Текст книги "Кровавый скипетр"

Автор книги: Виктор Иутин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

– Что написано там? – спросил вдруг Сахиб-Гирей, откинувшись на подушки.

– Брат зовёт в Москву. – Семён с притворным презрением отбросил грамоту прочь.

– Твой брат Иван хитрый человек! Он вёл войско на Казань по приказу покойного великого коназа Василия, когда я правил ею. Он лишил меня казанского престола, я был вынужден оставить там племянника Сафу и бежать в Крым, где старший брат, тогдашний хан, бросил меня в темницу за трусость! Но это не было трусостью! – Лицо хана вдруг исказилось от гнева, и холодок невольно пробежал по спине Семёна. – Твой брат умрёт первым, когда я вступлю в Москву!

Бельский до скрипа стиснул зубы – гибели братьев он отнюдь не желал, но отступать было поздно – слишком далеко зашёл!

– Да будет так, великий хан! – заявил он твёрдо. Сахиб снова недоверчиво взглянул на него исподлобья. Блики от огней делали его лицо страшным.

– Иди, коназ Бельский, – лениво махнул рукой хан, и Семён, откланявшись, исчез. Сахиб усмехнулся. Нет, всё-таки не до конца он верит беглому князю! Как и многие беи и мурзы. Всё чаще они выговаривали повелителю, что безопасные переправы через Оку, которые намерен показать Семён, могут быть ловушкой, но Сахиб был твёрд в своих обещаниях. К тому же к походу всё чаще призывал его турецкий султан.

Но всё же где-то не до конца честен с ханом беглый князь! Видно, по глазам видно, что небезразлична Семёну судьба его братьев! Да и сам Сахиб не честен с ним – грамота эта попала ему в руки задолго до того, как начался поход. Подозревал, что написанное как-то повлияет на Бельского, и он сбежит, так и не показав безопасные переправы, на которые всё же надеялся хан. А сейчас обратного пути у тебя уже нет, коназ Семён!

Степь оживала. Розоватое рассветное небо стряхивало с себя тёмную мантию ночи, туман висел над высокой травой. Бельский, опустив голову, сидел в седле, наблюдая с кургана за снятием лагеря и выдвижением войска. Нервно перебирал руками поводья. Ветер шевелил его бороду, в коей уже проступали седые волоски. Тяжела была мука князя, боялся он встречи с братьями, боялся заглянуть им в глаза. Нет, Семён стал чужим для них! Он отступник и предатель! И в памяти снова возникли страшные, осуждающие глаза Спасителя на той самой иконе, в ту самую ночь… Как много времени минуло! А тоска порой накатывает волной, перехватывает дыхание.

– Нет у тебя обратного пути! Нет! – процедил он сквозь стиснутые зубы, шумно и часто задышав. Семён злился на себя, на свою слабость, на усталость духа. Хотелось закричать, рвать землю руками, грызть её. Но, заметив, что издали за ним наблюдает крымский хан, попытался успокоить себя и, отвернувшись, медленно съехал с кургана…

* * *

Едва Москва, всполошённая прошлогодним походом Казани на Россию, успокоилась, весть о походе крымской орды снова взбудоражила столицу. Весть эту всё больше сравнивали с походом Едигея на Москву в прошлом веке, когда угроза была крайне высока. Но тогда Мать-Богородица Владимирская, чью икону привезли в столицу Московского княжества, оберегла и заступилась. Спасёт ли теперь?

И случилось столь редкое всенародное объединение, лишь бы отстоять страшную беду. Добровольцы со своим вооружением приходили к местным воеводам, вливались в собирающиеся к выступлению полки. Даже Иван Васильевич Шуйский, подлец и смертный враг Бельских, встал с ратью во Владимире, готовясь прикрыть Коломну, в коей собирал войско главный воевода Дмитрий Бельский.

В Москве запасались провиантом, устанавливали пушки на стенах, расписывали защитников по местам, укрепляли посады. Нервная суматоха царила в столице. От бесчисленных телег, разъезжающих по городу, стояла пыль. Вот одна, переполненная, с запряжённым старым конём, стояла прямо на дороге, накренившись, преградив тем самым путь другим.

