Текст книги "Ностальжи. О времени, о жизни, о судьбе. Том I"
Автор книги: Виктор Холенко
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)
Как-то в одном детском журнале в 70-х годах прошлого века (для наших детей мы с женой постоянно выписывали разные там «Мурзилки», «Пионеры», «Костры» и «Вожатые» – кстати, очень интересные по тем временам и достаточно содержательные детско-юношеские периодические издания) мне попался на глаза исторический очерк о времени русско-турецкой войны в Болгарии. Не помню уже названия этого журнала, ни тем более автора очерка, обозначенного мелким курсивом в конце публикации. Забылось, конечно, почти полностью и само содержание, кроме одного удивительного, прямо скажу, курьёзного эпизода – видимо, именно поэтому его и сохранила моя память. Вот краткое его изложение. Была глубокая слякотная осень, когда русские войска подошли к одному болгарскому городку, занятому турками. Несколько попыток взять его сходу штурмом не увенчались успехом – видно, русские солдаты основательно устали после изнурительного перехода по осенним хлябям разбитых дорог. И тут перед глазами раздосадованного неудачей генерала предстал командир одного задержавшегося в походе кавалерийского эскадрона: одежда на нём была мокрая, и сам он, наверное, от чрезмерной усталости, довольно неуверенно держался на ногах. Но его боевой конь яростно бил копытом землю, игриво пританцовывал рядом, выгибая шею и дерзко фыркая, с бешенством вырывал повод из рук коновода. Из сбивчивого доклада офицера до генерала дошло, что эскадрон застрял на переправе: пришлось плыть в холодной воде рядом с конями. Поэтому, чтобы не застудить лошадей после вынужденного осеньего купания, их напоили вином, которого в изобилии оказалось в гостеприимной болгарской деревушке на речном берегу. Ну и, несомненно, решили и сами принять немного «на грудь», так сказать, «для сугреву». Опешивший от такого простодушно чистосердечного доклада генерал не знал, что ему предпринять в ответ – смеяться или гневаться по полной программе. Но, видимо, он не был лишён чувства юмора, потому что, изобразив грозный вид, тут же сказал:
– Видишь турецкие батареи?
– Так точно!
– Взять их!
– Есть!..
Эскадрон пьяных кавалеристов на бешеных пьяных конях тут же ринулся на турецкие бастионы. Турки, уже поверившие было, что продолжения штурма в этот день больше не будет, естественно, несколько расслабились, предвкушая честно заработанный ужин и душеспасительную вечернюю молитву. Но тут они вдруг узрели, что на них прёт какая-то дикая и яростно орущая орда. Однако видавших всякие виды закаленных турецких вояк не только это повергло в несказанный трепет. Им наверняка показалось, что под седлом у этих безумных всадников, яростно играющих выхваченными из ножен саблями, совсем не обычные лошади, а самые настоящие и такие же безумные, ужасно ревущие хвостатые и крылатые чудовища, мечущие огонь из глаз и готовые рвать оскаленными зубастыми пастями всех подряд на своём пути. И случилось невероятное: пушкари в панике побросали свои батареи на бастионах, и турки, не сделав ни единого выстрела, от греха подальше дружно убрались из города, который ещё недавно они так отважно обороняли. Вспоминая этот похожий на солдатскую легенду эпизод, я всегда согреваю себя надеждой, что в рядах того лихого эскадрона гусар летучих вполне мог быть и мой прадед…
Аксиома: идеальных людей не найти на свете. Даже у ангелоподобных вы, несомненно, обнаружите какое-нибудь тёмное пятнышко на белоснежном оперении души, характера, образа мыслей, поступков. Но каждый конкретный человек уникален и неповторим, даже в ряду непосредственных родственников, и это тоже неоспоримая истина. Но всё-таки какой-то определённый генетический стержень, как эстафета, неизбежно передаётся из поколения к поколению каждого отдельно взятого рода. Старший дядя моего отца, Федот, был очень спокойный и чрезвычайно доверчивый человек. И воспитываемый им с детства племянник, пользуясь этакой своеобразной чертой характера своего дяди, мог проделывать с ним разные озорные шутки. Например, такую. Однажды росным летним утром на полевом стане в сенокосную пору племянник разбудил дядю Федота горячим шёпотом:
– Дядя, проснись! Там волк за копной… Совсем рядом!
