Текст книги "Власть оружия"

Часть вторая
КАРАТЕЛИ

В тоннеле на выезде из города стеной стоял чад. Свет мощных электрических ламп не мог пробиться сквозь эту пелену, дым в их лучах казался зеленоватым.

Когда наконец вынырнули из тени, Мажуга остановил сендер у обочины, приоткрыл дверцу и, свесившись вбок, стал кашлять и отхаркиваться. Слюна изо рта летела желтовато-черная.

– Что с тобой, дядька Мажуга? – поинтересовалась Йоля. – Поперхнулся, что ли? Что это из тебя сыплется?

– То Харьков ваш из меня выходит… тьфу!

– А, вон чего… Ну ты вот чего, как Харьковом проплюешься, цепь-то сними с ноги, а то я этими замками косточку отбила. Сними, ты ж обещал!

– А мы еще не уехали как следует. Как из этого выхлопного облака на свет выберемся, тогда сниму.

Он видел, что девчонка волнуется, нервно теребит цепочку и косится в его сторону. Ее сомнения понятны – ради чего взрослый дядька с ней связался, какой интерес имеет? Почему это все с ней происходит и чего теперь ждать? А Игнаш и сам не понимал, что это его потянуло мелкую воровку спасать.

Когда миновали заставу с мерно гудящим вентилятором, Йоля собралась с духом и решительно заявила:

– Ты как хошь, а мне до ветру надо. Снимай цепочку!

Мажуга оглянулся – они всё еще находились в дымном облаке, накрывшем город, хотя туманная серость над головой изрядно поредела.

– Потерпи маленько, уже совсем скоро.

Девчонка не умолкла, нудила и просилась, пока сендер не подкатил к холму, с которого Мажуга глядел на призрак города, когда подъезжал к Харькову. Он снова съехал с колеи, заглушил мотор и полез за ключами. Притихшая Йоля следила за ним с тревогой.

Игнаш нащупал в одном из бесчисленных внутренних карманов ключи, выбрался из сендера, обошел его вокруг, сунулся с правой стороны и, отворив дверцу, выволок наружу Йолину ногу. Девчонка не протестовала, ждала освобождения. Один из замков Игнаш отомкнул и кивнул:

– Выбирайся, ежели до ветру надо. Только, сдается мне, ты убежать собираешься. Лучше не думай об этом – все равно далеко не уйдешь, попомни мое слово.

Йоля подобрала цепь, скрутила в бренчащий ком и выбралась наружу. Отступила на два шага.

– Ладно, ладно, дядька Мажуга, я только чуток отойду, хорошо? Не на колесо ж тебе эт-самое делать… А ты отвернись, не гляди, как я свои дела справляю, стеснительно мне.

Мажуга, пряча ухмылку, отвернулся. Если он не ошибся в девчонке, та сейчас попытается дать стрекача. И точно, стоило ему повернуться к сендеру, за спиной загремела цепочка, зашуршали быстрые шаги. Мажуга неторопливо развернулся и побрел следом. Уйти беглянка успела шагов на тридцать, потом свалилась. Когда Игнаш настиг ее, Йоля корчилась на земле, загребая руками пыль, судорожно хрипела и трясла головой. На лице, руках и лохмотьях, прокопченных черным харьковским смогом, желтая пыль Пустоши ложилась яркими разводами. Между приступами, во время которых спирало дыхание, девчонка вымолвила:

– Дядька… дядька… Ты чего же со мной сделал, дядька? Что ж ты, гад некрозный, сотворил?.. Ведь помираю же ж…

Мажуга вздохнул и посоветовал:

– Да ты проблюйся, тебе легче станет.

– Что ж ты сотворил со мной, дядька?

– Это не я, это город тебя так. Глянь вверх.

Йоля попыталась приподняться, но тут же охнула и опустила голову. Ее мутило и рвало. Она икала, судорожно выталкивая из груди слизь и черные комочки.

– Не могу, дядька Мажуга. Там же… Там же… Там же нету ничего!

Йоля впервые увидела небо. Мажуга встал над ней, глядя вдаль. Позади клубился серыми громадами сотканный из дыма призрак города, а впереди расстилалась Пустошь – бескрайняя желтая равнина, перечеркнутая белой ниточкой дороги. Над равниной – белесое пыльное небо, пронизанное солнечным светом, легкие пушистые облачка, а совсем уж вдалеке, над холмами, замыкающими горизонт, в небе плыла летающая платформа.