– Ну, раззява! Чаго встал! – кричал мужик, следовавший за ней. – До вечера тут из-за тебя простоим! Давай толкай её отсюда!

Возница первой телеги, поджарый и крепкий старик с добрым матом отвечал, что колесо слетело, не поставить, не поднять.

– Стоять долго будем? На владычный двор везу хлеб, мужики! – появился третий возница.

Навстречу шли телеги с беженцами – покинуть город мог каждый, но таким очень косо глядели вслед. Мимо шли горожане, тоже куда-то везли добро своё. Били колокола с Соборной площади. Вот, грохоча копытами, проскакала ватага детей боярских.

На собрании думы в присутствии великого князя и митрополита обсуждают, как защитить державу, стоит ли государю покинуть столицу и укрыться в каком-нибудь дальнем монастыре. Иоанн сидел на высоком троне отца, молчаливо взирая на бояр.

Одни настаивали, дабы укрыть отроков, другие вспомнили опять же поход Едигея, когда прапрадед Иоанна, московский князь Василий Дмитриевич, отбыл собирать войско в окрестностях княжества.

– Но Василий Дмитриевич оставил тогда Москву на защиту брата и дяди, опытных воинов и зрелых мужей! А государь наш ещё мал! – крикнул с места старый боярин Морозов.

– А брат его Юрий и того меньше! – вторил ему Палецкий.

– Ну так и помыслите сами, смогут ли они по окрестностям полки так же собирать? – вскочил с места Кубенский. – Коли отпустим их, обречём на гибель!

Зашумели голоса, и Иван Бельский, сидевший ближе всех к государю, поднялся с места, поднял руку, заставив всех замолчать. Митрополит молвил твёрдо:

– Нигде не безопасно для великого князя нашего! Мыслите сами! Новгород и Псков смежены с Литвою, Галич, Кострома и Ярославль – с Казанью. А коли ударят все разом, не спасти нам нашего государя. Да и Дмитрий Донской однажды оставил столицу без сильного воеводы, что произошло потом? Не приведи, Господь, снова такой беды![10]10
  Имеется в виду разгром Москвы ханом Тохтамышем в 1382 году.


[Закрыть]

Бояре, склонив головы и стянув шапки, молча перекрестились.

– Войско собрано, одно стоит во Владимире, другое идёт к Оке. Выдержим! – добавил Иван Бельский. – С Божьей помощью, выдержим!

В итоге постановили – Дмитрий Бельский главенствует над всеми ратями, дабы не возникало местнических споров, так ненужных в сей опасный момент. Великий князь же остаётся в Москве, куда из Угличского удела привезут и его брата Юрия.

– Воеводам грамоту надобно написать от государя, дабы укрепить дух их и дабы местнические споры не учиняли, – шепнул Иоасаф Бельскому, когда бояре с гомоном покидали думную палату. Иван Фёдорович согласно кивнул.

При огромном стечении народа митрополит провёл службу в Успенском соборе. Иоанн и его брат Юрий прилюдно молились перед иконой Владимирской Богоматери, и великий князь и здесь помянул Василия Дмитриевича:

– Господи! Защити меня, как защитил прадеда моего от Едигея, защити державу мою! Заступи, Господи!

Первым к Оке подошёл передовой и малочисленный московский полк под командованием Ивана Ивановича Пронского. Князь был уже зрелым мужем, воеводствовал в различных городах и был в почёте у великого князя Василия. Казалось бы, многое повидал в жизни, но сейчас, когда чувствовал и слышал, как дрожит земля от приближающейся беды, у него липли ладони и по спине струился противный холодный пот. Крымцев ждали со дня на день. Князь Охлябинин, младший воевода полка, объезжал построенные на берегу укрепления, расставил пищальников[11]11
  Пищальники – нерегулярный тип войска, пехота в русском войске (XV–XVI вв.), вооружённая пищалями (огнестрельным оружием).


[Закрыть], и затем подошёл к Пронскому, доложив, что полк к обороне готов.

– Птицы летят, смотри сколько, – вскинув голову, отрешённо отвечал Иван Иванович. И вправду, будто подгоняемые страшной силой, крича, степные птицы стремились на русскую сторону Оки. Тревожно задул ветер, зарябила река. Вдали, над горизонтом, уже виднелись чёрные тучи, будто перед страшной грозой.

