Текст книги "Армейские будни (сборник рассказов) (СИ)"

Автор книги: Виктор Дьяков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

            Виктор проговорил без перерыва минут пятнадцать, поломав весь график работы приёмной комиссии, по которому на одного абитуриента следовало затрачивать не более пяти минут. Члены комиссии слушали, что называется, открыв рты. Обычно абитуриентов, являвшихся пред их "светлые очи" била дрожь, они были скованы, напряжены и безропотно принимали выносимый вердикт. Когда Виктор, наконец, замолчал, несколько секунд в кабинете стояла какая-то неловкая тишина, пока председатель нашёл, что сказать:

            – Ннда... Это очень интересно...однако... Что вы там говорили об отце? Он у вас прикован к постели?

            – Так точно, парализован!– Виктор выпучил глаза на полковника, словно собирался его загипнотизировать. Но тот, похоже, уже боялся встречаться с ним взглядом и не поднимал глаз от папки с личным делом.

            – Срочной службы, значит, вам служить ещё год... Ну что ж пусть сестра ещё потерпит, а через год вы уволитесь и поможете ей.

            – То есть как?...– выразил искреннее удивление Виктор на столь неадекватную реакцию на образец его ораторского искусства.

            Но полковник, похоже, решил, что времени с этим хлюстом и так потеряно слишком много и уже не давал ему произносить слишком много слов:

            – Да так будет лучше, и быстрее. Ведь в училище четыре года учиться придётся, и ещё неизвестно куда вас потом направят. А тут вы уже через год домой вернётесь, непосредственно поможете сестре. Ей-то, наверное, уже пора и о себе подумать, замуж выходить?– полковник оправился от словесной "лавины" Виктора и смотрел ему прямо в глаза, смотрел вроде бы серьёзно, но в глубине таилась усмешка-издёвка: куда лезешь, думаешь раз язык без костей, так всего добьёшься, не обольщайся – против "лома" нет приёма...

            – Но я нацменьшинство,– растерянно пытался ухватиться за "воздух" Виктор.

            – Это к делу не относится. Идите.

            – Но я буду жаловаться... я напишу в Кремль, вы зажимаете нацменьшинство!– продолжал как за соломинку цепляться за свой "шанс" Виктор.

            – Идите!

                                                                               5

            После окончания мандатной комиссии зачисленных счастливчиков сразу отделили от неудачников, и после обеда отправили куда то за город в колхоз, на заготовку овощей для училища. Неудачников старались не напрягать, лишь вежливо напомнили, чтобы они на следующий день зашли в строевую часть училища и получили проездные документы – те кто ещё служил до своих частей, у кого срок закончился, до дома.

            Виктор довольно быстро "отошёл" от перипетий "мандатки" и стал собираться к отъезду. При этом он вдруг обнаружил, что находится в отведённом им спальном помещении в одиночестве – остальные абитуриенты-неудачники куда то все пропали, только сиротливо маячили под койками их чемоданы...

            Они стали появляться уже поздно вечером. Первым, сильно шатаясь и дыша перегаром пришёл "враг советской власти". Он упал на койку и тяжело с присвистом захрапел. За ним примерно в том же состоянии "приползали" остальные. Безропотно выслушав свою участь на «мандатке», не издав ни слова в свою защиту, чётко, по уставу поворачиваясь через левое плечо, печатая шаг уходя... они, не зависимо от национальности, поступали чисто по-русски, "утопили" горе в вине. Виктор даже удивился – насколько близко к сердцу, болезненно они приняли своё фиаско. У него даже такой мысли не возникло – напиться с горя. Скорее всего сыграла роль румынская составляющая его крови, к тому же он не сомневался, что сделал всё от него зависящее. А раз так, то ему не в чем себя винить, и пенять не на кого. Разве, что на судьбу, но это уж совсем пустое дело.

            По времени, когда должна состояться вечерняя поверка пришёл майор, дежурный по училищу. Увидев распластанные на койках тела бывших абитуриентов, понюхав тяжёлый спиртной дух, он лишь махнул рукой и обратился к Виктору, единственному трезвому:

            – Ух запашина, прямо закусить хочется... Старшина где?