Мало-помалу девчонка притихла.

– Ну что, полегчало? – спокойно спросил Мажуга. – Тогда вставай, поедем… домой.

Йоля села, подтянула брякающую цепочку. Глядеть вверх она по-прежнему опасалась. Поползла на четвереньках к сендеру, потом сумела подняться и побрела. Вцепилась в борт, как в спасение, и с облегчением нырнула внутрь – под крышу. Мажуга сел рядом, достал табак и клочок бумаги, стал сворачивать самокрутку.

– Посидим немного, пока ты в себя придешь. Я вот тоже помню, когда впервой из города выбрался, как вверх зыркнул, в небеса, так и решил: ну всё, сейчас улечу в эту пустоту, закрутит меня, унесет вверх тормашками. Мутило после. До сих пор, как вспомню, так слегка не по себе…

– Так это небо, что ль? Страшное какое…

– Небо красивое. Даже когда ветер пыль несет, и тогда. – Мажуга чиркнул зажигалкой, затянулся. – Ты после привыкнешь.

Помолчали, Мажуга смолил самокрутку, выдыхая дым в сторону, чтобы не несло на девчонку – пусть привыкает к хорошему воздуху. Ей в подземельях такого и понюхать не выпадало.

– Дядька, а чего ты со мной воськаешься? – вдруг спросила Йоля. – Я тебе кто? Не родня, не в деле с тобой каком-то… Да никто я тебе.

– Почем ты знаешь? Родители твои кем были? Небось и сама не помнишь?

– А что, папка ты мой, что ли? Не ври.

– Нет, папка – это вряд ли. – Мажугу такая мысль насмешила, он даже улыбнулся. – Не похожа ты на меня ни капли, кочерга прокопченная. Хотя, если тебя отмыть, погляжу снова – может, что знакомое признаю. Боюсь только, коли грязь с тебя оттереть, так и вовсе ничего не останется.

– Хотя, если мозгой пораскинуть, – задумчиво протянула девчонка, – золота ты немало с пушкарей слупил, это же за то, что я тебе рассказала!.. А, так ты поэтому меня забрал? Благодарный мне за это золото?

– Думай как хочешь.

– Это ты, дядька, по-правильному сделал, что мне за то золото благодарный. Другой бы просто забрал, что можно, да и забыл обо мне. А ты добрый.

Мажуга не стал отвечать, вдавил окурок в дверцу, отшвырнул его прочь и врубил двигатель. Сендер въехал в колеи и покатил, взбивая невесомую белую дорожную пыль.

Чем дальше от города, тем быстрей менялся ландшафт. Холмы, сперва пологие и невысокие, делались круче, между ними пролегли овраги, вырытые потоками, которые бегут после сезона дождей. Даже сейчас, в сухой период, на дне оврагов оставалась влага и вокруг расползались пятна зелени, заросли отчетливо выделялись среди желтой равнины. Потом сендер, грохоча, пересек сбитый из бревен мост через неглубокое русло, по дну которого едва струилась мутная вода. Берега поросли колючим кустарником, дальше тянулись россыпи бетонных обломков, а еще дальше начинались поля.

Йоля сползла как можно ниже на сиденье и, осторожно выглядывая над дверцей, рассматривала невиданный доселе простор. Раньше-то, в городе, пространство вокруг нее всегда было ограничено стенами. Куда ни повернись, взгляд непременно утыкался в бетон или кирпич, а здесь – ого-го! Поля с зеленеющими побегами карликовой кукурузы ее тоже удивили – девчонка даже не думала, что такое бывает на свете. Ближнее поле было поделено на участки прямыми, как ружейный ствол, проездами. По одному сейчас катил странный самоход – бочонок на колесах. Когда сендер подъехал ближе, Йоля заметила, что из круглых бортов, из-под самого днища, бьют блестящие струйки воды. Взлетают вверх, загибаются дугой, а ветер подхватывает капли и развеивает по полю. Ветер тоже был ей в диковину. В городских подземельях всегда ощущалось дуновение, но совсем не такое, как здесь. В Харькове воздух теплый, горьковатый, влажный, просеянный через засорившиеся фильтры, которые меняют слишком редко. А здесь – сухой горячий дух Пустоши. Еще она увидела радугу, встающую над зелеными полями; там в солнечных лучах блестели крошечные капли, разносимые ветром. Все казалось чудесным, неправильным и слегка страшным.