Лазутчики верхом переплыли реку, отдали уставших взмыленных коней, и, едва отдышавшись, доложили, что войско степняков несметное, пушки тянут. Пронский мрачно опустил голову, нервно огладив короткую бороду.

– Уходить нельзя. Надобно ждать Бельского с ратью, – проговорил ослабшим голосом, – так что готовимся. Поднимите стяги!

Тучи пыли всё ближе, кажется, даже сама река задрожала. Диакон прочитал перед ратниками молитву. Воеводы, крестясь, садились на коней.

– Конницу отдаю под твоё командование. Отведи её как можно дальше вдоль берега, прикроет пищальников! Другие пусть патрулируют остальные броды! – скомандовал Пронский Охлябинину, и князь, отъехав, скоро утянул плотно построенный отряд детей боярских.

К тридцатому июля крымская орда подошла к Оке. Солнце стояло высоко, пекло. Издали, где виднелось марево, казалось, что движется сам берег, пыль поднималась густым огромным облаком. Чем ближе подходили степняки, тем сильнее тянуло жаром от них, от пыли, от дыхания их коней. И вот появились.

Лошади передовых всадников уже скатились по пологому берегу в воду, другие что-то кричали, несясь и растекаясь по побережью. Но русские полки, с утра выстроенные (грохот земли от сотни тысяч копыт оповестил воевод, что пора), встречали врага спокойствием и молчанием. Протяжно затрубили рожки, мурзы велели укреплять лагерь и выставить турецкие пушки у берега.

– Великий хан, мы раздавим их, как червей! – восторженно кричали они, глаза хана загорелись в предвкушении лёгкой победы. Семён был хмур, словно чувствовал, что полки брата ещё появятся, но смогут ли они справиться с этой силой, что привёл сюда хан?

– Выставить пушки! – командовал Сахиб-Гирей, в одной руке держа поводья, а в другой скрученную нагайку. – Начинайте строить плоты! Готовьтесь к переправе!

Турецкие пушки ощетинивались вдоль берега, поднялась суматоха и шум. Их ядра на этой переправе могли легко достать до противоположного берега. Потому турки суетливо и шумно заряжали орудия, пока строились плоты. Первые выстрелы тяжёлым гулом отдались на берегу русских, дым пополз по реке. Фонтаны воды и земли поднялись там, где ещё даже не начинались укрепления московитов, но ратники невольно вздрогнули. Дёрнулась лошадь Пронского, и он с трудом удержал её. Затем Пронский отвёл ратников дальше от укреплений, пока противник пытался достать их артиллерией. Ядра сотрясали землю, рушили укрепления, разметали в щепки установленные для обороны телеги. Воинов, что по глупости или воле случая стояли группой ближе к воде, чем все остальные, разорвало на куски. После того пушки замолчали и пару раз ударили ещё через некоторое время.

Ближе к вечеру сделанные из кожи и надутых бурдюков плоты спустились на гладь Оки, и татары начали переправу. Тут Пронский велел срочно занять прежние позиции и встречать врага огнём и стрелами. Извергая густые облака дыма, с треском били пищали. Пущенные стрелы летели со свистом. Татарские воины, прямо на ходу, словно созревшие яблоки, высыпались с плотов, и вскоре река легко уносила их трупы. Но и татары, встав на одно колено, стреляли из луков в ответ, и московиты также несли потери. Конечно, остановить противника на воде они бы не успели – слишком много их было! Потому, вооружившись саблями, пиками и рогатинами, русские остервенело дрались со вступившими на берег татарами. Вскоре прибрежная вода окрасилась кровью, тут и там лежали убитые или стонали раненые. Когда московитов, погибающих под свистящими стрелами или под вражеской саблей, уже начали теснить, Пронский сам затрубил в рог, и из засады вылетела конница под командованием Охлябинина, которая смела противника окончательно. Татары бежали, садились на плоты, пытались уйти вплавь, огрызались выстрелами из луков. Московиты так же провожали их стрельбой.

– Удержали, Господи, – выдохнул Пронский и перекрестился. Темнело, а это значит, что хан попытается перейти реку снова завтра утром, и конница уже не сможет оказать такого влияния на исход сражения.

