Текст книги "Тайна жизни"

Автор книги: Виктор Форбэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

– Это безумие! Я слишком тяжела! Не можете же вы...

– Замолчите! – прикрикнул он: – Не сопротивляйтесь! Вы легки, как цветок. Если я устану, мы отдохнем. Вообразите, что вы на руках старшего брата.

Прижавшись к его груди, охватив руками его шею, она отдалась сладкому оцепенению. Когда он опускал голову, под мокрой веткой, она чувствовала на своей горячей щеке ласку его дыхания. Она понимала, что наступит мгновенье, когда ищущие друг друга уста соединятся. Глаза ее закрылись. Все существо покорилось. Она всей душой и телом ждала поцелуя, который отдаст ее этому человеку, такому сильному, отважному и доброму. И мгновенье пришло. Жан остановился, страстно прижал ее к себе и поднял к своим губам... И внезапно, разжав объятия, он отвернул голову и прошептал:

– Простите, простите, Алинь... Я обезумел! Я забылся!

– Жан! – воскликнула она в слезах.

– Я всего только моряк. Проезжий. Человек, которого море поглощает в часы гнева.

– Жан!.. Жан!.. О, Жан, – взывал ее прерывающийся голос.

– Нет, оставь... Не искушай меня... Сжалься, Алинь.

Он тихонько положил ее на старый ствол, преграждавший дорогу, и сел возле нее. Она рыдала, и его сердце тоже сжалось тоской. Он гладил рукой ее волосы и мгновеньями приникал к ее губам.

– Вы когда-нибудь будете вспоминать эти часы опьянения и в мыслях своих будете мне благодарны. Вы подумаете о бедном моряке, который однажды встретился вам на пути, но в вашей жизни не совершил ничего непоправимого...

Над влажной травой светляки сплетали огненные хороводы, капли дождя вспыхивали внезапно, освещенные их крохотными фонариками. Мшистая кора стволов была обсыпана сверкающими искрами. Вверху, между вершинами деревьев, в небе, обмытом дождем, тоже мерцали алмазы. Цикады напевали свои однообразные песни. Вдали раздавался клекот ночных птиц. Раздавался грохот моря в его неустанной борьбе со скалами.

Как ребенок, уставший от слез, она уснула на груди молодого человека, который, задумавшись, устремил глаза к мигающим звездам. Он осторожно разбудил ее. Сверху раздавался жалобный крик.

– Мамзель! Мамзель! Где вы? Где вы?

Глава XI.
После перерыва.

Наслаждавшийся свежестью утра, Жан Лармор с террасы увидел Алинь и Жюльен, шедших в направлении северной башни и скоро присоединился к ним в нижнем зале, где раздавались стоны каторжника. Его раны – два укола кинжалом в плечо и в бедро – были уже на пути к излечению, но лихорадка и кашель не покидали его.

– Эль Браво, – сказал моряк: – не похоже, чтоб ты скоро отправился в ад.

Он называл его (Эль Браво, свирепый) именем, которое дали ему индейцы с Ориноко, среди которых он совершил не мало преступлений в течение пяти лет, протекших со времени его бегства с каторги.

– Эль Браво не издохнет таким образом, капитан, – усмехнулся больной, приподымаясь с кровати.

– Чем ты занимался до каторги?

– Заведывал протокольной частью.

– Вот, погоди, явится за тобой венецуэльская полиция! Получишь свои двенадцать пуль в спину.

– Тринадцать, – поправил каторжник; – потому что ваша еще сидит в моем теле.

На террасе все трое друзей встретили Ляромье, который принес им радиограмму: ожидаемый уже несколько дней Шарль Зоммервиль выедет на «Форверде» после полудня.

– Объявляю пари! – крикнул Жюльен: – даю сто против одного, что патрон вернется не один. Вы хмурите брови, мадемуазель Алинь? Наивное дитя. Я вам говорю, что, если кто-нибудь из них бросит другого, то это будет она. Я психолог, поверьте!

– Вспомните, – слабо протестовала девушка: – ту решимость, которую выражало последнее письмо...

– Ну, что, держите пари, да или нет?.. Нет?.. А вы, капитан Лармор? Да ну же, дайте мне выиграть несколько луи!