Водитель самохода-бочонка остановился и выглянул из кабины; в руке его ярко блестел ствол порохового самострела. Усмотрев в сендере Мажугу, он махнул рукой и заглушил двигатель. Сендер затормозил у края поля, Мажуга вылез на обочину.

Водитель бочонка, загорелый бородатый мужик в широкополой шляпе, небрежно помахивая оружием, шел к нему:

– Здорово, хозяин! Тусклого солнца!

– И тебе, Макар, тусклого солнца!

– Я думал, ты из города нескоро возвернешься. Э, да ты везешь с собой кого?

Мажуга оглянулся на свой сендер – Йолины глаза блестели в тени, она внимательно прислушивалась к разговору.

– Это по делу, Макар, – сказал он. – Как у нас?

– Порядок, как обычно, хозяин. С утра кто-то пожаловал, да я не разглядел, кто именно, уже в поле отправлялся. Прикатил на сендере. Думаю, от Асташки.

– Ладно, Макар. А ты чего один? Я ж велел, пока банда в округе орудует, чтобы по одному не ездили.

– Говорят, банду прогнали. Да у меня вот что для бродяг есть, – водитель показал самострел. – Бояться мне, что ли?

– Иногда бояться полезней. Слышь, Макар, с завтрашнего одному не ездить. Это новое правило.

– Ну ладно, мне ж веселей, если с напарником, – согласился бородатый.

– Не ладно, а новое правило. И возвращайся засветло, всем спокойней будет.

– Он тебя хозяином назвал, – заговорила Йоля, когда сендер покатил дальше, а Макар побрел через поле к своей бочке. – Это чего?

– Известно, чего. Ферма моя, он при ней кормится. Работник мой.

– Эй, слышь, я на тебя работать не буду. Если ты чего-то такое себе умыслил, лучше сразу забудь. – К девчонке постепенно возвращалось прежнее нахальство. – Я батрачить не стану.

Мажуга вздохнул.

– Чего дышишь?

– А я еще не решил, пущу ли тебя на ферму жить. Ежели ты работать не хочешь, то и жизнь твоя зряшная, мне такие не нужны. Человеку трудиться полагается – это правило.

– Правило? И тому дядьке ты тоже о правилах чегось толковал. У тебя что, вся жизнь по правилам? На каждый плевок правило задумано?

– Я живу по правилам, – признал Мажуга. – И тебе советую.

– Не, не дождешься. Я, наоборот, всю жизнь не по правилам делаю. Так веселей. Слушай, дядька Мажуга, а ты вообще зачем меня на ферму-то везешь? Ну, если я работать не буду? А я ж не буду!

– А что, отпустить тебя? Да ты пропадешь в Пустоши.

– Давай проверим.

– Нет, Йоля, ты пока при мне останешься. Когда с карательной колонной оружейников отправлюсь, я тебя с собой возьму.

– На кой?

– Ты Сержа видела, Графа то есть этого, бабу его, охранников. Мне свидетель понадобится. Может, кого в лицо признаешь.

– Харьковчане их тоже видели!

– Каратели? Вряд ли. И потом, я не хочу на цеховых полагаться. Вон, гляди, на пригорке забор, видишь? То моя ферма. И там всё по правилам. Для тебя я новые правила придумаю, готовься.

Теперь пришел черед Йоли тяжело вздыхать.

Ферма Мажуги расположилась на пологом холме и представляла собой комплекс строений, обнесенный забором. По углам торчали вышки, над каждой вертелся ветряк. Позади ограды виднелись двускатные кровли, над всем этим – башня, тоже с ветряком. По мере того как сендер приближался к холму, сооружение росло и росло – так чудилось Йоле. Издали посмотреть – хозяйство Игнаша маленькое, словно игрушечное, но когда сендер, ревя мотором, стал взбираться на холм, оказалось, что забор – в два человеческих роста, а здания за ним – и того больше.

– Богато живешь, дядька. Небось деньжищ ушло, пока обустроился… – протянула Йоля.

– Деньжищ? Нет, кочерга, труда много ушло, тяжелого труда.

