Текст книги "Кровавый скипетр"

Автор книги: Виктор Иутин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

– Я приказываю! Я – государь!

Глинский покорно склонил голову, проговорив:

– Твоя воля, великий князь…

И когда Иоанн повернулся к нему спиной и вышел из шатра, еле слышно Глинский прошипел, злостно глядя ему вслед:

– Щенок… Не вырос ещё повелевать…

Словно опасаясь лишних слов, которые смогут раскрыть заговор Глинских, он увязался за государем. Иоанн же, пройдя в темницу, повелел позвать лишь одного из четверых арестованных – Фёдора Воронцова. Тут же его привели – связанного, забитого. Глаз его заплыл от свежего синяка, из рассечённой брови сочилась кровь.

– Государь, – жалобно протянул узник, но стражник толкнул его на пол, гаркнув:

– На колени перед государем!

Воронцов встал на колени, сцепил у груди скованные кандалами трясущиеся руки. От их тряски звенели цепи.

– Покайся предо мной, Фёдор! – властным тоном потребовал великий князь. – Покайся, что решился на великий грех, затеяв против меня крамолу среди пищальников.

Глинский глядел то на измученного Воронцова, стоящего на коленях перед Иоанном, то на своего племянника.

– Чиста пред тобою моя душа, великий государь, – не поднимая головы, отвечал Воронцов. – Всегда был верен тебе и любил тебя сильнее детей своих, ибо мне ты сам был, словно родное дитя…

– Замолчи! – закричал Глинский с выпученными глазами. Он так боялся, что трогательные слова Воронцова растопят сердце юного великого князя, потому кинулся к племяннику, схватился за рукав его кафтана:

– Нарочно лестные слова говорит тебе он! Не слушай его, великий князь! Лукавый он! – и, снова повернувшись к Воронцову, прошипел. – Замолчи, пёс! Замолчи!

– Ты сам во всём признался при допросе, – словно не замечая беснующегося дядю, продолжал Иоанн. – Или ты намерен обвинить верных мне людей во лжи?

Воронцов поднял голову, в глазах его блеснули слёзы.

– Твоя воля, кому верить. Но каяться мне не перед чем. Ни разу не обманывал тебя, и теперь…

– Лжёшь, собака! – закричал Глинский. – Снова лжёшь! Сколько преступных злодеяний было совершено тобою! Все обвинения ты признал правдой! Не смей лукавить сейчас!

– И теперь не обманываю! – продолжал Воронцов. – Никогда против тебя не помышлял дурного. Знай это. А коли решил казнить меня, так отдам жизнь свою в руки твои. А ты помяни потом мою душу. Вдруг вспомнюсь тебе!

Иоанн долго глядел молча на опального боярина, затем, развернувшись, вышел из темницы. Глинский последовал за ним.

– Какова твоя воля будет, великий князь? – согнувшись, как жалкий раб, шёл возле племянника Юрий, словно почувствовав в его величественном молчании неведомую силу правителя. Но Иоанн, и ему ничего не ответил, зашёл в свой шатёр, велев никого к себе не пускать. Лишь вечером он подписал Фёдору и Ваське Воронцовым, а также воеводе Ивану Кубенскому смертный приговор. Сына же Фёдора, Ивашку, великий князь, помня старую дружбу, велел отослать на южные границы государства. Был отправлен в ссылку ещё один боярин – Иван Челяднин, сподвижник Воронцова. Но он ещё проявит себя в тяжёлые годы правления Иоанновы…

Их казнили перед всем войском на следующее утро. Стояла невыносимая жара. Радостно щебеча, над безмолвным лагерем летали птицы. Свежий ветерок, обдавая прохладой, шумел травой и листьями зелёных деревьев. Кое-где пробежал шустрый заяц.

Плаху установили прямо напротив государева шатра. Палач стоял рядом, опершись на свой тяжёлый топор. Привели сразу троих. Ничто так не пугает человека, как вид ожидающих его мук.

– Пустите к нам хоть отца духовного, исповедоваться пред смертью лютой! – громким басом проговорил Кубенский, бесстрашно глядя на палача. Но тот безмолвно схватил Фёдора Воронцова и подвёл к срубу. Иоанн проявил к нему свою милость за былые заслуги – не дал увидеть ожидавшие боярина муки. Фёдор даже не успел перекреститься. Лишь в последний момент он заметил, как из шатра вышел сам Иоанн, поглядеть на казнь.

