Текст книги "Весной в половодье"

Автор книги: Виктор Баныкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Взгляд Ивана Савельевича упал на протянувшуюся под берегом зубчатую полосу песка с торчавшими кое-где по ней молодыми тополевыми кустами. У него зашевелились и полезли вверх брови.

– Прибыль-то какая! Ну и ну... – покачивая головой, сказал Савушкин. – Вчера вон тот куст на сухом месте был, а за ночь он в воде очутился... Хворосту надо больше натаскать, а то скоро тут вокруг все затопит.

– А я думал, к утру непременно мороз тяпнет. Эх, и холодище был! – проговорил Набоков, потирая руки.

– Это от ветра. Ветер весь лед сломал, – сказал Иван Савельевич. – Тепло будет. Всю ночь где-то рядом ручей журчал.

Они вернулись к затухающему костру. Леня сидел на кучке хвороста и спал, уткнувшись лицом в колени.

– Малый-то наш, как куренок, свернулся. Разобрало в тепле, – вполголоса заметил Савушкин; вокруг глаз у него собрались ласковые морщинки.

Леня поднял голову и, оглядевшись, торопливо выпрямился. Заспанное лицо его с полуоткрытым ртом, яркими и свежими, словно красная смородина, губами застенчиво улыбалось.

Савушкин шагнул к мальчику, собираясь что-то ему сказать, но внезапно отшатнулся назад и схватился рукой за грудь.

– Что с вами? – встревожено вскричал тракторист и неловко поддержал Ивана Савельевича за плечо.

Подбежал и Леня.

Иван Савельевич шумно вздохнул.

– Напугал я вас? – виновато спросил он и опустился на хворост. – Это у меня сердце... Шалит иной раз...

Во время завтрака он старался не глядеть на Леню. Только один раз украдкой бросил он на мальчика быстрый беспокойный взгляд.

«Почему я вчера не заметил сходства? Глаза и губы... и улыбка эта. Ну вылитый сынок, когда он таким же вот шустрым пареньком был!» – думал с тоской Савушкин, уставясь на потускневшие угольки и чувствуя, как все еще учащенно бьется встревоженное сердце.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ВОДА ВСЕ ПРИБЫВАЕТ

С утра солнце пряталось где-то за светлыми, полупрозрачными облаками. Но к обеду день разгулялся, и прямо над рощей в далекой голубой вышине засверкало солнце. Стало совсем тепло. Запахло талой землей и прошлогодними листьями. От Волги потянуло прохладой, приятной и освежающей.

В роще было необыкновенно шумно.

– Ленька, ты чего там возишься? – закричал раскрасневшийся Набоков, взваливая на плечо тяжелую вязанку хвороста. – Я пошел!

За высокими березками мелькала тонкая фигурка Лени с охапкой валежника в руках. Мальчик торопливо шагал к старому покосившемуся осокорю, возле которого лежала кучка дров.

– Я тоже сейчас! – звонкий голос Лени разнесся по всей роще.

– Отстаешь, – усмехнулся тракторист, направляясь к поляне.

– Это еще посмотрим, кто отстанет! – запальчиво ответил Леня. – Правда, Иван Савельевич?

– Я тоже так думаю, – подал голос Савушкин. – По всему видать, что мне быть последним. Где за вами, молодыми, угнаться!

На шум прилетела сорока. Она – опустилась на самое высокое дерево и стала осматриваться по сторонам. Потом, осмелев, непоседливая птица перелетела на нижнюю ветку, с любопытством поглядела на людей, никогда раньше не бывавших здесь в такое время, и вдруг, взмахнув крыльями, громко, во все горло прокричала: трра-а!.. трра-а!..

– Я вот тебя! – сказал Савушкин и замахнулся на нее хворостиной.

Но сорока нисколько не испугалась. Она перелетала с дерева на дерево, все время стараясь держаться неподалеку от людей, и беспокойно вертела головой, уставясь вниз то одной бусиной черного глаза, то другой. Сорока точно высматривала: нельзя ли чем поживиться?