В татарском лагере было оживлённо. Мурзы и беи сидели в шатре хана, весело смеялись, шутили, пили кумыс, поедая мясо руками. Они будто праздновали завтрашнюю победу, понимая, что русским не выстоять. Хан гордо и величественно восседал среди них, словно он уже не только переправился на другой берег, но и разорил Москву. Бельский не был приглашён к хану – так или иначе его считали чужим.

Семён лежал в отдельном шатре, укрывшись овчиной. Ночь была тёплой и безветренной, но его изнутри бил странный озноб. Верный Булак снаружи варил в котелке кусок баранины. Князь слышал отдалённые разговоры и смех из ханского шатра, и его душила злоба – он привёл сюда татар! Он обеспечит им лёгкую победу! И каково отношение к нему? «Вонючие степняки», – вертелось в его голове.

Протяжный сигнальный рёв труб с противоположного берега заставил насторожиться. «Дмитрий! Нет, только не это!» Откинув прочь овчину, Семён вылетел из шатра и пристально вглядывался в темноту. Оттуда, за рекой, слышался мощный топот, отражающийся эхом в ночной тишине, командные крики, ржание лошадей, и всюду – огни. И звуки эти нарастали, делались всё громче. Зажглись большие костры, и вскоре степняки увидели несметное войско московитов, зловеще освещённое пламенем и наполовину сокрытое тьмой.

Смятение в татарском лагере, поднялась какая-то тревожная суета, словно уже сейчас готовились броситься в бой. Хан и его беи выбежали из шатра. Даже в темноте было видно, как Сахиб-Гирей побледнел, щека его дёрнулась в судороге.

Взбешённый хан, скалясь от гнева, обдал Бельского таким взглядом, что Семён невольно задумался, не настал ли теперь его смертный час. Он был позван в ханский шатёр вместе с другими мурзами и беями. От праздного духа там не осталось и следа.

– Все уверяли меня, что у московитов нет сил бороться с нами! – кричал Сахиб в гневе. – Откуда тогда у них такое несметное войско?

Семён молчал, видно, и для него это было потрясением, и от пристальных взглядов хана, мурз и беев покрывался испариной.

– У нас не менее великое войско, хан! Со всей степи под твои знамёна прибыли воины! Нам нечего бояться! – говорили одни.

– Этот московит Бельский, что привёл нас сюда, истинный предатель! Казни его! Зря ты не слушал нас и доверился ему! – кричали другие.

– Хан, поверни обратно, пока Ока не стала нашей могилой! – молили третьи. Сахиб, опустив голову, тяжело дышал, раздувая ноздри. Он был похож на испуганного хищника, попавшего в охотничью западню.

– Мы никуда не уйдём! Стоять и биться будем до последнего! Без добычи с земель Московии мы не уйдём! – заявили мурзы, и они глядели на своего повелителя, пытаясь разжечь в нём это воинственное чувство. Но хан был бледен и беспомощен. Постановили стоять.

Всю ночь с обоих берегов слышался шум, никто не сомкнул глаз. Когда занялась заря, хан и его орда узрели всю мощь и великое число русских полков, густо укрепившихся на противоположном берегу, ощетиненном пушками. Многочисленные стяги реяли, и на многих из них Спас, и взгляд его страшен и суров – вот что увидел в первую очередь Семён Бельский, и противный холодок пробежал по спине. «Круг замкнулся», – подумалось ему тут же.

– Ну, где же ты, братец? – щурясь, процедил тихо сквозь зубы Дмитрий Бельский, удерживая коня. На нём был пластинчатый бахтерец с жемчужным подолом, голову покрывал островерхий шишак с узорными надписями на ободе. Другие воеводы, сверкая сталью броней и шлемов, окружали князя. Они были спокойны, заметив смятение и неуверенность врага, однако ждали, до последнего не допуская кровопролития.

– Семён, хан бежал. – Голос Булака был твёрд и спокоен. – Коли хочешь сохранить жизнь, беги и ты.

Семён сидел тогда у шатра. Он будто ждал этого известия и, услышав о том, вскочил, словно обрадованный этой вестью. Верный Булак привёл коней.

