Текст книги "Ментальная несовместимость (сборник) (СИ)"

Автор книги: Виктор Дьяков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

 БИТАЯ СОБАКА

                                                                  рассказ

            Иногда, наблюдая за стаей бродячих собак, можно увидеть удивительное, казалось бы, необъяснимое явление во взаимоотношениях этих четвероногих. Здоровенная молодая псина, самая крупная и сильная в стае, никогда никому не уступающая ни брошенной кости, ни лучшего тёплого места, где-нибудь в отапливаемом подвале… именно эта псина почему-то, без видимых причин панически боится некую небольшую, облезлую собачонку. Причём собачонка явно не первой молодости, и остальные члены стаи к ней никакого почтения, не говоря уж о страхе, не испытывают.

            Опытные, со стажем кинологи объясняют столь странное явление следующим образом. По всей видимости, эти две собаки «знакомы» уже давно, задолго до «организации» данной стаи. Причём вторая собачонка, будучи старше, страшно обижала первую в её щенячьем возрасте. Таким образом, первая собака выросла под прессом каждодневного страха, постоянно испытывая на своей шкуре остроту зубов и когтей второй. Она привыкла её бояться, выросла с этим чувством, оно стало неотъемлемой частью её психики. И даже став большой мощной собакой, она уже не может перебороть страх перед своей мучительницей. Она продолжает её также бояться, как в «детстве». Таких собак называют «битыми»…

            Генерал с переднего сиденья УАЗика, чуть съехавшего с шоссе, наблюдал за маршем вверенных ему войск. Неподалёку располагалось селение, которое вчера взяли идущие в авангарде его армии мотострелковые подразделения. Вообще-то никакого «взятия» не было. Боевики, поняв, что против артиллерии, ГРАДа и «вертушек» даже их «горячая кровь» бессильна… В общем, они предпочли отступить в горы, чтобы уже оттуда вести более привычную для них партизанскую войну. Именно так в своём докладе объяснил отступление противника начальник штаба армии. С позиции штабной науки оно, конечно, так, но «НШ» человек на Кавказе новый, рассуждает общепринятыми категориями… русскими, европейскими, общечеловеческими… ни одна из которых здесь не действует. Командующий тоже русский, но вырос здесь и понимает то, что недоступно воспитанному совсем в иной среде «НШ». За посёлок боевики не стали драться потому, что их командир отсюда родом, здесь живёт его многочисленный род. Если бы он стал здесь воевать, вся огневая мощь армии обрушилась бы на селение. Погибли бы родственники этого самозваного эмира. Таким образом «эмир» сохранял жизнь и имущество родственников не из гуманности и человеколюбия. Это делалось, чтобы уже родившиеся дети его рода смогли вырасти и мстить, а женщины продолжали бы рожать новых воинов и те, вырастая, тоже бы мстили русским. Ведь месть в этом народе являлась в какой-то степени смыслом жизни. А если погибнут эти женщины и эти дети… Вот почему «эмир» не стал защищать родной посёлок. Он не сомневался, что русские не станут никому здесь мстить, и те смогут продолжать расти, и рожать. Ничего этого не мог знать НШ, выросший где-то на Вологодчине.

            На совещании, которое Командующий проводил в КУНГе походного штаба одного из полков, он как всегда тщательно инструктировал собравшихся командиров частей:

            -… Ни в коем случае не допускать грубого обращения с местным населением, полностью исключить воровство и грабежи, никаких зачисток. Если есть возможность, населённые пункты лучше обходить, избегать боестолкновений, которые могут привести к гибели мирного населения…

            – Здесь нет мирного населения. Русских они либо всех поубивали, включая детей, либо те сами убежали, а местные все или пособники, или родственники членов бандформирований,– с места возразил некий полковник с красным лицом и шеей не менее чем сорок шестого размера.

            – А вам, товарищ полковник, слова пока ещё не давали! Как вы смеете перебивать старших!– резко повысил голос Командующий.

            – Виноват, товарищ генерал,– полковник ещё более побагровел, встал из-за стола и вытянулся по стойке «смирно».

            Командующий смерил его неприязненным взглядом и отрывисто бросил:

            – Садитесь… Да, поймите же вы все, если мы не будем давать нормально жить местному населению эта война никогда не закончится!