– Простите меня, – ответил Жан с напряженной улыбкой: – Я не умею забавляться такими вещами. Для меня любить и страдать – одно и то же.

– Благородный герой, вы смотрите мрачно на вещи! Слышите, Алинь? Любить и страдать...

Алинь медленно удалялась от них.

– Я вас прошу... – проговорил Лармор взволнованным голосом, схватив Жюльена за руку.

Он удалился в другую сторону. Веселый лаборант проводил их с насмешливой улыбкой.

– Быть влюбленным, как видно, вовсе не забавно!

* * *

Около четырех часов после полудня на горизонте показалась серенькая точка, которую давно уже подстерегал Маренго. Алинь и Жан спускались вниз по тропинке и шли рядом, обмениваясь незначительными словами. Со времени их прогулки прошла неделя. Не избегая друг друга, они, однако, ни одним намеком не касались своих признаний. На крутых переходах он шел впереди и в помощь ей протягивал обе руки. Тогда огонь его темных глаз смягчался под ясным взглядом девушки.

– Отчего вы на меня так смотрите? – спросила она внезапно.

– Чтоб лучше запомнить цвет ваших глаз на то время, когда со мной будет только ваш образ.

– Вы меня приводите в отчаяние, Жан!.. Не говорите мне, что дни моего счастья сочтены!

– Я не могу дольше здесь оставаться, Алинь. Нужно привыкнуть к этой мысли.

В своей печали она забыла о лодке и о том человеке, которого она возносила выше всех до той минуты, пока он не изменил их общему идеалу. С подножья скалы она заметила лавирующую между скал лодку и с дрожью в голосе проговорила:

– Я остаюсь ужасно одинокой...

– Знаете, – издали кричал Жюльен, заметив их: – у нас снова будет весело! Патрон везет гостей. Это невообразимо.

Он передал бинокль молодой девушке и захохотал.

– Я не вижу среди них дамы, но она наверно там. Не может быть, чтоб она его так бросила.

Алинь подавила крик, не опуская бинокля. Он торжествовал.

– Я вам говорил, что обворожительная Элен к нам вернется. Кто знает, может быть этот толстый человек – ее венецуэльский дядя. У нас теперь будет семейный дом.

– Неужели я ошибаюсь... – прошептала она, не упуская из виду лодки: – Там молодой человек, страшно похожий... Неужели, Анри?

– Сын патрона? Но это вполне вероятно. Ведь, его ждали со дня на день... Как же так? Не может быть, чтобы крошка была на лодке. Ведь, не привезет же он ее вместе с сыном!

Алинь вернула ему бинокль.

Он сразу же начал извергать комические проклятия, приводившие в шумный восторг Огюста и его негритянок. Нет, он этого не мог переварить. Сын и любовница рядом! И папа возле них, размахивающий панамой, посылающий привет Пьедраде с его колонией.

– Ну что же? – сказал Жюльен, вкладывая бинокль в футляр: – Я не вижу причины портить себе кровь. Может быть мой взгляд на воспитание устарел уже.

Жан Лармор улыбался. Огюст и негритянки тряслись от смеха. Даже Алинь заразилась безумным весельем Атали Куку. И Зоммервиль, вместо суровых лиц, которые рисовала ему его неспокойная совесть, встретил веселые улыбки. Он первый выскочил на мостки и пожал руки трех друзей, справляясь об их здоровье и, не дав им времени ответить, сказал отрывисто и вполголоса:

– Я вам все объясню. Вы увидите, я не мог действовать иначе. Впрочем, мадам Амон всего на несколько дней. Вы запомните. Полковник Амон, австралиец, оставил бедняжку вдовой. Я вам это расскажу. Мы не поняли ее. Несколько свободные манеры, но это честная женщина, пережившая много горя. Она вас так любит, Алинь. Она говорит только о вас. Одним словом, вы хорошо запомнили имя – мистрис Амон или мадам. Это, конечно, не имеет значения. Пожалуй, мистрис Амон более почтительно, в виду моего сына. Дорогое дитя, какой сюрприз. Я гулял на набережной с... мистрис Амон и вдруг причаливает пакетбот... Осторожно!... Вы запомнили?