Схватив первую попавшуюся под руку палку, Леня запустил ею в привязчивую птицу. Сорока взлетела и, возмущенно стрекоча, опустилась на соседнюю березку.

Посмеиваясь, Иван Савельевич заметил:

– Не зря в народе говорят: любопытна, как сорока!.. А эту белобоку кто-то уже проучил за нахальство и воровство, да, видно, мало!

– Как «проучил»? – удивился Леня.

– Посмотри-ка ей на хвост.

Мальчик взглянул и засмеялся: у сороки вместо длинного радужного хвоста торчало лишь одно помятое перо.

– Этих сорок страсть как охотники не любят, – проговорил Иван Савельевич. – Самая, говорят, вредная птица.

Как увидит охотника, тут же и начинает стрекотать на весь лес: зверей предупреждает. Вот какая плутовка!

...Под вечер Савушкин сказал, окинув взглядом сложенное у шалаша топливо:

– Я так соображаю, молодцы: хватит нам этих дровишек. А теперь давайте посидим, отдохнем.

И бригадир зашагал к берегу, на ходу отряхиваясь от прицепившихся к одежде листьев и кусочков коры.

Разглядывая царапины на рукавах кожаной куртки, Леня подумал: «Мама обязательно браниться будет. «Новая куртка, скажет, а ты поцарапал ее всю...» Может, сочинить что-нибудь? Например, про волка. Как самый настоящий волк бросился на меня из-за кустов, а я как его схватил да как...»

У мальчика озорно засверкали черные глаза. Посмотрев на стоявших у самого обрыва Набокова и Савушкина, он три раза повернулся на пятке и тоже побежал к берегу.

Иван Савельевич ласково потрепал Леню по плечу:

– Садись, дорогой работничек, садись! И первый опустился на песок.

Леня поправил малахай и ничего не ответил, уставясь на Волгу. На виске у него просвечивала и билась синяя тоненькая жилка.

Вода на реке прибывала быстро, затопляя песчаные отмели, островки, подмывая крутые берега. Сильное течение стремительно несло огромные льдины, словно это были не многопудовые глыбы, а тонкие хрустящие вафли. Вместе со льдом плыли желтовато-красные бревна, лодки с пробитыми боками, крыши, плетни. На одной льдине лежал на боку остов разбитого дощаника, похожий на скелет кита-великана. Иногда проплывали тополя или клены с шапками грачиных гнезд. Над их голыми вершинами кружились галки и вороны.

На перекатах возникали высокие заторы. Большие льдины наползали одна на другую, падали, раскалывались на мелкие сверкающие куски, а на их место уже громоздились следующие. Потом эти хрустальные горы внезапно разлетались в разные стороны, поднимая столбы водяной пыли.

Леня сидел у самого обрыва. По лицу мальчика блуждала светлая, тихая улыбка. Ему казалось, что можно часами, не отрываясь, глядеть на эту захватывающую картину ледохода.

Все трое долго молчали, наслаждаясь теплом, прислушиваясь к веселому гомону птиц в пестрой от яркого света роще.

– Припекает-то как! – вдруг сказал Иван Савельевич и, сощурившись, закинул назад голову. – К севу время идет... Люблю эту пору. Ни вздохнуть, ни охнуть некогда. Каждая минута дороже золота.

Тракторист улыбнулся.

– Я тоже, – заговорил он оживляясь. – Вокруг простор, солнышко греет, ветерок душистый бьет в лицо, а ты гудишь на всю степь! Даже сердце от радости замирает. Так бы с трактора и не слезал!

Иван Савельевич сдвинул к переносью брови, поморщился.

– И надо же случиться такой беде! – с досадой в голосе проговорил он. – Самые что ни на есть считанные дни до посевной остались, а мы... Не знаю что готов сделать, только бы скорее выбраться отсюда!

У Набокова потускнели глаза и на лбу собрались морщинки. Смяв недокуренную папиросу, он катал ее между огрубевшими от работы пальцами и ни на кого не глядел. Спустя несколько минут Андрей подался всем телом в сторону Савушкина и сказал:

– Иван Савельевич, а если сделать плот? Действительно, а?