            – Разрешите, товарищ генерал? – поднялся начальник штаба.– Я всё же не пойму, как это местное население должно нормально жить, если оно и сейчас, после трёх лет блокады и двух войн умудряется иметь столько имущества, сколько наше, почти всё, за все царские, советские и нынешние времена не накопило? И дома у них кирпичные и заборы кирпичные и ворота железные, и машины чуть не у всех… и при этом никто нигде не работает. У нас на Вологодчине найти частного владельца КАМАЗа… днём с огнём не найдёшь, а здесь в каждом сраном селении по нескольку, и наверняка все в России украдены.

            Командующий, скривив губы покосился на своего НШ, но отчитывать его, генерала, как рядового командира полка не стал, он начал терпеливо разъяснять этому «вологодскому валенку» и заодно остальным ситуацию:

            – Нам сейчас не КАМАЗы во дворах считать надо, а заложить основы конституционного порядка. А для этого надо сделать всё, чтобы у местного населения не возникло чувства ненависти к армии. Эта сейчас, на заключительной стадии контртеррористической операции наша главная задача.

            Окинув взглядом собравшихся, и не услышав более возражений, Командующий всё-таки не удержался и «уколол» НШ, а заодно и прочих «рязанских»:

            – А насчёт того, почему и местные и вообще на Кавказе живут лучше, чем в России… Вы этот вопрос не мне и не здесь, а у себя в Ярославлях-Рязанях поставте. Как это там у вас умудряются без войн и стихийных бедствий всегда так плохо жить. И после Отечественной войны вся Украина и Белоруссия в развалинах лежали, а на твою Вологодчину, небось, ни одна бомба не упала. Ну и что, уже в шестидесятых там жили нормально, а у вас как не ели досыта ни в тридцатые, ни в сороковые, так и в шестидесятые не ели, и сейчас поди…– Командующий махнул рукой на явно смутившегося НШ, и продолжал, словно почувствовал какое-то вдохновение.– Здесь всегда лучше, чем в России жили. Я, как вы знаете, здесь родился и вырос, и прямо скажу, эта черта мне у местных всегда нравилась. Как они говорят: сначала семью, детей обеспечь, а потом о всём другом думай. И в этом нам всем у них учиться надо.– Командующий оглядел присутствующих, уверенный, что сейчас ему уже никто не возразит… Но он ошибся.

            – И всё-таки… местные автономии все дотационные. Так что как-то не совсем по-людски это получается, что здесь простой народ живёт лучше, чем в регионах-донорах,– осторожно внёс «ремарку» зам. по воспитательной работе.

            Командующий чуть не задохнулся от возмущения – от кого-кого, но от того, кто при советской власти именовался политработником и начальником политотдела армии, он таких слов никак не ожидал. Однако дальше затягивать спор не стал, видя, что остался в одиночестве и потому властно оборвал дебаты:

            – Ладно, продолжим совещание, нечего отвлекаться на не относящуюся к делу ерунду…

            Ему очень хотелось, чтобы об его армии у местного населения было как можно меньше поводов говорить плохо. Он, конечно, понимал, что местные не могут любить русских, что они всё равно их будут ненавидеть. Он просто хотел, чтобы его армию ненавидели меньше, чем другую, наступавшую на сепаратистов с противоположной стороны. И это ему удавалось. Вторая армия не щадила никого, в том числе и гражданское население попадавшееся «на линию огня». Там  боевики несли такие потери, что местные объявили Командующего второй армии врагом своего народа. Ооо… наш Командующий больше всего на свете боялся стать врагом этого народа, этих людей, среди которых он, русский, жил и рос в детском и юношеском возрасте… в щенячьем возрасте.