– Yes, sir, mistresse Hammond! – насколько можно торжественнее сказал Жюльен, подымая руки, точно для клятвы.

Зоммервиль, не поняв насмешки, вернулся к лодке; лаборант прошептал своим друзьям:

– Вы заметили его странный взгляд и отрывистый голос? Надо было бы предупредить вдову Амон, что ее новый жених – кандидат в сумасшедшие. А, вот и сын! Какой милый мальчик! Атлетическое сложение. Тонкие черты, умные глаза. Очень милый!

В два прыжка Анри очутился возле них и снял шляпу.

– Вы, должно быть, не узнаете меня, мадемуазель. Это было так давно.

– Какой сюрприз, Анри! – сказала Алинь, улыбаясь: – Я очень рада вас видеть снова.

– Мне так хотелось обнять поскорее отца! Поэтому, как только дядя решился... Вы не знаете моего дядю Гарольда?

Гарольд уронил свой монокль, галантно поклонился и поднес руку Алинь к губам. Он носил белый прекрасно сшитый костюм и ростом был несколько выше брата. Будучи старше его на два-три года, он упорнее его защищался против приступов старости, крася усы и волосы и сдерживая тисками корсета увеличивающуюся с возрастом тучность. Платок, которым он вытирал лоб, издавал благоухание будуара. Жюльен оценил его двумя словами, которые шепнул на ухо моряку:

– Старый кутила.

– М-сье Лармор, – сказала Алинь, представляя ему юного путешественника: – м-сье Анри Зоммервиль горит желанием с вами познакомиться.

Молодой человек схватил руку Лармора. Глаза его горели. Черты выражали сильный восторг.

– Какой чудесный подвиг вы совершили... Мне рассказывали отец и мистрис Амон. Акулы и буря! И вы трижды, четырежды рисковали жизнью для того, чтобы спасти незнакомую женщину! Как это прекрасно!

В то время, как Анри так горячо выражал свой восторг, дядя, поправив монокль, с любопытством посмотрел на моряка, потом протянул ему руку и сказал:

– А, так это вы герой! Поздравляю! Мы вам обязаны такой драгоценной жизнью! Мистрис Амон очаровательная женщина! Вы заслужили орден Почетного Легиона. Искренне говорю вам.

Но Зоммервиль уже подходил вместе с Элен, элегантно преображенной городским костюмом. Не давая времени притти в себя, она бросилась на шею Алинь, горячо приветствовала своего спасителя, ответила гримасой избалованного ребенка на «мистрис Амон», сказанное Жюльеном, бросила веселое приветствие мулату и негритянкам и объявила, что она умирает от голода и жажды. Ученый извинился: он поговорит с Алинь и Жюльеном. Пусть Гарольд предложит свою помощь молодой женщине. Анри не захотел отставать от отца, и Мутэ принужден был итти один. От его уха не ускользнул шепот и сдавленный смех последней пары.

– Нельзя сказать, чтоб здесь было безумно весело.

– О, здесь сельский покой, очень удобный для любви.

– Никогда вы меня не заставите поверить, что вы влюблены в моего брата. Он так мало интересен.

– Но он обожает меня!

– Как и все те, кого вы околдовали. Как меня, например. Что вы здесь собираетесь делать? Среди его дохлых зверей?

– Что за вопрос! Я сделаюсь лэди Зоммервиль.

– Но ведь со мной вы добьетесь того же самого, чертенок! Более того: вы получите Париж и Довиль. Ведь, здесь вы испортите себе жизнь. Вы слишком умны для этого.

– Надо ж положить конец. Кроме того, я обожаю Шарля.

– Он должен был вам сознаться, что он почти разорен!

– Что за шутки!

– Для того, чтобы купить этот остров и устроиться на нем, он истратил больше четырех миллионов. Это безумец. Не знаю, осталось ли у него триста или четыреста франков?

Так как Элен хранила молчание, Жюльен решил, что она осматривает пейзаж или взвешивает красноречивые цифры. Усмехаясь в свою темную бороду, он ускорил шаг и нагнал Жана.

– Редкостная женщина! Она расправляется с Зоммервилями, как хочет.