Отковырнув от голенища сапога красноватый комок глины, Савушкин подержал его на ладони, пристально разглядывая, потом бросил и немного погодя натужно проговорил:

– Думал я об этом... На плоту хорошо по чистой воде. Вот на лодке – другое дело. На лодке, скажу тебе, даже и со льдом можно. Бакенщики плавают.

Леня поднял на Ивана Савельевича глаза и спросил :

– Как же теперь? Может, кто за нами приедет? Но как узнают, что тут люди?

– На том берегу сейчас с утра и до ночи рыбаки. Они, наверно, еще вчера наш огонек приметили, – сказал Савушкин. – Могут приехать. Я волгарей знаю. Народ отчаянный! Но плот делать нам не миновать все-таки. Прибыль вон какая!.. Завтра пойдем бревна искать. Иной раз осенью в ненастье потреплет который плот, а потом к берегу и начнет бревешки прибивать...

– Затянется ледоход, и сиди тут, – уныло протянул Набоков. – Мы вот бригадой слово такое дали – первыми в районе посевную закончить.

Он отвернулся.

– И закончите. Раз есть такое стремление, значит своего добьетесь, – сказал Иван Савельевич. – Чуркин ваш, должно быть, не убивается, как ты... Увидел я прошлый раз его на совещании и удивился. Ну и располнел! Одно слово – туша.

– Он совсем таким не был, когда в МТС приехал.

– Года четыре он сидит у вас? Или больше?

– Осенью пять лет будет.

– Да-а... – задумчиво проронил Савушкин. – Хуже вашей МТС и в области не было. А Чуркин вытащил. Это верно. В каком это году третье место заняли?

– В сорок седьмом, – сдержанно ответил Набоков и, секунду помедлив, с затаенным раздражением добавил: – А потом назад стали пятиться. В прошлом году на седьмое место перекочевали. От прежнего Чуркина мало чего теперь осталось.

– По всему видать, заважничал мужик, – заметил Иван Савельевич.

– Вначале он горячо за дело, принялся. И под брюхо трактору не гнушался при случае залезть – сам когда-то таким же был, как и мы. Поджарый, увертливый, везде поспевал. – Андрей нахлобучил на жидкие рыжеватые брови шапку и в раздумье почесал затылок. – Вот оно как... А заняла МТС третье место, стали про Чуркина в газетах писать, так у него и голова закружилась. Шириться начал, брюшко отрастил. Кожаное пальто напялил. Как речь какую станет говорить, обязательно: «Наши успехи... Наша передовая МТС...». Его теперь вперед на буксире надо тащить!

– Так уж и на буксире? – переспросил Савушкин.

– Непременно! – Тракторист метнул в сторону Савушкина сердитый взгляд. – По рассуждению нашего директора, седьмое место тоже ничего, вроде как почетное. Мало ли в области МТС, которым было бы желательно выбраться на это самое место! А потому зачем волноваться, когда и так хорошо! Чуркина теперь одно беспокоит: как бы удержаться на занятых позициях. Отсюда и всякие послабления пошли. Заниженные требования к качеству работы – это вам раз. Потом стремление план выполнять за счет таких работ, которые полегче, – это два. И еще– несоблюдение агротехнических сроков. Действительно, что получается? Прошлую весну одна бригада чуть ли не до июня сеяла!

– А теперь как будет? – спросил Иван Савельевич.

Он слушал Набокова со вниманием, изредка пристально всматриваясь в его простое, открытое лицо. Приветливый, немного задумчивый этот взгляд как бы говорил: «Вон ты какой! Ершистый!»

– Теперь Чуркину трудненько придется. – Андрей сощурил смелые, усмешливые глаза. – Все трактористы взяли повышенные обязательства. А ребята из той самой бригады, которая прошлую весну с севом затянула, знаете что решили? За шесть дней уложиться с севом. Тысячу гектаров выработки на каждый трактор! И чтобы обязательно высокий урожай собрать. Стопудовый. Понимаете? И выполнят, конечно. Такой у всех подъем!.. Собрание у нас было. Каждая бригада свое обязательство зачитывала. Ну, и среди прочих взял слово заправщик Андроныч. Из этой самой отсталой бригады. Вот он как сказал, я эти его слова до точности помню: «Сильный и дружный наш советский народ. К самой что ни на есть светлой жизни тянется». А потом поворачивается к президиуму – и еще: «Вы не глядите, что мне за шестьдесят перевалило, я не меньше, вас желание имею при коммунизме пожить. Потому-то и работать хочется, как молодому».