Для заядлого охотника такой шёпот юнца, что трубный зов. Встрепенулся дядя Федот, схватил ружьё, загнал в стволы патроны с дробью-нулёвкой – для волка сгодится, если подкрасться близко. И, не протерев ещё, как следует, глаза спросонья, прошептал в миг осипшим голосом:
– Где? Показывай…
И точно: за соседней копной, собранной вечор, что-то серое угадывается в утреннем полусумраке.
Ба-бах! Из обоих стволов, естественно.
Качнулась серая тень и снова замерла.
Дядя лихорадочно перезаряжает ружьё. И снова: ба-бах! Разумеется, из двух стволов, чтоб наверняка уже. Пух какой-то полетел с серого, а он почему-то стоит и не падает.
– Эх, – сокрушённо шепчет дядя. – Шкуру попортил, видно…
А племянник давится еле сдерживаемым смехом.
– Ты чего? – спросил дядя, уже начиная подозревать какой-то очередной подвох со стороны скорого на проказы племянника.
А тут подошла и разбуженная выстрелами тётка Марфа.
– Ума у тебя нет, старый, – будто ушат холод ной воды вылила она на дядю. – Протри глаза: ты ж тулуп свой собственный расстрелял!
Тут уже и дядя разглядел, что это его родной тулуп висит на ивовом кусте, и клочья шерсти вокруг.
– Ах ты, пострел окаянный! Надо же учудить такое? – сокрушённо качает головой дядя Федот. – А я-то поверил, дурак старый… Теперь новый тулуп придётся заводить… Выпороть тебя надо, да некому…
На том и заканчивался обычно разбор подобных озорных происшествий: как родного сына любили бездетные дядя и тётка своего сироту племянника…
Однако такой покладистый, мирный по большому счёту характер не помешал дяде Федоту побывать и в сибирских партизанах, когда случилась та самая, пожалуй, самая ужасная в истории человечества братоубийственная в буквальном смысле Гражданская война. И вот как было дело.
Служилый казак Григорий, младший брат дяди Федота, волей судьбы оказался в личной охране Сибирского правителя адмирала Александра Васильевича Колчака, а сам дядя Федот в то время вёл уже скромный крестьянский образ жизни. Первая мировая война изрядно проредила семейные конские табуны, а Гражданская – вообще их кончила. Как жаловался легендарному комдиву Василию Ивановичу Чапаеву в известном фильме крестьянин: «Белые придут – грабють, красные придут – тоже, извините, пожалуйста…» Так оно и в жизни было на самом деле. И осталось у дяди Федота на хозяйстве всего несколько захудалых лошадок, брошенных взамен здоровых и молодых то ли белыми, то ли красными. А в довершение всего и самого его мобилизовали в колчаковскую армию. Но не хотели хозяйственные крестьяне воевать ни за белых, ни за красных – не их это хлеборобское дело оказалось. И бежали они, в одиночку и группами, в свои полуразорённые деревни, где бедовали без отцов-хозяев одни бабы да старики с подростками. И было таких беглецов совсем не мало в каждой деревне. То там, то здесь вынужденно собирались они в отряды самообороны, потому что повсеместно рыскали по сёлам белоказаки, пытаясь выловить дезертиров и снова поставить их в строй, предварительно выпоров плетьми основательно, а заодно потрясти и крестьянские запасы для нужд воюющей армии. Эти отряды самообороны иногда объединялись в настоящие партизанские армии, и они нередко давали серьёзный отпор карателям.
Бежал из белой армии и дядя Федот, а чтобы уберечься от казачьих разъездов, прибился к местному отряду самообороны. Оружия и боеприпасов в ту пору в Сибири и на Дальнем Востоке была уйма, практически в каждой крестьянской избе где-нибудь под стрехой или в тёмном углу за дверью была припрятана то ли русская драгунка, то ли австрийский карабин, американский винчестер или японская арисаки. А о револьверах чуть ли ни любых мировых марок и говорить было нечего. Так что хоть на этот счёт сибирским крестьянским партизанам повезло: щедро снабжали страны Антанты армию Колчака оружием. Кстати, знаменитые русские трёхлинейки, производимые в ту пору в Соединённых Штатах фирмой Remington, пережили и Великую Отечественную войну, и мы, старшие школьники 50-х годов XX века, в учебных классах по военному делу ещё долго азартно щёлкали затворами этих вороненых раритетов с просверленными патронниками.