            Его мать с отцом приехали сюда сразу после Отечественной войны, работали на нефтеперегонном заводе. Тогда здесь жизнь была очень спокойной, а главное относительно сытой – не сравнить с голодной и холодной Россией, которая и тогда по приказу власти «дотировала» южные регионы. Местных «чёрных» всех под корень депортировали в конце войны, и, казалось, тому благоденствию под тёплым южным солнцем не будет конца. Там вскоре у счастливых переселенцев родилась дочь, а потом и сын, будущий генерал и Командующий. Когда лысый правитель реабилитировал местных и те вернулись, он пребывал ещё в раннем «щенячьем» возрасте. Но хорошо помнил, как испугались родители того возвращения – они хоть никогда их и не видели, но были наслышаны и предчувствовали, что эти так же мирно и спокойно как греки, калмыки, крымские татары… на свою землю не вернутся. Местные вернулись, и действительно начался если не ад, то нечто очень его напоминающее. Его, впрочем, не так уж часто били, во всяком случае значительно реже, чем прочих русских мальчишек. Бить и унижать… это «удовольствие» у местных было заложено в их генетическом коде. Против данной генетики оказались бессильны, и сила, и смелость, ибо не выдерживала столкновений со звериной жестокостью и родовой взаимовыручкой местных. Сплочённые с детства на родственном уровне, они всегда помогали друг другу и самых смелых и сильных противников «ломали» в первую очередь, за счёт умело создаваемого численного превосходства, хотя в целом их было тогда, в пятидесятых-шестидесятых и во дворах и в школах отнюдь не большинство. Когда возникали крупные подростковые или молодёжные конфликты они срочно вызывали своих родственников из ближних и дальних аулов и те обязательно приезжали. Били жестоко, почти до смерти, били регулярно, пока не «ломали» окончательно. Так целые поколения русских мальчишек в отдельно взятом регионе вырастали «битыми собаками».

            Потом, таким образом «обработанного» русского парня мог встретить моложе его года на три местный и сказать:

            – Я твою сестру … в рот буду…

            И «обработанный» молча проходил, делая вид, что не слышит, зная, что если он посмеет ударить этого малого, на следующий день его уже подстерегут несколько его старших родственников и будут жестоко бить, а потом унижать. Русских девчонок похабили и обзывали, как хотели, и те боялись жаловаться, боялись, что если за них вступятся братья и отцы… то их искалечат. Боялись жаловаться и взрослые русские женщины, регулярно оскорбляемые местными, как взрослыми, так и детьми… боялись за своих детей и мужей. Обращаться в суд или милицию почти всегда не имело смысла: местные, за редким исключением, никогда не ходящие в передовиках и ударниках «коммунистического труда», умудрялись, тем не менее, быть гораздо богаче традиционно бедных и разрозненных русских, и «купить» органы правопорядка для них не составляло труда.

            Так вот, Он не относился к тем, кого местные часто били. Вернее они хорошо побили его только один раз, и он сразу понял, как надо себя вести, чтобы его больше не били по почкам, по печени, по рёбрам, после чего и харкаешь кровью, и в сортир тоже с кровью ходишь. Он почти сразу стал перед ними пресмыкаться. Им это очень нравилось, когда представитель, так называемой, титульной нации готов во всеуслышание признать, что он грязная русская свинья, и мать его блядь, и отец пьяная собака, а сестра почтёт за честь, если её местный джигит «возьмёт» где-нибудь в сортире. Им это импонировало и они его не били. Разве это битьё, когда дают, например, пендаль, а ты при этом с улыбкой и почти с искреннем удовольствием делаешь нечто вроде заячьего прыжка… Ведь это сущая ерунда, главное рёбра и почки целы. Тем более ерунда мыть одному полы в классе, когда тебе в напарники дают кого-то из «будущих джигитов». Да что там пол, однажды, когда их класс послали осенью на уборку кукурузы, Он работал сразу за двоих джигитов и те потом его очень хвалили:

            – Молодец… хороший батрак с тебя будет…

            Недалеко от его дома находилась секция вольной борьбы. Местные очень любили борьбу. Он тоже ходил в секцию и всегда когда боролся с местным обязательно ложился на лопатки, даже если и мог победить. Он очень нравился местным. Ему не раз говорили, снисходительно похлопывая по плечу:

            – Хороший ты парень. Вот бы все такие русские были, мы бы с вами так хорошо жили…

            В сложившейся после возвращения местных ситуации, русские стремились уехать из автономии. Он не раз слышал, как мать чуть не плача упрашивала отца уехать из этого ада. Но в Советском Союзе с его системой прописки не благоволили текучке населения, переездам его с место на место. Да и куда ехать, здесь как-никак дом, а обустраиваться на новом месте, нужны средства. Прописка и бедность – вот что держало большинство русских в этом ненавидимом ими городе. Но молодёжь вырастая,  и не желая из битых унижаемых щенков на всю жизнь превращаться в унижаемых собак, делала всё возможное, чтобы уехать. Для парней одной из таких возможностей стало поступление в военные училища. Этим объясняется, что очень много русских молодых людей из Северо-Кавказских автономий в период с шестидесятых по восьмидесятые годы поступили именно в военные училища. Они надеялись таким образом больше никогда не возвращаться в этот ад… который был их родиной, где они выросли как те щенки, которых с детства беспощадно били, больно били физически и во сто крат больнее морально.