– Они сжигают тяжёлый обоз и угоняют скот, – оповестил слуга, когда Семён уже взмыл в седло. Отъехав на пригорок, на мгновение, тяжело дыша, обернулся. Среди группы воевод, что выделялись среди прочего воинства, он пытался найти глазами Дмитрия, и вдруг подумал: «Может, ещё не всё потеряно? Может, вернуться?» И, казалось, даже увидел старшего брата, и что-то тяжко сдавило грудь.

Дмитрий узнал его, и сердце волнительно застучало, руки крепче сжали поводья. Так и глядели они друг на друга, с разных берегов, два родных брата, не видевшихся семь лет. Кажется, даже разглядели глаза друг друга, и Дмитрий невольно подумал о том, как постарел Семён.

«Ну что же ты сотворил, братец? Ух, задам я тебе, придушу! Род опозорил! Отца опозорил! Что же ты стоишь, ну?» – думал Дмитрий Фёдорович, путаясь от волнения в мыслях.

Семён ещё постоял недолго, после чего конь его рванул с места и укрыл хозяина за курганом. Дмитрий не ожидал этого, изменился в лице, невольно дёрнул коня вперёд, затем тут же встал, словно врезался в какую-то невидимую преграду.

«Как же так? Догнать! Догнать их всех!» – думал он, широко раздувая ноздри, и, выхватив саблю, выкрикнул:

– Укрепимся ныне, братья! Великому князю ещё не пришло время водить полки, боронить державу. Так защитим Россию за него! Бог и государь нас не забудут! Гнать татарву до самого предела! Вперёд! Вперёд!

Знатные воеводы Семён Микулинский и Василий Серебряный-Оболенский повели войско. Словно хлынувшая из вулкана лава, русские полки бросились в реку и начали переправу. Были готовы лодки, на них, плотно набившись, шла пехота. Всадники переправлялись с лошадьми вброд.

Боя не было, татары ушли мигом, и преследовать их было тяжело. Московитам достался обоз (то, что не успели унести или уничтожить враги), а также турецкие пушки, небывалым размером которых дивились потом ратники.

По пути в степи Сахиб-Гирей осадил Пронск, надеясь хоть там попытать удачу и получить добычу. Три дня держал он город в осаде, но подоспевающие полки Микулинского и Серебряного вновь отогнали хана прочь. Сын хана, молодой царевич Имин, с малым войском попытался, вопреки указам и опасениям отца, пограбить одоевские земли, но воевода Владимир Воротынский встретил его там мощной и уверенной атакой – царевич с горсткой потрёпанных воинов бежал вслед за отцом.

Звоном колоколов и службами отмечали эту малокровную победу. Снова Москва спасена! Иван Бельский и митрополит, главные заступники, ещё больше возвысились в глазах народа, им полностью доверился великий князь и некоторые из бояр. Но только лишь некоторые, и за триумфом этим они не предвидели, не почувствовали подступающей к ним беды.

След Семёна Бельского в исторических документах теряется после крымского похода 1541 года, известно лишь, что он вернулся наконец в Литву, в свои имения, где продолжил тихую жизнь землевладельца. О потомстве и свадьбе его также нет никаких известий, видимо, вскоре он и скончался бесславно на чужбине, лишившись родины, семьи и прощения Всевышнего.

Сколько в Русской земле ещё будет таких же авантюристов, несущих ей беды, кровь и слёзы! Довольно много, и некоторые ещё появятся на этих страницах, но всё это будет потом…

Глава 8

В ночь на третье января 1542 года бояре, шумно топча и гомоня, вошли в опочивальню великого князя.

– Что здесь? Что? – со страхом вскочив в кровати, вопрошал он, испуганно озираясь. Бояре толпой обступали его, дородные, бородатые, укрытые тьмой.

– Заговор, великий князь, – услышал Иоанн знакомый голос, и когда из этой толпы вышел Иван Васильевич Шуйский, что-то внутри него оборвалось, стало зябко и страшно. Снова он! Нет!

– Всё кончено. Помолиться надобно.