Раздался глухой удар топора, и мощные струи крови хлынули на землю, а голова казнённого откатилась чуть ли не к ногам великого князя. На лице казнённого так и застыла печать ужаса – выпученные глаза, перекошенный рот. Иоанн смотрел на отрубленную голову и видел, как вытягивается лицо и бледнеет, затем глаза сами закрылись и не открывались больше. Когда поднял государь свой взгляд, палач уже заносил топор над Кубенским. Второй удар – и голова с густой седой бородой упала в траву, с громким плеском и журчанием вылилась из раны кровь внука Ивана Великого…

Последним казнили Ваську Воронцова – того, кто хладнокровно выполнял различные указания великого князя. Может, вспомнил он в тот момент убитого им недавно Мишку Трубецкого? Увидев слёзы в глазах Васьки, Иоанн отвернулся и начал заходить в шатёр. За спиной он услышал, как истошно закричал младший Воронцов, когда его уложили на залитый кровью сруб. Третий удар топора оборвал этот крик.

Воины, следившие за казнью, молча перекрестились…

Спустя какое-то время после этих событий пищальники перестанут существовать как род войск. Но их место займут иные воины – стрельцы, составляющие первое регулярное войско в России…

Глава 10

1547 год

Уверенный и сильный голос юного правителя, отражаемый эхом под крестовыми сводами Грановитой палаты, пристально слушали бояре, сидя по бокам от него. Тут же был и митрополит Макарий, который, стараясь скрыть счастливую улыбку, с гордостью глядел на великого князя, сидящего на троне в красном углу.

– Уповая на милость Божию и на святых заступников земли Русской, имею намерение жениться: ты, отче, благословил меня. – Иоанн взглянул на Макария и снова сел в кресле прямо. – Первою моей мыслью было искать невесты в иных царствах, но, рассудив основательнее, отлагаю сию мысль. Могу не сойтись нравом с иноземкой: будет ли тогда супружество счастьем? Желаю найти невесту в России, по воле Божией и твоему благословению, кроме того, ещё до своей женитьбы желаю исполнить древний обряд предков и венчаться на царство.

Иоанн обвёл присутствующих довольным взглядом и добавил:

– По примеру наших прародителей и сродника нашего, князя Владимира Всеволодовича Мономаха, решился принять я царский титул, который не решались принять мои предшественники!

Бояре одобрительно загудели, восхищаясь своим юным правителем. Наконец сбросившая оковы татарского ига объединённая Русь встанет вровень с европейскими державами, наречётся полноправной наследницей погибшей Византии по вероисповеданию и государственному устройству. Царский титул возвысит юного государя над его подданными, сделает его власть над ними неограниченной, и правители Европы наконец также вынуждены будут считаться с поднимающей голову Россией! Потомки удельных князей Рюриковичей, ставших давно боярами великого князя Московского, теперь навсегда отдалялись от трона, от власти. Как колосс, как божество вознесётся он над ними, и далеко не всем нравилось окончательно превращаться из родовитых князей в государевых «холопов». Но всё это было неизбежно – путь России уже был определён свыше…

Иоанн, поднявшись, подошёл к митрополиту и попросил благословения, склонившись пред ним. Прочитав молитву, Макарий перекрестил государя и сказал ему шёпотом:

– Я благодарю Господа, ибо Он помог решиться тебе на это, государь!

– Это не Он, владыка, – ответил ему тихо Иоанн. – Это был ты…

Обряд венчания на царство был назначен на шестнадцатое января…

Казалось, никогда ещё Соборная площадь Кремля не была так запружена народом. Сияли на фоне морозного январского неба выбеленные храмы, Архангельский и Успенский, и церковь Ризоположения, и возвышающаяся над площадью, словно худощавый великан, колокольня Ивана Великого. Но больше всего внимание перешептывающегося в любопытстве народа привлекали окружённые ратниками Грановитая и Средняя палаты, ибо все знали – там сейчас государь. Даже в сам город всё прибывали и прибывали люди – поглядеть на своего царя!

