Текст книги "Брат на брата. Окаянный XIII век"

Автор книги: Виктор Карпенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Да что с тобой? Может, порчу на тебя навели? Или на пиру кто приглянулся? Вон сколь молодцов сидело в застолье!

Девушка дрогнула губами и чуть слышно проронила:

– Никто мне не люб, кроме тебя. Ты – солнышко мое в окошке, радость моя. Не серчай на свою ладу. Занедужила я, да недуг тот скоро минет. Как я ноне слышала от дворовых, тебе в Суздаль путь. Не тревожься, поезжай.

Юрий опустился перед девушкой на колени, заглянул в ее глаза.

– Руки твои холодны, а глаза печальны. Может, кто обидел тебя?

Дубрава покачала головой.

– Не таким мне виделось прощание наше. Надеюсь, что встреча будет иной.

Юрий встал с колен, склонившись, поцеловал девушку в лоб и стремительно вышел из светелки. А Дубрава, упав на ложе, залилась слезами, завыла по-бабьи, в голос, с причитаниями.

Когда же ближе к вечеру в спаленку вошел Федор Афанасьевич, встретила она его просветленным взором, тихая, смиренная.

– Проводила княжича в путь-дороженьку? – присаживаясь рядом с девушкой, спросил Федор Афанасьевич.

Дубрава только вздохнула в ответ.

– Не сказала, поди, что дитятко под сердцем носишь?

Девушка покачала головой, а потом вдруг, опомнившись, испуганно вскрикнула:

– О Боже! Да откуда ты прознал, батюшка, про беду мою? Никому о том не говорила!

Федор Афанасьевич обнял девушку за плечи:

– Птаха ты моя милая. Певунья! Да разве можно такое сокрыть? Ты не тревожься, тайны я твоей не выдам. А что Юрию не открылась, то верно сделала. Великий князь строг и не позволит сыну своевольничать. Жену ему выберет сам. Уже похвалялся Всеволод Юрьевич на пиру, что присмотрел невест для сыновей своих: и для Юрия, и для Ярослава, и для Святослава. Так что свадьбы не за горами. А тебе нечего душу рвать да печалиться. Жизнь – она долгая, и все в ней еще будет.

После длительного молчания он продолжил:

– Я вот что, Дубравушка, надумал: поедем-ко мы тоже из Володимир-града. Зачем людей смущать домыслами да пересудами. Мне в Ростов надобно, и ты поезжай со мной. Под Ростовом есть деревенька малая – Ярцево, там у меня вдовушка знакомая, Дарья. Женщина она добрая, хозяйственная. Тебе с ней будет хорошо. А дите появится, тогда и думать будем, что делать дальше.

Дубрава благодарно припала к широкой груди Федора Афанасьевича и уже в который раз за этот день залилась слезами, а он поглаживал ладонью ее вздрагивающие плечики, успокаивал, приговаривая:

– Бог даст, все образуется. Все будет хорошо…

2Страсть, вспыхнувшая в пятидесятишестилетнем князе к молодому здоровому телу, к наивной, неискушенной душе, быстро сожгла жизненные силы, подточенные недугом, притупила плотские желания. Всего два месяца прошло со дня свадьбы, а великий князь уже не спешит в спальню к молодой жене, ждущей его ласк и любовных утех. Понимая свою вину перед княгиней, Всеволод Юрьевич задарил ее одеждами и мехами, тканями заморскими и украшениями, но Любаше они не доставляли радости. Еще не познав в полной мере всей полноты чувств, прелести супружеской жизни, но уже решившая, что будет любить этого большого, мудрого и доброго человека, она винила себя в том, что князь избегает супружеского ложа.

«Зачем он женился на мне? Разве я не хороша?» – терзалась она мыслями, и все чаще, не дождавшись «занятого делами» князя, Любаша засыпала в одиночестве.

А когда до Владимира докатилась весть, что Кир Михаил и князь Изяслав Глебовичи опять разоряют порубежные городки и деревеньки земли владимирской, Всеволод Юрьевич даже обрадовался: впереди поход, а значит, не будут его терзать глаза васильковые ожиданием, невысказанным вопросом.