Он подошел к передней группе, где Шарль Зоммервиль, нежно опираясь на руку сына, пробовал воодушевиться новыми планами, которые он излагал молодой девушке. После этих нескольких недель перерыва, он готов был окунуться в работу с удесятеренной энергией и с удивительной ясностью ума. По его словам, ему нужно было два-три месяца для завершения своего открытия, тогда он сможет безбоязненно бросить вызов ученому миру и широкой публике.

– А, Мутэ, я уверен, что вы оправдаете меня! Мы не должны без конца сидеть на этом острове! Мозг для вполне плодотворной деятельности требует интеллектуального окружения. Я слишком поздно понял ту непростительную ошибку, которую я совершил, поселившись на этой скале под предлогом, что здесь найду среду, подобную первобытному миру. Вы согласны со мной, Мутэ? Не лучше ли устроить лабораторию в окрестностях Парижа? Алинь, предположите Пастера на острове Пьедрада. Ведь, наука отстала бы на целый век.

Он много говорил о том яростном желании снова погрузиться в работу, которую почувствовал со времени приезда. Ему захотелось сейчас же, сию же минуту увидеть обезьян, несмотря на усталость, несмотря на противодействие Элен, которая с видом избалованного ребенка требовала, чтобы сейчас же сели за стол. Забывая о том, что сын его шел впереди вместе с Алинь, он отдался внезапной вспышке гнева.

– Я не позволю ей думать, что она может мною командовать! Я не люблю, когда меня раздражают! Если она вздумает мешать мне работать, пусть убирается вон, Мутэ! Пусть убирается вон сейчас же!

Жюльен, изучая его украдкой, покачал головой. Но возбуждение ученого сейчас же приняло другой оборот. Стоя перед клетками, он прервал Алинь, дававшую объяснения Анри и стал излагать свою новую программу; он сделал это так подробно, что целое показалось бессвязным. Во всем этом хаосе фраз одна мысль проявлялась определенно: окончательное заключение из опытов можно будет вывести только тогда, когда операции подвергнутся человеческие существа. Он, наконец, дал конкретное выражение своему душевному беспокойству.

– Если б мы жили в более цивилизованную эпоху, правительства предоставляли бы в мое распоряжение приговоренных к смерти. Это был бы самый рациональный способ изучения тайны жизни.

* * *

После ужина, когда Зоммервиль с сыном о чем-то беседовали, а Элен показывала дяде предназначенную для него комнату, Жюльен подошел к Алинь и Жану, прогуливавшимся вдоль баллюстрады.

– Я вам не помешаю?... Простите меня, но я должен вам излить всю душу. Мне хотелось бы знать, Алинь, верите ли вы в искренность патрона, когда он с таким жаром говорит о своих работах?

– Увы, у меня впечатление, что он неуравновешен совсем.

– Вот именно! Через пять минут после того, как он восхвалял чары и добродетель вдовушки, он говорит о том, чтоб выбросить ее вон. Мне кажется, что она его еще пленяет, но все-таки работа может взять верх. Вы видели, как он снова увлекся перед клетками обезьян. Итак, его терзают две страсти: наука и то, что я не решаюсь назвать любовью и сюда еще примешивается третье чувство: сын.

– Он к нему глубоко привязан. Может быть, в этом будет его спасение.

– Вы не заметили интересной сцены. Она хотела вставить словечко в их разговор с сыном, и он закрыл ей рот взглядом, который ясно говорил: оставьте нас в покое. Тогда, сделав глазки старому красавцу, который только и ждет того, чтобы перенять наследство, она поднялась из-за стола.

* * *

На третий день утром Алинь, несшая лекарство Эль Браво, встретила искавшего ее Жана:

– Я хочу с вами проститься...

– Как!.. – с трудом проговорила она и побледнела.

– О, только на двадцать четыре часа, – весело заявил он: – Мосье Шарль просит меня управлять «Форвердом» вместо Мюйира, который болен лихорадкой. Вы ни за что не угадаете, кого я увожу: мисс Элен и м-сье Гарольда.

По нескольким словам, вырвавшимся у ученого, он понял, что по какому-то пустому поводу, посреди ночи разыгрался скандал и женщина жаловалась, что профессор оставляет ее из-за сына. После долгой ссоры они решили сделать передышку. Она в компании Гарольда отправится в Порт-оф-Спэн и будет там ждать отъезда Анри, который через две-три недели должен уехать во Францию.