– Пустите, Христа ради, царя-батюшку хоть одним глазком увидеть, – слышался молящий голос какой-то бабы.

– Ишь чего захотела, – упрекнул её мужской голос, – царя увидеть! Все с утра тута стоим, скоро от холода околеем, тоже хотим узреть!

– Говорят, одёжа вся его из золота, и весь он величественный, светящийся, будто солнце… Как царь греческий! – раздался голос ещё одной бабы.

– Ох, думается, не узрим мы царя нашего! – причитал ещё один женский голосок.

Внезапно толпа, как по мановению свыше, замолкла разом и устремила свой взор на открывшиеся двери Столовой палаты – оттуда, неся укрытое шёлковым полотном золотое блюдо, вышел духовник царя Феодор Бармин, а с ним дьяки, казначей и некоторые думные бояре. Всем стало ясно, что на том блюде несут государеву корону – как прошла молва, неведомую шапку, усыпанную каменьями, кою носил сам византийский император ещё до Мономаха. Блюдо несли с торжественным видом, медленно, как святыню, и некоторые из народа повалились на колени, другие, заворожённо следя за этим, начали креститься.

– Шапку! Шапку несут! – молниеносно пронеслось по толпе, и эта народная масса, едва умещаемая в стенах Кремля, зашевелилась, затолкалась, забурлила, как встревоженное бесформенное чудище – все хотели пройти вперёд и поглядеть, но видеть могли лишь те, кто был хоть на сто метров от тщательно охраняемой бархатной дорожки, по коей процессия несла царские регалии в Успенский собор.

Затем духовник в сопровождении некоторых дьяков вернулся в палату, снова толпа поутихла, но ненадолго – вскоре по ней быстро прошёл Иоанн, сопровождаемый всё тем же Феодором Барминым, который кропил всех стоявших рядом святой водой.

– Государь! Государь! – слышалось отовсюду, снова толпа заволновалась и утихла нескоро, даже после того, как Иоанн зашёл в собор, хотя его толком никто не успел узреть.

В тесном Успенском соборе Иоанн предстал в богатой золотом и драгоценностями одежде. Макарий громко читал православное исповедание. Собор светился тысячами свечей, многочисленные придворные толпились под стенами.

Иоанн, не мигая, смотрел перед собой, и свечи отражались в его больших стеклянных глазах. Он понимал, что навсегда останется в памяти народа как первый царь на Руси. Но достаточно ли этого, чтобы быть великим правителем?

Глядя на Иоанна, Макарий торжественно произнёс:

– Тебя Господь Бог избрал на земле, вознёс и посадил на престол Свой. Чти прежде всего Святую Церковь, в которой получил второе духовное рождение во Святом Крещении. Бояр же своих и вельмож жалуй и береги по их Отечеству и ко всем же князьям и княжатам, и детям боярским, и ко всему христолюбивому воинству буди приступен и милостив и приветен, по царскому своему сану и чину. Ты – пастырь их! Суди людей своей правдою, стой на страже Церкви Православной! Да покорятся тебе все варварские языки[14]14
  Тут имеется в виду покорение Казанского, Астраханского и Крымского ханств.


[Закрыть]. Верное исполнение долга своего, который есть христианский подвиг, позволит тебе, великий государь, войти в радость Господа!

Замолчав, Макарий перекрестил Иоанна и добавил:

– Во имя Отца, и Сына, и Духа Святого. Аминь.

Затем он и митрополит сели в золотые кресла, возле которых стоял стол, укрытый богатой парчой, а на столе лежало то самое блюдо со сверкающими золотом царскими регалиями – бармами и шапкой Мономаха. Иоанн всю службу сидел недвижно, не глядя на Макария, пытался отвлечься от волнительных мыслей, вслушиваясь в церковное пение, которое его всегда завораживало. Но сейчас отвлечься не удавалось, мысли были совсем об ином. Вдруг вспомнилась мама, которая, к великому сожалению, не дожила до этого дня. Как бы она была рада видеть это! Но она видит – Иоанн твёрдо верил в это, а сердце вдруг защемила неизгладимая тоска. Казалось, ещё немного, и глаза станут мокрыми от слёз. Но наступила вдруг тишина в стенах величественного собора, и митрополит медленно и властно поднялся со своего места. Голоса певчих смолкли, перестали перешёптываться и свидетели венчания. Было лишь слышно, как гудит сильный зимний ветер за каменными стенами собора. Иоанн тоже поспешил подняться, и печальные мысли вдруг улетучились – вот сей момент!