            Виктор лишь пожал плечами, в то же время с изумлением отмечая, что до сих пор отсутствует старшина Франзен, ходячий Устав, образец дисциплинированности и исполнительности… Франзен пришёл после полуночи. В дверь он попал только с третьего захода, в кровь разбив лоб о косяк. Встав посередине спального помещения, он с минуту осматривался, не обращая внимание на выступившую кровь: неудачники лежали на не разобранных койках вповалку, прямо в сапогах и обмундировании, кто-то стонал, кто то говорил во сне, кто-то блевал в проход между койками. Зловеще усмехнувшись, старшина пошёл на своё место и тут увидел в полумраке ночного казарменного освещения раздетого, лежащего под одеялом Виктора. Он не мог уснуть в такой "атмосфере" и с его лица не сходила брезгливая гримаса.

            – Ааа... собрат по нацменьшинствам,– старшина тяжело оперся о спинку койки Виктора.– Ты... ты говорят соловьём заливался, нацменьшинством своим козырял... Эх ты... румын долбаный. Какое ты нацменьшинство? Ты вообще никто, такой нации в Союзе вообще нет, понял?

            Виктор лежал вроде бы не обращая внимание на пьяного старшину, но устрашающий вид его разбитой физиономии не мог не тревожить – чёрт его знает, что у него на уме. А Франзен продолжал разглагольствовать:

            – Вот я нацменьшинство, так нацменьшинство... но я про это ни-ни, нигде не слова, ни то что в открытую,– старшину сильно повело назад и он еле удержался за койку, основательно тряхнув и Виктора.– А что бы я им сказал, они и так это знают, что я немец, то есть сука, сволочь, фашист, что мне нет веры... Вот что значит быть настоящим, низким нацменьшинством. Понял ты Оглы хренов? Я самое неуважаемое в Союзе нацменьшинство. Поол?– Франзен уже не мог чётко произносить некоторые слова, его язык заплетался. Евреи... жидьё проклятое, больше всех плачут, суки, жизни им тут нет. Их бы в нашу шкуру. Что нам остается – вешаться всем сходу... нас же ниже чурок поганых ставят... А ты говоришь нацменьшинство. Ты радуйся, что ты никто, тебя не трогают и то хорошо... Поол?

            – А что есть уважаемые нацменьшинства?– Виктор опустил ноги на пол и пытался тормозить кровать, которую продолжал дергать раскачиваясь своим мощным телом старшина

            – А как же, ты что разве не знаешь? Есть у нас такие, им все дороги открыты. Но они себя меньшинствами не считают, они себя наоборот лучше, выше всех считают. Власть ещё локти покусает, что жопы им целует, они их отблагодарят...– старшина уже начал заговариваться и, казалось, намертво приковался к спинке койки.

            Так тебе что, прямо так и сказали, раз ты немец, так мы тебя не берём, хоть у тебя и больше всех баллов? – задал конкретный вопрос Виктор, имея целью, чтобы Франзен вышел из своего положения маятника и перестал дёргать койку.

            И действительно вопрос возымел действие, старшина перестал качаться, ненадолго задумался.

            – Да не... ты что... рази такое можно вслух... неее... Они другое... Я ведь до армии один курс политеха кончил и бросил. А как призвали, вот дослужился, – Франзен кивнул на свои старшинские лычки.– Ну вот, тот змей очковый, полковник и говорит, раз вы институт бросили, так и у нас учиться как положено не будете... Сука... Это конечно отговорка... я то понимаю, я немец, в этом всё дело. Вон некоторые гражданские, грузины, азербуды, черти с рогами и с девятью баллами проходят, а мне и четырнадцати мало. Разве может быть советским политработником представитель фашистской нации... нее, никак нельзя... – Франзен утих, постоял и, перехватывая руками спинки кроватей спотыкаясь, пошёл к своей.

            Реакция на мандатную комиссию старшины потрясла Виктора и в то же время заставила глубоко задуматься. Получалось, что он один в этой казарме относительно спокойно перенёс свою неудачу. И в самом деле, до чего же слабые оказались все эти молодые, здоровые парни, независимо от крови. Как болезненно, панически реагируют на такое обыкновенное дело, как несправедливость в свой адрес. Как будто вчера родились, будто им ничего не объясняли родители. Что они не знали, что везде и всегда существовал и существует блат, подставы, нечестные технологии? Сволочь его отец, но он кое чему научил Виктора, заставил зарубить на носу: так всегда было и будет, независимо от эпохи, социального строя. Всё надо принимать как ниспосланную свыше данность, бесполезно не только воевать с "ветряными мельницами", но и переживать о невозможности победы на ними. Какие наивные люди. Виктор Позвоноглу не был так наивен...