– Прямо так и сказал? – заулыбался Иван Савельевич.

– В точности.

– Молодец, старый! – Савушкин выпрямился и устремил свой взгляд вдаль, на Жигулевские горы.

Задумался и Набоков.

В молчании прошло несколько минут. Вдруг Леня, все это время что-то чертивший прутиком на песке, громко сказал:

– Правильно! Вот так и сделаем!

Набоков заглянул через плечо мальчика. Леня покосился на тракториста и, смутившись, торопливо провел ладонью по песку, исчерченному какими-то фигурками.

– Ты чем тут занимаешься? – спросил Набоков.

– Так просто, – неохотно ответил мальчик и покусал кончик прута.

– Нет, правда? – не отставал тракторист. – Схему какую-то набросал... Радиоприемника, что ли?

Леня быстро повернулся к Набокову. На щеках у него проступил горячий румянец.

– А ты почему знаешь?

– Знаю! Сам двухламповый собрал.

– А мы в школьном радиокружке детекторные делаем. Для подшефного колхоза, – с живостью заговорил Леня.– Знаешь, сколько уж изготовили? Тридцать один! А сейчас я новой конструкции монтирую. С вариометром. С ним лучше настраивать приемник на нужную волну.

– С вариометром? – переспросил Андрей. – Постой, постой... А как ты крепление катушек думаешь устроить?

– А вот как. Смотри сюда. – Леня взмахнул прутом и провел на песке первую черту.

Набоков наклонился и все время, пока говорил мальчик, не проронил ни слова. А когда Леня кончил, тракторист взял его за плечи и крепко стиснул в своих руках:

– Ух ты, молодчина! Работает голова! Леня опять покраснел.

– Это мне Саша подсказал, – проговорил он. – А сам бы я, может, еще не скоро... Саша у нас тоже двухламповый собирает. Ему теперь немного осталось. Выйдет из больницы – и закончит.

Высвободившись из объятий Андрея, Леня облизнул пересохшие губы и вздохнул:

– Пить что-то хочется.

– Представь, и мне тоже! Будто вкусного чего-то поел, – усмехнулся Набоков.

Иван Савельевич очнулся от задумчивости. Снял шапку и, поглаживая лысину, сказал:

– Пить захотели? Вода рядом. В Волге ее вон сколько. Пейте себе на здоровье!

– А из чего пить? – спросил Леня и с огорчением добавил: – У нас даже стакана нет.

– Нет! – Савушкин засмеялся. – А хочешь – стакан появится!

– А где вы его возьмете?

– Ты мне скажи: хочешь, чтобы стакан появился? Тогда, пожалуйста, получай!

У Лени засверкали глаза. Какое-то мгновение он колебался, наконец утвердительно кивнул головой:

– Хочу!

– Защурься, – потребовал Иван Савельевич.

Мальчик зажмурился. Когда же он поднял веки, на ладони у Ивана Савельевича действительно стоял стакан. Но стакан этот был не из стекла, а из коры березы.

Леня взял в руки этот необыкновенный, легкий и белый, с черными крапинками стакан и оглядел его со всех сторон.

– Какой хороший! Очень даже! – сказал мальчик. – Когда вы его сделали?

– Кто умеет – долго ли!

Похвалил берестяной стакан и Набоков:

– Работа чистая, первый сорт. Если не течет – совсем ловко!

– Попробуйте, попробуйте! – хитровато посмеиваясь, проговорил Савушкин.

Тракторист молча встал, спустился под берег. Присев на корточки, он вытянул руку и дном стакана принялся разгонять с поверхности воды в разные стороны мелкие острые льдинки. Потом зачерпнул в стакан воды и начал пить.