Макарий возложил на него крест Животворящего Дерева, бармы и шапку Владимира Мономаха, далёкого предка юного государя, произнося громогласно:

– Яко твоя держава и твоё есть царство!

И тогда начались поздравления многочисленных придворных и духовенства. С этого мгновения в России появился первый царь ! Изображённые на фресках святые, и покоившиеся в соборе святители будто тоже присутствовали тогда там, пришли узреть, что труды их по укреплению христианства и государства Московского прошли не зря, и теперь у страны единый правитель, царь!

Когда отслужили обедню, вышел Иоанн к безмолвному народу, весь в золоте, с царскими регалиями, светящийся, словно божество. Тут же и прокатилась волна восторга у толпы перед собором, кто-то упал в обморок, кто-то плакал от счастья, кто-то рвался вперёд, лишь бы оказаться поближе.

Иоанн прошёл по бархату и камке во дворец, на всём пути немой брат государя Юрий посыпал царя золотыми деньгами, а мису, откуда он брал монеты, нёс Михаил Глинский. Оба шли в нарядных ферязях, сафьяновые сапожки их сверкали камнями. А затем с крыльца дворца окольничие и бояре стали разбрасывать в толпу милостыню, учинив тем самым давку – каждый пытался унести с собой хоть частицу того, что было бы связано с этим днём.

Впрочем, лишь через годы другие государства признают Иоанна царём. И пока ещё не предвидели того, что за великая сила растёт с тем самым на востоке, имя которой Россия…

* * *

Уже тринадцатого февраля Иоанн женился. До этого состоялся смотр невест – обряд, заимствованный у Византии (Иоанн и вправду стал считать Россию наследницей погибшей империи). Каждый благородный служилый человек должен был прислать в Москву молодую девушку из своей семьи, дабы иметь возможность породниться с государем. Выбирали самых достойных. Для девушек и их родни это было настоящее испытание. Девиц тщательно осматривали лекари в их родных городах, а потом и наместники. Тут и там слышался женский плач и причитания – «недостойные» красавицы ревели навзрыд, сопели возмущённо их отцы и братья. Тех, кто прошёл первый смотр, отправляли в Москву, где на них лично уже глядел сам государь. Знакомясь с девушкой, давал им в подарок дорогие узорчатые платки. Здесь-то девушки и их родня изощрялись в кознях и интригах, дабы очернить соперников. Это была настоящая борьба, жестокая, беспощадная.

Его избранницей стала дочь покойного окольничего и воеводы Романа Юрьевича Захарьина – Анастасия, семнадцатилетняя красавица с мраморным лицом. Была она оплотом добродетели, смиренная, набожная. Когда увидел её Иоанн, тут же без сомнения понял, что именно она должна стать его женой. Юный государь крепко полюбил её. Так нежданно Захарьины и вступили в царский двор…

Глинские с опаской поглядывали на родственников невесты и новых людей при дворе. Старшие братья её, юноши Даниил и Никита, назначены были спальниками[15]15
  Спальник – придворный чин в XV–XVII вв., в обязанности которого входило одевание государя и дежурство у его постели.


[Закрыть] государя, а значит, уже пользовались его доверием. Стелить брачную постель должен был Алексей Адашев. Мовником, то есть тем, кто мыл государя в бане, было приказано быть молодому воеводе, родственнику Иоанна, князю Ивану Фёдоровичу Мстиславскому. Спать у брачной постели обязывался Юрий Пронский-Шемякин. Окружив себя новыми людьми, юный царь готовился к переменам…

Со всех уголков державы стекались в Москву многочисленные гости. Все приготовления завершены – наступила последняя ночь перед свадьбой. Иоанн беспокойно ворочается в своём ложе, не в силах уснуть. Зато дружно храпят его спальники: Пронский-Шемякин, Лёшка Адашев и братья Захарьины.