        Schöne Mädchen
                                                    (Прекрасные девушки)

            Aufstehen, Stillgestanden! Genossin Lehrerin, die zweiundzwanzigste Lehrgruppe ist zum Deutschunterricht gekommen...

            Дежурный по взводу как обычно перед началом занятий отдавал рапорт преподавателю. Вот только в отличие от прочих учебных дисциплин, где дежурный курсант рапортовал преподавателям-офицерам в чинах от майора до полковника, то на занятиях по немецкому языку рапорт приходилось отдавать вольнонаёмной преподавательнице, ну и, само собой, на немецком.

            – Guten Tag, Genossen Kursanten! Setzen Sie sich!– командует преподавательница, и взяв журнал отмечает отсутствующих по причине наряда, или болезни.

            – Опроса по ранее пройденному материалу не будет, потому что мы  сегодня приступаем к изучению новой темы,– на этот раз по-русски объявляет преподавательница, которую зовут Клавдия Михайловна. Ей примерно тридцать пять лет, и внешне она, что называется "не смотрится". Невысокая, полная некрасивой рыхлой полнотой. За глаза курсанты зовут её кубышкой, и при упоминании презрительно фыркают. Не то, что в разговорах, например, о женщине-враче из училищной санчасти. Той хоть и все сорок, но когда идёт она утром на работу, изо всех казарменных окон семнадцати-двадцатилетние курсанты не отрываясь глядят ей вслед – у неё полнота так полнота, тугая, упругая, платье распирает там где надо, не то что у этой "немки"...

            Впрочем, сейчас курсанты настроены к "кубышке" доброжелательно. Известие, что не будет опроса, вызвало нечто вроде вздоха облегчения, прошелестели по аудитории захлопывающиеся конспекты, которые за минуту до этого лихорадочно штудировались.

            – Unser Thema heißt, die Stadt, in der wir leben,– объявила Клавдия Михайловна

            В глазах большинства курсантов обозначился интерес, вообще-то довольно редко возникающий на занятиях по иностранному языку. Но сейчас им предстояло на немецком рассказать о ... Почему-то многие решили, что им предстоит составить текст о родном городе, или местах где выросли, так как почти половина присутствующих родом была не из городов. Но тут же слова преподавательницы как ушат воды затушили уже начавшие самопроизвольно рождаться мысли о своей малой родине, подбор соответствующих фраз на немецком.

            – Вы должны будете рассказать о городе Орджоникидзе, где вам посчастливилось учиться.

            Лица курсантов буквально на глазах из вдохновенных, мечтательных сделались скучными, а некоторые не смогли сдержать презрительно-брезгливой усмешки – почти никто из них не горел желанием ни на каком языке говорить о городе, в котором им "посчастливилось" учиться.

            Двадцать вторая учебная группа, или взвод насчитывала двадцать курсантов и только один из них являлся местным, орджоникидзевским, осетин, зам. ком. взвода сержант Наниев. Учился он так себе, а сержантом стал по причине того, что в городе и окрестностях имел много родственников и потому регулярно снабжал взводного бесплатно, или по дешёвке продуктами. Остальные курсанты прибыли... Ох, откуда они только не понаехали, со всех краёв необъятной страны Советов. Правда, национальный состав в основном довольно однороден, за исключением уже упомянутого Наниева. Все они были либо русскими, либо украинцами и попали в училище, расположенное на Северном Кавказе чисто случайно.

            Орджоникидзевское зенитно-ракетное училище войск ПВО по большому счёту котировалось крайне низко, как, впрочем, и два других расположенных в этом городе военных учебных заведения, училища МВД и Общевойсковое. Набор в них всегда проходил с трудом. Абитуриенты, среди которых насчитывалось много выходцев с близлежащих автономных республик, отличались такой слабой подготовкой, что руководство училища было вынуждено каждое лето, в пору вступительных экзаменов командировать своих офицеров-преподавателей и "подбирать" тех, кто не смог по конкурсу поступить в другие училища того же профиля. "Подобранных" привозили в Орджо, здесь зачисляли, и они, как это ни странно, на фоне местного "контингента" впоследствии становились лучшими курсантами по успеваемости. В двадцать втором взводе таких "подобранных" набиралось более двух третей, и именно они, прежде всего, не хотели говорить о городе, в котором находились уже второй год.