– Я полагаю, что вернусь завтра утром. У вас нет никаких поручений, покупок?

– Предисловие к разлуке, – сказала она грустно.

– Надо с этим мириться, Алинь. Я теряю время. Я грызу себя. Бездеятельность ужасно меня тяготит. Там зовет меня лес, золото; золото, которое сделает меня богачом... И тогда, кто знает...

– Вы забудете меня. Другая женщина легче найдет путь к вашему сердцу.

– Алинь, вы огорчаете меня. Нельзя обречь белую женщину на ту жизнь дикаря, которую я собираюсь вести. Вы это поймете, Алинь.

Она часом раньше спустилась вниз, где Жан с помощью матроса приводил в порядок лодку и испытывал мотор. Они пробовали обмануть друг друга, обмениваясь банальными словами о состоянии погоды. Услышав чьи-то голоса, она бросилась в бегство и скрылась за скалой, где никто не увидит ее слез.

– Вы, конечно, постараетесь отлучиться на день или два, дорогой друг, – ворковала Элен, пока Гарольд помогал Огюсту передавать чемоданы матросу: – Вдали от вас я умру от тоски.

– Я постараюсь, дорогая, – уклончиво обещал Зоммервиль.

Только пройдя через кольцо рифов, Лармор обернулся к острову и замахал шляпой. Алинь с заплаканными глазами следила за исчезающей в голубом просторе лодкой. Она предчувствовала уже свое будущее одиночество. В один из ближайших дней он исчезнет навсегда за этим безбрежным морем; человек, которого она избрала, которого любила.

Ученый прошел мимо нее, бормоча какие-то слова...

Глава XII.
Наука – высшее утешение.

Взобравшись на скалу, Алинь долго еще смотрела на горизонт, скрывший от нее лодку. Но с энергией молодого существа пыталась победить свое горе и вернуться в действительный мир после тщетного полета в царство мечты.

– «Вы поймете, Алинь»...

О, да. В моряке говорит голос разума. Ведь он отправится искать счастья в дикие края. Никогда она не сможет приспособиться к суровому существованию искателя золота, к лишениям и опасностям этой жизни. Таким образом, их любовь была тупиком, из которого повелевала ей во что бы то ни стало выйти ее еще не уснувшая энергия.

– Многие, как и я, предавались таким химерам и исцелялись. Я исцелюсь.

Приняв это решение, она успокоилась и бросила последний взгляд на туманный горизонт, за которым исчезал силуэт «Форверда» и улыбнулась, собираясь испытать свои новые силы. Но ее горло сжалось, глаза увлажнились при мысли о крушении прекрасной мечты. Она возмутилась своими слезами и побежала по тропинке, громко повторяя:

– Я исцелюсь! Я исцелюсь!

Очутившись в лаборатории в присутствии Зоммервиля, она убедилась в том, что он переживает то же, что и она или, по крайней мере, что пришел к такому же решению, которое она продиктовала себе и даже в тех же словах. Он пробовал объяснить свое состояние Жюльену:

– ...Пятьдесят лет не такая уж старость. Почему же я так ввязался в эту старческую любовь? Позор! Но я исцелюсь! Я хочу исцелиться, слышите, Мутэ? Я хочу исцелиться, и я исцелюсь!

Они, не откладывая, все трое принялись за работу, сопоставляя наблюдения о состоянии здоровья животных, записанные в течение двух месяцев. Завтра утром они должны были начать новую серию опытов. На этот раз они собирались пересадить фермент «Жи» от одного вида обезьян другому, в то время, как до сих пор они наблюдали за животными только одного вида. Но неожиданное событие перевернуло их планы.

Мадам Маренго нашла старого негра в ужасном состоянии. Разбитый ревматизмом, он не мог подняться со своего ложа, не мог приготовить себе поесть. Решено было перенести его в замок. Для Алинь это было источником развлечения, делом, в котором она могла разрядить свою энергию. Она решила поместить старого отшельника в комнате, разделявшей обе лаборатории, и, лично занявшись этим, поручила Ляромье устроить носилки, которые она снабдила одеялом и подушками.