По старинному обычаю выбранную невесту селили в одной из палат дворца с матерью, приставляя к ним государевых родственниц. Вот и сейчас Анастасия сидела рядом с матерью Ульяной в одной сорочке, распустив на плечи длинные светлые волосы. Ульяна гребнем расчёсывала густые волнистые пряди дочери и с комом в горле вспоминала, как ещё десять лет назад Настасьюшка, ещё маленькая девчушка, сидела так же, прося мать заплести ей косы. Тогда жив был и муж Роман, и старший сын Далмат. Обоих потеряла в том недалёком 1543 году – в феврале похоронила мужа, а в октябре – сына. Постарела она с тех пор! Пятикратные роды не портили до того её красоту, а тут лицо её словно закостенело, тело раздалось вширь, седые пряди всё чаще появлялись в волосах…

«Видели бы они её! Государыней станет! Царицей! Ох, Ромушка, как возрадовался бы!» – пронеслось в голове Ульяны, и она, улыбнувшись, украдкой стёрла с щеки слезу. Ну, ничего, смерть – лишь начало вечной жизни, мёртвые не уходят навсегда, остаются подле родных и близких надолго, наблюдают за ними неосязаемо. Уж Роман должен быть доволен супругой – вырастила детей, женила сыновей Данилу и Никиту, выдала дочь Анну замуж за сына князя Андрея Сицкого – Василия. Ничего, что род худой, незаметный, зато князья Рюриковичи, ничего, что зять лишь сыном боярским служит. Зато уже двоих сыновей Аннушка мужу родила, теперь снова на сносях; тяжело, говорит, мол, третий богатырь в чреве её. Ну, дай Бог! Данила с жёнушкой тоже радуют – уже двух дочерей произвели на свет. Большая семья у них! Теперь и Настенька замуж выходит. И детки её, стало быть, царевичами являться будут! Во всё это Ульяна верила ещё с трудом. Задумавшись, она даже застыла с гребнем в волосах Настеньки, а опомнившись, вздрогнула и начала снова чесать.

С ними были две родственницы жениха – его бабка, Анна Глинская, и сродная сестра – Настасья Петровна, вдова князей Фёдора Мстиславского и Василия Шуйского-Немого. Настасья Петровна была любезна и доброжелательна, улыбалась во все зубы, щуря по-восточному чёрные, доставшиеся в наследство от отца, глаза[16]16
  Родителями Настасьи Петровны были Евдокия Иоанновна, дочь Ивана Великого, и татарский царевич Худай-Кул, названный в крещении Пётр Ибрагимович.


[Закрыть]. Истории её не заканчивались, и она, хохоча над очередной своей небылицей, уже по-матерински клала свою длань на детскую ручку Анастасии – Ульяна довольно улыбнулась, завидев этот жест. Чего нельзя было сказать об Анне Глинской. Поджав губы, она, сидя в кресле, неотрывно следила за невестой внука своими холодными голубыми глазами. Анастасия, невольно взглянув на неё, тут же поспешила отвести очи – до того невыносимо и тяжело было видеть лицо старой княгини.

– А сын-то мой, Ванюша, благо по службе вверх идёт! – продолжала Настасья Петровна. – Кравчим[17]17
  Кравчий – придворный чин, управляющий стольниками, также отвечает за государев стол.


[Закрыть] сколько был! Нынче спальник! Глядишь, не остановится на том! Да и, надеюсь, государь не забудет родича!

Слушая истории Настасьи Петровны, чувствуя на себе невыносимо тяжёлый взгляд Анны Глинской, Анастасия думала лишь об одном – быстрее бы всё закончилось! Быстрее бы наступил завтрашний день. И она почувствовала материнскую руку на своём плече. От этого стало намного легче.

– Ну, бабоньки, – по-хозяйски сказала Настасья Петровна и, кряхтя, поднялась с креслица, – спать пора ложиться! Давай помогу косу-то заплести! В четыре руки оно быстрее будет! Завтра день тяжёлый!

Анна Глинская, не проронив ни слова, встала со своего места и властно направилась туда, где уже было постелено для неё. Настасья Петровна, глянув поверх головы невесты ей вслед, проговорила вполголоса:

– Ведьма старая… А ты не бойся её, Настенька! Завтра царицей станешь! Пусть она тебя боится!

