Текст книги "Тайна жизни"

Автор книги: Виктор Форбэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

Глава III.
Источник юности.

Внезапный порыв холодного ветра, обыкновенно дующий в тропиках перед рассветом, разбудил Алинь. Подняться и закрыть ставни? Она зябко свернулась под своим одеялом, уверенная в том, что еще не выспалась. Тщетная попытка! Сквозь закрытые веки она, казалось, увидела вчерашнюю сцену за ужином. Шарль Зоммервиль и Жюльен Мутэ спорили об атомах, молекулах и бактериях, выкуривая огромные гаванны, между тем, как она, несмотря на страстный интерес, который эта тема представляла для нее, уступала усталости и дремоте.

– Позор! – вздохнула она: – они, должно быть, сочли меня совершенно индифферентной.

Неужели она так и заснула, положив локти на стол, как ребенок? Нет, это невозможно. Теперь она вспоминает, как мадам Маренго проводила ее в комнату и в памяти встали отеческие добрые слова ученого:

– Ничего нет удивительного, мадемуазель, вам необходим отдых после такого долгого путешествия.

Она улыбнулась и открыла глаза. Розовые лучи прорезали полумрак комнаты. Массивные балки потолка медленно выступили из тьмы и внезапно, без всякого перехода золотые стрелы посыпались сквозь жалюзи и вся обширная комната залилась светом.

– Нужно непременно посмотреть восход, – воскликнула она, вскакивая с постели.

Она накинула пеньюар и приоткрыла окно. Но заря под тропиками мимолетна и солнце уже стояло над горизонтом поверх неподвижного моря, задрапированного тонким покровом тумана Ослепленная лучами, она вернулась в комнату, приняла свой обычный душ и занялась чемоданами, содержимое которых аккуратно разложила по ящикам шкафов. Часы показывали семь. Она еще раз оглянулась, убедилась в том, что вещи не разбросаны по комнате и, пройдя через корридор, вышла на террасу.

Огюст накрывал стол, за которым сидел Гилермо Мюир и издали поклонился молодой девушке кивком своей кудрявой головы, причем черты его лица сократились в ужасные судороги, когда он захотел произнести приветствие на своем креольском наречии.

Он оскалил ослепительно-белые зубы, и она улыбнулась в ответ, гордясь тем, что сумела уловить несколько слов.

– Здравствуй, Огюст. Да, я люблю рано вставать.

Гилермо Мюир, допивая черный кофе, вытер уголком скатерти густую рыжую бороду, церемонно поднялся, согнул массивный корпус на маленьких ножках в поклоне, достойном придворного и с видом превосходства перевел сказанное креолом.

– Он говорит, мадемуазель, что эта терраса самое прохладное место на острове, особенно по утрам.

– Как хорошо говорить на нескольких языках, – поблагодарила она шутливо.

Проведя с ним накануне несколько часов, Алинь уже знала все главные этапы его жизни. Мюир был по национальности венецуэлец, по происхождению шотландец и превратная фортуна осыпала его попеременно ласками и ударами. Сегодня командир судна или генерал; завтра матрос или грузчик в каком-нибудь Антильском порту; но всегда торжественный – как в нужде, так и в пышности.

Маленький рыжий человек отвечал на все вопросы молодой девушки очень предупредительно и вежливо. Нет, на Пьедраде, на всех ее шестидесяти гектарах леса и скал, нет ни одного источника; только дождь, выпадающий часто в виде ливня в продолжение нескольких недель подряд, наполняет водой ямы. Он хотел ей показать огромную цистерну, сделанную позади северной башни флибустьерами и снабжающую водой все плоскогорье, благодаря высеченным в скалах каналам.

– Это башня Синей Бороды, – сказал он: – другая называется Черной Бороды. Я читал в каких-то старых рассказах, что эти названия остались от двух знаменитых французских флибустьеров. В прошлые времена здесь много погибло людей.

Он заговорил о подземельях, темницах, о скелетах и готов уже был развернуть целую цепь мрачных анекдотов. Она прервала его вопросом о лесе, вершины которого были уже ярко освещены солнцем. В этих лесах, должны быть, чудесные цветы, красивые птицы и всевозможные звери.