Дружина собиралась споро. Сыновей великий князь в поход не звал, только младшего, двенадцатилетнего Ивана, посадил в седло. «Пусть привыкает к жизни ратной», – решил Всеволод Юрьевич.

Прощание было недолгим. Обняв молодую жену и поцеловав ее в лоб, великий князь наказал:

– Слез не лей, меня ожидаючи. Бог даст, с делами управлюсь и скоро возвернусь. Коли сильно заскучаешь, поезжай к Агафье в Ростов погостить. На внуков моих посмотришь, подарков им привезешь.

Княгиня подняла свои заплаканные глаза на Всеволода Юрьевича и чуть дрожащим голосом попросила:

– Береги себя, государь, а я Господа нашего молить буду о здравии твоем, чтобы ниспослал победу тебе и дружине твоей. О малом прошу: шли весточки мне, не то изведет тоска-кручинушка.

Всеволод Юрьевич удивленно вскинул брови, вспомнил, что и Марьюшка, век праху ее, провожая его в поход, всегда говорила те же слова. Обняв на прощание Владимира и Святослава, сердито глядящих на отца, не захотевшего их взять с собой, великий князь не спеша направился к воротам и только за ними сел в седло подведенной ему лошади.

Зима выдалась теплой, слякотной. Лед на реках то станет, то вода верхом пойдет. Ждали крещенских морозов, а они обернулись дождем с мокрым снегом.

«Надо ждать напастей всяческих: пожара либо моровой болезни», – скрипели старухи, накликая беду. Но беда минула землю владимирскую. К концу зимы великий князь наконец-то настиг войско Глебовичей, окружил его и разбил, а самих князей, Кир Михаила и Изяслава, заковав в цепи, отправил в город Петров, что близ Ярославля, где до того томились в неволе князья рязанские. Во Владимир Всеволод Юрьевич вернулся больным, уставшим и раздраженным.

Первым приехал поздравить отца с победой Юрий. Правда, его влекло в стольный град не только желание услышать рассказ о походе, но и повидать Дубраву. В сокольничем же доме свою ладу он не нашел. По словам Романа, Федор Афанасьевич увез ее в Ростов, а куда далее – ему неведомо. Огорчил Юрия и великий князь. Не радостным встретил он победителя Глебовичей, а содрогающимся от кашля, изхудавшим и очень озабоченным.

На вопрос, что тревожит великого князя, Всеволод Юрьевич, усадив сына напротив, пояснил:

– Победить врага – еще не главное. Надо суметь удержать мир. Спокойствие земли нашей не в покорности Рязани или Великого Новугорода, а в покорности Южной Руси. Даже, может, и не в покорности, а в спокойствии. Замятня среди князей. Великий стол киевский спокойно спать не дает многим. Ноне там сидит Рюрик и правит землей киевской крепко. Но черниговский князь спит и видит себя на великокняжеском престоле.

– Неужто походом пойдем в Южную Русь? – не утерпел с вопросом Юрий.

– Какой ты нетерпеливый! – улыбнулся Всеволод Юрьевич, радуясь горячности сына. – Задумал я не воевать, а помириться с Ольговичами.

– Как же так?! – удивленно воскликнул Юрий. – Они обидчики наши! Чермный изгнал из Переяславля Южного Ярослава и посадил там своего сына, а Рюрик!.. Он же объявил наши днепровские городки своими!

– Все так. И Чермный враг нам, и Рюрик, хотя и посажен на великокняжеский стол с моего слова, но и он нам не друг. А городки-то наши днепровские уже не во власти Рюрика, их Всеволод Чермный под себя подмял. Городки те нам ноне в тягость, не о них забота. Ибо прирастать земля володимирская будет не на юг, много кровавой сумятицы там, а на восток. Мордва, булгары… Чтобы пойти на них, надо крепким наше порубежье держать. Вот почему я надумал замириться с Ольговичами. И тому самое время. Лучшего же мира, чем скрепленного брачными узами, я не знаю, потому-то и поведал тебе о замыслах своих. У князя черниговского дочка на выданье. Ее-то я и выбрал тебе в жены.

– Как в жены? – вскочил, негодуя, Юрий. – Зачем? Я ее не видел, может, она мне не глянется.

– Эка невидаль – «не глянется». Не о красоте девичьей печься надо, о земле володимирской, о славе ее, – грозно сверкнул глазами князь.