                                                                                  2

            – Товарищ генерал, прибыли представители совета старейшин близлежащих посёлков и сёл,– доложил начальник штаба.

            Командующий посмотрел в окно КУНГа. Возле входа топтались восемь пожилых местных, одетых по-разному, кто в гражданских костюмах европейского покроя, кто в черкесках с газырями, хромовых сапогах и кинжалами на поясе. Роднило их одно – все были в высоких отлично выделанных каракулевых папахах.

– Пусть войдут,– вроде бы обыденно, но с внутренним напряжением произнёс Командующий.

Он очень боялся таких встреч. Он, Командующий, за которым многотысячная армия с тан-

ками, артиллерией, авиацией, которая может смести эти селения вместе с их обитателями… Он боялся, что местные, пришедшие выразить ему заверения, что они люди мирные, что в их селениях нет и никогда не было боевиков… Он боялся, что эти старики прочтут в его глазах затаённый страх перед ними, страх битой собаки, и его тщательно скрываемая тайна, перестанет быть тайной.

            Они вошли, восемь старейшин, с достоинством поздоровались. Некоторые, видимо, когда-то служившие ещё в Советской Армии говорили: «Здравия желаем». Он изобразил радушие, попросил присаживаться, осведомился о делах: сеяли ли в этом году, как перезимовал их скот… Он ведь вырос здесь и знал, как надо начинать разговор, все эти ничего не значащие вежливые фразы, тогда как на самом деле собеседники ненавидят, готовы резать друг другу головы, угонять тот же скот. Резать головы здесь призывали даже в детских сказках. Такие уж обычаи сложились у здешнего народа.

            Старейшины наперебой стали хвалить Командующего, всячески подчёркивали, что он их земляк, знает обычаи, что его войска ведут себя не в пример лучше, чем те, кто наступает с противоположной стороны, из второй армии. Ну, это и понятно, ведь тот командующий не знает, как следует вести себя с людьми гор. Тупой прямолинейный солдафон, беспощадно жгёт всё под ряд, уничтожает целые селения, головорез под стать Ермолову. В общем, ведёт себя как фашист, недаром его объявили врагом горского народа. Но уважаемый командующий первой армии совсем другой человек. Конечно, и в подчинённых ему войсках случаются досадные инциденты… Тот старейшина, который говорил от имени всех, имел высшее образование – на лацкане его пиджака поблёскивал университетский «ромбик»:

            – Вот список, в котором перечислены случаи, в которых мы просим вас разобраться и наказать виновных. Мы понимаем, у вас, товарищ генерал, столько забот, но мы вынуждены обратиться непосредственно к вам, потому что командиры полков, чьи солдаты и офицеры совершили эти низкие поступки, не приняли никаких мер к преступникам. Поверьте, это не какие-нибудь кражи курицы или барана. Мы не стали бы беспокоить такого уважаемого человека по пустякам…

            Командующий ощущал на себе энергетику взглядов, которыми его ощупывали злые цепкие глаза из-под папах. Этот образованный заливается соловьём, а остальные… Остальные пытаются понять, что за человек перед ними, насколько опасен, их семьям, роду, селениям, стоит ли его бояться, то есть уважать, или нет. Слово уважать и бояться на Кавказе всегда являлись синонимами. После того как кавказец почти тридцать лет правил Россией этот «обычай» внедрился и в мировоззрение многих русских. На данной основе советские руководители пытались строить свои отношения с Западом. Но смешивание этих понятий совершенно несвойственно характеру русского народа, ведь для него понятия бояться и уважать – противоположны, антонимы.