Ворота распахнулись, Мажуга въехал во двор. Гостья успела заметить, что на вышке поблескивает ствол ружья – ферма охранялась, караульные следили за округой. Когда Игнаш заглушил мотор, к сендеру сошлись люди, больше десятка. Йоля сперва разглядывала постройки внутри ограды – мастерские, барак, птичник и, наконец, трехэтажный жилой дом, над которым высилась башня с ветряком. Под стенами припаркованы грузовики, один – большущий, с открытым кузовом, другой поменьше. Да и сами стены тоже примечательные – изнутри к ним пристроены бревенчатые сараи, так что по крышам можно ходить и оружие там складывать, если придется отбивать атаку. Все выглядело прочным, добротным и очень ухоженным. Часть двора отделена оградой, не такой, конечно, мощной, как наружная, а похлипче.

Потом Йоля стала разглядывать встречающих. Вперед выступила дородная баба в вышитом жакете и белом платке, накинутом на плечи. Она показалась Йоле монументальной и прочной, как башня, венчающая дом. Юбка у женщины была длинная, почти до земли, и расходилась наподобие колокола – от этого тетка выглядела еще основательней и непоколебимей. Она первой поздоровалась:

– С добрым прибытием, Игнаш.

Голос у нее был низкий, гулкий, вполне соответствующий солидному облику. Йоля подумала, что тетка некрасивая и слишком уж здоровенная. Мажуга-то мужик ловкий, тертый, золото гребет под себя – такой мог бы бабу поприятней на вид в дом привести.

Вслед за хозяйкой хором поздоровались остальные:

– С прибытием, хозяин! Тусклого солнца!

Хозяйкой Йоля мысленно обозвала тетку, поскольку та единственная из всех не величала Мажугу «хозяином». К тому же она одна была в чистое и красивое наряжена, другие одеты попроще, да и перепачканы – кто в мазуте и машинном масле, кто в желтой пыли. Работники – сразу видать.

– И вам добра, – откликнулся Ржавый. – Ористида, принимай гостью. Ей бы помыться сперва да одеться в чистое. Остальное после. – Потом оглянулся: – Йоля, вылазь. Ступай с Ористидой.

– Цепь-то сними, – буркнула девчонка, выбираясь из сендера. Вверх глядеть она по-прежнему избегала.

– Походи пока так, – отрезал Мажуга. – Ористида, как у нас дела? Что хозяйство? Что Луша? Макар сказал, гость у нас.

– Хозяйство в добром виде. – Монументальная Ористида чуть склонила голову. – Гость был, а как же. Покрутился, да и восвояси съехал. Сказал, еще наведается. От Астаха человек, с тобой говорить желал.

– Поговорим, чего ж. С Асташкой харьковские помогут… Да, инструмент я привез, разгрузить его.

Работники помалкивали, разглядывая Йолю. Один что-то тихо сказал на ухо другому, Йоля разобрала: «Грязная…». Она окинула местных хмурым взглядом и решила, что выглядят селюки не чище ее, просто у нее грязь харьковская, черная, а на этих пыль. А так – ничего особенного.

Тут из-за спины Ористиды высунулась девочка. Вид ее сразу показался Йоле странным. Вроде все обычное такое, ну разве что чистая очень, непривычно малость… но что-то в ней было странное, даже сразу не сообразить, что именно. Так вроде человек себе обычный… но и не вполне обычный. Глаза светлые и будто пустые, лицо ненормально гладкое, словно облизанное, – и слишком чистое. Волосы туго зачесаны назад и в толстенную косу заплетены – вот волосы-то как раз обычные, только слишком чистые опять же. И платье светлое, ни пятнышка. Что-то с ней не так, но… но… Йоля молча наблюдала, как чистая девочка подошла к Мажуге, обняла его, прижалась к груди. Ржавый погладил ее по голове:

– Как ты, Луша?

– Скучала.

Разговаривала Луша тоже не как другие – тянула слова, будто бы старательно каждую буковку выговаривала.

– Что делала без меня?

– Вышивала.

– Ну идем, покажешь рукоделье свое.

– А это кто? – Чистая Луша медленно подняла руку и указала чистым пальчиком на Йолю.

– Это Йоля, она у нас поживет немного. Нам скоро с ней по делу уезжать, Йоля мне помогать станет.

Луша неспешной походкой подплыла к гостье – шагала она так же медленно, как и разговаривала. Росту они оказались одного, Йоля глянула в пустые светлые глаза, хотела разозлиться, но почему-то не получилось. Взгляд у Луши был не сердитый. Неожиданно резко Луша присела и взялась за цепь, тянущуюся от Йолиной ноги. Перебрала блестящие звенья и протянула:

– Красивая-а-а.