– Прости, государь, – склонил голову Юрий, – что не принял воли твоей как должно. Прости, что, не спросив разрешения твоего, дал слово в жены взять девушку, что люба сердцу моему.

– Ведома мне та девица, – прервал Юрия великий князь. – Девка простого звания, сирота из Рязани. То, что тешит она тебя по ночам, в том особой беды не вижу. Ты – мой сын и волен взять любую, которая глянется. Но она тебе не ровня. Забудь о ней. Ты женишься на дочери князя черниговского! Я так решил!

Словно камень огромный лег на плечи Юрия. Воле отца он противиться не мог, но и забыть Дубраву был не в силах. В смятении и страшном отчаянии покидал он Владимир. Утешало лишь то, что князь черниговский может и не согласиться на заключение брака, и тогда свадьбе не бывать.

Поцеловав Любашу в лоб и сказав на прощание «Спи с богом», Всеволод Юрьевич вышел из опочивальни. Страдая от болезни, он проводил ночь без жены в спаленке поменьше. В той же спаленке коротал ночь и дед Пантелей, смиряя приступы кашля и жар в теле великого князя, отпаивая его настоями на лесных травах, растирая грудь и ноги медвежьим салом. Дед с каждым днем все больше мрачнел, кряхтел и поругивал князя, не слушавшего его:

– Вот неугомонный! Тебе лежать надобно, силу поберечь!.. Хворобу твою тишиной и покоем смирить можно, а ты все мечешься.

Но Всеволоду Юрьевичу лежать было в тягость. Задумал он дел множество, жаль, поделиться о делах тех было не с кем. Константин засел в Ростове и не желал наведываться во Владимир, проводя время в молитвах, за книгами да в кругу своих близких: сыновей Василька, Всеволода и жены Агафьи. Понимал Всеволод и то, что придерживают Константина ростовские бояре, стремясь оградить князя своего от влияния отца, но не ворошил этого змеиного клубка до времени. Можно было призвать в стольный град Юрия, да тот уехал в Суздаль в большой печали и обиде на великого князя.

«Норовист, что жеребец молодой. Как бы дров не наломал со своей любовью», – подумал князь о сыне, его увлечении простолюдинкой и, призвав Кузьму Ратьшича, приказал:

– Немало ты порадел для меня, воевода, сослужи еще одну службу. Только знать о том никто не должен.

Кузьма понимающе кивнул.

– Ты у купца, что в соколичем доме живет, видел девчонку-приживалку?

– Видел, государь. Чернявенькая такая.

– Она. Так вот: найдешь ту девку и отведешь в монастырь. Да не в Благовещенский, а подале. Коли воспротивится девка воле моей, то убьешь. И чтобы никто об этом не узнал. Понял ли?

– Как же не понять?! Все исполню, государь.

Помолчав, великий князь продолжил:

– Еще у меня к тебе дело: задумал я булгар воевать. Ты уже бывал в их землях, да мало прошел. Мне же нужно о народе том знать все: их города, как укреплены, сколь воинов супротив нас могут выставить, многолюдны ли их земли, чем богаты, с кем во вражде, с кем торг ведут? Для того чтобы прознать про все это, собери мужиков с полусотни: крепких, разумных, глазастых, кои уже в деле не раз бывали, с тобой на булгар ходили. Дадим мы им товару всякого вдосталь, и пусть купцами в землю булгарскую идут. А поставлю я над ними за старшого Романа.

– Не молод ли? – засомневался в выборе князя Кузьма Ратьшич.

– Молод, да разумен, смел и осторожен. Я давненько за ним приглядываю, именно он для такого дела мне нужен. Да и отец его, поди, одного сына-то в такую даль не отпустит, с ним пойдет, а мне того и нужно. Ступай, воевода. Да пусть ко мне придет епископ Иоанн.

Кузьма удивленно вскинул брови, на что Всеволод рассмеялся:

– Зови, зови. Не отпевать, рано мне еще во сыру землю.

Епископ Иоанн пришел в княжеский терем незамедлительно и пробыл в хоромах до глубокой ночи, а поутру за ворота города четверка лошадей вынесла возок епископа. Кто сидел в том возке, воротная стража не разглядела, но, судя по тому, что возок сопровождала сотня княжеских гридей, посланец был знатного рода.