Но естественная история мало интересовала бывшего генерала, который, однако, запомнил несколько видов грызунов, обезьян капуцинов, попугаев, мелких птиц, ужей, величиной с руку, змей, огромных ящериц, длиной в два метра.

Она снова прервала его, заинтересовавшись столбиком синеватого дыма, который поднимался вдали над деревьями.

– Там какой-нибудь дом? Или деревня? Я думала, что этот остров необитаем?

– Там живет один старый негр в обществе своих животных. Ему почти сто лет. Зовут его Жозе-Мария. Это все, что можно понять из его жаргона, потому что он сам почти превратился в животное.

– Как интересно! Человек, который провел все свое существование среди природы!.. Его дом далеко отсюда?

– Его дом – несколько шестов с крышей из листьев. Там он принимает своих друзей – обезьян и других животных. Тип, я вам скажу.

Задумавшись и следя глазами за синим дымком, стелившимся по листве, она прошептала:

– Первобытный человек... Так жили наши предки, накануне перехода из животного состояния в человеческое.

– Не будете ли добры повторить, – начал венецуэлец в досаде, что ничего не понял.

Веселый голос прервал его:

– Уже на ногах, мадемуазель! Но ведь это не благоразумно, всего только семь часов утра! Надеюсь, вы хорошо выспались?

Шарль Зоммервиль на минутку задержал протянутую девушкой руку.

– Вы не жалеете об автобусах бульвара Распайль и грохоте Норд-Зюда? Правда?

Она, сияя, воскликнула:

– О, как все это далеко! Мне кажется, я живу здесь давно, давно. Странная иллюзия. Я, вероятно, сейчас нахожусь в состоянии гипноза, потому что все вещи – эти башни, дом, – все это кажется мне знакомым. Я узнаю все, за исключением самой себя. Неужели я вдруг сделалась фантазеркой?

Улыбка ученого изменила свое выражение. Он, как будто, подыскивал слова.

– Действительно, странная иллюзия! У меня нет никакого воображения, и я сохранил о вас представление... как об очень молодой особе... почти девочке... бледной и тоненькой, как тогда, помните, когда вы приносили нам чай посреди наших споров. Мы с вашим отцом называли вас – Линет...

Звон посуды, которую Огюст расставлял на столе, помешала профессору окончить сравнение между прежней девочкой и настоящей женщиной. Приход Жульена Мутэ, извинившегося за свою лень, дал другое направление разговору, и внимание собеседников сосредоточилось на черном кофе и сгущенном молоке. Вместо хлеба служили маисовые лепешки, испеченные в пепле.

– Папиросу, м-сье Мутэ? – предложил ученный, отодвигая пустую чашку. Доставая свой портсигар, он вытащил из кармана связку писем, которой, улыбаясь, размахивал в воздухе.

– Вот работа для вас, мадемуазель! О, не пугайтесь! Мы разрешим себе неделю праздности. Вам надо дать время отдохнуть.

– Разве у меня усталый вид? – спросила она.

– Вы дышите юностью и силой, и я приношу к вашим ногам мои искренние извинения. Впрочем, здесь нет ничего спешного. Это почта, которую вчера Мюир привез из Порт-оф-Спэн. Письма от коллег и прейс-куранты от фирм. А вот и то, что касается вас, Мутэ.

Он вынул из пачки письмо и протянул его лаборанту.

– Это лабораторный материал для анализа крови. Качественного и количественного анализа, конечно. Взгляните, не нужно ли заказать еще какие-нибудь аппараты? Через двенадцать дней мы отправим почту в Нью-Иорк.

Он снова разобрал пачку и, положив ее на стол, начал рыться в другом кармане, улыбаясь своему секретарю:

– Письмо от сына, такое милое, теплое письмо. Вы помните моего Анри, Алинь?

– Ну, конечно, помню. Вы его однажды привели к нам. Это был милый двенадцатилетний мальчик. Он уже интересовался наукой.