– Идем, Луша, – позвал Мажуга, – покажешь, что вышила. А ты, Йоля, ступай с Ористидой. Постарайся озорства не устраивать, ничего без спросу не бери. Это для тебя первое правило. Запоминай.

Тут же все зашевелились, работники пошли по своим делам, церемония встречи хозяина на этом завершилась. Миг – и Йоля осталась посреди двора наедине с Ористидой. Только двое батраков стали сендер разгружать, но они не в счет – делом заняты.

Йоля исподлобья уставилась на тетку. Та махнула полной рукой:

– Ступай за мною, мыть тебя будем. Ишь, изгваздалась как, будто трубу дымоходную чистила.

Йоля подобрала свою цепь и пошла за теткой, а та не шагала – плыла важно, задрав нос. Коса ее, толщиной едва ли не с Йолину ногу, болталась по круглой спине вправо-влево. Захотелось подскочить и дернуть за косу, но Йоля сдержалась. Сперва осмотреться нужно, разобраться, как здесь что устроено да как отсюда рвануть ловчее, а потом уже приниматься за развлечения. Она вслед за Ористидой вошла в дом; после жаркого, залитого солнцем двора враз пахнуло прохладой, а когда дверь за спиной захлопнулась, стало темно. Йоля остановилась, привыкая к полумраку, тетка окликнула:

– Не стой столбом, шагай. Сюды вот пока зайди.

В темноте открылся светлый прямоугольник, потом его заслонила могучая фигура Ористиды. Йоля послушно вошла в комнату и очутилась в крошечном чуланчике. Свет лился из оконца, забранного решеткой. Если бы не решетка, Йоля могла бы выскочить, а толстая Ористида разве что голову просунет. Жалко, что решетку навесили, в общем.

– Садись на скамью, жди.

Дверь захлопнулась. Вроде не запирали? Йоля посидела немного, потом прокралась к двери и осторожно толкнула ее. Верно, не заперли. Только куда бежать? На двор? А там чего, там работники сендер разгружают, ворота заперты небось, а на ноге-то – цепь по-прежнему, с ней не попрыгаешь. Опять ждать придется, пока что-то произойдет. Девчонка огляделась – нет ли какой железки, чтобы замок отпереть? Но комнатенка была пуста. Чем бы заняться? Йоля подошла к окну, глянула сквозь решетку. Двор виден, и ворота видны. Так и есть, заперты здоровенным брусом, продетым в петли. Тут как раз с вышки крикнул караульный. Двое работников, разгружавших Мажугины покупки, заспешили к въезду, вытянули засов, стали отворять ворота. Во двор вкатился большой сендер, выкрашенный синей краской, в нем двое. Тот, что за рулем, остался сидеть, а второй вылез.

Хлопнула дверь, раздался голос Мажуги:

– Ты, что ли, надысь приезжал? От Астаха?

– От него. – Приезжий обернулся. Теперь Йоля его получше разглядела: крепкий такой мужичок, в плотной куртке, перетянутой ремнями. – Что ж ты хозяину не отвечаешь? Он твоего слова ждет.

– Дела были, в Харьков ездил. И ответ мой твоему хозяину известен: семь золотых в сезон.

– А ведь Астах сказал, чтобы подумал ты. А когда Астах говорит подумать…

– То мне сразу хочется цену поднять, чтоб он видел, что я хорошо думаю, – отрезал Мажуга. – Значит, если Астах на семь не согласен, скажи ему: последнее слово – восемь. Жду его завтра с задатком. Если вместо него сюда снова ты заявишься, мой ответ будет – девять в сезон. Ну а послезавтра я, наверное, съеду на пару дней, так что пусть Астах с задатком не откладывает. Потом ведь еще дороже получится.

Произнося отповедь, Мажуга шагал к синему сендеру, теперь и он попал в ту часть двора, которая просматривалась сквозь решетку. Йоля видела, что хозяин фермы руку не убирает с рукояти кольта и держится настороже. Небось и охранник на вышке тоже в приезжих целит, если такое дело.

Стало быть, приезжий-то совсем глупый, если с ним так приходится.

Посланник процедил с угрозой:

– Астах явится. Раз уж ты этак повернул, явится он самолично.