3К концу марта по приглашению великого князя во Владимир приехал митрополит Матфей. Колокольным перезвоном встречал стольный город главу русского духовенства, недавно поставленного Константинополем в Киев. Матфей, не ожидав такого приема, а встречать его вышли все владимирцы, сам великий князь приветствовал его у Золотых ворот, был растроган, светился счастьем и благодушием. Всеволод Юрьевич поселил Матфея у себя в княжеском тереме, двор которого и днем и ночью гудел от заполнившего его народа, пришедшего получить благословение митрополита. Тот выходил к народу по нескольку раз в день, осеняя склоненные головы крестным знамением.

Владимирцы, уже видевшие митрополита Матфея, с восторгом рассказывали о нем:

– А митрополит киевский благодатен, телом дороден, черноволос, голосом зычен, лицом добр. Простого люда не чурается и до руки допускает каждого.

Немало времени Матфей проводил в молениях и в беседах с великим князем. На роль миротворца он согласился с величайшей радостью и сделал для этого немало. Уже через неделю Матфей отбыл в Киев, а затем в Чернигов, где встретился с князем Рюриком и князем Всеволодом Чермным. От них он опять уехал во Владимир, а затем опять вернулся в Киев. Условия мира обговаривались долго. Но митрополит Матфей умело сглаживал острые углы, устранял возникающие противоречия и в конце концов добился всеобщего соглашения. Всеволод Чермный, отдав Чернигов Рюрику, сел законно и, к своему величайшему удовольствию, на киевский стол, Переяславль и пять городков днепровских он возвратил князю владимирскому, о чем были составлены грамоты. Но мир решено было закрепить не только клятвами и целованием креста, но и свадебными узами детей великих князей: Юрия и Агафьи. За невестой Всеволод Юрьевич отрядил в Киев богатое посольство во главе со своим старшим сыном Константином. Тот взял в дальнюю дорогу все свое семейство: жену и двух малолетних сыновей.

Посольство было встречено с величайшим почетом, одарено без меры и после многочисленных пиров и застолий восьмого апреля тысяча двести одиннадцатого года отбыло из Киева в обратный путь. Невесту сопровождали епископ киевский Матфей, князь Игорь Ярославич, бояр, боярынь и боярышень во множестве. В подарок жениху и великому князю владимирскому гнали табун лошадей, везли оружие, узорочье, богатую одежду. По пути завернули в Чернигов, где были обласканы и одарены князем Рюриком Ольговичем.

Юрий, лишь накануне узнавший, что мир сговорен и невеста едет во Владимир, был в отчаянии, но вида не показывал. Дубрава не объявлялась, как не появлялся и Федор Афанасьевич. Романа великий князь тоже куда-то услал. Опустел соколичий домик, обезлюдел.

В княжеском тереме было суетно, готовились к свадьбе, только жених бродил по палатам, натыкаясь на углы, будто неприкаянный.

– Чего невесел? Может, не рад свадьбе? – как-то столкнувшись в узком переходе, требовательно спросил Всеволод Юрьевич сына.

– Рад, батюшка, – отведя взор, поспешно ответил тот.

– А чего же тогда такой смурной ходишь, тоску наводишь? Чего молчишь? Ответствуй! Поди, девку свою никак забыть не можешь? Так нет ее!

– Как нет?! Неужто сгубили? – дрогнул голосом Юрий.

– Нет! Но коли нужда бы в том была, не пожалел. В монастыре она. – И, помолчав, нравоучительно добавил: – А ты, сын, запомни: не о себе – о благе земли володимирской радей, о славе ее и богатстве.

Невесту встречали всем миром. Великий князь со своими сыновьями, боярами встречал Агафью Всеволодовну в створе Золотых ворот. Из первого возка вышел митрополит Матфей. Благословив владимирцев, он подошел к Всеволоду Юрьевичу и, осенив его крестным знамением, нараспев произнес:

– Ноне возрадуемся всем миром, ибо весть благостную принес я земле володимирской: мир богу угодный, покой и согласие. Крепок тот мир клятвами и креста Господня целованием. Любя тебя как брата, князь Всеволод Чермный дочь свою за сына твоего отдает.

Митрополит Матфей обернулся и простер руку в сторону второго возка, из которого, поддерживаемая под руки князьями Игорем Ярославичем и Константином Всеволодовичем, выходила невеста. Была она невысока росточком, круглолица, пышнотела, голубые глаза под длинными пушистыми ресницами пытливо смотрели на встречавших ее владимирцев, щеки от волнения горели, носик маленький, вздернутый, ярко-алые губы полны, из-под жемчужной каптурги [45] выбиваются пряди русых волос.

Агафья поклонилась поясно великому князю.

– Что, хороша невеста? – обернулся Всеволод Юрьевич к стоявшему позади него Юрию. – Век благодарить меня будешь за такую жену. Кланяйся Агафье Всеволодовне!

Взгляды встретились.

«Простовата с виду, нос в конопушках, ямочки на щеках… Сколь таких-то в посаде!»

Юрий поклонился поясно.

«Какой он базенький, – обрадованно забилось сердечко. – Широк в плечах, пониже отца-то будет, но строен, глядит соколом, глаза ясные, светлые, волосы русы, вьются, точно шелковые нити светятся на солнце, брови хмурит, но, чует сердце, добр. Вот счастье-то привалило!»

Агафья еще больше зарделась и опустила глаза долу.

Молодые венчались на следующий день в Богородичном монастыре. Венчал епископ Владимирский Иоанн, а митрополит киевский Матфей тоже благословил молодых и пировал на свадебных торжествах. Восемь дней длился пир, слава о нем гремела по всей земле владимирской. Докатилась молва о свадьбе и до Ярцева. Дубрава только недавно разрешилась от беременности мальчиком и теперь обливалась слезами: и горькими, и счастливыми. Горькими – оттого, что не она пошла под венец с любимым, что не она делит ложе с Юрием, а счастливыми – что стала матерью, что дите желанно и что явилось оно на свет от горячей и страстной любви.

Федор Афанасьевич находился тут же, рядом. Дубраву он не утешал.

«Пускай выплачется, – размышлял он, глядя на содрогающиеся плечики молодой матери, – слезы, они что роса утренняя, омоют, облегчат страдания, очистят душу. А что Юрий женился, так то, может, и к лучшему. Ему теперь не до Дубравы будет».

Одно тревожило Федора Афанасьевича: великий князь. Чуяло сердце, что недоброе он замыслил, не зря же Дубраву и его самого разыскивает воевода княжеский Кузьма Ратьшич. Поначалу Федор Афанасьевич думал, что его ищут из-за Романа, которого куда-то отправил великий князь, но сын уехал, как потом выяснил Федор Афанасьевич через верных людей, в землю булгар, а его продолжают искать. И тогда он догадался: из-за Дубравы. Она мешала планам Всеволода Юрьевича, могла ославить ненароком Юрия перед княгиней Агафьей, дочерью Всеволода Чермного, и перед народом владимирским, чего великий князь допустить не мог. И когда перед свадьбой Кузьма Ратьшич доложил князю, что повеление его не выполнено, тот, сверкнув очами, угрожающе произнес:

– Найди ее, Кузьма! Не ешь, не пей, а отыщи девку! Найди и убей! Юрий из-за нее весь высох, глузду лишился, на невесту не смотрит. – И, чуть смягчившись, добавил: – Не иначе приворотным зельем опоила, иссох весь. Ты уж порадей, Кузьма.

Дубраву продолжали искать, но безуспешно. Увез ее Федор Афанасьевич в затерянный среди лесов волжский Городец, где воеводствовал его друг и товарищ разгульной, разудалой юности Устин Микулич.

Конец «Большого Гнезда»

1Ростов отстраивался. После огромного страшного пожара, поглотившего большую часть города, Ростов возрождался стремительно, заменяя черные пожарища желтобокой новизной срубов посадов, боярских и купеческих теремов. В городе все больше появлялось построек каменных: домов и церквей.

Константин Всеволодович, бывший во время пожара во Владимире и приехавший тут же, как ему довели о постигшей город беде, долго горевал о потерянном: не палаты княжеские, не сгоревшее добро повергло Константина в уныние, а книги, большинство которых навечно исчезло в пламени.

