет больше такого учителя Алексея Павловича Лемешонка. Захочешь – снова он будет, а пока есть подсобный рабочий Лемешонок А.П. Бери бумагу, пиши...