            Генерал тоже испытующе смотрел на старейшин. Он, в отличие от присутствующего здесь НШ, смотрел на них не как на непонятные этнографические экспонаты. Он умел «расшифровывать» их. Вот этот краснобай с ромбиком, до войны преподавал в институте, брал подношения, устраивал своих родичей, едва умевших писать, в свой ВУЗ. Как началась война, спрятался у родственников в родном селе. А лет тридцать назад, будучи студентом, участвовал в «опускании» своих славянских однокурсников, похабил русских девчонок, а может даже участвовал в групповых изнасилованиях тех же девчонок, за которых местные почти никогда не несли наказания, ибо запуганные родственники тех девушек, чаще всего забирали заявления. Это они к старости становятся степенными и благообразными, а по молодости ничем не отличались от тех же нынешних боевиков. Или вот тот, в черкеске, при советской власти был председателем поссовета… Генерал знал тот посёлок, там с середины семидесятых поставили на «конвейер» всех русских девушек и женщин, а русских тогда там насчитывалось не менее сорока процентов населения. Сейчас осталось несколько стариков и старух. Интересно, по молодости этот тогдашний, по всей видимости, комсомольский активист, тоже являлся одним из «звеньев», функциональной частью джигитского конвейера, через который должны быть пропущены все русские женского рода в возрасте от пятнадцати до тридцати пяти лет, жившие в том посёлке?

            Кажется, ему удалось выдержать их изучающие взгляды, не дрогнуть, не выдать себя, они не прочитали в его глазах слабости, страха. Во всяком случае, выражения презрительного пренебрежения он в лицах старейшин не уловил. Посетители до конца «аудиенции» оставались настороженно-внимательными, по всему, так и не распознав, что из себя представляет этот русский генерал, родившийся и выросший здесь. Прощались с обязательными ничего не значащими благими пожеланиями. Потом Он взглянул на переданный ему, отпечатанный на лазерном принтере список «преступлений». В этих селениях в условиях войны имелись компьютеры, в то время как в сёлах мирной России компьютер был едва ли не музейной редкостью. Первым в списке значился банальный грабёж, контрактники зашли в дом и забрали тридцать тысяч долларов… В селе? Откуда у простого чабана такие деньги, да ещё длинный перечень золотых украшений? Второе… механик-водитель САУ также в рядовом посёлке начал утюжить гусеницами личный автотранспорт. Раздавил и искорёжил двенадцать единиц, из них два «Мерседеса», три «Фолксвагена», две «Тойоты», один «КАМАЗ», один зерноуборочный комбайн, три «ЗИЛ 131». С этим всё предельно ясно – увидел во дворах «бедных джигитов» эти машины и озверел, вспомнив свою нищую, убогую Родину, где, как это ни странно, эти машины, кроме иномарок, производят…

            – Надо ж… комбайн в личном пользовании, такого я ещё не видел, усмехнулся Командующий, передавая бумагу НШ.– Разберись, что тут правда, а что наговор. И насчёт этих машин, пусть специалисты из автослужбы по номерам двигателей определят в угоне ли они. Обычно ингуши их в России воруют, сюда пригоняют и продают.

            – Слушаюсь,– с готовностью ответил НШ.

            Но не этой встречи Он боялся больше всего. После обеда ему предстояло беседовать с солдатами и сержантами, представленными к правительственным наградам. На такие встречи Он всегда шёл с чувством зависти. Он не мог понять, почему эти совсем молодые мальчишки не боятся, совсем не боятся звероватых джигитов. Нет, это было выше его понимания, ведь их боятся все, и не только он, или такие же русские жители автономий, запуганные с детства. Он помнил, как по пьяни проговорился отец, признавшийся, что совсем не боялся на фронте немцев, хоть и прозвала их советская пропаганда «фашистским зверьём». Но этих, настоящих зверей, отец боялся и трезвый и пьяный, одного вида их боялся. Даже люди, выросшие далеко от Кавказа и не знавшие его «сынов», уже после непродолжительного общения с ними, тоже начинали их бояться. Командующий имел большой опыт командования, прошёл все ступени от взвода да армии и знал как джигиты «ставят на колени» целые подразделения. И ему это было вполне понятно, объяснимо. Как же можно не бояться зверей. Он с пониманием относился и к тому, что в российских городах с джигитами, всё равно какой кавказской нации опасаются сталкиваться и «менты», и «братки», и всякие там «скины». Даже большие начальники в высоких креслах считали за благо избегать конфликтов с любыми джигитами и их родственниками. Даже тот, кто призывал их «мочить в сортире», вскоре счёл за благо спустить этот призыв «на тормозах». Командующий воспринял это с удовлетворением, ведь это было ему близко, понятно, объяснимо. А этих он понять не мог, во всяком случае, большинство из них. Некоторые, правда, совершали свои подвиги случайно, даже со страху… этих он тоже мог понять.  Но большинство всех этих Лёх, Толиков, Иванов и, как ни странно, Ренатов, носивших русские, украинские, татарские… немецкие фамилии нисколько джигитов не боялись. Вот этого Командующий переварить не мог. Как, в стране, где со сталинских времён людей поголовно приучали уважать… то есть бояться кавказских джигитов, родилось столько людей, не испытывающих к ним никакого уважения, то есть не ведавших перед ними страха. Это непонятно, противно его разуму… разуму битой собаки.

            Из представленных к наградам выделялись трое. Первый, немец, своёй чистоплотностью и выправкой как бы олицетворявший «Deutsche Soldaten». Спросил его:

            – Как же ты сынок, сумел со своего гранатомёта точно в пещеру положить гранату, да так, что находящийся там схрон оружия и боеприпасов взлетел на воздух, и из той пещеры получилась братская могила для более чем трёх десятков горячекровных особей?

            Отвечает:

            – Ничего особенного, товарищ генерал, действовал строго по уставу, выполнял команды старших начальников…

            Немчура он и есть немчура. Другой бы так расписал свои подвиги, а этот… по уставу. Второй, сержант-контрактник, в составе разведгруппы попал в засаду и остался прикрывать отход товарищей. Отстреливался больше часа. Когда подоспела подмога, на подступах к его огневой позиции обнаружили восемь «гордых» трупов. То, что эти тела не смогли забрать боевики, свидетельствовало, что оставшихся в живых горцев было меньше чем убитых. Этот в отличие от немца не тянулся перед генералом, стоял чуть не в развалку, отвечал с ленцой, как бы нехотя:

            – Я их со срочной ненавижу, с ними жить нельзя, их кончать надо… всех под корень.

            Жутковатый осадок остался от разговора с этим контрактником. Но генерал рассудил, что этот не боится потому, что сам зверь, изредка такие и среди русских встречаются. Но больше всех поразил третий. Этот пухлогубый, худенький, тонкошеей, на котором  болталось размера на два большее чем нужно ему обмундирование… Этот прослуживший менее года детёныш являлся снайпером. На прикладе его «бесшумки» насчитывалось двадцать восемь зарубок, а неделю  назад он «шлёпнул» известного полевого командира, за что и был представлен к «Красной Звезде».

            – И как не страшно было тебе… вон сколько положил…– хотел сказать людей, но многозначительно промолчал Командующий.

            – Чего страшного,– удивился солдатик.– Если бы людей, а то ведь звери. Вона, человек всегда на зверей охотится и не боится, и я не боюсь...

            Генерал остался доволен собой. И встреча со старейшинами, и с награждаемыми прошли успешно. Он не выказал слабости и предстал в их глазах тем, кем и предполагала занимаемая им должность: твёрдым, мудрым, решительным, бесстрашным…

3

            Прошло полгода… За это время случилось ещё много таких встреч, и генерал окончательно научился управлять собой и сам почти не сомневался, что изжил тот оставшийся у него с детства «щенячий» страх. И тот комплекс, который Он испытывал при сравнении с командующим второй армии, этот комплекс тоже исчез. Тем более что его соперника, которому он тайно завидовал, взяли и сняли с должности. Нет, Командарм – 2 не потерпел поражение, напротив, продолжал воевать блестяще, его по-прежнему сравнивали с легендарными Ермоловым, Баклановым и джигиты его боялись не меньше чем их далёкие предке тех прославленных царских генералов. Его сняли по просьбе местного населения. Де, слишком много его войска джигитов убивали. Вроде бы за это, наоборот, должны наградить, ан нет, не понял соперник, что в этой хитрой войне, главное не умение бить врага, и даже не сбережение своих людей. Не, в этой войне главное, чтобы тебя ненароком не объявили врагом гордого горского народа, а его объявили. Обратились прямо к президенту, чтобы убрали этого «душегуба», чтобы поставили другого, который не так обильно джигитов губит. Не спасли соперника ни слава, ни любовь солдат, сняли и отправили в почётную отставку.

            А вот Он, Командарм – 1, напротив, был обласкан, его хвалили и в Кремле и здесь. Он ведь не так беспощадно уничтожал джигитов, а главное, что особенно нравилось местным, своих терял куда больше. В изменившихся условиях войны, когда оказалась захвачена почти вся мятежная республика, надо было уже не столько убивать, сколько задабривать местных, потому призыв «мочить» негласно заменили на «целовать в …». Командарма – 1 назначили командующим уже всей объединённой группировки, и он гордо въехал в главный город республики, свой родной город.

            И вот Он на вершине славы, все лавры общей победы достались ему, и он сам себя чувствовал необыкновенно мудрым, гениальным – так сумел провести эту рискованную компанию, что и в Москве превозносят и местные не ненавидят. Вот что значит овладеть искусством жизни на Кавказе. И гласно увенчать его славу должен был документальный фильм, который о нём приехала снимать бригада с центрального телевидения. Сценарий этого фильма разработал режиссёр из Москвы, он включал интервью в рабочем кабинете, посещение Командующим войск, кладбища, где похоронены родные генерала. Затем посещение дома, где вырос Командующий…

            И в кабинете, и в войсках, и на кладбище съёмки прошли отлично. Правда русское кладбище оказалось разграблено и осквернено, разбито, разворочено, но «свежая» местная власть именно могилы родичей Командующего срочно восстановила, отчистила от дерьма. Оператор специально не брал в кадр рядом расположенные разбитые и загаженные могилы и памятники, показал только могилы родителей и тётки Командующего. Но вот поехали в ту часть города, где когда-то в частном доме он жил с родителями. Он помнил, что в том районе частной застройки его соседями были в основном русские, но не знал, что сейчас их там уже нет и его дом, который он после смерти матери продал другому владельцу, тоже русскому… тот дом имеет уже совсем других хозяев. Когда Он с бригадой ЦТ и охраной приехал… Никто не вышел их встречать, ни из бывшего его, ни из соседних домов, в которых когда-то жили дяди Пети и тёти Маши. На процессию подозрительно и с ненавистью из окон взирали новые хозяева, горцы, не заплатившие за них ни копейки. Генерал в душе клял себя, что в эйфории не подумал и согласился на съёмки в своём бывшем доме, и не удосужился заранее разузнать, что там и как. И как он мог забыть, что за годы войн почти всё русское население города или сбежало, или уничтожено, и что может случиться такой «прокол». Но делать нечего, телевизионщики уже начали снимать…

            – Вот это мой дом… сейчас здесь другие люди живут, и не надо туда ходить беспокоить, давайте прямо отсюда снимите и всё, а то ещё напугаем…

            Но из калитки его бывшего дома уже вышел нынешний хозяин. Он стоял и сумрачно вглядывался на генерала, операторов с камерами, ведущую с микрофоном, солдат охраны с автоматами. Хозяин явно нервничал, ибо не знал, для чего эти русские остановились возле его дома. Это был уже пожилой мужчина с довольно слабым зрением, но генерал показался ему чем-то знакомым. Он достал очки, пригляделся и узнал… Тут же вся нервозность хозяина пропала. Он презрительно, зловеще усмехнулся и пренебрежительно посмотрел генералу прямо в глаза… как смотрит собака на другую, в прошлом ею многократно жестоко битую.

            Генерал как раз собирался что-то проговорить в микрофон. Рассказать о своём детстве, когда проходила «становление и закалка» характера будущего полководца, но так и застыл с полуоткрытым ртом. Он тоже узнал хозяина, это оказался один из его одноклассников, который когда-то давал ему унизительных «пендалей», вместо которого он мыл полы в классе, собирал кукурузу в поле, который когда-то, вместе со своими родными и двоюродными братьями безнаказанно унижали всех русских мальчишек и девчонок в окрестностях, который говорил гадости о его матери и сестре. Это был один из тех, кто избили и его… всего один раз. Генерал всё вспомнил мгновенно, то что забыл, вычеркнул из памяти, чтобы в ней остались только «белые» полосы, успешная карьера, награды, приёмы в Кремле, хвалебные статьи в газетах, журналах, интервью. Этот бывший одноклассник заставил вспомнить детство, самую «чёрную» полосу его жизни, осветить те уголки памяти, которые он усиленно «стирал». И он вспомнил всё так ярко, будто это случилось не сорок лет назад, а вчера, и весь позитив его последующей жизни сразу померк, отошёл на второй план, а на первый вышел старый, забытый страх…