Мальчика, как безвольную куклу, поднимают с кровати. Вот уже кто-то из бояр наматывает ему небрежно портянки, сует ногу в лёгкие сапожки, шитые жемчугом, кто-то уже надевает ферязь. Ему страшно, он не смеет вымолвить ни слова. Затем с боярами, стоя у крестов и икон, молился и пел, не зная ещё, что власть снова вернулась в лапы Шуйских. Что Иван Бельский вновь арестован и, избитый, уже отправлен в Белоозеро в кандалах, что бояре, сторонники его, кто ещё не схвачен, бегут из Москвы, что митрополит Иоасаф свергнут и также отправляется в дальний монастырь. Немного позже Иоанн услышит от окружения своего, как несчастного старика вели по коридорам люди Шуйских и нарочно наступали на его мантию, со смехом наблюдая, как он падает и тяжело встаёт, как швырнули его прочь, когда бросился митрополит в отчаянии к государевым покоям за помощью. И узнав это, ещё больше возненавидит, но с тем ещё больше начнёт бояться Шуйских.

Дмитрий Бельский после свержения брата по чину возглавил Боярскую думу, но, видимо, только через несколько месяцев. И Глинские, ближайшие родственники великого князя, после смерти Елены утерявшие всякую власть, решили бороться вновь. Тогда же в темнице был по приказу Ивана Васильевича Шуйского убит Иван Бельский – для Глинских это был удобный момент, чтобы повлиять на Дмитрия Фёдоровича. Была устроена тайная встреча в Воробьёво, где жила пожилая бабушка Иоанна, мать Елены, Анна Глинская.

Дмитрий отправился один, на всякий случай под дорожное платье надел кольчугу. Уже стоял май, но ночи были ещё прохладными, пахло свежестью и весной. Пока ехал, вспоминал покойного Ваню, с ужасом осознавая, что остался один из их большой и крепкой семьи. Судьба Семёна, ускакавшего тогда, вместо того чтобы броситься к русскому стану, его более не интересовала, но Ваню он любил и относился с почтением, словно не он, а Иван был старшим братом. Горький ком встал в горле, и гнев закипел внутри. Вздохнув, Дмитрий перевёл дыхание и погнал коня быстрее. Никаких доказательств, что Шуйские причастны к смерти Вани, нет, но, как бы там ни было, это произошло по их вине, и теперь он вынужден заседать на почётном месте в думе, каждый день видеть их спокойные, сытые, ненавистные ему рожи.

«Ничего, Иван Васильевич, сочтёмся ещё!» – мстительно думал Бельский.

На подъезде встретил Юрий Глинский, младший брат покойной Елены.

– Поторопимся, князь! – сказал коротко и, развернувшись, резво погнал коня.

В тёмной горнице низкого резного терема уже (к изумлению Дмитрия) были бояре Иван Григорьевич и Владимир Васильевич Морозовы, Михаил Глинский, ещё один брат Елены, и бабушка великого князя Анна Глинская. Ей было уже за пятьдесят, но лицо её было по-прежнему свежим и молодым. Заглянув ей в глаза, Дмитрий невольно вспомнил покойную Елену, её дочь – такой же тяжёлый, холодный, строгий взгляд.

Все присутствующие поприветствовали Дмитрия Фёдоровича, он склонил голову в ответ. Первое слово сказала Анна Глинская:

– Мы ждали тебя, князь. Медлить больше нельзя!

Женщина говорила с сильным литовским акцентом, пронзая Дмитрия Фёдоровича насквозь своим колким взглядом. Выдержав паузу, продолжила:

– Пора всецело взять власть в руки, коли ты глава думы! Верно, князь? И пока будет жив сильный лидер Шуйских, не видать тебе этой власти!

«Сами хотят того же ведь! Своего не упустят!» – размышляя, думал Дмитрий, ноздри его мясистого носа широко раздувались.

– Пора отомстить этому старому чёрту Шуйскому! – сказал вдруг Юрий решительно. – Это он убил твоего брата! И по его приказу отравили Елену!

– Коли Шуйских получится отстранить, слово ваше наравне с моим будет, – обещал Дмитрий, согласно кивая. – Осталось подумать, как сие совершить!

– Мы обо всём позаботились, – с довольной ухмылкой кивнул Михаил Глинский.

И уже вскоре, в ночь на четырнадцатое мая, когда Иван Васильевич Шуйский вернулся с боярского застолья, он, полупьяный, стянул сапоги, скинул на пол кафтан и, как подкошенный, рухнул на свою кровать, мгновенно крепко уснув. Но утром князь не проснулся. Слуги увидели его бездыханное, окоченевшее тело и подняли крик – позваны лекари, стража.