Поднявшись с раннего утра, она почувствовала, что уже может думать о Жане без тоски в душе. Она стала во главе экспедиции, состоявшей из всех мужчин острова – Жюльена, Анри, Огюста и Ляромье, который захватил с собою носилки. Рядом с Алинь шел Анри, и она забавлялась его замечаниями и вырывавшимися у него при виде леса криками восторга, почти забывая ночную прогулку прошлой недели. Это было уже далеким воспоминанием, сном, безличным видением. Но старый ствол, на котором она рыдала в объятиях Жана, восторжествовал над этой странной иллюзией, и ее бодрость поколебалась... Вот под этой веткой она почувствовала, как прикоснулись его губы к ее волосам, на этой скале, где они отдыхали, их руки в красноречивом пожатии обменялись клятвой. Нет, нет, никогда она не исцелится, никогда...

– ... Вы мне не отвечаете, мадемуазель? Не интересно говорить одному.

– Простите меня, Анри, я немножко устала.

Но она скоро справилась с собой и в поредевшем лесу ускорила шаг, горя нетерпением отдать содержимое своей корзинки старому негру. Она нашла его в хижине в обществе Дика: из всех животных, которых он кормил в дни изобилия, одна только собака осталась верной ему в несчастье. Огюсту пришлось его долго уговаривать на своем жаргоне для того, чтобы заставить его решиться бросить уголок джунглей, вспаханный его руками, куда негр, бывший раб, бежал от человеческой злобы и где протекла его скромная жизнь, слитая с природой. Он хотел знать, даст ли ему «великий белый» того волшебного лекарства, от которого пес его снова сделался молод, и когда Алинь улыбкой подтвердила ответ мулата, он охотно лег на носилки. Одной только девушке доверил он свое сокровище: старую, как мир, гитару.

Старый негр не расставался с мыслью, которая освещала огнем радости его похудевшие черты, и мучил Огюста вопросами об этом волшебном лекарстве, от которого так наивно ожидал чудес.

– Посмотри, старая собака прыгает на шею. «Великий белый» дал ей лекарство, теперь она молодая.

– Вот увидишь, – повторял мулат: – белый колдун выше всех колдунов.

Стоило больших усилий заставить Жозе-Марию одеть белье, прежде чем лечь на белые простыни – роскошь, которой он не знал за свои три четверти века.

* * *

Не выходивший с утра из своей лаборатории Зоммервиль показался только после полудня, после того, как Огюст много раз кричал ему через дверь о том, что стынет обед. Дик порывисто бросился ему под ноги и вывел его из задумчивости; он захотел приветствовать старика-негра, с полузакрытыми глазами смаковавшего бульон, которым Алинь поила его с помощью ложки.

Услышав шаги, отшельник обернулся и глаза его загорелись набожным блеском. Он поднял руки, как бы умоляя профессора согласиться на его просьбу. На его слова, переведенные Огюстом, ученый ответил улыбкой. Спускаясь вместе с Алинь с лестницы, он серьезно проговорил:

– Вера этого человека так глубока, что его стоило бы спасти. Если мой метод хорош для животных, он должен удаться и на людях. Это вопрос одной анатомии. Вы согласны со мной, Алинь?

– Конечно, – сказала она машинально, неспособная уже подняться до прежнего воодушевления.

* * *

Забота о Жозе-Марии и Эль Браво, которого трясла лихорадка, заняла весь вечер у Алинь, и она даже не успела подстеречь на террассе возвращения лодки. Спустившаяся ночь заставила ее побеспокоиться об отсутствии Жана и, укладываясь в постель, она испугалась тех бессонных часов, которые ей предстояли. Но молодость и усталость взяли верх, и она упрекала себя в том, что могла заснуть, несмотря на беспокоившее ее долгое отсутствие моряка.

– Странно, как быстро привыкаешь, – думала она: – но ведь я хотела исцелиться.

Однако, когда Огюст утром возвестил, что «Форверд» показался на горизонте, забившееся сердце показало молодой девушке, что исцеление это ненадежно. В первый раз в жизни она сочинила невинную ложь и исчезла из лаборатории под предлогом, что идет к своим больным; она обошла вокруг всего здания, чтобы избежать Анри, который несомненно предложил бы ей сопровождать ее и быстро побежала вниз по тропинке.