Сегодня утро выдалось на редкость солнечным и теплым, весело перестукивали топоры мастеровых, возводивших напротив княжеского терема епископские палаты, гомонил народ на торгу, под самыми окнами о чем-то горячо спорили мужики. Увидев стоявшего у окна Константина, быстренько убрались от греха подальше. В воздухе висел запах гари, и только это портило радужное настроение князя.

– Не поехал бы я на свадьбу Юрия, спас бы от огня книги, – обернувшись к жене, уже в который раз вспоминал Константин о потере.

Та, тихая, ласковая, поглаживая по волосам сидящего у нее на коленях Василька, успокоила мужа:

– Да будет тебе сокрушаться, князь. На то воля Господня. Знать, так тому и быть. Прогневил народ ростовский Господа нашего, потому и наказан огнем.

– Может, и так, – согласился Константин. – А был бы Ростов, что Володимир, из камня и устоял бы. Надобно строить город каменный, чтобы от ворога и от лиха всякого защитил.

– Из камня хорошо, да долго. Вон ты церковь Успения заложил, а стены доселе не поставлены. Была бы из дерева…

– Из дерева срубленных стояло пятнадцать церквей, – перебил Константин жену, – а где они сейчас? В огне сгинули! Нет! И церкви, и детинец, и стены строить из камня надобно.

– А надо ли, князюшко? – вкрадчивым голосом спросила Агафья. – Великий князь плох. Любаша мне говорила, что скоро Господь призовет его. Тебе во Владимир ехать, на великий стол вместо отца садиться. Ростов все едино в удел кому из братьев отдашь. Пусть тот и печется о стенах его.

– Все так, – кивнул Константин, – да не совсем. Братьев у меня много, всем уделы подавай, а что сыновьям моим останется? Скоро и у братьев дети появятся, им тоже уделы в кормление нужны. Здесь надобно крепко думать: как землю володимирскую под свою руку взять, чтобы не отец, я братьям своим уделы давал, а они мне за то служили.

– Неужто супротив воли батюшки пойдешь, братьев обделишь? – воскликнула испуганно Агафья.

– Еще не решил. Думать надобно, да и великий князь еще в здравии.

Константин посмотрел в окно.

– Боярин Никита поспешает. Поди, опять уговаривать меня будет Ростов стольным городом сделать, не ехать во Владимир княжить. Я еще не великий князь, а бояре мои мешкотню завели, возвыситься хотят. И то, Ростов-то старше Володимира, да беднее. Суздаль и та под крылышком великого князя расцвела. Один Богородице-Рождественский собор чего стоит. Вот и славно бы было, ежели Василька на володимирский стол посадить, а младшенького – Всеволода – да на суздальский.

– Малы же еще, – возразила мужу Агафья.

– Так что с того! Бояре присмотрят. Ну, будет о том. Пойди, Агафьюшка, к себе в светелку, мне с Никитой поговорить надобно. Вон он уже топочет по лестнице.

Боярин Никита был дороден, грузен, волосат. Его огромная борода, перепутанная ветром, вздыбилась, отчего казался он сердитым и обиженным. Отдышавшись и смахнув пот со лба, боярин ввалился в светлицу.

– Дозволь, государь? – прогудел он. – Прости, что рано потревожил.

Никита поклонился, как мог, мешал поклону внушительных размеров живот, и, посмотрев на столец, попросил:

– Мочи нет, присесть бы.

Константин разрешающе кивнул.

– С чем пришел? Не звал я тебя ноне, – усаживаясь в стоявшее у окна кресло, спросил князь.

– С радостью, государь. С радостью, – прогудел Никита. – Ввечер посыльщик был из Киева от митрополита Матфея. Ты почивал уже, потому тревожить тебя не решились. А посыльщик тот привез тебе, государь, подарок. Зело хорош!

– И что за подарок?

– Книги.

– Книги? – встрепенулся князь. – И много? Где они?

Боярин Никита, видя, как обрадовался князь, плутовато улыбнулся и, довольный тем, что угодил Константину, пояснил:

– На твоем дворе, государь. Митрополит киевский прислал в дар целый возок, аж сорок книг!

– Знатный подарок. Не иначе, митрополит чего-то желает за свою щедрость. Так ли?

– Так, государь, – затряс бородой Никита. – Посыльщик тот молчит и письма от митрополита не привез, но я дознался: хочет митрополит своего епископа поставить вместо Иоанна Владимирского. Вот и подарки шлет, знает, чем тебя порадовать, государь.

Приятной истомой защемило сердце: «Еще не великий князь, а уже дружбы моей ищут».

– Есть еще одна новость: с посыльщиком приехал сын князя Рюрика Ингварь. Ты уж прости, государь, мы его вчера с воеводой Данилой попотчевали малость, так он сейчас отсыпается.

– А этот с чем пожаловал? – озадаченно нахмурил лоб Константин.

– То мне неведомо. Не открылся молодец. Силен оказался в питии.

– Неужто тебя, боярин Никита, перепил? – улыбнулся Константин, зная его необузданность в застолье.

– Не-е-ет, на равных пили, но силен, – покачал головой Никита.

– Отоспится – приведешь ко мне. Теперь же пойдем подарок митрополита смотреть.

Книги уже были перенесены в светелку и разложены на лавках. От увиденного богатства загорелись глаза, затряслись руки. Здесь были книги из Константинополя в богатых, отделанных золотыми бляхами, переплетах, и несколько скромнее выглядевшие книги из Киева, переписанные тамошними монахами, и книги арабские, судя по замысловатой вязи восточного письма.

– Ай да митрополит! Угодил, порадовал! То-то он на свадьбе брата Юрия выспрашивал у меня про переписчиков моих, про книги. Верно, уже тогда замыслил, а не сказался. Немедля пошлю в Киев подарков Матфею. Ты, Никита, поедешь с дарами? – обернулся Константин к пыхтевшему за спиной боярину.

– Чего не поехать! Коли нужда в том есть, я завсегда готов, – согласно закивал Никита, а как представил дорожную тряску в возке, помрачнел: – Ехать-то когда?

Но князь Константин уже ничего не слышал. Его жадный до писаного слова взгляд утонул в еще не виденной ранее книге – «Александрия».

Боярин Никита привел князя Ингваря к Константину вечером. В маленькой горенке князь был не один. На лавке в углу, застыв камнем, сидел чернец.

– Не опасайся, – заметив, что Ингварь настороженно поглядывает на монаха, поспешил успокоить его Константин, – то мой духовный отец, игумен Петровского монастыря Пахомий. Я рад видеть тебя в здравии, князь. Садись рядком, да потолкуем ладком. Поди, не токмо повидать меня приехал?

– Так, великий князь, правда твоя. Нужда меня привела в твой дом.

– Положим, я еще не великий князь, – начал было Константин, но Ингварь горячо воскликнул:

– Скоро будешь им! Пришел я к тебе как к великому князю не по своей воле, батюшка мой, князь Рюрик, направил.

Ингварь замялся, видно, нелегко ему давались слова.

– Прислал меня отец за помощью – унять князя Всеволода Чермного.

– Вот как? – удивился Константин. – Почто же раньше не сказался мне о том? Ведь до самой Коломны ехали колено в колено, когда невесту Юрию везли.

– Не посмел. Ушей боялся Всеволодовых.

– И что князь киевский? Неужто жизни от него не стало? Когда я сватал дочь его Агафью, князь показался мне мужем нрава веселого, незлобливого, в беседах рассудительного, на руку щедрого. Чем же он Рюрику не угодил? Вроде бы полюбовно спор за стол киевский разрешился.

– Так-то оно так, – согласился Ингварь, – токмо не совсем. Всеволоду Чермному мало земли киевской, ему и Южной Руси мало. Помяни мое слово, великий князь: как окрепнет Всеволод, пойдет непременно воевать земли соседей своих. И перво-наперво стопы свои направит в землю черниговскую.

– А скажи-ка мне, князь Ингварь, почто тебя отец направил в Ростов, а не твоего старшего брата Ростислава? Ему-то сподручнее было ехать с таким поручением. Он – зять великого князя владимирского Всеволода Юрьевича. А великий князь в здравии и унять киевского князя в силах, – подал голос из своего угла игумен Похомий.

Ингварь, глядя на Константина, а не на игумена, торопливо ответил:

– Отец мой стар и судит всех по себе. Всеволод Юрьевич тоже немолод. Слух прошел, что скоро новому князю на столе володимирском быть. Потому я здесь.

