Текст книги "Остров меняет название"
Автор книги: Виктор Московкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)
Виктор Московкин
Остров меняет название
Московкин Виктор Флегонтович родился в 1927 году в деревне Беглицево, Борисоглебского района, Ярославской области. Окончив ремесленное училище, с 1943 по 1950 год работал на Ярославском заводе металлоизделий. В настоящее время В. Московкин – литературный сотрудник областной комсомольской газеты «Юность», учится на заочном отделении литературного института им. Горького при ССП.
Рассказы и очерки Виктора Московкина печатались в местных газетах и литературных сборниках с 1952 года. В 1956 году он издал книгу «Валерка и его друзья». «Остров меняет название» – вторая книга автора.
Остров меняет название
Утром меня разбудил говор в кухне:
– Я ему покажу! Гуляй, да не забывайся!
– Брось, Павел Никитич, не сердись. И один съездишь, не впервой. Сам, небось, таким был, знаешь, как от милой уходить.
– Помолчи! Все вы горазды выгораживать друг дружку. Заступники! А человек в беду попадет – знать ничего не знаю. Отвечай бригадир! Так?
Сердился Павел Никитич Рябинин. Другой голос незнаком. Видимо, собеседник – рыбак из бригады. Был он человек веселый, шутник. Раскатистый смех гулко разносился по избе.
– Любовь вынесет, чего беспокоишься. Это не мы! Молодость бесшабашна. Напролом с открытыми глазами… В наши годы не сделаешь такого, только позавидуешь. Не тужи, Павел Никитич, вернется. Ну, а мне пора. Счастливого улова…
Разговор шел о помощнике Рябинина молодом рыбаке Сергее Котлове, который, несмотря на окрепший ветер, взял вечером лодку и ушел в море. На другом берегу – деревня, где живет девушка, заставившая парня пуститься в рискованный путь.
Видимо, Рябинин всерьез беспокоился о помощнике. Ночью он несколько раз выходил к берегу. Дул свежий порывистый ветер. Море стонало и ухало, разбивая упругие волны о крутой берег. В темноте оно выглядело угрюмым и неприветливым…
«Значит, Котлов не вернулся даже сейчас, к началу работы», – пронеслось у меня.
В комнату вошел озабоченный Рябинин. Поверх одежды на нем был клеенчатый передник, на ногах – высокие резиновые сапоги.
– Не спишь? – спросил он. – Может, со мной поедешь?
Я с радостью согласился. Это было первое приглашение взять с собой на рыбалку, хотя я жил у него почти неделю. Живо одевшись, я выбежал на берег.
По небу ползли дымные волнующиеся облака, и от этого церквенка, стоявшая почти у самой воды, казалось, валится в море. Бывшее крупное торговое село, знаменитое когда-то обширными каменными складами, сохранило сейчас всего несколько рыбацких домишек. Находится оно на берегу Волги, которая в этом месте сливается с Рыбинским морем. Море точит берега день и ночь, вода постепенно приближается к домам. Некоторые избы рыбакам пришлось уже перенести подальше от берега. В шторм брызги долетают до стен церкви…
Прихватив весла и парус, мы направились к лодке. Под ногами шуршала мокрая трава, с моря тянуло сыростью.
– Садись на корму, – пригласил Рябинин. – Поможешь вынимать сети.
Я сел и невольно залюбовался открывшимся видом. Погода прояснилась. С одной стороны в синеве вырисовывались причудливые контуры берега, с другой – безбрежная гладь, а над ней прозрачно-голубое небо, словно только что умытое морем.
Рябинин сидел на веслах. Он тоже поглядывал вокруг и молчал. Греб коротко, но сильно, и лодка шла быстро.
– И часто здесь бывают штормы? – спросил я, пытаясь навести его на разговор о помощнике.
– Бывают, как не быть. На то и море. Пожалуй, читал, в газетах было, – сорвало целый остров, где ученые располагались, натерпелись страху, пока сняли.