К приезду его сына Петра тело постарались привести в пристойный вид и уложили на лавку, но труп вскоре уродливо раздуло. Пётр привёл своего четырёхлетнего сына, названного в честь деда – Иваном. Мальчик смотрел на бездыханное, посиневшее тело Ивана Васильевича и никак не мог понять, за что отравили деда? В отравлении не сомневался даже ребёнок, ибо труп очень скоро позеленел.

Смерть могущественного брата Василия Немого не смогла сместить Шуйских, как ожидали заговорщики. Его место в думе, наравне с Дмитрием Бельским, занял Андрей Михайлович Шуйский, тот самый, которого Елена когда-то бросила в тюрьму из-за подозрений в измене и тот, который до нитки обобрал подвластные ему города Новгород и Псков. Дмитрий оказался слаб, нерешителен и не оправдал ожиданий союзников. Глинские поняли, что промахнулись, и, боясь мести за явное убийство Ивана Васильевича, покинули Москву. Скрытая борьба за власть продолжилась…

* * *

1543 год. Москва

К тринадцати годам государь Иоанн Васильевич выглядел значительно старше своих лет. Высокий и хорошо сложенный, внешность имел приятную – большие выразительные глаза, тонкий, тяжёлый византийский нос – наследство бабушки, Софьи Палеолог. На подбородке, щеках и над верней губой был виден юношеский чёрный пушок.

Повзрослев, уже знал Иоанн о своём предназначении. Знал, что он – хозяин земли Русской. Знал, что Шуйские отравили его мать, сослали мамку Аграфену в монастырь, где она тоже вскоре умерла, знал, что грабили они не только государеву казну, но и народ русский. И всё больше их ненавидел.

На заседаниях думы не давал ему Андрей Михайлович Шуйский и слова сказать – всё по-своему делал. Всюду посылал он за Иоанном своих людей – научать да предостерегать, чтобы батюшка Андрей Михайлович не гневался. Иоанн слушался…

Близок стал юному Иоанну, переживающему одиночество, митрополит Макарий, занявший место Иоасафа, великий книжник и умнейший человек своего времени. Шуйские вручили ему митрополичий сан, надеясь на союз с ним, но Макарий, видя беззакония, что творили они, не принял их сторону и стал распространять своё влияние на молодого великого князя. Высокий, со смиренным лицом и бархатным сильным голосом, он быстро вошёл в доверие к Иоанну, наведываясь в государевы покои, подолгу разговаривая с ним о Боге, любви и величественной царской власти.

– Неужто, владыка, царь выше, чем я, великий князь, сидит? – спрашивал его Иоанн удивлённо. Макарий улыбался по-доброму и говорил мягко – рядом с ним душе становилось хорошо и спокойно.

– Царь есть помазанник Божий, – отвечал митрополит. – Пред Богом, государь, есть долг у русского государства. Нет после завоевания Константинополя мусульманами такой православной земли, как наша. Москва – его наследница. По вере и по духу. И титул царя есть Божье предназначение. Ибо ты – потомок византийских царей, хранитель православной веры, а Москва есть Третий Рим…

Иоанн задумался. Держава объединена уже его великим дедом и отцом, сброшено давно татаро-монгольское иго, Москва вольна сама назначать своих митрополитов. И вера, и обычаи миропомазания, и культура – всё переняли у Византии, Второго Рима. Так кто же ещё может быть Третьим, как не Москва?

– Выходит, и на Русской земле должен быть царь, – задумался Иоанн. – Но как решиться на это? Разве ж признают меня царём?

– Всему время своё, государь, – улыбался Макарий и осенял Иоанна крестом. – Веруй. Господь рядом с тобой.

– Верую, владыка, – целуя большой крест, протягиваемый митрополитом, говорил Иоанн. И уже вскоре после встречи с Макарием государь с другими благородными юношами мчался верхом по Москве, пугая горожан, едва не бросая их под копыта своего коня. С ним вместе был сын Фёдора Воронцова, Ивашка, Михаил Трубецкой и Афанасий Бутурлин – вот новое окружение государево, его верные друзья и подельники.

С криками, свистом и гиканьем неслись юноши по московским улочкам, в страхе горожане прятали своих детей.

– Дорогу! Прочь! – кричал Иоанн и плетью стегал коня. Нерасторопные горожане также могли получить удар плетью, если этого захотел молодой повелитель. И, будучи битыми, они молились за своего государя и просили Бога дать ему здоровья и многих лет. Покорный, рабский русский народ…

– Государь! – крикнул Бутурлин. – Айда за «медком»!

Улыбаясь, Иоанн развернул коня и помчался следом за товарищем. «Медком» юноши называли молодых девушек, которых они хватали на улочках и, развлекаясь, насиловали или же закидывали на своих коней и увозили во дворец, где продолжали свои игрища. Так юный Иоанн в столь раннем возрасте познал женщин, и они под страхом смерти не могли ему отказать – всё это великий князь воспринимал как должное.

Вот и сейчас молоденькая девочка тщетно извивается в руках великого князя, плачет и умоляет отпустить её, но раззадоренный Иоанн не слушает, рвёт ей юбку и лезет под подол, стягивая с себя порты. Кто услышит её мольбы о помощи в этом сарае? Да и родичи её в страхе жмутся в дальних углах. Даже отец родной не спасёт юную красавицу – не пустят сюда дружки! Она испуганно смотрит в глаза Иоанну, и страх её ещё больше раззадоривает его. Хищно оскалившись, он неумело и жёстко впился в её губы и шею.

– Замолчи, дура! – вытаращив безумные глаза, крикнул ей в лицо Иоанн и вдруг застыл – за стогом сена с вилами в обеих руках стоял черноволосый мальчик, ровесник великого князя, и пристально глядел на него. Иоанн вскочил, тут же надевая порты. Мальчик всё стоял, направив на него вилы, но не решаясь напасть, а ревущая девица, видимо, его сестра, спрятав под полами распашонки окровавленные бёдра, бросилась к открытым дверям, но столкнулась там с Мишкой Трубецким. Он деловито упёр руки в бока, в одной из них сжимал плеть.

– Куда? Куда? – игриво расхохотался он и толкнул девицу так, что она опрокинулась на пол. Улыбка сошла с его лица, когда увидел он растерянного Иоанна и застывшего с вилами мальчика.

– Ах ты щенок, на кого руку вздумал поднять? – гневно прошипел Трубецкой, направившись к мальчику. Тот заметно испугался, но не напал на Трубецкого с вилами, а бросил их в него и пустился бежать.

– Мишка, хватай его! – гневно крикнул Иоанн.

– Архипушка! – взвыла девица, когда Мишка нагнал мальчика и сильным ударом в ухо свалил его с ног.

Иоанн устыдился того, что мальчик увидел его страх и смятение и сказал боязно:

– Хватай его да утопи в Москве-реке. И поехали отсюда!

– А как же «медок», государь? Не пропадать же добру! – весело возразил Трубецкой, вытаскивая кричащего мальчишку за ухо во двор. Там ему в ноги бросился престарелый сухой мужичок. Позади столпились пожилые завывающие бабы.

– Возьмите, что хотите! Но не губите сына моего! Один он у нас! – молил мужик.

– Сын твой государевой потехе мешал! Дерзость такую прощать не следует! И сам отойди, а то стегану как… – грубо ответил Трубецкой, но мужичок и не думал уходить, едва не вцепился князю в ноги. Выбежала из сарая в объятия ему та самая девочка, которую насиловал Иоанн. Сам великий князь безмолвно стоял позади.

– Дочка моя! Дочка, – залепетал седовласый, подняв голову.

– Ай, тятя, помоги, больно как! – выл мальчишка, а Трубецкой, словно нарочно, выворачивал ему ухо ещё сильнее.

– Архипка! Архипушка! – взвывал мужик беспомощно. Иоанн сжалился, помрачнел.

– Брось его! Поехали отсюда! – приказал он, садясь в седло.

Трубецкой разжал пальцы, и отрок тут же пустился наутёк и вскоре скрылся за углом ближайшей избы. Раздался насмешливый гогот товарищей великого князя, садящихся на коней. Когда уезжали они, горожане крестились, благодаря Бога, что уберёг сегодня от беды.