Молодые сидели на бархатных покрывалах за столом, на коем были хлеб и соль, жена свадебного тысяцкого расчёсывала им волосы гребнем, обмоченным в вине. Невеста была в белом шёлковом сарафане с каменьями и дорогими пуговицами, на голове её сверкал высокий кокошник, лицо укрывала фата. На женихе – золотистого цвета короткий кафтан с узкими рукавами, перетянутый красным кушаком.

Их, двух детей, так смущавшихся всего того, что происходило с ними, обмахивали соболями, посыпали хмелем. Казалось, Иоанн был ещё более растерян, чем во время венчания на царство. Тут все видели, как краснеет государь от играющей в нём молодой горячей крови.

Митрополит венчал их в храме Богоматери. Молодожёны стояли пред ним, склонив головы. Гулким эхом отражался низкий голос митрополита:

– Днесь таинством Церкви соединены вы навеки, да вместе поклоняетесь Всевышнему и живёте в добродетели; а добродетель ваша есть правда и милость. Государь! Люби и чти супругу; а ты, христолюбивая царица, повинуйся ему. Как святый крест глава церкви, так муж глава жены. Исполняя усердно все заповеди Божественные!

Иоанн покосился на свою супругу, чьё лицо, по обряду, уже можно было открыть. Её правильный профиль был чётко очерчен на фоне сотен свечей. Длинные ресницы, опущенные вниз, дрожали, казалось, она вот-вот заплачет. Но вскоре на её милом личике появилась улыбка, а в уголках губ проступили ямочки. Как же она прекрасна!

Макарий протянул молодожёнам два небольших стеклянных бокала с вином. Согласно обряду Иоанн осушил свой и разбил о пол. Анастасия же, лишь губы смочив, отдала бокал в руки какому-то подскочившему вовремя священнослужителю. Обряд венчания состоялся. Теперь им надлежало сесть на бархатные подушки в кресла, принимать поздравления от придворных.

Когда предстали молодожёны перед народом на ступенях храма, то ликовало живое море людей – славили первых своих царя и царицу. Началось празднование: великое застолье, поздравления, вино и мёд рекою, песни. Тут все князья, бояре, иностранцы – славят первую свадьбу царя. Усмехнулись родовитые государевы вельможи, когда Анастасия вышла к нищим и начала кормить их. Тех, кто не мог есть сам, царица кормила с рук.

Наконец молодожёны, осыпаемые хмелем, покинули праздничное громкое застолье и остались одни в покоях, где уже для них на ржаных снопах постелено брачное ложе. На полу везде соболиные шкуры, возле многочисленных икон горят в сосудах с пшеницей свечи, отдельно стоит принесённое свахами и дружками блюдо с курицей. Иоанн обходит ложе и неволей заглядывает в окошко: видит внизу сидящего в седле с оголённой саблей дядю своего, конюшего Михаила Глинского – по обряду он обязан сторожить покой молодых всю ночь.

Дрожа всем телом, бледная Анастасия снимает с мужа сапоги, собирая выпавшие из них золотые монеты. Не отрывая от неё взгляда, Иоанн развязывает кушак, затем медленно стягивает с себя нарядный кафтан. Он уже был с женщинами, их число для его возраста было даже весьма значительным, но это мгновение было совсем иным, ему казалось, что до того он не знал женщин – так сильно истомой перехватывало дыхание и бешено колотилось сердце.

Мрак покоев, тусклый свет, и она, обнажённая, с мраморной кожей, стройная, смотрит на него испуганно, прикрывая стыдливо острую девичью грудь, затем ложится к нему в ложе – блестят от слёз её большие, глубокие глаза…

Грохот разбивающихся горшков об двери покоев под весёлое улюлюканье гостей будит молодых – пора узреть всем следы крови на простынях, показатель порядочности невесты и окончательное доказательство закрепления брака.

Впереди ещё два дня весёлых гуляний. И даже за этим праздничным столом уже началось зарождение будущей борьбы за власть – схлёстывались взглядами родственники государя и его супруги, Глинские и Захарьины. И никто из них даже не подозревал, насколько скоро всё решится…