Естественно, дисциплина в этих отрядах самообороны тоже была, мягко говоря, партизанской, то есть довольно условной, и любой «боевой штык» мог в удобный для него момент сбегать на побывку в родную деревню, даже не предупредив партизанское начальство. Однажды и дядя Федот, узнав от побывавшего в деревне соседа, что дома у него гостит брат Григорий, отпущенный на несколько дней к родственникам, тоже решил сбегать в село: и брата давно не видел, да и в баньку заодно хотелось сходить. Но на свою беду у самой околицы попался в сети казачьего разъезда, охотившегося за дезертирами. Был уже вечер, казаки заночевали в селе, чтобы уже утром отправиться в Омск. Григорий был в бане, когда ему сообщили о случившемся. Он быстро надел свою форму казачьего старшего урядника, взял у плачущей жены брата бутыль самогона и направился к остановившимся на постой казакам. Всю ночь он пьянствовал с ними в соседней избе, уговорил их взять с собой в город, сказав, что одному ехать, мол, несподручно, а, вернее, просто опасно по причине военного времени. А утром велел четырнадцатилетнему Федосу запрячь коней в бричку и подогнать её к сараю, где ночевал на соломе его старший брат. Казаки с Григорием ещё выпили на дорогу хорошо, усадили связанного дядю Федота в бричку, Федос молча тронул вожжи, и кортеж запылил за околицу.
Примерно верстах в пяти за деревней остановили притомившихся коней, ещё раз закусили очередную порцию выпитого самогона, и дядя Григорий предложил казачьему уряднику, командовавшему разъездом:
– Слушай, земеля, а на кой хрен мы тащим этого мужика в город? Там его всё равно к стенке поставят – взят ведь с оружием, значит, партизан. А почему бы нам здесь не потешиться? Отпустим его в этот ложок, и спорю на бутыль самогона, что я его сниму с двадцати шагов из своего нагана…
Ударили по рукам, развязали дядю Федота и приказали:
– Беги!
Глянул дядя Федот на брата и тут же, резко развернувшись, ринулся с дороги вниз, как был босиком и в распоясанной рубахе. Полосовал босые ноги сухой камыш, крошился под израненными ступнями беглеца тонкий октябрьский ледок. Дядя Григорий дал хорошую фору брату, прежде чем выстрелил.
– Ей-бо, промазал, – разочарованно загалдели казаки разъезда. Кое-кто стал торопливо снимать карабин из-за плеча, защёлкали затворы. Но их начальник крутнулся в седле и благодушно рыкнул:
– Отставить! Спор есть спор!
Дядя Григорий ещё несколько раз поспешно выстрелил из нагана, и всё мимо. Разрядил весь барабан – тот же результат. А дядя Федот уже совсем далеко: только слышно, как трещат камыши да хрустит под его ногами ледок. А там, близко совсем к камышам, уже опушка леса с куртинками густого орешника.
– Вот досада: сбёг, раздолбай…
– Да Бог с ним, брат, – хрипло рассмеялся казачий урядник. – Далеко не уйдёт – всё равно сдохнет где-нибудь там. Морозно, однако… Доставай-ка свою бутыль – видел я, как ты её в торока укладывал…
А дядя Федот всё же выжил. Добрался он до своей дальней заимки, отогрелся у печи, да и кое-какую старую одежонку там нашёл.
Кстати, уже после Гражданской войны братья снова встретились в своём селе: вернулся в тот же год после ранения откуда-то, чуть ли не от самого Байкала, Григорий – без него уже белочехи сдали Сибирского правителя красным, выздоровел после того осеннего случая и Федот. Мирно крестьянствовали они под Омском до 30-х годов. Только по праздникам, встречаясь за семейным столом, они непременно начинали свой спор о том, кто же всё-таки был прав в той братоубийственной Гражданской войне. И поднимали очередную стопку во славу Господа, позволившего им выжить в той беспощадной общенародной схватке за Россию – у каждого за свою. О них, своих дядьях, и рассказал мне, уже взрослому, мой отец, Фёдор Корнеевич, который совсем в юном возрасте оказался свидетелем тех памятных событий. В 1937 году, когда мне исполнилось только два года, родители со мной вместе поехали с Камчатки в отпуск на свою родину, в Омск. Но никого уже из дядьёв не было в живых – ни красных, ни белых не щадили лихие 30-е годы. Всего на несколько лет пережил своих последних детей мой прадед Тимофей: как рассказывала потом моя тётя Антонина, старшая мамина сестра, умер он в сто пять лет от роду, незадолго до начала Второй мировой войны…
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