– Тогда пусть поспешит. Потому что…

Чем закончилось дело с посланником Астаха, Йоле досмотреть не дали. Дверь распахнулась, появилась Ористида:

– Идем, замарашка, отмывать тебя будем.

Вслед за теткой Йоля прошла по коридору, свернула и оказалась в просторной комнате. Вдоль стен здесь тянулись трубы с вентилями, а пол был с заметным уклоном, который вел к горловине в углу. В другом углу расположилась здоровенная деревянная лохань. Было душно, пар поднимался над лоханью и клубился под потолком.

– Скидай лохмотья, – велела Ористида, – да лезь в воду.

Йоля подошла ближе и заглянула в лохань – в лицо пахнуло горячим. Лохань была наполовину заполнена водой, такой чистой, что каждую досочку на дне видать.

– Давай, давай, – поощрила Ористида. – Или за свои тряпки переживаешь? Не боись, оденем в чистое.

– А может, не надо?

Йоля вдруг заробела. Сроду в такую воду не окуналась. Как-то попала она с другими мальцами под водопад. В сезон дождей протекли перекрытия, и с поверхности полилась вода, размывая по пути все, что валялось среди руин старого Харькова. И такое там, видно, в воде растворилось, что у Йоли потом дней двадцать все, что попало под струю, чесалось и шелушилось. А может, дождь кислотный в тот раз небеса послали – кто ж разберет?

Из тех, кто с ней угодил под сток, все так же болели, едва не перемерли. И хотя она понимала, что не вода виновата, а отрава с поверхности, страх остался.

Конечно, сердитая тетка Ористида все поняла неправильно.

– Что? – скривила она губы. – Страшно мыться такой грязнуле? Не боись, от этого не помирают.

Йоля собралась с духом и попробовала воду пальцем:

– Горячо!

– Так только кажется. Сперва горячо, а как макнешься, хорошо будет, вылезать не захочешь. А, постой-ка. Давай ногу. Выше, выше задери, что мне – на карачках перед такой важной кралей ползать?

Йоля сперва не сообразила, о чем речь, но увидела в руках Ористиды знакомый ключ, подняла ногу на край лохани и подставила лодыжку. Тетка отстегнула оковы и кивнула:

– Давай теперя.

Тянуть дальше не было никакой возможности – уже ясно, что Ористида не отстанет, и Йоля, то и дело тяжко вздыхая, скинула башмаки и стала стягивать лохмотья. На влажном полу после нее оставались жирно-черные следы, а на лохани, куда ставила ногу, повис вязкий грязевой ком. Голой стоять перед Ористидой не хотелось, и Йоля, подвывая (горячо!), быстро погрузилась в воду. Чуть погодя ей пришлось признать правоту тетки – стало хорошо. Она улеглась, поджав ноги, закрыла глаза… и сама не заметила, как начала погружаться в дремоту. Проснулась от того, что в наполненной паром комнате раздались голоса. Йоля встрепенулась, дернулась, погрузилась с головой, над водой вскинулись ноги и плеснулись ворохом брызги. Ухватившись за борта лохани, она восстановила равновесие и, фыркая, высунула голову. Глаз девчонка так и не открыла, боялась воды по-прежнему. Но и не видя, узнала голоса. В помещение сунулся Игнаш, а Ористида его гнала:

– Уйди, Мажуга, не след тебе глядеть на нее. Помоем, переоденем, тогда любуйся.

Ржавый, уходя, буркнул:

– Чего я там не видел? Девчонка и девчонка… Мы ж пока Лушу растили, так, знаешь же, всякого нагляделись.

– Вот именно, пока растили. А эта взрослая. Не стыди девку, я в ее годах уже первого вынашивала, так что…

Дальше оба вышли из мыльни, и Йоля не слыхала, что там было, когда Ористида вынашивала первого. Зато, проморгавшись наконец, она увидела Лушу. Та сидела на табурете в углу и пялилась пустыми глазами. В руках держала вышивку – тряпочку, натянутую на деревянный обруч. Потом Луша опустила глаза и стала орудовать иглой, а там и Ористида вернулась.

Йоля встала в лохани, обхватив себя руками.

– Не стой столбом! – прикрикнула тетка. – Краник открой. Вон, сбоку, к углу смотрит. Вниз погляди, городская…

– Городская, – по-прежнему растягивая гласные, повторила Луша.