– И вы попадали?
– Э-э милый! Кто из рыбаков не попадал? Дело привычное… Однако с Серегой может и беда быть. Шалопай еще, все наперекор. Не вернется к полудню, посылать кого-то надо в деревню. До этого ни разу не опаздывал…
Он не договорил. Жалобно скрипнули уключины от сильного нажима, позади лодки застелился разбегающийся след. Весь остальной путь Рябинин не проронил ни слова.
За неделю я уже узнал кое-что о его жизни. Павел Никитич – потомственный волгарь-рыбак. Была такая деревня Переметка, стояла на самом берегу. Название ей дали бурлаки. Дойдут они до деревни и стоп: за ней болотина на несколько километров. Вот и переметываются на другой берег со всем багажом, иначе болотину и не минуешь. Когда создавали Рыбинское море, Переметка попала в зону затопления. Павел Никитич перебрался с семьей в село, где и живет сейчас.
Для Рябинина с девяти лет рыболовные снасти и ружье были и учебой в жизни, и утехой, и средством существования. Отец был крутой, властный, но неудачник. Зашибло бревном, стал безнадежным калекой. Он любил поучать:
– Мы, Рябинины, испокон веков Волгой-матушкой кормимся. Запомни это.
Павел не перечил: в словах отца была правда. После армии он основался в городе. Отец был обижен – сын не пошел по его дороге. Павел выучился на токаря, хорошо зарабатывал, и все равно чувствовал себя не на месте. Тоска по Волге, родным местам не затихала. А тут известие – отец при смерти. Павел рассчитался на заводе, простился с друзьями и вместе с женой вернулся в деревню.
– Переходи на весла, – услышал я голос Рябинина. – Будем вытаскивать.
Мы были уже далеко от берега. Со всех сторон темнела вода. Никаких знаков, по которым можно было бы узнать, где поставлены сети.
– Церковь видишь? Высокую сосну сзади? Вон на бугре стоит! Это мои ориентиры. Ошибиться никак нельзя. Привычка к тому же, не первый год рыбачу. А опознавателей не ставим. Поставишь, так другой раз не только улова – снастей не найдешь. И воровства и браконьерства хватает…
Браконьеров он ненавидит люто. Как-то приехал в Щербаков по делам. Надумал зайти к родственнице, но с пустом неудобно. Решил купить на рынке пару свежих судаков, будто своего улова. Под навесом торговал рыбой хлюпенький мужичонка в фуфайке. «Почем?» – справился Рябинин, стараясь отгадать, что за снастью тот умудрился наловить такой мелочи. Продавец назвал цену, от которой у Павла Никитича запершило в горле. Ему не приходилось покупать рыбу, море давало бесплатно. Рябинин сунул под нос продавцу кулак с обидно сложенными пальцами. Тот испуганно отпрянул, пригрозил: «Милиционера позову!» Рябинин совсем осерчал: «Зови! Душу из тебя выну…»
К родственнице он пришел с пустыми руками. Долго ходил по комнате и тер кулаком подбородок: не мог успокоиться. Ему все же пришлось объясниться с лейтенантом милиции…
Рябинин стал выбирать первую сеть. Капрон засеребрился на солнце, звонко падали капли. Рыба попадалась не так уж часто. В основном это были лещ и судак. В одном месте вытащили сразу двух щук.
– Редкие гости пожаловали! – приветствовал их Рябинин. – Вот я вас!
Щуки бились в сетях, страшно разевали зубастые пасти и запутывались еще больше. Павел Никитич ловко высвобождал их из сетей деревянной палочкой. Он приободрился, повеселел и теперь казался всемогущим кудесником, который колдует около сетей, а к нему со всех сторон, со всего рыбьего царства плывут косяки неповоротливых лещей, нежной чехони, черноперых густерок; плывут и суются рылами в ячейки сеток, ему только и дела брать.
Однако по его лицу было видно, что он недоволен уловом. Просмотрев очередную сеть, в которой не оказалось ни одной рыбешки, он присел на борт, вытер руки о передник и стал свертывать цыгарку.
– Этак мы с тобой на хлеб не заработаем, – пошутил он. Неважно идет сегодня, хотя и погода подходящая.
Мы возвращались под парусом. Лодка, накренившись бортом, шла к берегу под косым углом. В корзине трепыхалась отборная крупная рыба.
– Мелочь в сеть не попадает, не то, что в невод. Потому только сетями и пользуюсь, – заговорил Павел Никитич. – Между прочим, в бригаде у нас ни одного невода.
Он улыбнулся, блеснув белыми зубами. В стороне показалась высокая мачта рыболовного траулера. Рябинин с любопытством посмотрел туда.
– Дело хорошее, а пользы мало. Зацепов полно. Другой раз по два трала в день рвут, а каждый стоит чуть не тысячу. Какая уж тут выгода! Море расчищать надо. А у нас пока баловство, не чистка.
Было около десяти утра. Высоко в облаках ныряло яркое солнце. Ветерок согнал туман, и впереди всплыла зеленая шапка острова.
– Остров Голгофы, – сказал Рябинин, – или Страдания, по-нашему.
Название острова меня удивило. Было в нем что-то озорное и, если хотите, таинственное.
– Откуда такое название?
Слово за слово выяснилась вся история с названием острова.
В этих краях жил один чудак. Когда-то и где-то учился, о чем любил всем рассказывать. Но никто не знал его основной специальности. Он работал и счетоводом в колхозе, и приемщиком на рыбпункте, и даже плавал матросом на Волге, но нигде не держался долго: или его прогоняли, или он уходил сам. У него была страстная тяга к перемене работы и местожительства. Оттого и жил бобылем.
Случайно он попал на этот островок бакенщиком. И, пожалуй, впервые взялся за дело с желанием. Иногда его навещали рыбаки, подбрасывали продукты, останавливались просто поболтать. Но основную часть времени он проводил наедине. И тут он вдруг заскучал. Одиночество оказалось ему не по силам. Он все чаще стал заливать свое горе вином, откровенно считая себя пропащим. Напившись, выходил на берег островка и надсадно орал: «Умру на Голгофе!»
Однажды рыбаки нашли его мертвым – в самом деле умер от запоя.
– Что-то у человека было хорошее, а вот отыскать в себе это хорошее не сумел. Суматошно прожил. И так часто бывает, пыжится, пыжится человек, ан старость приходит, видит: жизнь пустая. Тогда на всех в обиде, не понимает, что сам виноват.
Мы приближались к острову. Лодка должна была пройти метрах в трехстах от него. От домика бакенщика, стоявшего в глубине острова, до самого берега сходил густой кустарник. Слабые волны набегали на песок, а потом, как бы испугавшись, быстро откатывались назад. На берегу, наполовину вытащенная из воды, чернела лодка. В ней в беспорядке были разбросаны зеленые ветки.
В тишине утра до слуха донеслась песня.
– Что это, Павел Никитич?
– Радио у него там, у бакенщика, – обернувшись, сказал он. – Парнишка молодой, в институт поступил заочно. Книжек накупил и живет, никто не мешает.
Прошло минуты две, песня не умолкала. Я не мог разобрать слов, но был уверен, что это не радио.
– Слушайте!
В эго время из-за зарослей кустарника вышла парочка.
Девушка, по сравнению с парнем, казалась совсем ребенком. Рябинин взглянул в их сторону из-под ладони и неожиданно всколыхнулся:
– Работайте люди за него! Волнуйтесь! Переживайте! А он тут… Ну не шалопай ли!
– При-в-е-е-т, Па-а-л Ни-и-ти-и-ч! – донеслось с островка. И оба они помахали в нашу сторону.
– Ах, разгильдяй! – выкрикнул Рябинин. – Привет! Он мне привет передает! Ух, Серега, попадешься под горячую руку! Отучу я тебя…
Рябинин потряс в воздухе своим жестким кулачищем.
На островке приняли это за ответное приветствие.
– Как рыбк-а-а-а?
– Вернешься, я тебе покажу рыбку, – уже спокойнее сказал Рябинин. – До чего непонятливы! Уходят в такую погоду и хоть бы предупредили. Тут думают, не утонул ли. А он… И она ему под стать. Все забыли, а мать, наверно, мечется. Всю ночь до утра… местечко для прогулок ищут! Выбрали, нечего сказать. В ветер, в шторм… Бурю им надо!..
– Я спрашиваю-ю… рыбка-а-а!.. Заворачивай!.. За-хва-а-ти-и-шь!..
Павел Никитич пожал плечами в знак того, что ничего не понял, но лодку повернул к острову. А Котлов подошел к самой кромке берега, не обращая внимания на то, что вода захлестывает ботинки, брызжет на брюки. Одет он был под моряка. Об этом говорили и его тельняшка и широченные штанины. Он поймал нос нашей лодки и хотел затащить ее на берег. Рябинин остановил его жестом:
– Не стоит. Рассиживать с тобой не намерен. Дома поговорим.
Тот согласно кивнул. Выкидал зеленые ветки из своей лодки и торопливо заговорил:
– Ругаться будешь, знаю. Рыбу я взял. Хотел предупредить и не успел. Вот тут задержались, – он показал взглядом на девушку, смирно стоившую поодаль. – А ты, наверно, удивляешься, почему пустые сети. Снял я, – как-то виновато добавил он.
Рябинин смотрел на него и как будто решал: стоит отчитывать здесь или перенести разговор на более удобное время.
– Перекладывай, – после некоторого молчания приказал он.
Котлов обрадованно начал перекидывать рыбу из своей лодки в корзину, стоявшую около Рябинина. Вскоре корзина стала полной, а Котлов все еще бросал нам под ноги широких, похожих на медные тарелки, лещей, остромордых с хищным ртом судаков.
– Уха варится, – сказал он, бросив последнюю рыбину. – Оставайся, Павел Никитич… Она варит. – И Котлов опять повел взглядом в сторону своей подруги. Та, заметив, что на нее смотрят, зарделась, как маков цвет.
Рябинин, видимо, не был склонен на мировую.
– Она, значит, – передразнил он. – Ну что ж, хорошее дело. Подтолкни-ка нас.
– Через полчаса и я приеду, – пообещал Котлов.
Набежавший ветерок натянул парус, остров стал быстро удаляться.
– Давно они встречаются?
– Они-то? Пожалуй, год, как к ней наведывается. Отдыха не знает. – И тут же повернулся ко мне:
– Каково! Остров для любви нашли! Робинзоны! Остров Любви – не какая-то там Голгофа.
И озорно рассмеялся, довольный удачным сравнением. Суровое лицо его подобрело, глаза блестели, в них можно было прочитать что-то хорошее, молодое. Вдруг он вскинул брови и звонко, по-мальчишечьи, свистнул.
– Эге-ге-е-и-й! – донеслось в ответ.
Там девушка сорвала с головы платок и закружила им в воздухе. Котлов обнял ее за плечи.
Скоро остров Любви скрылся из глаз.
1954 год.
Девушка из Кореи
Они познакомились в институтской столовой во время перерыва. Нина Берегова собиралась завтракать, когда заметила в стороне от шумной толпы студентов незнакомую девушку с узким разрезом глаз. По тому, как девушка с удивлением смотрела вокруг, как робко держалась, Нине стало понятно, что она здесь впервые.
– Идите сюда! – ласково позвала Нина.
Девушка послушно подошла и села на край стула.
«Э, да ты не из храбрых», – подумала Нина.
– Будьте смелее. А то, знаете, студенты – такой народ, такой народ…
– Веселый! – с забавным акцентом произнесла девушка.
– Разве? – с улыбкой спросила Нина. – Вы, очевидно, только что поступили в институт?
– Да…
На лекцию они побежали вместе. А когда Нина вышла на следующий перерыв, около аудитории ее уже дожидались. И опять с тем же акцентом:
– Чун Сиг пришла.
– Вот и чудесно! – обрадовалась Нина. – Сейчас я тебе покажу все хорошее, что у нас есть в институте.
Они прошли в фундаментальную библиотеку, где лежали на стеллажах известные и очень редкие книги, поднялись потом в «Голубой зал», а после лекции побывали в институтском ботаническом саду. Чун Сиг смотрела на все широко открытыми глазами. Для нее это был мир сказок, о котором она прежде слышала, не больше.
С этого дня их стали видеть всегда вдвоем: студентку второго курса физико-математического факультета Нину Берегову и девушку из Кореи, первокурсницу того же факультета Чун Сиг Ли.
Они привязались друг к другу, дружили так, как могут дружить между собой девушки в девятнадцать лет. Если в институте шло собрание – их видели рядом, назначался вечер – они вместе приходили гуда. Даже одежда подчеркивала в них нечто общее.
В общежитии девушки занимались за одним столом. Трудно было Чун Сиг на первых порах учебы. Только тогда уясняла смысл слов, когда переводила их на родной язык. А лекции преподаватели читали быстро. Многие слова совсем были непонятны. Чтобы Чун Сиг имела о предмете более полное представление, Нине порой приходилось называть все синонимы, какие она только знала.
Как-то Чун Сиг пришла с лекций и огорченно сказала:
– Ничего не поняла… почти…
– А ты не стесняйся, – убеждала ее Нина. – Спрашивай! Непонятно – опять спрашивай.
Чун Сиг иногда и спросила бы, но не хватало смелости: не приучена. В корейских школах в годы японской оккупации никогда такого не было, чтобы спрашивать учителя – ругали за это.
– Ну и порядочки! – возмущалась Нина.
Да, Чун Сиг согласна: порядки были никудышные. Когда она уедет на родину и будет учительствовать, она станет приучать ребят, чтобы ее всегда спрашивали, если что не поймут.
– А будет из меня учительница?
Это любимая тема ее разговоров, ее слабость. Она расцветала, становилась красивей, когда Нина с жаром начинала ей доказывать, что главное – желание. Желаешь – будешь учительницей.
В семьях бедняков желание – еще не есть исполнение. Вся прежняя жизнь семьи Чун Сиг подтверждала это. Но здесь, в большой советской стране, все по-другому. Чун Сиг верила Нине, верила в свое желание.
Она росла на окраине большого города. В детстве видела только белые горы, высившиеся с четырех сторон. Думала, что весь свет кончается этими горами. Хижины соседей-бедняков и две-три узких улочки – вот места, где родители позволяли ей бывать.
Дальше, за этими улицами, шли кварталы богачей. Там то и дело встречались японские жандармы, прибывшие «для поддержания порядка» в городе и «защиты жителей». От кого? О, Чун Сиг знала, от кого защищали ее жандармы! Девочки, которые ходили в школу, где их обучал господин учитель, тоже присланный микадо, рассказывали ей, да она и сама видела, как однажды жандармы вели связанного человека; одежда на нем висела клочьями, лицо было распухшее и лиловое от кровоподтеков; он шел, шатаясь, этот страшный человек. От него защищали жителей японские жандармы, называли его партизаном, он хотел убивать мирных жителей.
Так говорили жандармы, так передала матери Чун Сиг. Правда, мать не обрадовалась, наоборот – рассердилась. Она сказала:
– Замолчи, Чун Сиг, ты ничего не понимаешь!
А Чун Сиг думала, что понимала, думала, что многое понимала…
Мать работала в домах богачей, кормила семью. Отца Чун Сиг видела редко. Он появлялся другой раз вечером, а когда девочка просыпалась, его уже не было. В памяти оставались только загрубевшие руки, которые осторожно скользили по волосам. Так девочку никто больше не ласкал.
Раз отец пришел с незнакомым человеком. Незнакомец шутил и даже играл с Чун Сиг. Он показал ей небольшой портрет. «Ленин!» – сказал он. Она не знала Ленина, смотревшего на нее добрыми глазами. Ленин жил где-то далеко-далеко, в другой стране за белыми горами. «А разве есть еще где-то страна?» – спросила Чун Сиг. Ну конечно! Много есть стран. А в той стране, где жил Ленин, бедняки прогнали богатых. Там много детей, они учатся в просторных школах, для них построены дворцы…
В тот вечер Чун Сиг долго лежала с открытыми глазами и думала о большой счастливой стране.
Проснулась она от громкого стука. Потирая кулачком глаза, она видела, как мелькнули к заднему окну две фигуры: отца и незнакомого человека, который так долго и интересно рассказывал ей вечером о большой счастливой стране.
Ворвались жандармы. Они разбрасывали все, что попадалось под руку, заглядывали всюду.
Все поплыло в каком-то угаре. Чун Сиг кричала от страха, ее откинули в угол; на полу недвижно лежала мать; плакала бабушка. А отец-партизан и незнакомый человек успели скрыться.
Много поняла Чун Сиг с того вечера. На этот раз поняла правильно.
С тех пор прошло немало памятных дней. Вместе с матерью девушка радовалась изгнанию оккупантов с родной земли. Вместе с нею она ходила на митинги в центр города. А потом опять началась война. Горели от напалма селения. Народная армия встала на защиту страны от новых оккупантов. Два долгих года длилась схватка героического народа с американской армией и предательской кликой Ли Сын Мана. И справедливость победила. Северная Корея завоевала себе свободу.
Через некоторое время после победы Чун Сиг оказалась в Советском Союзе, среди людей, ставших ей родными. Девушка была счастлива. Занималась она усердно, ей много помогали подруги. Она хотела быть хорошей учительницей.
Как-то после зимней сессии ее вызвали в профком.
– Можно теперь и отдохнуть, – сказали ей.
– Можно, – подтвердила Чун Сиг.
– Поедешь в дом отдыха.
– Кто? Я?..
Вечером она взволнованно говорила Нине:
– Совсем непонятно: я – в дом отдыха! – И все спрашивала: – Может, ошибка?
– Никакой ошибки нет, Чун Сиг, – отвечала Нина. – Кто трудится, тот должен отдыхать. Это наши порядки.
Чун Сиг нравятся такие порядки: хорошие порядки!
Однажды – это было весной – наступил чудесный теплый вечер. Только что прошел дождь. Подруги сидели на подоконнике и, словно зачарованные, вглядывались в сумерки.
Тишину вечера иногда прорезал шум трамвая да со Всполья доносились гудки паровозов. А потом опять все замирало.
Они сидели молча, думали о своем. Нине вспоминался родной городишко Нерехта, мать, которая больше всего сокрушалась, что дочь поедет по распределению на Восток. Уж как она радовалась, когда Нина вместе с Чун Сиг приехала на несколько дней домой! Не знала, куда усадить Чун Сиг, чем попотчевать.
Нина думала о тех днях, промелькнувших очень быстро… Вдруг ей почудилось, что Чун Сиг поет, тихо-тихо. Мелодия была знакома:
…Я другой такой страны не знаю…
– Разве у вас поют эту песню? – спросила Нина.
– Это первая русская песня, которую я узнала на своем языке. Она мне очень нравится…
Сейчас Чун Сиг учительствует у себя на родине.
Я дописываю эти строчки, и у меня встает перед глазами класс. Сорок пар глазенок внимательно смотрит на молодую учительницу.
– Продолжаем наш урок, – говорит она.
Сорок ребятишек мысленно повторяют: «Продолжаем».
Чун Сиг стала хорошей учительницей.
1955 год.