– Надеюсь, что мое отсутствие никого не обеспокоило, мадемуазель? – весело крикнул ей моряк, причаливая к берегу: – О, у меня новости, вы будете поражены.

Она нашла его преобразившимся, светившимся какой-то радостью, причину которой ей хотелось поскорее узнать. Несомненно, такое действие оказало морское путешествие после такой долгой вынужденной праздности, но он прыгнул на мостки, порывисто обнял ее и с необычным для него красноречием начал рассказывать.

– Как вы думаете, кого я встретил в Порт-оф-Спэн, после того, как ссадил моих пассажиров. Ни за что не отгадаете, Алинь. Отца Тулузэ собственной персоной.

– Но этот отец Тулузэ был совершенно неузнаваем! Он похудел, пожелтел и искал специалиста по болезням печени. Врач посоветовал ему переменить климат. Поездка во Францию может восстановить его здоровье.

Они обедали вместе вчера вечером, и Жан стал исповедываться ему в своих проектах и заботах, где достать две-три тысячи франков на экипировку, на покупку пироги, оружия, необходимых орудий и провианта?

– Подумайте, какое счастье, Алинь! Аббат только что продал золотого порошку на двадцать тысяч франков. Он одолжил мне четыре тысячи, которые я верну ему по возвращении во Францию, и это еще не все! Этот чудный человек дает мне в подарок большую пирогу, которую он мне скоро пришлет с индейцами. Я вне себе от радости, Алинь!

– Я очень счастлива за вас, – сказала она с улыбкой, которую насильно вынудила у своего мужества: – Вы видите, какой я сделалась благоразумною.

Он взял ее за обе руки, долго смотрел на нее и сказал серьезным голосом:

– Вы благоразумны и мужественны. Если такая, как вы, женщина согласна на дружбу с таким жалким существом, как я, то я могу только этим гордиться и чувствую, что это придаст мне неисчерпаемую силу.

Он с помощью матроса вытянул лодку на берег, и перенес ее содержимое в хижины, устроенные индейцами отца Тулузэ у подножья скалы. Не переставая работать, он давал краткие объяснения молодой девушке, которые вводили ее в жизнь искателя золота.

Кирки, лопата, большие деревянные корыта, в которых промывается золотой песок, составляли все его оборудование в ожидании аппарата, выписанного из Соединенных Штатов для автоматического промывания. Плотничьи инструменты были необходимы для постройки хижины. Ружья для добывания дичи. В девственном лесу нельзя сделать двух шагов без широкой сабли, которой рассекают лианы, делающие его непроходимым. Не говоря уже о том, что это лучшее оружие, когда на тебя нападают кабаны.

Мешки соли, пороха и свинца среди индейцев заменяют деньги, а консервы взяты на тот случай, когда не будет дичи. Гильза с динамитом, брошенная в хорошее место реки, может дать полквинтала[2]2
  Квинтал – французская единица массы, равная 100 кг. – Прим. Tiger'а.


[Закрыть] рыбы, а семена почти мгновенно созреют в девственной земле и дадут прекрасный сбор салата и редиски возле хижины.

О некоторых предметах он высказывался очень кратко, боясь напугать сердце женщины ужасами тропического леса. Во флаконе находилось противоядие против укуса змей, которые там встречаются на каждом шагу и даже вползают в хижины.

– Там есть такие, яд которых действует молниеносно, в семь секунд! Их называют «сиет-пазос» – «ваши счеты покончены».

Этот кусочек газа? Но там нельзя спать без покрывала из-за москитов, столь многочисленных, что их проглатываешь во время разговора, и еще больше из-за летучих мышей-вампиров, которые вцепляются в нос или в ухо спящего и высасывают кровь, текущую из царапины. Этот бидон со скипидаром для того, чтобы каждое утро смазывать себя с головы до ног, иначе мириады «гарапата» бегают по вашей коже, выбирая себе, ища местечка для того, чтобы вонзить свои хоботки.

– Жизнь лесного бродяги не очень-то весела, – сказал улыбаясь Лармор.

Очевидно, картина, написанная им, была достаточно выразительна – это показывало озабоченное лицо Алинь.

– Как можно жить посреди этих ужасов?

– Привыкают. Именно, благодаря этим ужасам, решительный человек может составить себе состояние в этих диких краях.

Когда они взобрались наверх, Огюст только заканчивал приготовления к завтраку. Жан торопился передать почту ученому; в ней были письма от Гарольда и миссионера. Профессор вместе с Жюльеном был занят опытами в лаборатории; пришлось несколько раз постучать, раньше чем он ворчливо открыл дверь.

– Неужели нельзя добиться ни минуты покоя?

Схватив пакет, он снова закрыл дверь на ключ и швырнул письма на стол. Жюльен подобрал конверт, упавший на паркет, и протянул его профессору.

– Почерк моего брата, – заметил он равнодушным тоном. – Прочитаем потом.

Но сразу раздумав, он разорвал конверт и с первых же строк издал какое-то рычание, предшествовавшее целому потоку брани: его брат был негодяем, а женщина – проституткой.

– Смотрите, Мутэ, смотрите до чего может дойти человеческая низость.

Он властно настаивал.

– Да, да, я хочу, чтобы вы прочли, чтоб вы прочли вслух, я этого хочу, непременно! Пусть льются на меня помои! Это будет началом моей кары. Читайте!

«Мой дорогой старик», – начал Жюльен.

– Дорогой старик! Бандит!

«Когда капитан Лармор передаст тебе эти строки, мы будем уже на пути в Европу. Мы – это, конечно, Элен и твой несчастный брат, который обезумел от любви. Ты сам знаешь, как она пленительна. Поэтому ты не будешь сердиться на меня за то, что я потерял голову. Наоборот...»

– Вот это жемчужина! Жемчужина в навозе!

«Наоборот, ты должен мне быть благодарен, потому что она потянула бы тебя в роковую бездну, тебя – великого ученого, от которого человечество ждет благодеяний, в то время, как в моей любовной карьере будет только одной победой больше. Эта крошка порочна и забавна. Там, где ты имел бы глупость жениться, я просто глупо позабавлюсь».

– Одинаково циничны, и он и она!

«Ты будешь благодарить меня. Относительно Анри я скомбинировал следующее: Тулузэ, которого я здесь встретил, скоро поедет в Европу и может взять его с собой. Это будет прекрасно. Ты видишь, я обо всем подумал. Итак, тепло жму твою руку...».

– Вы забыли постскриптум, переверните страницу.

И Жюльен перевернул:

«Элен, которая соскочила с постели, чтобы видеть, что я пишу, хотела прибавить несколько слов, но я воспротивился этому из боязни тебя оскорбить. Она шлет тебе свои добрые воспоминания».

– Ну, что скажете, Мутэ?

– Постскриптум замечательный.

– Скажите лучше гнусный. Заметьте, что я говорю совершенно хладнокровно. Вы сейчас убедитесь, что я успокоился после первой вспышки гнева. Я только жалею о том, что имею братом круглого дурака, который хвастает тем, что отбил у меня девчонку, в то время, как он принужден красить свою бороду и волосы, чтобы казаться моложе. Но как бы глуп он ни был, он говорит правду, что оказал мне услугу. Он освободил меня от этого создания, от которого я не умел избавиться. Вы не отец, Мутэ, поэтому вы не можете понять того смущения, которое я испытывал, навязывая общество этой авантюристки моему сыну, которого я обожаю.

Жюльен, сдерживая улыбку, тонко заметил:

– Я вполне понимаю, что вы теперь чувствуете себя лучше.

– Не правда ли, это заметно? И подумать только, что я мог дать подобную мать моему ребенку! Это подло...

Прозвонили к завтраку. Он отослал Жюльена, прося его прислать ему два яйца и бисквиты. Одна из обезьян, оперированная накануне, утром умерла, и он хотел вскрыть ее немедленно. Профессор вышел из лаборатории поздно ночью и все следующие дни завтракал и обедал у себя наверху. Его видели только к ужину, в продолжение которого все старались его развлечь: Анри своей сыновней нежностью, Жюльен комическими рассказами; одной Алинь удалось извлечь из него несколько слов о текущей работе и намеченных на завтра опытах. Это были внезапно вырвавшиеся слова, звучащие, как вспышка!..