– Вот именно. Они, вишь, Лушенька, в городе дикие все.

Йоля наконец сообразила, что должна отвернуть краник в борту лохани и выпустить воду. Нагнувшись, поразилась: она стояла в грязи. Вода сделалась серо-буро-мутной. Йоля отвернула медное колесико, грязная струйка весело ударила в пол и устремилась к сливу в углу.

– Вытереться-то дадите? – буркнула Йоля. В другой раз она бы что-нибудь злое добавила, насчет того что городские не дикие, а на самом деле дикие сами селюки, но вид грязной воды ее очень поразил, вот и смолчала.

– Куда тебе вытираться? Стой там. Я щас.

Ористида развернула носок блестящей стальной трубы, тоже с медным краном, и пустила воду в лохань. Йоля завизжала – вода оказалась ледяной. Тетка, не обращая внимания на крик, вывернула к лохани вторую трубу, оттуда потекла горячая вода. Подогревали ее в баке за стеной, Йоля только сейчас сообразила, что слышит, как гудит пламя. В Харькове-то привыкла к реву вентиляторов, вот и не заметила шума.

– Щас сызнова макнешься, – объяснила Ористида, – потом опять воду сменим, и так покуда не увидим, какова ты на самом деле, без грязи. Вот и познакомимся. Мажуга велел тебя отмыть, так я ужо исполню.

Воду меняли еще два раза. Наконец Ористида сочла, что подопечная вполне отмыта, и протянула ей грубую холстину:

– Ну вот, уже получше стала, хоть на человека похожа, а то была прям зверь-мутафаг какой-то.

Вытирайся. После одежу примеришь. А старое тряпье проще сжечь. Даже механику на ветошки не понесу, еще обидится.

Йоля не стала перечить, натянула рубаху и портки, все свежее, светленькое. Обновы ей не понравились, но если смываться, то в таком сподручнее. Это только в харьковских подземельях черные лохмотья не выделялись, а здесь светлое лучше. Ну и вообще спорить не хотелось – после мытья Йоля расслабилась. Потому не стала противиться, когда Ористида снова защелкнула на лодыжке цепь. Для этого тетке пришлось нагнуться, так что Йоля без труда стянула булавку, заколотую у Ористиды на воротнике. Она давно на эту булавку глаз положила.

– Посиди, я сейчас обувку принесу, – велела Ористида.

Йоля, бренча цепью, присела на табурет рядом с молчаливой Лушей и заглянула в ее рукоделие. Странная девочка вышивала красной ниткой по белому узор из линий и треугольников, стежки ложились точно, будто их под линейку прочертили. Сперва Йоле показалось, что так оно и есть, но, как ни пялилась, нарисованных на полотне линий не разглядела.

– Ну и глаз у тебя! Наверное, ты и стреляешь здорово.

Луша подняла пустые глаза. Вряд ли она поняла, что означает похвала Йоли.

– Это приданое мне. Вот приедет суженый, увезет в свою хату, так и приданое уж готово будет. А ты тоже суженого ждешь?

– На кой мне суженный? Мне расширенный нужен! Вот такой, – Йоля показала руками, – не, вот такенный даже!

Пока Луша хлопала ресницами, явилась Ористида, принесла легкие кожаные сандалии:

– Обувай да пойдем.

– А пожрать не будет?

– Мажуга сказал, чтоб тебя не кормили, потому что все едино сблюешь. Что ж еду переводить зазря?

– Голодать в этом доме мне, значит? – попыталась возмутиться Йоля. Но особого напора в голос не вложила – не смогла, разморило после мытья. – Жадные вы все, сиротке куска жалеете!

– Принеси Йоле покушать, – вдруг попросила Луша.

– Ладно, принесу чегось, – решила тетка, – но немного. Иди пока за мной.

Йоля, уже привычно подобрав цепь, побрела следом. По пути свернули в большую светлую комнату. Выбеленные стены казались красными от лучей закатного солнца, которые били в окошко. В комнате были шкафы, сундуки и стол со стульями, все тяжелое, из досок сбито. В городе таких вещиц не держали, столько дерева расходовать – это ж неправильно!

– Это чего ж такое красное? – удивилась девчонка. – Или горит чего?

– Солнце это, – отмахнулась тетка, – солнце под вечер такое бывает. Эх, дикая ты какая… Смотри вот, любуйся.

И сунула Йоле зеркало. А там – чужая какая-то! Йоля даже не сразу врубилась, что глядит на собственное отражение. Не могло у нее быть таких белых щек! Таких белых вообще не бывает, зеленые прям даже, а не белые. А если к окошку повернуться, то красные, потому что свет солнечный оттуда, из окошка. Волосы влажные, стрижены коротко, торчат как иголки во все стороны. Волосы разве что да глаза остались прежние – черные. Только глаза непривычно большие сделались, на белом-то. Волосы клочками торчат, потому что ножом пряди отхватывала, а вместо зеркала обломок был, в нем и не разглядишь толком. А волосы нужно урезать, потому что для работы. За патлы любой ухватить может, когда работаешь.

– Ну ладно, хватит. – Тетка отобрала зеркало. – Идем в твою светелку.

Привела она Йолю в прежнюю комнатенку с решеткой на оконце. Оказалось, Мажуга тетке и второй замок с ключом отдал – Ористида пристегнула цепь к широкой лавке, на которую теперь положили тюфяк с одеялом. Отступила на шаг, с подозрением поглядела на Йолю. Та нарочно сидела тихонько, глазами хлопала.

Потом тетка пришла еще раз, принесла миску карликовой кукурузы:

– Ешь давай да спи. Завтра Мажуга с тобой говорить небось захочет, так подумай, как ему отвечать будешь. Не перечь хозяину, он здесь всему начальник. Не спорь с ним – это правило. Не проси ничего, он сам все в голове держит. Что тебе нужно, сам даст. Это тоже правило. Не сори, не пачкай. Не для того тебя от городской грязи отмывали, чтобы ты здесь пакость разводила. Это правило тож. Ночью шуметь не полагается – это правило обратно же. Не стучать, не голосить, потому что народ ночью отдыхает от трудов, не моги людям мешать. Ну, хватит для начала. Ешь да спи. И не жри много, не то поплохеет с непривычки.

– Не жрать много – это тоже правило? – поинтересовалась Йоля. – Для всех оно? Нет же, не для всех, ты вон какая круглая вся! Небось жрешь от пуза!

– Поживи с мое да нарожай, сколько я, тогда погляжу, как тебя разнесет, – отрезала тетка.

– Больно много ты нарожала, одна только Луша вон, да и та неудачно вышла. Пришибленная какая-то!

– Дура! – Ористида шагнула к кровати, на которой скорчилась Йоля, и занесла руку.

Девчонка зажмурилась, ожидая оплеухи, но не дождалась. Открыла с опаской один глаз – тетка медленно опускала руку, щеки красные сделались, сердитая, значит. Йоля открыла второй глаз и перевела дух – на цепи-то попробуй увернись даже от такой жирной! Хорошо, тетка бить раздумала.

– Вы чего, сговорились, что ли, дурой меня бранить? Еще и дерешься…

– Дура и есть. Бить тебя Мажуга запретил, это тоже правило.

– Хоть одно нормальное правило в этом дому нашлось.

– Запретил, да. Сказал: беспременно будет за что ее бить, однако нужно сдержаться. Ее, сказал, и так жизнь крепко била. Токо я гляжу, Йолька, все больше по голове тебе от жизни перепадало.

– По всему перепадало, да не от таких, как ты!

Ористида отвечать не стала, развернулась и вышла. Йоля взяла кукурузину, повертела, стала грызть. Вроде есть очень хотелось, но едва присела – навалилась сонливость, так что пару кукурузин девчонка осилила, больше не смогла. Вытряхнула из рукава булавку украденную, но потом вдруг голова закружилась, она сбросила сандалии и прилегла. Ничего не произойдет, если она сперва полежит немного, с силами соберется, а уж после за замки примется. Так и провалилась в сон.

Снилось ей небо. Страшное и красивое.

Разбудили Йолю топот тяжелых сапог в коридоре и голоса. Перекликались Мажугины работники не испуганно, но возбуждение в их возгласах слышалось ясно. Это не было началом трудового дня – что-то произошло.

Первым делом Йоля попыталась вскочить. Брякнула цепь, дернула за ногу. Девчонка поискала булавку, оказалось – уронила на пол. Подняла, подтянула ногу, стала ковырять замок. А голоса уже шумели во дворе, за ними угадывался приглушенный забором и расстоянием рев многих моторов.