            Расположенный у подножия Большого Кавказского хребта, до революции он назывался Владикавказом. Когда-то столица Терского казачьего войска, в советское время его переименовали и сделали столицей Северо-Осетинской АССР. Вид здесь открывался чудный: над городом отвесной стеной прямоугольная громада горы "Столовой", а в ясный день хорошо просматривалась заснеженная вершина "Казбека". В предгорьях, долинах плодородная земля, в горах, на альпийских лугах отменные места для пастбищ, а живописные красоты склонов гор, ледников, ущелий, казалось должны привлекать толпы туристов. Ко всему мягкий южный климат. Чем не рай, живи да радуйся. Однако здесь вообще мало кто радовался из местных, а кто приезжал со стороны, стремились, как можно скорее отсюда уехать – казалось, что здесь всё: воздух, горы, дома, люди... всё пронизано ненавистью. С ненавистью здесь рождались и умирали, ненависть здесь передавали по наследству, даже если таковой не было ей находили причину – всё вокруг ею отравлено и существовать по-иному было просто невозможно. Здесь, на сравнительно небольшой территории, рядом, жило много народов, и все они в разной степени, с разной силой ненавидели друг друга, ненавидят и будут ненавидеть ещё очень долго. Наиболее сильно ненавидели друг друга осетины и ингуши. Чтобы хоть как-то передать силу этой взаимной ненависти... Помните, как описал Шекспир вражду между Монтекки и Капулетти? Здесь о таком нельзя было и помыслить, чтобы, к примеру, девушка из ингушских Капулетти могла полюбить Ромео из осетинских Монтекки – они все с колыбели как один человек ненавидели друг друга. Ненависть тех и других к русским в сравнении не столь сильна, но это была хоть и маскируемая, но тоже ненависть. До революции эту ненависть, приумножая "гасили" своими шашками терские казаки, а Советская Власть разместила в сравнительно небольшом городе аж три военных училища, на всякий случай. И эти случаи время от времени случались – курсантов снимали с занятий и бросали на подавление беспорядков возникающих на межнациональной почве...

            Но курсанты – это прежде всего молодые ребята, они не для этого поступали учиться, тем более "подобранные" на стороне. Эти вообще не знали, что за нравы царят на Кавказе, они не сомневались, что в Союзе везде живут так же как в Центральной России, на Украине, в Белоруссии, Казахстане. Они и помыслить не могли, что в СССР есть места, где изнасилование женщины другой нации не считается преступлением, а убийство "чужака", перерезание ему горла – высшая доблесть. Эти ребята просто хотели по выходным ходить в увольнения, знакомиться с девушками. А тут ходить по одному в городе человеку в форме вообще было небезопасно, а насчёт девушек... ух ух ух, ах ах ах, ох ох ох ! Увы, в этом городе всё обстояло не так как в большинстве других городов Союза. И одно из таких несоответствий неожиданно всплыло на занятиях по немецкому языку, при обсуждении темы: "Город, в котором мы живём".

            Курсант Плохун,– обратилась "кубышка" к коренастому жгучему брюнету,– какие достопримечательности вы можете назвать в городе Орджоникидзе?– спросила она по-русски, и тут же продублировала по немецки: Welche Sehenswürdichkeiten der Stadt können Sie nennen?

            Плохун сразу не мог ответить ни по-русски, ни по-немецки.

            – Не знаю... чего там, ну город и город,– наконец он что-то выдавил из себя.

            – Ну что же вы, неужели в городе не бывали?– удивилась "кубышка".

            – Был,– мрачно отвечал Плохун, бросая взгляды по сторонам, досадуя, что именно его "немка" выдернула отвечать первым.

            – Ну и что же, разве вы не видели широких площадей, прямых улиц... памятник на китайской площади? А прекрасную суннитскую мечеть, это же гордость нашего города. А какая здесь промышленность... заводы "Электроцинк", "Победит". Видите, как можно много обо всём этом говорить. Давайте, давайте соберитесь. И потом вы же совсем молодой человек и просто обязаны упомянуть о прекрасных девушках, которых много в нашем городе... Schöne Mädchen.

            – Nein!– с решительным лицом, неожиданно по-немецки гавкнул Плохун.

            – Was bedeutet "nein"? – не поняла, к чему относится реплика курсанта преподавательница.

            – In der Stadt Ordshonikidse nein schöne Mädchen!– в каком-то иступлённом экстазе с ошибками, но чётко воскликнул курсант, и "кубышка" аж оторопела от такого ответа.

            Дело в том, что в городе в то время, а речь идёт о первой половине семидесятых годов, действительно, что касается schöne Mädchen, имела место определённая "напряжёнка" – дефицит. Почему? А чёрт его знает. Местные этого вроде бы не замечали, они привыкли, что вокруг столько серых, убогих женщин и девушек, но приезжим это сразу бросалось в глаза. Тогда в СССР какого только не было дефицита, и продовольственный, и промтоварный, но что касается красивых девушек... Пожалуй, в любом, даже самом захолустном городишке таковых можно было обнаружить, и немало. Но в Орджо встретить местную по-настоящему симпатичную девчонку – дело почти невозможное, причём независимо от национальности. Впрочем, говорили, что то же самое наблюдается и в Грозном, и в Нальчике, и в Майкопе и прочих городах Северо-Кавказских автономий. Там так же витал всё отравляющий дух многовековой межнациональной ненависти. Во всех этих городах не устраивались такие повсеместные и обычные для советских людей развлечения как танцы по вечерам. Здесь этого делать было нельзя, ибо такие мероприятия неминуемо заканчивались "костром" межнациональной резни, головешки которого, в условиях обязательной кровной мести у горцев, потом приходилось тушить очень долго.

            И всё-таки, почему же девушек, тех самых хороших-пригожих во всём городе днём с огнём?... Может в такой "атмосфере" красивые люди вообще появиться на свет не могут? Но это почему-то коснулось не всех, а только женщин. Что же касается мужчин, парней, то среди тех же осетин имелось много сильных и красивых, они по праву гордились своими чемпионами. На всю страну и даже за пределами стали известны имена борца Андиева, штангиста Еналдиева, футболиста Газзаева. Почему-то эта тяжкая моральная аура сказывалась только на местных женщинах, даже местные славянки резко отличались в худшую сторону от своих соплеменниц, родившихся и выросших в других местах.

            – Как же так... вы что серьёзно считаете, что в нашем городе нет красивых девушек?– окончательно перешла на русский «кубышка», проявляя патриотизм.

            – Серьёзно... Второй год в увольнение хожу, ни одной не видел,– хмурясь, отвечал Плохун, про себя опасаясь, что этот спор может обернуться для него плохой оценкой.

            – Ну не знаю...– преподавательница выглядела растерянной.– Может у вас какой-то особый вкус,– она натужно усмехнулась.– Наниев, поддержите честь родного города, познакомьте курсанта Плохуна с красивой девушкой,– "кубышка" попыталась всё превратить в шутку. Но видимо ответ курсанта так сильно её задел, что она не удержалась и поинтересовалась:

            – А вы сами-то из какого города к нам приехали?

            – Я не с города, я из села, с Целиноградской области.

            – Ах, вот оно что, так вы целинник. И что же в вашем селе больше красивых девушек, чем здесь, у нас?– в вопросе явно звучал вызов.

            – Больше... Да чего у нас. Я вот этим летом на каникулах у родственников на Украине гостил, в Черниговской области, тоже в селе. Вот там schöne Mädchen так schöne Mädchen,– Плохун аж зажмурился, чтобы не произнести следом какую-нибудь непристойность.– Почти в каждом дворе такие водятся...– Плохун опять запнулся, его руки самопроизвольно дёрнулись вверх, явно намереваясь обрисовать соблазнительные изгибы фигур украинских красавиц, но вовремя остановился... правда руки уже по инерции пошли у него в низ к бёдрам и опять-таки были остановлены только волевым усилием.– А здесь нет, здесь не такие... то ли воздух тут плохой, то ли ещё что... нет здесь schöne Mädchen.

            Для Плохуна его «выступление» прошло без последствий. Преподавательница то ли постеснялась разрабатывать эту тему, то ли... В общем, она заменила её на другую.