Савушкин и Леня стояли у обрыва и смотрели вниз. Выпив всю воду, Набоков опять наполнил стакан водой и полез в гору. Леня нагнулся и взял у Андрея стакан.

– Течет или нет? – спросил Савушкин.

– Первый сорт, и всё тут! – засмеялся тракторист. – Умелому мастеру спасибо.

Мальчик приложил к губам гладкий и холодный край стакана. Вода в берестяном стакане пахла сосновой смолкой.

– Вы донышко смолой обмазали, – сказал он, – потому и не течет.

– Молодой, а догадливый! – проговорил Иван Савельевич. – Ох, и засиделся я с вами! Уж вечер начинается, а мне ведь сходить надо кое-куда.

– А куда вы собираетесь? – спросил Леня. Савушкин огляделся по сторонам и вполголоса сказал:

– Потом, потом. Ты пока помалкивай.

– Мне с вами можно? – тоже шепотом спросил Леня.

– Вы пока с Андреем в рощу за сухими листьями отправляйтесь, – ответил Иван Савельевич. – Я вернусь скоро.

Савушкин пересек поляну и скрылся за осинками.

Проводив его любопытным взглядом, Леня подумал: «И куда это Иван Савельевич направился? И почему меня с собой не взял? Двоим бы куда как лучше! А то вдруг...»

Из задумчивости мальчика вывел голос Андрея.

– Пойдем-ка в рощу сходим, – проговорил тракторист. – Иван Савельевич правильно сказал. На сухих листьях и спать будет теплее.

* * *

Выбравшись из зарослей осинника, Иван Савельевич на секунду остановился, окинул взглядом луга с маячившими кое-где на холмах деревьями и повернул налево. Он шагал по еле приметной тропинке, тянувшейся вдоль кустарника, и думал о сыне.

Так вот и кажется, что было это всего лишь прошлым летом, а не двенадцать лет назад... Помнится, сынишка, тонкий и подвижной, как Леня, выпрыгнул тогда на берег, едва лодка приблизилась к песчаной отмели.

«Фаде-и-ич!» – закричал он и, минуя отлогую тропинку, полез вверх, по крутому обрыву, цепляясь смуглыми от загара руками за тальниковые прутики.

На посту бакенщика Фадеича, приятеля Савушкина, сын проводил по две-три недели каждое лето. Мальчик помогал бывалому волгарю зажигать и тушить бакены, тралить фарватер участка, удил рыбу, запоем читал взятые из библиотеки книги.

Вернувшись однажды домой от Фадеича, он еще с порога сказал:

«А вы знаете, какую зверюгу я видел? Нет?.. Лося! Самого настоящего!»

И стал рассказывать, захлебываясь, размахивая руками. От возбуждения у сынишки раскраснелось лицо.

«Я на берегу стоял. Вдруг слышу, позади треск какой-то и топот, – рассказывал он, одергивая вылезшую из-под пояса рубашку.– Оглядываюсь – а из-за кустов... Ты понимаешь, папа, я и подумать ничего не успел, а он как из-за кустов вымахнет! Как вымахнет! Большой такой, с огромными рогами. Ну и рожищи! Ты никогда таких не видал. Так в разные стороны и торчат... Лось подлетел к берегу да как прыгнет под откос, прямо в воду! И поплыл. Тут и Фадеич выбежал из своей избушки. А лось уж далеко, на ту сторону поплыл... Фадеич говорит, что лось этот из Жигулевского заповедника. «У нас тут, – говорит,– корма хорошие: рябины много. А для лося ветки рябины – самый сладкий корм. Вот он и приплывал сюда, лакомка».

Последний раз сын гостил у старого волгаря в сороковом году.

«Подумать только, – говорил Фадеич, ласково похлопывая по плечу стройного юношу, – ведь будто недавно был вот такой парнишечка; а теперь, извольте видеть, – студент! Будущий агроном, научный человек!.. Что ты на это скажешь, Савельич?»

А на другой год... Но лучше об этом не вспоминать. Иван Савельевич тяжело вздохнул и посмотрел на небо. Солнце уже склонилось к дальнему леску. Вот-вот его большой раскаленный диск коснется верхушек деревьев, и тогда лесок, казалось, вспыхнет малиново-багровым пламенем.

«Теперь недалеко. Скоро и Черный буерак. А за ним рукой подать до того места, – сказал про себя Савушкин, шевеля лохматыми бровями. – А все-таки раньше следовало отправиться. В потемках придется обратно идти».

Четверть часа спустя Савушкин подошел к Черному буераку. Этот неширокий, но глубокий овраг, тянувшийся от берега Волги, так назывался потому, что на дне его всегда поблескивала вода, сверху казавшаяся густой и черной, словно деготь. Сейчас в овраге еще лежал снег, но уже кое-где на нем проступили темно-бурые пятна.

Тропинка привела Ивана Савельевича прямо к мостику. Когда-то давно у Черного буерака стояла старая широкая ветла. Однажды в ураган дерево с корнем вывернуло из земли, и оно упало, перекинувшись вершиной на другой берег оврага. Со временем ветла покрылась мхом, но по-прежнему казалась крепкой и продолжала служить мостиком. Иван Савельевич и раньше не раз перебирался по старому дереву через Черный буерак, и когда он сейчас подошел к оврагу, ему не показался опасным этот «козлиный мосточек» – так в шутку прозванный бакенщиком Фадеичем. Но все же, прежде чем встать на ствол дерева обеими ногами, Савушкин надавил на него носком сапога.

«А он не то что одного – двух выдержит! – подумал Иван Савельевич и уверенно тронулся вперед, слегка расставив руки. – Обратно придется идти в обход буерака, а то с поклажей в темноте тут не проскочишь. Сорвешься и полетишь вниз».

До противоположного берега оставалось не больше двух-трех шагов, когда дерево внезапно глухо затрещало и рухнуло вниз. Взмахнув руками, Савушкин тоже полетел на дно оврага.

Вечерело. Где-то за рощей разгоралась яркая заря. От деревьев ложились длинные тени, а в оврагах и ложбинках уже стелился белой пеленой туман.

Набоков и Леня шли по утоптанной за день тропинке. Андрей поймал мальчика за руку и сочувственно спросил:

– Есть сильно хочешь?

И, не дожидаясь ответа, протянул ему горсть темно-красных ягод шиповника:

– Полный карман набрал. Тут их много.

– Спасибо, – поблагодарил Леня и стал жевать душистые кисловатые ягоды.

Несколько шагов прошли молча.

– А вот и Юпитер показался, – сказал Набоков.– Вон между теми деревьями светится.

Вдруг он поморщился и плюнул.

– Разве это еда? У меня всегда такой аппетит, а здесь... – заворчал Андрей и тут же смолк.

Через минуту он добавил:

– Да это всё пустяки, как-нибудь перетерпим. Главное – поскорее бы отсюда выбраться... Так, что ли, Ленька? Перетерпим ведь, а?

Мальчик мотнул головой – рот у него был набит ягодами.

Из рощи они возвращались в сумерках. Тракторист нес на плече пузатый мешок, набитый листьями, а у Лени на спине большим горбом топорщился рюкзак.

Снова начинался ветер. Налетая порывами, он поднимал с земли тучи полуистлевшей листвы и разбрасывал их в вышине, будто пачкал коричневыми мазками синевато-лиловое, быстро тускнеющее небо.

– А Ивана Савельевича не видно. Не вернулся еще, – сказал Андрей, выходя на поляну.

Леня, шедший впереди Набокова, внезапно остановился и закричал:

– Крыса! Вон пробежала, вон!

– Экая невидаль, – спокойно проговорил тракторист. – А ты разве днем не видал их в роще? Они плавают, черти, здорово.

– Одна из шалаша выскочила! – опять возбужденно прокричал мальчик и, взмахнув рукой, помчался что есть силы к шалашу.

Бумажный пакет, обвязанный веревочкой и еще утром подвешенный Савушкиным к самой перекладине, по-прежнему был на своем месте. Но лишь Леня дотронулся рукой до пакета, как сразу понял, что в нем ничего нет.

– Дыру прогрызли. Конфеты и печенье повытаскали,– прошептал он. – Теперь у нас ничего не осталось.

* * *

Костер разожгли у самого берега. Ветер трепал языки пламени, пригибал их к земле, но они, своевольные и непокорные, рвались, извиваясь, в черную вышину.

Набоков часто нагибался, чтобы подбросить в костер сучков, и тогда лицо ему обдавало сухим, пышущим жаром. Левой рукой прикрывая глаза, он правой быстро бросал на раскаленные угли легкие хворостинки.

Набоков и Леня уже давно поджидали Ивана Савельевича, а он все не появлялся. Отсутствие Савушкина особенно беспокоило Леню. Он то и дело поднимал голову и настороженно прислушивался к надоедливому завыванию ветра. Он готов был в любую секунду броситься в темноту с радостным криком: «Иван Савельевич идет! Иван Савельевич идет!» Но Савушкина не было.

«Ушел давно, а все нет и нет... – Леня вздохнул и уставился себе под ноги на искрившиеся кусочки кварца, словно нарочно кем-то разбросанные по песку. – Скоро самая настоящая ночь наступит... Темнота кругом такая – долго ли с дороги сбиться!»

Набоков, все время молча возившийся у костра, не спеша вытер рукавом пиджака вспотевший лоб и, стараясь казаться спокойным, сказал:

– И где ж это наш бригадир задержался?

Леня как будто только и ждал этого вопроса. Он вскочил и, поправляя съехавший на ухо малахай, кинулся к трактористу:

– А если идти искать? – Мальчик с тревогой посмотрел на Андрея. – Вдруг с Иваном Савельевичем что-нибудь случилось?

– Куда идти? В какую сторону? – пожал плечами Набоков. – Остров – он вон какой!

– Все равно! – не унимался Леня. – Надо искать! Я пойду...

– Подожди, – остановил его Андрей. Трактористу показалось, что он слышит чьи-то шаги.

Андрей выпрямился, пристально вглядываясь в темноту. Густая и непроницаемая, она висела перед глазами, слабо колыхаясь, то наступая на светлое пятно костра, то отступая, и нельзя было разглядеть, что делается в трех шагах. Набоков уже полуоткрыл рот чтоб крикнуть: «Иван Савельевич, это вы?», – но в это время на свет неожиданно выплыла странная, причудливая фигура с огромной головой.

Леня поднял глаза да так и замер. Фигура засопела, пошевелилась, и к ее ногам внезапно что-то грохнулось.

– И чего это вы принесли? – обрадовано закричал Набоков.

– А вот смотри... рухлядь всякую! – шумно вздохнув, заговорило знакомым голосом «странное существо».

И тут только Леня разглядел, что у костра стоит Савушкин. Иван Савельевич снимал с головы согнутые из прутьев большие кольца, опутанные сетями, а у его ног на песке лежала потемневшая от времени широкая доска.

Принимая от Ивана Савельевича громоздкую поклажу, оказавшуюся старыми вентерями, тракторист сказал:

– Долго ж вы ходили! А мы тут...

– Да ведь и не близко. В самом что ни на есть конце острова был – там, в верховьях воложки, – устало ответил Савушкин, распахивая шубняк. – Пить хочу. Уморился что-то.

– Иван Савельевич, я сейчас! – крикнул Леня.

Он хотел сбегать к реке с берестяным стаканом, но Савушкин остановил его.

Присев перед вентерями, Иван Савельевич вытащил из сетей большую заржавленную банку.

– Полную зачерпни. Чайку вскипятим, – проговорил он, вскидывая на Леню глаза. – Да гляди в воду не свались.

Немного погодя жестяная банка уже стояла на горячих угольках, и мальчик хлопотал возле нее, подкладывая то справа, то слева тоненькие прутики, сразу весело загоравшиеся.

Савушкин сидел на принесенной им доске и рассказывал:

– Там избушка бакенщика стояла, да прошлым летом пост перевели в другое место. А избушка старая была, скажу вам; ее так и оставили. По осени она чуть не сгорела совсем. Кто-то из охотников ночевал и, видно, заронил искорку. Вся бы сгорела, да дождь помешал... Думаю, схожу, авось и поживимся чем. Так и вышло. В углу банку эту нашел, а в подполе – вентеря бросовые...

Иван Савельевич замолчал. Он посмотрел на вентеря, потрогал их и добавил:

– Может, из пяти один да и соберем. Хорошо бы. А как вода разольется по ерикам, вот вам и рыба. Теперь ее недолго ждать, воду-то. По всему видать, большое половодье будет.

– А у нас печенье и конфеты украли,– грустно промолвил мальчик. – Крысы перетаскали.

– Перетаскали?

– Ничего не осталось.

– Выходит, чай не с чем пить?

– Хотите с шиповником? – спросил Андрей. – Ягоды шиповника содержат в себе витамин «С».

Иван Савельевич сокрушенно вздохнул:

– Ай-яй! Ну и крысы на этом острове! Ну и сластены! Леня засмеялся.

Савушкин опять вздохнул и хлопнул ладонью по коленке:

– Сыпь, Андрей, в банку эту самую...как ее... витамину шиповную!

Набоков вынул из кармана горсть крупных ягод с блестящей кожицей.

– Смотрите-ка, смеется! – сказал он, улыбаясь и кивая головой в сторону Лени. – А без вас вот-вот заплачет. Все о конфетах расстраивался.

– Да уж, о конфетах... – протяжно проговорил Леня и насупил тугие черные брови; к его лицу прилила кровь. – Я об Иване Савельевиче... И еще о доме и школе думал. – Мальчик наклонил голову. – Я не боюсь, что отстану. У меня по всем предметам пятерки... А так просто. А про то, что кушать хочется, я совсем стараюсь не думать.

Иван Савельевич опустил на плечо мальчика руку.

– Как бы это тебе выразить? – задумчиво заговорил он. – Вот жизнь, скажем... Мне пятьдесят седьмой пошел. Много уж прожил, а все учусь. В моем деле разве без науки теперь обойдешься? Никак нельзя. Передовая агротехника, севообороты. А наука вперед движется. И ты за ней поспевай. А на одной точке стоять – и урожайности большой не видать. У нас без этого нельзя, чтобы не учиться. Будь ты хоть кем угодно: министром ли, председателем колхоза или просто подвозчиком горючего в тракторной бригаде – а ты на своем месте ведущая шестерня. – Савушкин прищурился. – Возьмем наш случай. Застряли вот на Середыше. Прямо скажу – плохой случай. Всего тут можем натерпеться, всякое может быть, а ты из этого случая пользу себе возьми. В жизни многое может пригодиться... В Отечественную войну мало ли было разных историй! Один вот полк, знаю, попал в окружение. На белорусской земле дело было. Целый месяц по лесам и болотам пробирался этот полк к линии фронта. Осень стояла. Дожди, холод. Всего натерпелись солдаты и офицеры. Каждый сухарик на учете... И воевали. За Родину сражались и жизни своей молодой не жалели... Большое беспокойство от них было фашисту...

Савушкин потупил взгляд и нахмурился. Через минуту он ближе подвинулся к мальчику, заглянул ему в глаза:

– Ты, Леня, того... не пугайся, не пропадем. Вовек такое не случится, чтобы на Волге да с голоду человек пропал... С прибылью щука на мелкое место полезет икру метать. Ты никогда не видел? Чудно это у нее получается! Как очумелая прет в разные заводи. Брюхом в дно упирается, икру выпускает. Много хлопот, скажу вам, икра в это время щуке причиняет. Я раз – парнем когда еще был – подкрался к берегу, а она, щука, голову из воды высовывает и на песок лезет. Ну, я ее палкой. Стал вытаскивать, а она неподъемная. Икры одной больше килограмма было.

Вдруг Леня схватил Савушкина за руку.

– Иван Савельевич, – испуганно заговорил он, – да у вас на виске кровь, а у полушубка рукав порван! Вы что, упали?

– Пустяки. В темноте на дерево наткнулся, – неохотно ответил Савушкин и тут же встал, зашагал к шалашу.