– Теперь вы его не узнаете. Позвольте... ему теперь пятнадцать или шестнадцать?

– Нет, Анри теперь восемнадцать, должно быть.

– Очень возможно; во всяком случае, в письмах он рассуждает, как настоящий мужчина. Представьте себе, он настаивает, чтобы я позволил ему провести каникулы здесь, со мною, и боюсь, что я уступлю ему. Я не видел его с тех пор, как уехал из Франции, вот уже четыре года. Я не говорил вам о том, что он под наблюдением моего брата Гарольда. Это старый холостяк, несколько... как это сказать... несколько легкомысленного поведения. Но Анри находится в интернате. – Ну, как, Мутэ?

Жюльен протянул письмо профессору.

– На первый взгляд, здесь, кажется, все, что можно желать. У нас будет лаборатория, которой может позавидовать Коллеж де Франс. Но позвольте мне выразить мое изумление вот по какому поводу:

– Я вас слушаю.

– Скажу без хвастовства, анализы крови – моя специальность. Я их проделывал целый год, следовательно, собаку съел... Простите профессор. Я хочу сказать, что это дело меня не беспокоит. Это текущая работа, но со слов Дютайи, я думал, что мне придется заняться исключительно бактериологией, и, право, я не вижу связи...

– Дютайи вам, конечно, говорил о моих опытах над одноклетчатыми животными?

– Да. Он говорил о том, что вы исследуете причины появления жизни на земле, считая живую клетку случайным химическим или физико-химическим соединением и стремитесь открыть реакцию, превращающую неорганическую молекулу в живую клетку. Иначе говоря, пользуясь выражением моего старого профессора, вы стремитесь восстановить творение, хотите создать жизнь.

Медленными кивками головы Шарль Зоммервиль подтверждал, что лаборант правильно понял его идею. Его взгляд встретил экзальтированный взгляд Алинь, и он серьезным тоном заявил:

– Я покажу вам, что я на правильном пути. Но в изысканиях подобного порядка, вы часто по дороге наталкиваетесь на совершенно неожиданное открытие, которое завладевает вашим вниманием и увлекает вас всецело. Это случилось и со мной. В настоящее время я отложил мои первоначальные опыты.

– Ага, тем лучше! – нечаянно воскликнул Жюльен.

Ученый нахмурил брови. Алинь, знавшая его вспыльчивость, попыталась отвлечь грозу.

– Я знаю много случаев. Пастер, например.

– Простите, Алинь, – прервал сухо Зоммервиль: – я попрошу м-сье Мутэ объяснить мне иронический тон его восклицания.

Жюльен изумленно глядел то на ученого, то на молодую женщину, пытаясь понять, какую он совершил оплошность.

– Уверяю вас, у меня не было никакого намерения...

– Вы сказали: «тем лучше». Тем лучше, что я не продолжаю моих опытов. Так ли вы хотели сказать?

– Профессор, – тихо произнес лаборант, – я всего только ваш сотрудник и вы имеете полное право мне об этом напомнить. Что делать, мы болтаем, спорим, а в пылу споров забываются всякие расстояния!

Алинь улыбнулась, потому что нахмурившееся было чело профессора разгладилось.

– Не принимайте этого всерьез, дорогой Мутэ, я немножко резок, я знаю, а мои прошлые неудачи сделали меня чрезвычайно подозрительным... Будем откровенны. Вы считаете меня утопистом, и не вы один. По вашему, воспроизведение жизни – химера?

Молодой человек почесал в затылке жестом, развеселившим Зоммервиля и Алинь. Их смех подбодрил его.

– Вряд ли стоит говорить о том, профессор, что я в курсе ваших замечательных работ о природе рака. Я глубоко убежден в том, что к вам отнеслись несправедливо, и мадемуазель Ромэн может вам повторить то, что я думаю о вас, как о биологе.

– Мутэ, – вставила Алинь: – проявил истинный энтузиазм, как только узнал, кто вы.

– Вот! – сказал Жюльен, все более и более уверенно: – могу сказать без всякой лести, что я считаю вас великим ученым, но оставляю за собой право думать, что вы оказали бы гораздо большие услуги науке и человечеству, посвятив себе работе...

– Ну, ну, – поощрял заинтересованный профессор.

– Работе более практической, более осуществимой.

– Вы будете удовлетворены, и очень скоро. Ваша откровенность мне по душе, но я попытаюсь все-таки вас обратить в мою веру. В сущности, что такое жизнь? В чем существенная разница между органической и неорганической материей?

Он доказал, что обе эти материи, такие различные в своих внешних проявлениях, в действительности ведут себя одинаково. Живая клетка, будь она животная или растительная, беспрестанно заимствует у окружающей среды, атом за атомом, те химические элементы, которые входят в ее состав. С своей стороны кристалл образуется в пересыщенном растворе, привлекая и скопляя вокруг себя те молекулы, которые окружающая его масса держит в свободном состоянии. Следовательно, образование и превращение как живой клетки, так и неживого тела – кристалла, идет за счет окружающей среды, и процесс этого явления совершенно одинаковый как для клетки, так и для кристалла.

– Вы допускаете, не так ли, эту аналогию между тем, что я назову живым миром и миром химическим. Хорошо. Дальше, вам небезызвестно, что существуют бактерии, непосредственно заимствующие питательные элементы из неорганических веществ, и что существуют микробы, питающиеся исключительно камнем, который они разлагают.

– Совершенно верно, – подтвердил Жюльен с возрастающим увлечением. – Европейский Nitroso monas, Nitrobacter...

– Вот именно. Эти бактерии суть самые первичные существа, которые нам известны, и геология дает нам доказательство того, что эти микроскопические клетки жили на нашей планете за миллионы лет до появления растений, значит, если вы верите в универсальность эволюции, вы принуждены допустить, что эти простейшие существа – потомки еще более простых существ. Тогда звено за звеном вы должны притти к такому первичному состоянию, в котором жизнь представляет собой только ряд реакций между отдельными молекулами. Это первая стадия жизни: жизнь химическая. Жизнь зародилась на голой земле в виде случайных комбинаций, произошедших под влиянием солнечного тепла, властелина и распределителя энергии.

– Теория очень интересная, – прошептал лаборант, поколебленный в своем скептицизме.

– И грандиозная! – воскликнула молодая девушка, упивавшаяся словами ученого. – Она открывает неизмеримые горизонты!

– Возможно... – согласился профессор с заметным смущением: – Признаюсь, у меня не хватило постоянства. Занявшись этой проблемой, глубокой, как пропасть, я отступил. Закружилась голова. Я рано или поздно вернусь к этим работам. Как раз в поисках за доказательствами, я наткнулся на поразительную вещь. Я бы не решился говорить перед посторонними о своем новом открытии, которое еще далеко не доведено до конца, но вам я принужден изложить его принципы, потому что на вас обоих будет лежать обязанность методически контролировать мои опыты. Дело вот в чем...

Прежде всего, он напомнил о том, что при настоящем состоянии науки точный состав растительной и живой клетки неизвестен, и что кроме элементов химических, которые она содержит и которые удалось установить, в ней существуют еще неизвестные элементы, действие которых влияет либо на весь организм, либо только на часть его.

– Это то, что мы называем энзомы[1]1
  Современное название – энзимы. – Прим. Tiger'а.


[Закрыть] и гормоны, – подтвердил Жюльен: – Их состав не известен. К этой же категории относится змеиный яд, который разносит смерть по всему организму.

– Да, вы в курсе. Прекрасно! Я открыл один из таких таинственных элементов, имеющий своим назначением омоложение животной клетки. Если я у молодой обезьяны отниму орган, в котором вырабатываются эти энзомы, животное сейчас же проявит все признаки старости. И обратно – если я введу некоторое количество этих энзомов в организм старой обезьяны, признаки старости исчезнут.

– Ведь, это вечная юность! – воскликнула в энтузиазме Алинь.

– Вы качаете головой, Мутэ? В моей лаборатории есть кое-что, способное вас заинтриговать... Я не говорю – убедить. Нет еще! – Пойдемте со мной.

Глава IV.
Лаборатория в джунглях.

– Хотите знать мои впечатления, – спросил вполголоса Жюльен, задержав Алинь внизу лестницы, на которую уже успел подняться Зоммервиль.

Она нетерпеливо подернула плечами, но он не обиделся.

– Он очень умный человек, но в нем многого не хватает, чтоб сделаться великим ученым.

– Многого не хватает? Вы не имеете права так говорить! Чего не хватает?

– Постоянства, например. Человек, который...

– Вы идете? – послышался голос Зоммервиля.

– Да, да, идем! ответила Алинь.

Но Жюльен настойчиво удержал ее за руку.

– Ученый, который трижды за несколько лет меняет поле своей деятельности, это мотылек, порхающий над клумбой. Надо остановиться над одним цветком и извлечь из него весь нектар.

Она яростно обернулась к нему и проговорила сквозь зубы:

– А вам вот чего недостает – веры!

Ученый, поджидавший их на площадке, дал несколько предварительных объяснений. Он ограничился тем, что поправил совершенно разрушенную крышу этого этажа, разделенного флибустьерами когда-то на два огромных помещения. До сих пор он занимал только одно из них, оставив другое для устройства лаборатории. Узкое окно, проделанное в стене, выходило на восток и слабо освещало площадку. Недоходящая до потолка перегородка отделяла пространство между лестницей и другой стеной. Он не сразу толкнул тяжелую дверь из толстых досок красного дерева.

– Я должен вас предупредить, Мутэ, что вы увидите далеко не образцовую лабораторию. Если вы человек порядка и системы, вы, конечно, будете возмущены.

– Профессор, – сказал, улыбаясь, Жюльен: – я твердо помню, что мы находимся на одинокой скале посреди океана, в значительном количестве миль от Коллеж де Франс и Сорбонны.

– Вот это так!

Просторный, как деревенская церковь, зал имел с каждой стороны по пять окон, сделанных из бывших бойниц. Огромные грубо обтесанные балки, почерневшие от времени и непогоды, поддерживали крышу, пестрящую заплатами. Повсюду, без малейшего стремления к порядку и симметрии, стояли простые столы и полки, загруженные инструментами и аппаратами. Чувствительные весы под стеклянным колоколом находились в соседстве с грязной чашкой. На спинках стульев валялись запачканные салфетки.

– Хорошо, что я вас предупредил, – сознался ученый с гримасой, рассмешившей Алинь и Жюльена: – Не понимаю, как я мог работать при таком разгроме.

Его слова потонули в грохоте молотков. В глубине огромного зала какой-то человек проделывал отверстие в стене. Зоммервиль объяснил, что там пройдет труба, распределяющая воду по всему корпусу.

– Вы еще не знаете нашего Ляромье, Алинь? Оригинальное существо, которое я подобрал на море. Это беглый каторжник. О, не пугайтесь, это каторжник, сознавшийся в своей вине и раскаявшийся в ней. Это бесценный человек. Он очень усерден, несмотря на свой угрюмый нрав.

– Эй, Ляромье.

Человек быстро поднял голову, окаймленную черной щетиной, бросил дикий взгляд и снова принялся пробивать стену.

– Мне кажется, он не произносит и десяти слов в день. Славный человек! Он может сделать своими руками что угодно, но подвержен меланхолии, а это иногда бывает заразительно... – А вот мои воспитанники, мы попадаем в нечто похожее на зверинец.

Пять просторных клеток, из которых каждая была разделена надвое, вытянулись вдоль стены. Ученый остановился перед средней клеткой, занятой двумя обезьянами.

– Подойдите, Мутэ, – пригласил Шарль: – и подумайте хорошенько, раньше, чем ответить на мой вопрос. Я хочу вам наметить общие принципы моих изысканий. Вглядитесь хорошенько в этих обезьян и скажите какая из них, по вашему, старше.

Одна из обезьян-капуцинов прыгала по клетке, останавливаясь и бесстрашно заглядывая в лицо посетителя, потом снова принимаясь за свои выходки, испуская тонкий птичий писк, в то время, как другая, забившись в солому, мрачным взглядом следила за упражнениями своего сожителя.

– Если принять за критерий проявление физической резвости, – сказал Жюльен: – тогда будет очевидно, что этот маленький акробат производит впечатление молодого, в то время, как другая, как видно, уже доживает свой век.

Ученый улыбнулся.

– Вы тоже с этим согласны, Алинь?

– Да, ведь, контраст бросается в глаза.

– Несомненно, – подтвердил лаборант, – но, если вы мне позволите высказаться откровенно...

– Я несколько забегу вперед. Главное в том, что я принужден брать таких животных, возраст которых точно определился. Эти обе обезьяны доставлены мне вместе с другими, погибшими после опытов, одним миссионером, отцом Тулузэ, который живет у индейцев на Твердом Берегу. Тулузэ умен и наблюдателен, и для оценки возраста этих обезьян он основывался на прорастании их зубов: два года и семь лет. Это значительная разница, потому что, по его мнению, долговечность этого вида обезьян равняется двенадцати годам.

– Значит, – добавил Жюльен: – обезьяна, скачущая с такой резвостью, до вашего вмешательства была почти старушкой?

– Почти старушкой. Это верно; в то время, как в другой жизнь била ключом. Мне достаточно было взять у более молодой бесконечно малое количество энзомов, обновляющих клетку, и ввести их в тело старшей обезьяны, для того, чтобы заставить их обменяться ролями.

– Какое чудесное превращение! – воскликнула Алинь взволнованным голосом: – О, профессор, вы отомстите за себя, когда об этом узнает мир!

Он жестом пресек ее энтузиазм и прошептал:

– Надо подождать, слишком много неудач... Это первая пара, которая прожила больше десяти дней после операции... это еще не проверено до конца.

Жюльен, присевший на корточки, чтоб поближе разглядеть старую обезьяну, вскочил.

– Это страшно досадно, но интересно, если только новые опыты исправят первоначальный результат. Насколько я понял, остальные все умерли.

– Да, около тридцати... Это большой процент!

– Но ведь такой период нащупывания неизбежен, – вставила Алинь.

Ученый покачал головой.

– Мне хотелось бы думать, что он уже окончен. Я нахожусь постоянно между верой и сомнениями. В тот момент, когда, казалось бы, я уже восторжествовал над последней трудностью, я наталкиваюсь на новые проблемы.

Ей были знакомы эти припадки подавленности, почти без перехода, следующие за приступами воодушевления. Она порывисто схватила руку профессора.

– О, вы разрешите их, я не сомневаюсь! Вы уже у самой цели! Перед вами чудесное открытие, ничто не может вас остановить на этой дороге! Наука будет вам обязана новой победой и новыми горизонтами.

Ее расширенные глаза сверкали, губы дрожали. Жюльен, отвернувшийся, чтобы скрыть улыбку, подумал:

– Секретарша умеет быть красивой, когда хочет!

Он сделал вид, что страшно заинтересовался состарившейся обезьяной, в то время, как Шарль, подняв руку девушки к своим губам, прошептал:

– Благодарю вас, Алинь... Да, я дойду до конца. Ничто не сможет меня отвлечь от этого, и я добьюсь победы!.. Спасибо, Линет!

Она тихонько вытянула руку. Неспешно поднявшийся Жюльен завязал спор.

– В общем, насколько я понял, химическое вещество, которое должно омолодить клетки, заимствуется вами у желез внутренней секреции?

Ученый весело ударил его по плечу.

– На сегодня довольно, дорогой Мутэ! Я хотел только возбудить в вас интерес, а от изложения подробностей моих изысканий и моего плана действий я пока воздержусь. Устроим себе восьмидневный отдых. Если вы любите рыбную ловлю, охоту, морское купанье... Да, но все же я вам должен еще кое-что показать... Позвольте, почему не слышно Ляромье?

Они нашли бывшего каторжника в глубине залы. Он стоял на коленях перед водопроводной трубой, которую собирался запаять.

– Ляромье, где Дик?

Не подымая головы, не выпуская из рук трубы, которую он смазывал жиром, Ляромье проворчал:

– Гуляет.

– На площадке? Позови его!

Пока Ляромье открывал тяжелую дверь, сообщавшую это помещение с башенной лестницей, Зоммервиль объяснил:

– Это собака негра Жозе-Марии. Старик живет на другом конце острова. Собаке, по меньшей мере, двенадцать лет. Молодая сука, использованная для этого опыта, умерла третьего дня. Поглядите на Дика и скажите мне: похоже ли его поведение на поведение старого животного.

Он предложил проект, приведший в восторг Алинь: после полудня, когда спадет жара, они отправятся к отшельнику, захватив с собой собаку.

– Я с волнением думаю о том впечатлении, которое произведет на старика-негра превращение, которое произошло с собакой. Это будет для меня драгоценным доказательством. – Ну, Мутэ, ваше мнение?

Предшествуемая веселым лаем, огромная собака с короткой каштановой шерстью бурно ворвалась в зал и, описывая круги среди столов, кинулась к ученому, положив свои лапы к нему на грудь, потом закружилась в безумном беге.

– Факт! Этот бывший старик брызжет молодостью.

– Не так ли? – спросил ученый с сияющим лицом. – Мы покажем Дика старому хозяину. Я хотел бы обождать еще несколько дней, но мне не терпится; хочется поскорее проверить впечатление.

* * *

Когда Огюст пришел разбудить ученого, привыкшего спать два часа после завтрака, часы показывали уже три, а термометр стоял на 34 градусах, несмотря на то, что комната была закрыта ставнями. Должно быть снаружи зной был невыносимый, но мулат уверял, что, благодаря ветру, было вовсе не так жарко, и его жена тоже собиралась пойти к негру, чтобы купить у него фрукты и овощи.

– Мадемуазель Ромэн уже на террасе? – спросил профессор.

– О, мушье, – с ужасом воскликнул негр: – мамзель совсем не спит!

Ученый улыбнулся, вспомнив возмущение Алинь, когда он посоветовал ей подчиниться обычаю жарких стран и предаться сиесте. Однако, полчаса спустя, после того, как он напрасно искал ее возле дома, он догадался, что и Алинь не устояла против сна. По его приказанию мадам Маренго постучала в дверь молодой девушки. Алинь смущенно созналась, что она заснула над книжкой.

– Принудительная сиеста, – шутливо заметил Зоммервиль.

Вся компания отправилась в дорогу и гуськом пошла по тропинке, описывающей невероятные извивы через густые джунгли. Во главе шествия стояли мадам Маренго и Атали Куку, с корзинами на головах, покрытых пестрыми платками. За ними шел Жюльен с собакой, Алинь с ученым образовали арьергард и шли так близко друг к другу, что могли говорить почти шопотом.

Она на каждом шагу приходила в экстаз от малейшего пустяка: от необычайно изрезанного листка, от былинки, гнувшейся под тяжестью насекомого, от полчища муравьев, берущих приступом пальму. Маленькая лягушка с зеленой спинкой, усыпанной золотыми блестками, вызвала целую бурю восторга.

– Я не знал, что вы так влюблены в природу!

– Она воодушевляет меня!

– О, молодость, наивная молодость, прелестная молодость!

Две синие бабочки, тесно слившись, кружились в солнечном луче, осыпавшем их блестками.

– Вечный и верховный закон природы, великий закон, властвующий над жизнью и управляющий ею! – воскликнул профессор.

Она остановилась перед стволом, через который надо было перешагнуть и, повернувшись к нему, спросила, смеясь:

– Вы не допускаете, профессор, что можно уклониться от этого закона?

Он помог ей влезть на ствол и возразил:

– Я констатирую, но не допускаю.

– Вы н-е д-о-п-у-с-к-а-е-т-е, – повторила она с деланным возмущением: – но, ведь, вы первый пожертвовали любовью ради науки.

Взобравшись на мшистое дерево, задорно скрестив руки, выпрямив стройные плечи, с живым улыбающимся лицом, обрамленным упрямыми прядями волос, она своим женственным видом давала наглядное опровержение той враждебной и презрительной манере, с которой она говорила о любви. Подавляя свое волнение, он шутливо ответил:

– Если б мой возраст давал на это право, я позавидовал бы тому, кто сорвет тот прекрасный плод, который представляете собой вы, молодая ученая!

Она легко соскочила со ствола и внезапно остановилась, заметив жест Жюльена Мутэ, приглашавший сохранить молчание.

Джунгли внезапно заканчивались нагромождением скал. С того места, где остановились Жюльен и негритянки, можно было видеть луг, полого спускающийся к берегу. В нескольких шагах от трех хижин, теснившихся возле осыпавшейся скалы, старый негр чистил колосья маиса, придавая своему телу ритмичное качание из стороны в сторону. С его губ срывалось в такт качанию какое-то прерывистое журчание. Животные окружили кольцом отшельника. Алинь насчитала десять обезьян, грациозных созданий с белыми лицами, сидевших на земле перед кучей шелухи от бананов, остатков пышного пиршества. Птицы с черным и золотым оперением, из которых одна садилась иногда на плечо старику, наслаждались зернами маиса. Два агути, грызуны величиной с кошку, перебегали от хижины к хижине и получали потешные пощечины от обезьян, когда подходили обнюхивать собравшуюся возле них шелуху. Целая стая изумрудно-зеленых игуанов, ящериц длиною в метр, кишела рядом с обезьянами, которых не трогало такое соседство.

– Не правда ли, и в цирке столько не увидишь? – прошептал Зоммервиль на ухо Алинь.

– Как это трогательно! – сказала она серьезным тоном.

– Он вот так кормит своими крохами всех жителей леса. В общем, он и работает и сеет только для того, чтобы их прокормить. Последние два года я стал отправлять ему провизию, а до этого, если ему хотелось поесть мяса, он со слезами просил разрешения у кого-нибудь из своих питомцев перерезать ему горло.

– Бедняга!

– Это неправдоподобно, не так ли? Но Огюст с женой видели это своими глазами.

– Во всяком случае, – заметил лаборант: – тут есть чем заполнить ваш зверинец.

– Ну, это было бы святотатством! – возмутилась молодая девушка.

– Это совершенно невозможно, – добавил Зоммервиль: – Жозе-Мария даст скорее себя изрубить в мелкие куски, чем расстанется с одним из своих друзей. О, я пробовал, я много раз предлагал ему!

Собака внезапно рванула шнурок и бросилась вперед с громким лаем. Очарование было нарушено, звери разбежались.

Алинь подошла к хижинам последней. Это видение золотого века – легендарного рая, в котором человек и животное мирно жили бок о бок, не убивая друг друга, – нарушали ее представления о реальном мире.

Между тем Дик, резвясь, как молодая собака, прыгал вокруг своего хозяина, следящего за его выходками недоверчивым взглядом. Дик останавливался только для того, чтобы лизнуть руки, лицо, колена, все, что попадалось ему под язык, и снова принимался за свой бурный бег. На лице старика-негра сияла радость изумления и надежды. Он скрестил свои узловатые пальцы в молитвенном жесте и губы, издавшие какой-то детский смех, зашептали какие-то слова.

Ученый, с тревогой следивший за его движениями, дернул мадам Маренго за рукав.

– Я хотел бы знать, что он такое говорит.

Негритянка прислушалась и перевела:

– Он говорит, что белые французы великие колдуны, они могут возвращать молодость животным. О, послушайте этого сумасшедшего старика. Он спрашивает, можете ли вы ему продать то лекарство, которое вы дали собаке.

– Ах, вот как? Он спрашивает? – повторил Зоммервиль, выдерживая умоляющий взгляд старика: – Скажи ему, дочь моя, что действие моего лекарства еще не проверено, но так как щитовидные железы имеют одинаковый химический состав у всех млекопитающих...

Он внезапно, по тупой мине негритянки, заметил, что говорит непонятными словами:

– Просто, скажи ему, что мы еще поболтаем об этом. Да, скажи, что мы посмотрим.