– Так чего же ты хочешь от князя Константина? – медленно выговаривая слова, спросил игумен.

– Союза.

– Союза? – удивился Константин. – А разве не с согласия батюшки моего сел Всеволод Чермный на киевский стол, а князь Рюрик занял его место в Чернигове? Разве не ты стоял в Святой Софии, когда мы грамотами обменивались с Всеволодом Чермным и крест целовали на вечную дружбу? Еще киноварь не обсохла на грамотах, а ты уже меня к тайному союзу супротив князя киевского призываешь! – Константин задохнулся от гнева, зашелся кашлем, кровь прильнула к его бледному худому лицу, лоб и шея покрылись испариной.

Когда приступ прошел, Константин сиплым, осевшим голосом произнес:

– За такие речи следовало бы тебя в поруб бросить, да знаю, что волю отца исполняешь, и потому прощу. Но уезжай немедля. Князю же Рюрику передай, что крестного целования я не нарушу.

Ингварь медленно поднялся, поклонился Константину и с надрывом выдохнул:

– Воля твоя, великий князь, не мне тебя учить. Но как бы за стенами ростовскими или володимирскими не просмотрел ты врага, что затаился змеею и выжидает часа своего, чтобы ужалить смертельно. Прости, что речь моя дерзка и тебе не по нраву, но иначе не могу. Прощай! Даст Бог, свидимся еще.

Ингварь, опустив плечи, словно ноша непосильная легла на него, чуть пошатываясь, вышел из горницы.

После длительного молчания игумен Пахомий в раздумье произнес:

– В одном прав сын Рюрика: Всеволод Чермный коварен и зело жаден как до богатства, так и до власти. И чтобы возвыситься над всеми, он нарушит клятву, данную великому князю, и креста целование. Ибо нет веры человеку, приведшему в свою отчину лютых врагов земли русской – половцев и отдавшему своих братьев на растерзание иноверцам, а Киев-град – на разорение!

– Так что, вернуть князя Ингваря? – тихо спросил Константин.

– Нет. Пусть уезжает. А вот в Киев надо бы мужиков послать. Поживут, посмотрят да тебя, князь, известят. Так-то оно спокойнее будет.

2Великий князь Всеволод Большое Гнездо умирал. Умирал он медленно, день за днем, час за часом. Тело, столь могучее и жизнедеятельное ранее, иссохло, силы таяли, жизнь угасала. В доме князя стало тихо, тягостно. Тенью скользила по палатам великая княгиня. Любаша подурнела, осунулась. Жаль ей было и великого князя, и себя. Оживление наступало лишь в короткие приезды Юрия и Ярослава. Тогда опять княжеский терем наполнялся суетой, смехом, а великий князь, взбодрившись настоями из трав и корешков, приготовленных дедом Пантелеем, вставал с постели и выходил к сыновьям и снохе, чтобы обнять их.

– Батюшка! – всплескивала всякий раз руками Агафья, глядя на все хиреющего Всеволода Юрьевича. – Так почто ты не призовешь к себе преподобного Никиту из Переяславля Залесского? Чудотворец жезлом своим исцелил моего брата Михаила.

– Знаю, знаю, Агафья Всеволодовна, ты мне уже говорила об этом. И что брат твой в благодарность за исцеление воздвиг крест каменный.

– Так почто тогда медлишь, великий князь? Скажи Ярославу, и он мигом Никиту привезет.

– Благодарю, невестушка, за заботу, но мне уже никто не поможет. Приезжайте почаще, в этом мое исцеление. Только и радуюсь, что глядя на вас.

Всякий приезд Всеволод Юрьевич готовил подарок для Агафьи. Получая его, она краснела и опускала в смущении глаза.

– Почто мне честь такая? – говорила она скороговоркой и кланялась поясно.

Великому князю было приятно видеть радость в глазах невестки, ее смущение, он и сам от этого светлел.

Но ближе к зиме Всеволод Юрьевич ослаб совсем. Он уже не вставал с постели, днями лежал в полусне-забытьи и все меньше интересовался делами мирскими. Наконец он решился. Призвав как-то боярина Жирослава Михайловича, приказал ему: