Текст книги "Я разрешаю вам жить! (СИ)"

Автор книги: Виктор Дьяков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

4

Командарм утвердил следующее построение колонны. В авангарде ударная группа, до пяти сотен наиболее физически крепких, ловких бойцов и офицеров, в основном разведчиков. Им предстояло прокладывать путь, даже если придется продираться через лес и кустарник. Сразу за ними группа штаба армии и оперативный отдел, за ними первая стрелковая дивизия, далее тыловые службы и обоз с ранеными. Вторая стрелковая дивизия шла вне колонны, параллельным маршрутом, по проселкам. Когда основная колонна рано или поздно напорется на противника, именно вторая дивизия должна нанести по нему фланговый удар. В арьергарде шла третья стрелковая дивизия. Сразу после того как передовые подразделения покидали свои окопы, их тут же минировали, а по противостоящим немцам наносился авиаудар авиацией фронта, чтобы покидавшие позиции части могли оторваться от противника. Для этого должно быть соблюдено точное временное согласование со штабом авиации фронта, ибо малейшая задержка и наоборот спешка летчиков могли привести к тому, что пехотинцы могли попасть под удар своей авиации.

Армия, несмотря на более чем двухмесячные бои в полном окружении, голод и хроническую нехватку боеприпасов действовала как хорошо отлаженные опытным механиком часы. Все дивизии одновременно покинули позиции, и тут же их заминировали за десять-пятнадцать минут до того, как по переднему краю немцев нанесла бомбовый удар авиация... Немцы, подвергнувшись бомбардировке, а потом еще и напоровшись на мины не смогли «сесть на плечи» отступавшим, и они благополучно добрались до места сбора, благо пути было не более полутора-двух километров, а некоторым и того меньше.

Начиналось все очень хорошо. Некоторые штабные офицеры при виде такой слаженности, стали высказывать уверенность, что и далее все пойдет по «расписанию». Командарм их не разубеждал. Он лично встречал подходившие части и принимал доклады от их командиров. При этом старался, чтобы его хорошо видел личный состав. Где-то несколько часов назад, немцы с самолетов вдруг разбросали над позициями окруженной армии листовки, в которых говорилось, что Командарм бросил своих солдат и самолетом улетел через линию фронта. Что это было, обычная фальшивка или противник отследил, что в последнюю ночь на лесной аэродром прилетал и вылетел назад У-2? Возможно, по своим разведданным они узнали, что самолет летел именно за Командармом, и потому не сомневались, что назад он повез именно его, а не знамена и раненого полковника. Так или иначе, Командарм наглядно демонстрировал себя солдатам, что он здесь и сам поведет их на прорыв. Пошли не по кратчайшему пути, а в обход по болотистому проселку, там, где не было сплошной линии немецкой обороны. Потому начало движения тоже оказалось на редкость спокойным. Видимо, те небольшие немецкие заслоны, что находились в этом направлении, увидев движение большой колонны, не стали вставать у нее на пути, а доложив по команде, поспешили убраться. Километра четыре шли никого не встретив, хоть и находили следы недавнего пребывания здесь противника. Предстояло пройти километров пятнадцать. Именно по-преодолении этого пути и выходу к условленной точке, Комфронта обещал в том же направлении организовать встречный удар со стороны внешнего обвода обороны противника. Но до той точки еще надо дойти, и вот уже почти треть пути удалось преодолеть без единого выстрела, что вселяло немалый оптимизм...

Командарм не разделял этого оптимизма, он понимал, немцы ударят сразу же, как только колонна выйдет из леса на более или менее открытое пространство, на дорогу или в район какой-нибудь деревеньки, почти в каждой у них имелись свои опорные пункты обороны. При прокладывании маршрута, он специально избегал деревень и старался, чтобы пересекать как можно меньше дорог. А в лесу немцы принимать бой не хотели, здесь кругом деревья, за которыми легко прятаться и сложно применять артиллерию и минометы, и почти невозможно танки. Но все равно избежать открытых пространств невозможно. Первым таким пространством на пути колонны стала широкая просека, по которой была проложена грунтовая дорога – большак.

Уже совсем рассвело, когда головная группа пересекла большак и скрылась в лесу на другой стороне просеки. Следом выдвинулась штабная группа и тут одновременно с двух сторон ударила немецкая артиллерия, минометы... В движении колонны сразу наступил сбой, образовался затор, задние напирали на остановившихся впереди идущих. Останавливаться было никак нельзя. Командарм, что было мочи закричал:

– Вперед!!!... Вперед, не останавливаться братцы!!!... Остановимся все пропадем, на той стороне спасение, вперед!!!

Командарм бросился через просеку, увлекая за собой штабную группу. Невероятно, но группа успела перебежать почти без потерь, удачно использовав тот момент, когда интенсивность огня по какой-то причине снизилась. Но следующей следом первой стрелковой дивизии так не повезло, да и велика она была, чтобы вот также одним рывком преодолеть пространство метров в сто, которое вновь превратилось в огненный ад. Потому понеся потери, дивизия откатилась назад в лес – колонна оказалась разорванной. Видимо на это и рассчитывали немцы, когда пропустили беспрепятственно голову колонны. У "головы" появилась возможность беспрепятственно уйти вперед, пока немцы будут добивать "тело" и "хвост". И если бы смогла перейти первая дивизия, Командарм возможно бы так и поступил, оставив на той стороне раненых и замыкающую третью дивизию. На этот случай он даже проинструктировал командира третий дивизии, в случае рассечении колонны, выходить из окружения самостоятельно, если не получится, идти в другую сторону на соединение с партизанами. Ну, а госпиталь... что ж, он так и так обречен быть плененным, не станут же немцы воевать с ранеными, разве что начальника госпиталя и прочих евреев из медперсонала расстреляют. Но, увы, так не получилось, а бросить сразу же большую часть своей армии Командарм, конечно, никак не мог.

Он приказал остановиться и из головной группы срочно создать штурмовой отряд для удара по позициям противника, которые вели огонь с правой стороны просеки и тут же отправил разведчика во вторую стрелковую дивизию, следовавшую параллельным маршрутом, чтобы она немедленно навалилась на тех немцев, что обстреливали просеку с левой стороны. Лишь бы командир второй дивизии не заплутался, и не отстал. И вторая дивизия не отстала, даже необходимости в посыльном не было. Едва услышав звуки боя, командир дивизии приказал перестроиться в боевой порядок и действовать согласно инструкциям Командарма – ударить в тыл левосторонней группировки противника. Потому обстрел с левой стороны вскоре прекратился. Подвергнувшаяся атаке штурмовой группы немецкие артиллеристы справа тоже прекратили огонь. Первая дивизия тут же повалила через просеку, по пути подбирая оставшихся на большаке своих раненых. Опасность ситуации подхлестывала и более четырех тысяч человек буквально за десять-пятнадцать минут перебежали опасный участок, вслед за ними двинулся обоз с ранеными... Но тут вновь возникла заминка. Напуганные страшным грохотом и близкими разрывами снарядов и мин, лошади в основном отказывались везти увязавшие в расхлябанном проселке телеги из леса, их приходилось буквально тащить, взяв под уздцы. Когда, наконец, подводы с ранеными стали медленно выползать на большак, немцы уже оправились и с правой стороны взревев моторами пошли, стоявшие там в резерве танки, не менее двадцати машин. Штурмовая группа, что атаковала «правых» немцев, не имела противотанковых ружей и гранат, она была вынуждена отступить в лес.

Если штурмовая группа сумела лишь слегка потрепать противника, то вторая дивизия, атаковавшая немцев с тыла, чего те совершенно не ожидали... В общем слева почти все артиллерийские и минометные позиции были уничтожены. Увы, именно большие потери «левых» немцев предопределили печальную судьбу обоза раненых. Вторая дивизия, истребив полностью немецких артиллеристов, в основном штыками и прикладами, выйти на просеку и вступить в бой с танками тоже не могла, и у них с ними нечем было биться. Потому спасти раненых оказалось невозможно. Если то, что происходило до сих пор более или менее соответствовало замыслу Командарма, то здесь «чудо» кончилось, более того с ранеными произошло самое худшее, что могло произойти – их не стали брать в плен. Если бы обоз остался в лесу, может немцы немного успокоившись и не стали бы его уничтожать, но половина подвод успела выехать на дорогу и немецкие танкисты, начали просто давить, телеги, лошадей, людей... А когда передние машины доехали до позиций и увидели что там оставили после себя успевшие скрыться в лесу части второй дивизии... они развернулись и начали давить и расстреливать не только те подводы, что выехали на большак, но остававшиеся на подходе в лесу. Что не сделали танки, доделывали автоматчики, расстреливая раненых и медперсонал.

Все это не видел, но слышал Командарм – крики, мольбы о помощи... Что он мог сделать? Только отдать приказ скорее двигаться вперед, чтобы подальше уйти от этой просеки от этих душераздирающих криков, посылать посыльного к командиру третьей дивизии не было необходимости, он имел строгие инструкции, в подобных случаях менять направление движения и выходить из окружения самостоятельно.

Заметно уменьшившаяся колонна продолжала продвигаться по хляби проселков согласно согласованного со штабом фронта маршрутом. Скорость продвижения увеличилась, ибо теперь колонну уже не тормозил обоз с ранеными. Тяжесть легла на грудь Командарма, трагическое стечение обстоятельств привело к тому, что он не смог спасти госпиталь, более того даже «сдать» его в плен не получилось. Он понимал, что немцы вряд ли бы стали их лечить и большинство все равно погибло, но наверняка кто-то бы выжил, а так получилось совсем плохо, даже смерть от пули лучше, чем судьба быть раздавленными гусеницами танков.

Тем не менее, большая часть армии продолжала упорно продвигаться к внутреннему обводу «котла». В головной и штабной группах, в рядах первой и второй стрелковых дивизий сейчас насчитывалось что-то около семи тысяч человек. Двухметровая фигура Командарма, появлялась то в голове, то в середине, то в хвосте колонны – генерал торопил, уговаривал, ругался. До деревни, пункта, куда с этой стороны должны были выйти окруженцы, а с той пробиться части фронта оставалось не более трех-четырех километров. Со стороны линии фронта слышалась артиллерийская канонада. Возродилась надежда, что даже без резервов Ставки фронт сможет нанести достаточно сильный деблокирующий удар, и до спасения совсем недалеко. Люди шли напрягая силы, которые приумножала эта вера и звуки канонады. Лишь Командарм в это не верил. Он как никто понимал, что фронту просто нечем пробить прочную, многослойную оборону противника, а кононада, это всего лишь нечто предпринимаемое для очистки совести и отчета перед Ставкой, дескать, делали все что могли. Скорее уж они с тыла смогут если не пробиться так просочиться... На это он только и надеялся. Хотя уже и не очень.

К означенной деревне подошли уже поздно вечером. Как стемнело, не выходя из леса, выслали разведку, на всякий случай с разных направлений сразу три группы. Увы, ожидания не оправдались, разведка напоролась на немцев, вспыхнула перестрелка, вернулась всего одна группа, да и та не в полном составе. Командир группы доложил: в селе немцы, не менее батальона. Штурмовать село, ввязываться в бой – это было по силам, но не имело смысла. В эту точку так и не вышли, не пробили брешь в обороне противника основные силы фронта и по всему немцы в деревне переполошились и вызвали подмогу. Командарм ничего не сказал офицерам своего штаба, но сам сделал еще один горестный вывод – всем вместе не пробиться, слишком умел и силен противник. Позволяя окруженцам гулять по своим тылам, он наглухо перекрыл все подступы к линии фронта. Уже в ночном полумраке остатки армии обошли село и пошли в сторону противоположную линии фронта, надеясь таким маневром запутать преследователей, которые уже наверняка со всех сторон спешили к деревне. Это позволило уже на рассвете второго дня сделать привал на большой лесной поляне и провести последнее совещание командного состава частей третьей армии центрального фронта. Впрочем, частями они уже только считались, полки по численности не превышали рот, дивизии полков, а вся армия едва ли соответствовала половине полнокровной дивизии. С выдвинутых вперед постов докладывали, что на них постоянно с разных сторон выходят небольшие разведгруппы немцев и после коротких перестрелок тут же отходят. Это означало, что противник вновь нащупал их местоположение. Пока армию спасало, что весь первый день стояла пасмурная нелетная погода и немцы не могли использовать авиацию, но предстоящий день обещал быть более ясным.

После докладов командиров о состоянии их частей и подразделений, Командарм вынес свой, давно уже им осмысленный вердикт:

– Дальше выходить из окружения всем вместе нельзя. Немцы все равно где-нибудь нас обложат и наверняка всех кончат. Приказываю всем дивизиям и полкам разбиться поротно и выходить из окружения самостоятельно в расходящихся направлениях. Примерные маршруты движения каждая группа получит у начальника штаба. Через полчаса всем быть готовыми к движению, боюсь больше времени у нас нет.

Но немцы не дали и получаса для подготовки к раздельному движению. Сначала со всех сторон окруженцев стали обстреливать снайпера. Потом с постов доложили, что немцы накапливаются в разных точках и по всему готовят атаку одновременно с разных направлений. К тому же недалеко от поляны имеется довольно сносная дорога, которую оседлало не менее роты противники, наверняка сюда будут подвезены артиллерийские орудия. Ничего не оставалось, как срочно расходится «веером». И все же Командарм, несмотря на острый дефицит времени, нашел нужным вновь собрать командиров, чтобы те довели до личного состава его последнюю волю.

Командарм говорил, что они уже сделали все что могли, дошли до населенного пункта, у которого их должны были ждать деблокирующие части фронта, но штаб фронта не сумел обеспечить выполнения задачи со своей стороны. А вот они, голодные, без артиллерии, боеприпасов, то есть почти безоружные, тем не менее, выполнили. Командарм спокойно, без всякой напыщенности просил передать его личную благодарность всем бойцам. Далее он заявил, что не вправе требовать от них большего, чем они уже сделали, то есть невыполнимого. Потому группам выдвигаться согласно намеченным маршрутам и счастливый путь, если сумеют прорваться...

– А если не сумеете...– тут Командарм акцентировал свои дальнейшие слова, так чтобы они дошли до каждого стоявшего перед ним командира.– Если прорваться будет невозможно, то я разрешаю сдаваться в плен, и не буду рассматривать этот плен как предательство...

Для того чтобы бойцы и младшие командиры уяснили это столь необычное для Красной Армии напутствие, Командарм озвучил его лично перед строем штабной группы, а далее «солдатский телеграф» донес это до всех, даже если отдельные командиры сочли нужным утаить это от своих подчиненных.

Зачем так поступал Командарм? Он этого не объяснял, и некогда было, да и как объяснить то, что здесь понять мог, пожалуй, он один. Потом это было настолько невероятно, что ему вряд ли бы поверили эти измученные, голодные люди. Ни за чтобы не поверили, что глава страны, вождь, пользующийся непререкаемым авторитетом у большей части советского народа, что он ради сохранения своего народа, чтобы грузины не мучились, не голодали, не холодали, чтобы оккупанты не насиловались грузинок, готов без счета положить другие, попавшие под его неограниченную власть народы. Раз Хозяин, ценит только жизнь своих соплеменников, то и он, Командарм, имеет полное право поставить жизнь своих подчиненных, где подавляющее большинство составляют уже его соплеменники, поставить превыше всего, и если им не посчастливится, то пусть сдаются, а не кончают жизнь самоубийством, как негласно велит им так называемый «отец народов», заявивший, что солдат Красной Армии сдавшийся в плен – предатель. В плену ведь тоже можно выжить, вернуться домой к родителям, женам, детям. Кто-то же должен позаботиться о жизни людей, на которых наплевать в Кремле, потому, что там верховодят два грузина, и в штабе фронта, потому что Комфронта человек без национальной принадлежности.

До линии фронта оставалось не более четырех километров, когда группа из примерно пятисот человек во главе с Командармом, до того успешно избегавшая встреч с крупными заслонами немцев, на таковой все-таки нарвалась. Когда преодолевали открытый участок она попала под артиллерийско-пулеметный огонь. Попытались прорваться – не получилось. Группа залегла. Командарм приказывает отходить назад в лес и там разбил группу на более мелкие, по сорок пятьдесят человек и опять поставил задачу расходиться «веером». И вновь он напомнил, что не вправе требовать прорываться к своим любой ценой, что главное – остаться в живых. С этой целью, появившиеся тяжелые и средней тяжести раненые, чтобы не тормозить движения здоровых, остались на месте дожидаться немцев, чтобы сдаться в плен.

Едва разошлись, как по бывшему местоположению группы отбомбилась, дождавшаяся приемлемых метеоусловий немецкая авиация, после чего туда же устремились штурмовые отряды противника... и нашли лишь характерные следы недавнего пребывания нескольких сотен людей, да не ходячих раненых с белым флагом, готовых сдаться. Разозлились немцы, что противник вновь ушел у них буквально из рук... но на раненых злость срывать не стали, даже оказали кое какую помощь, правда, совсем тяжелых тут же пристрелили.

Теперь Командарм возглавлял группу всего лишь в полсотни человек. На этот раз не повезло сразу же. В лесу напоролись на немцев численностью до роты. Уже по густоте автоматного огня противника Командарм понял, что «орешек» им не по зубам. Он приказал срочно менять направление движения. Они стали уходить, немцы преследовали не отставая... И тут Командарма догнала пуля. Фортуна отвернулась окончательно, ибо та пуля попала в крайне неудачное место. Даже в сердце или в висок было бы лучше – мгновенная смерть и никаких мучений. А тут... не убили, но фактически сразу лишили способности передвигаться его огромное, сильное тело. Пуля угодила сзади в так называемую седалищную кость. Не повезло? А может не так уж и не повезло? Он ведь знал, что ему никак нельзя живым выходить из окружения. Сама посылка за ним специального самолета весьма красноречиво о том свидетельствовала. Там его ожидали суд и позор. Причем это случилось бы даже в том случае, если бы он смог вывести большую часть армии из окружения, а уж теперь тем более. Да, он сделал все, что мог, как и его солдаты, но идти с ними далее он уже не в состоянии и не только физически, ведь если его будут судить, то его позор ляжет и на них, его солдат...

Несколько человек его подняли и пронесли под огнем преследователей метров сто. Вокруг свистели пули, срезая ветви деревьев с уже начавшими набухать почками. Рядом с Командармом оставалось не более двадцати бойцов. Они несли его, сменяя друг друга.

– Стой!... Положите меня!– пересиливая боль, скомандовал Командарм.– Офицеры здесь есть?

Подошел старший лейтенант в заляпанными грязью телогрейке и галифе, но знаки различия на его гимнастерке были в полном порядке.

– Какое оружие в наличии?– сдерживаясь чтобы не застонать, спросил Командарм.

– Ручной пулемет, три ППШ, у остальных винтовки,– наклонившись к Командарму, доложил старлей, сквозь звуки одиночных выстрелов и автоматно-пулеметных очередей.

– Как с патронами?

Старлей лишь пожал плечами.

– Сколько раненых, что не могут идти?– продолжал расспрос Командарм, поворачивая голову в сторону, откуда вели огонь преследователи.

– Кажется трое... вместе с вами четверо.

– Значит так... пулемет оставить мне, раненых рядом со мной положите, мы тут оборону держать будем. А сам берешь остальных и бегом прочь... уходите!– своим обычным тоном, будто его и не мучила тяжелейшая рана скомандовал Командарм.

– Но товарищ генерал...– слабо попытался возразить старлей.

– Вы слышали приказ?!

– Так точно.

– Выполнять и немедля!

Раненых, оказавшихся не в состоянии идти, оказалось больше, чем в спешке определил старший лейтенант. Рядом с Командармом осталось пять бойцов. Завязалась перестрелка. Командарм стрелял короткими очередями, ибо в диске оставалось мало патронов. Он специально не прятался, чтобы по его шинели и папахе немцы опознали в нем генерала и в первую очередь на нем сосредоточили огонь. Но результат получился прямо противоположный – немцы намеренно перестали в него стрелять. Вскоре все бойцы, что лежали рядом с Командармом перестали отстреливаться и подавать признаки жизни. Немцы забегали справа и слева, окружая... Командарм отстреливался, пока не кончились патроны в пулеметном диске. Он чуть приподнялся, вокруг воцарилась жуткая тишина, только изредка хрустели под сапогами ветки. Видя, что русский генерал израсходовал все патроны и не стреляет, прямо перед ним из кустов осторожно вышел немец, высокий в перепачканном лесной грязью маскхалате. Он громко и внятно прокричал:

– Nicht shissen!

После этого стало ясно, что это офицер, приказавший своим солдатам не стрелять, хоть они и без того уже прекратили огонь. Он стал осторожно по-кошачьи приближаться. Командарм достав свой ТТ. Немец держал наготове автомат, но не выстрелил, а предостерегающе поднял руку:

– Herr Heneral... nicht shissen!

Несмотря на боль и осознание, что живет последние минуты, Командарм не мог не залюбоваться офицером, хоть и вражеской армии. Он будто увидел сам себя лет пятнадцать назад, такой же молодой, большой и сильный. В обойме оставалось еще три патрона... Стрелять в немца? Ему почему-то не хотелось этого делать. К тому же тот наверняка среагирует раньше, причем наверняка не убьет, а прострелит руку и он уже не сможет застрелиться и попадет в плен. А ему в плен никак нельзя... Немец так и стоял с поднятой рукой и что-то говорил, мешая немецкие и русские слова. Командарм не вникал в то, что говорил этот грязный, но такой ладный и по всему бывалый офицер. Но когда тот кончил говорить Командарм кивком дал понять, что слышит и вытянул руку с пистолетом вперед будто отдавая его... и едва немец опустил свой автомат, он резким движением бросил ТТ к виску...

Командир разведроты, высокий атлетически сложенный гауптман, стоял перед невысоким тщедушным генералом и, покраснев от смущения, оправдывался, словно провинившийся школьник перед учителем.

– Вы говорите, что предложили русскому генералу почетный плен, и он вас понял?– неприятным фальцетом спрашивал генерал.

– Так точно, господин генерал,– пытался вытянуться во фрунт гауптман, что у него получалось довольно плохо – как правило, хорошие вояки неважные строевики, в этом деле обычно штабные преуспевают.

– Но как вы это говорили ему, по-немецки!?... Наверняка он вас не понял... Надо было сказать по-русски.

– Господин генерал, я не очень силен в русском, и в тот момент... был бой и у меня все русские слова как будто испарились из головы, несколько слов я вспомнил, но связать в предложение не смог,– продолжал оправдываться гауптман.

– Да вы хоть знаете, что это был командующий окруженной нами русской армии. Его во что бы то ни стало надо было взять живым! А вы... из-за вашей...– генерал побагровел и нервно мерил шагами классную комнату сельской школы, в которой оборудовали штаб немецкой дивизии.

– Его нельзя было взять живым,– гауптман перестал тянуться, ослабил одну ногу. Он будто только сейчас начал ощущать усталость от недавнего боя, бега по лесу, по оврагам и кустарникам, потом пути назад с телом русского генерала, которое сначала несли его разведчики, а потом русские пленные, которые именно в этот день стали массово сдаваться, оказываясь в безвыходной ситуации, хотя до того сражались до последнего патрона и нередко кончали жизнь самоубийством.

– Почему... почему вы не проявили расторопности, понятливости?... Если бы вы, хотя бы ранили его!– продолжал распекать подчиненного генерал.

– Да он и без того был тяжело ранен... Я же говорю, он меня слышал и все понял. Он даже кивнул мне, как будто согласился сдаться, как бы поблагодарил, и тут же выстрелил себе в голову,– в голосе гауптмана зазвучали протестные нотки.

– Поблагодарил?... Перестаньте фантазировать, не сумели взять живым русского генерала, вот и выдумываете черти что,– генерал продолжал ходить перед гауптманом взад-вперед.

– Я был совсем рядом с ним, не далее чем в десяти шагах. Он смотрел мне прямо в глаза. Когда я сказал про плен и что мы окажем ему медпомощь, он мне кивнул и как будто протянул свой пистолет, а глазами как бы говорил, что к сожалению не может принять моего предложения. Не знаю, может мне показалось,– гауптман опустил глаза и замолчал.

Генерал мельком взглянул на него, и даже как будто перестал злиться, подумал и махнул рукой:

– Ладно, идите. Извините за резкость, может вы и правы, русский Командарм сам решил как ему быть и никто не смог бы его остановить, но подать документы на ваше и ваших людей награждение я к сожалению не моту. Вот если бы вы взяли его хотя бы раненого, а так... Идите, отдыхайте.

Едва гауптман ушел, генерал по телефону связался с командующим своей армии:

– Господин генерал-оберст, только что разведчики доставили в расположение штаба моей дивизии тело командующего окруженной русской армии... Да, никакого сомнения, что это он, хоть лицо и обезображено выстрелом, он застрелился, а эти ужасные русские пистолеты, они буквально разносят всю голову, но на нем генеральская форма и документы... Да-да, и рост около двух метров – все сходится. Русские пленные тоже его опознали... Нет, взять живым не было никакой возможности... Один любопытный факт господин генерал-оберст, сегодня нам сдалось в плен довольно много русских солдат и офицеров и некоторые из них говорили, что их Командарм разрешил им в безвыходной ситуации сдаваться в плен... Да-да, подчиненным разрешил, а сам застрелился... Господин генерал-оберст, разрешите похоронить русского генерала со всеми воинскими почестями?... Я вас понял, господин генерал-оберст... Да-да, на мое усмотрение и я вас ни о чем не просил. Благодарю...

Командир немецкой дивизии приказал построить все находившиеся при его штабе подразделения, а напротив также построить всех взятых в плен окруженцев. Пленных набралось почти восемьсот человек, не считая лежачих раненых. Примерно столько же выстроилось и немцев. Два одинаковых по численности строя, с одной стороны одетые по форме, вооруженные, питающиеся строго по три таза в день, а напротив в рваных шинелях, полушубках, телогрейках, без знаков различия, кто в пилотке, кто в шапке, кто вообще без головных уборов, кто в сапогах, кто в валенках, кто в обмотках... изможденные, давно уже не получавшие полноценного питания, а последние два дня и вообще почти не евшие. Тем не менее, и этот строй смотрелся армейским, соблюдал строевую дисциплину, выполнял команду «смирно», повернув заросшие щетинистые лица туда, где между строями на орудийном лафете трофейной «сорокопятки» стоял гроб из свежевыструганных досок, и в нем во весь свой рост вытянулось тело их Командарма, который разрешил им сдаваться, то есть, разрешил жить.

Немецкий генерал обратился сразу ко всем и к своим солдатам и к пленным. Рядом с ним стоял переводчик в форме майора Вермахта. Этот майор по отцу был остзейским немцем, когда-то являлся прапорщиком Русской Императорской Армии, затем поручиком Белой Армии... Потому в совершенстве знал оба языка и сразу же без запинки произносил по-русски слова генерала:

– Слушайте меня немецкие и русские солдаты! Перед вами тело доблестного русского генерала. Он до конца выполнил свой долг перед своим отечеством и погиб как герой. Германская армия ценит мужество своих противников и потому русский Командарм будет похоронен со всеми воинскими почестями!

Свои последние слова генерал адресовал только к своим солдатам и офицерам:

– Воюйте за Германию так же, как воевал за Россию русский Командарм!

По окончании столь необычной для этой войны церемонии, генерал обратился к переводчику:

– Господин майор, я слышал, что для русских почетно быть похороненными в ограде православной церкви или монастыря. Это так?

– Так точно, господин генерал, но...– майор слегка замялся. Он понял намерение командира дивизии, но как бывший белогвардеец его не одобрял.– Но этот русский генерал, он ведь коммунист, а все коммунисты являются атеистами, безбожниками и хоронить его в ограде храма...

– Да бросьте вы майор, я читал ваше личное дело, вы же русский по матери и постарайтесь хотя бы сейчас быть русским, а не антикоммунистом. Я не сомневаюсь, что большинство русских солдат и офицеров, а может быть даже и генералов вовсе не коммунисты в душе, точно так же как большинство немцев вовсе не национал-социалисты. Я подхожу к этому вопросу как солдат и как солдат я обязан отдать воинские почести достойному противнику. Я оказываю честь ему не как большевику, а как мужественному русскому генералу. Мы похороним его в ограде местной церкви...

5

Комфронта приказал задержать, отправляемого в тыловой госпиталь полковника Никитина, чтобы переговорить с ним лично. Он почти час «пытал» его, стараясь вызнать, о чем говорил с ним Командарм, перед тем как посадить его вместо себя в самолет. Полковник, по-прежнему мучимый раной, тем не менее, блестяще играл роль, рассказывая, что Командарм не полетел только потому, что чувствовал ответственность за солдат и все время повторял: я с солдатами сюда пришел, с солдатами и уйду. Комфронта строил недовольные гримасы и задавал «наводящие» вопросы: просил ли Командарм кому-нибудь что-то передать? Полковник делал бесхитростное лицо, и говорил, что Командарм передал с ним лишь письмо для жены и ничего более. Комфронта потребовал письмо, и получив его тут же прочитал... Конечно оно было сугубо личное и ничего из того, что передал Командарм полковнику на словах не содержало. Комфронта отдал письмо, но по выражению лица было видно, что он полковнику не поверил, но так ничего и не добившись, махнул рукой и пошел прочь. А полковник державшийся до того молодцом... когда напряжение спало лоб у него вдруг покрылся испариной и он полчаса лежал обессиленный без движения, будто не просто разговаривал, а совершил дальний марш-бросок...

В течении почти месяца после гибели Командарма, отдельные группы бойцов его армии выходили из окружения, или не сумев пробиться выходили на связь с партизанами и примыкали к ним. Вышел из окружения и старший лейтенант, группу которого остался прикрывать лично раненый Командарм. И его вызвал к себе Комфронта и тоже долго и скрупулезно допрашивал. Но что мог сказать ему старлей, только то что выполнял приказ Командарма, и то что таковой был отдан могли подтвердить вышедшие с ним из окружения бойцы. И так и эдак пытался вызнать Комфронта хоть какой-нибудь компромат на Командарма, но старший лейтенант даже то, что Командарм разрешал им сдаваться в плен не упомянул, хотя об этом проговаривались другие окруженцы. Это, конечно не могло не вызвать интерес особого отдела. Начальник сей организации при штабе фронта выпросил аудиенцию у Комфронта. Они обсудили сей вопиющий факт. Впрочем, прагматичного Комфронта бесил не столько сам факт, сколько то, что Командарм остался там, вне его власти: