Текст книги "Так оно бывает (Юмористические рассказы и сценки)"

Автор книги: Виктор Ардов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

МЫЛЬНЫЙ ПУЗЫРЬ

– Привет, Василий Павлович! Слыхали, какая сейчас – хе-хе-хе! история вышла?

– Нет, а что?

– Хе-хе-хе… умора, ей-богу… Значит, вышел наш управляющий сей минут на улицу. Хорошо. А сами знаете – гололедица нынче – будь здоров… Вот управляющий сделал шаг и поскользнулся… Да… Поскользнулся, инстинктивно, знаете ли, взмахнул рукой для равновесия… хе-хе-хе…

– Не вижу ничего смешного.

– Обождите, хе-хе-хе! Еще увидите! Да… Взмахнул, значит, он рукою и ка-ак нашего Карпентьева – ну, из строительного отдела – ка-ак ударит по шее… наотмашь этак… умора, хе-хе-хе!..

– Вот это – да! Ну, а Карпентьев – что?

– Карпентьев – что? Он себе стоит разговаривает там с кем-то, вдруг бац! – получает по шее! Карпентьев поворачивается и видит: это его ударил сам управляющий!.. Хо-хо-хо! Умора ведь – правда?

– Да-да-да… А управляющий – что?

– Управляющий – известно что: «Извините, говорит, товарищ Карпентьев, что я вас нечаянно задел»… Куда же вы, Василий Павлович?!

– Я извиняюсь: тороплюсь… Очень тороплюсь… Другой раз договорим…

– Вот чудак, ей-богу… Побежал, словно ненормальный…

– Анне Никаноровне – наше уважение.

– Привет, Василий Павлович…

– Слыхали, Анна Никаноровна, что у нас в конторе делается? Управляющий наш – хорош, голубчик: только что вот собственноручно избил на улице Карпентьева из строительного отдела!

– Позвольте, как это «избил»?

– А так. Подошел и – по шее его, по шее, по шее!..

– Ай-ай-ай! За что же?

– Думаю, за выступление на активе. Карпентьев, помните, позволил себе критиковать наш баланс. А управляющий не такой человек, чтобы примириться с критикой… Ну, выбрал, значит, момент, подошел и… в общем, рассчитался!

– Какое безобразие! Вот вам – демократия! И куда только местком смотрит?!

– Местко-ом?.. Ну, знаете ли, наш местком вообще всегда будет поддерживать руку управляющего, даже когда она наносит удары в буквальном смысле… Пока мы с вами не перевыберем этого подхалима Ступицына, так оно и пойдет дальше.

– Местком, говорите, будет поддерживать?

– Безусловно. Ну, я пошел, мне некогда… Пока.

– Елизавета Корнеевна, вы слышали, как они с ним расправились?

– Кто с кем?

– Ах, вы ничего не знаете?! Мне сейчас рассказал Василий Павлович Трухин: оказывается, наш управляющий накинулся на Карпентьева из строительного отдела и нанес ему побои. А председатель месткома – этот ваш любимец Ступицын – стоял тут же и еще, знаете ли, от себя наподдал. «Это, говорит, тебе за критику управляющего, это – за нападки на местком!» Так они вдвоем разделали Карпентьева, что у него на шее, на спине, на боках живого места не осталось!

– Какой кошмар! И неужели Карпентьев ничего не мог сделать?

– Я думаю, что он пытался сопротивляться. Тем более вы же знаете: Карпентьев всегда ходит с палкой… Но тут, можно сказать, двое против одного… Он замахнулся палкой раз, замахнулся – другой, а потом все-таки они с ним совладали.

– Какой кошмар! Ну, и где же он теперь?

– Кто? Карпентьев? В больнице, безусловно… А вы как думаете?! А эти двое – скорее всего – в милиции: протокол-то все равно надо составлять…

– Ай-ай-ай! Ну и нравы у нас!..

– Ай-ай-ай!.. Сергей Степанович, вам известно уже?

– Что именно?

– Нет, вы только представьте себе: ваш-то скромник Карпентьев из строительного отдела не то – в милиции, не то – в приемном покое Второй больницы…

– Карпентьев? За что?

– Ха-ха! «За что»! За то, что подрался с нашим управляющим и председателем месткома. Сразу с обоими! Как кинется на них на двоих и давай их своей тростью – по шее, по спине, по бокам… по куда придется…

– Карпентьев – по шее?!

– А вы как думали? Вот они – ваши тихони!.. Спасибо, тут случился милиционер. Дал свисток, вызвали наряд, поволокли его, голубчика… А управляющего – прямо в больницу. Говорят – перелом пяти ребер, не считая, значит, синяков там и ссадин…

– Позвольте! Вот они идут оба вместе – Карпентьев и наш управляющий и спокойно между собою разговаривают… Что же вы говорите, что они – в милиции, в больнице?..

– Тссс! Тихо! Они еще сами не знают, что между ними произошло… Давайте лучше уйдем… Тсс!.. Все на цыпочки, на цыпочки наступайте…

ТУШИНСКИЙ ВОР

Всем, конечно, известно: в начале семнадцатого века «тушинским вором» прозвали второго самозванца, который после гибели Григория Отрепьева объявил себя убитым в отрочестве царевичем Дмитрием… Именно он свой лагерь расположил в подмосковном селении Тушино. А сейчас в Тушино ходят автобусы и троллейбусы, там расположен Центральный аэроклуб. Там происходят праздники авиации, и парашютному спорту обучаются тоже в Тушино…

Вот меня и назвали однажды «тушинским вором», причем – назвали справедливо. Давно это было. Мне едва исполнилось восемнадцать лет, и я был крайне влюблен в некую Олю. И она испытывала ко мне чувство. Словом, пришло время мне познакомиться с ее родителями. Я был студент механического техникума. И мое общественное положение в принципе меня устраивало. Но перед отцом Оли хотелось показать более высокое социальное положение… Кто же не поймет такого стремления?..

А Владимир Андреевич – Олин отец – был полковник авиации в отставке. Вот я и наду-мал, чтобы завоевать его симпатии, притвориться видным парашютистом. Летчиком сказаться я боялся: тут уж сразу можно было попасться. А вот парашютистом – другое дело. У нас занима-ются прыжками с молодых лет. Это показывает храбрость и ловкость… Словом, все ясно…

Когда я пошел в гости к Олиным родителям, я утащил на этот вечер парашютный значок нашего соседа – летчика. Знаете, красивый такой эмалированный синий значок, изображающий парашют в раскрытом виде, в полете, так сказать, а к нему подвешен маленький овальчик, на котором поставлена цифра, означающая количество прыжков, совершенных обладателем значка. У соседа прыжков было двести… И я не рассчитал, что двести прыжков, пожалуй – многовато для парнишки в восемнадцать лет… Но это уже я потом сообразил, что надо было раздобыть значок поскромнее. А в тот вечер я, значит, прикрепил себе к бежевой тенниске значок на двести прыжков и отправился к Оле.

Оля меня встретила в подъезде: от нетерпения вышла навстречу… Мы взялись за руки и вбежали в квартиру. В передней Оля выпустила мои пальцы из своих и вошла в столовую. А там уже был накрыт чай. Хлопотала Олина мама – милая женщина лет сорока. А папа сидел в качалке. Он поднялся мне навстречу, светлыми глазами человека, привыкшего глядеть в небо, посмотрел на меня… На лице папы была добрая улыбка. Жестом он пригласил меня к столу.

Но вот его взгляд задержался на моей груди, и улыбка погасла.

«Ага! – подумал я. – Клюнул на мой значок! Теперь он меня зауважает…»

Но Владимир Андреевич уселся сам (при этом он не спускал глаз с «моего» значка), подождал, пока Оля и я заняли места за столом, и лишь после этого произнес со значением:

– Это что же за украшение у вас, молодой человек? – и движением подбородка он указал на парашютный значок.

– Да, вот… прыгаю понемножку… – самодовольно ответил я. Безусловно – я не авиатор. (Сам не знаю, зачем я так сказал: авиатор, а не летчик.) Но тоже, так сказать, приобщаюсь к нашим советским деловым небесам…

Оля переводила взор с отца на меня и обратно. И почему-то покраснела. Но я не придал еще значения этому признаку… А Владимир Андреевич нахмурился, помолчал и спросил:

– Сколько раз вы успели спрыгнуть?

– Я? Я это… что-то порядка (тут я нагнул голову, чтобы еще раз прочитать число прыжков, обозначенное на овальчике под парашютом)… двухсот или даже – трехсот…

– Скажите! Триста раз прыгали! Такой молодой и – нате вам! – И в голосе полковника звучала откровенная ирония.

От этой иронии у меня внутри что-то вроде лязгнуло или дернулось… В общем, я ни с того ни с сего поперхнулся и опустил глаза. А Оля почему-то застонала.

– Помолчи, Ольга! – скомандовал отец, хотя она ничего не произнесла. Та-ак. А сколько вам лет?

– Лет мне… лет мне восемнадцать… с чем-то там…

– Смотрите: какой вы широкий, молодой человек, точно считать не желаете… Прыжков у вас – от двухсот до трехсот, а лет вам «восемнадцать с чем-то»…

– Папочка, может, сперва выпьем чаю, – дрожащим голосом выдавила из себя Оля.

– Я сказал: помолчи. Та-ак… В восемнадцать лет вы напрыгали уже двести раз. Вон у вас на значке так обозначено.

– Да, – подтвердил я со вздохом. И сам почувствовал, что интонация у меня была вроде как с сожалением: мол, неприятно это, но – что ж поделаешь? – вот напрыгал уже на третью сотню…

– Сколько же раз вы прыгаете, когда попадаете на аэродром?

– Я? – переспросил я, чтобы как-то оттянуть ответ. – Я это… если уж дорвешься, как говорится, до летного поля, то, безусловно, сигаешь раз десять – двенадцать кряду…

Мне хотелось выговорить эту фразу небрежно и самоуверенно, но я и сам услышал, что мямлю очень невнятно и даже – с испугом. А Оля закрыла руками лицо и дышала прерывисто.

– Правильно! – подхватил Владимир Андреевич; он даже как-то развеселился. – А с какими вы парашютами обычно прыгаете?

– С этими… как их? – ну, с воздушными…

– Они – что же? – сшиты из воздуха?

Я сделал вид, что смеюсь такой забавной шутке. Но смех тоже получился тревожный – вроде я подавился, отправив кусок еды «не в то горло», и теперь выдыхаю с трудом и с болью крошки…

– Зачем же… хе-хе-хе… воздушные? – проговорил я наконец. – Сами парашюты – они брезентовые. В основном… Или там полотняные… Из мадапалама… из бязи.

– Из бязи, вы говорите? – Владимир Андреевич сыграл большое удивление.

– Ага. А к ним пришиты эти… ремни… лямки… в общем, постромки…

– «Постромки» – вы говорите, молодой человек?

– Да. То есть нет. Не постромки, а эти – стропила…

– «Стропила»? Как на стройках?! Очень интересно. Это что – новое изобретение в области парашютизма? В мое время такого еще не было.

– Папа! Хочешь чаю?! – истерически звенящим голосом выкрикнула Оля и метнулась к чайнику, чтобы налить отцу.

Но он остановил ее жестом руки.

– Обожди, дочка. Выясним сперва все до конца. Вы можете мне рассказать: как вы прикрепляете к своей особе парашют? Технически как вы это делаете?

– Как когда, – прошептал я.

– Не слышу!

– Как, говорю, когда… Иногда полностью пристегиваюсь…

– Пристегиваетесь? Отлично. Это значит – иногда. А в других случаях что происходит?

– А иногда, так сказать, – внакидку… Если расстояние до земли не слишком тово… огромное…

– Угу. Очень интересно! – теперь полковник не скрывал, что он издевается надо мною. – Значит, вы пользуетесь парашютом то впристяжку, а то – внакидку. Как вот чай пьют: когда – внакладку, а когда – вприкуску. Молодец!

На секунду во мне возникла надежда, что слово «молодец» сказано без иронии, всерьез… Но, подняв глаза на Владимира Андреевича, я понял, что моим пыткам конец еще не пришел.

– А вам не приходилось прыгать наизусть, юноша? – задал очередной вопрос папа.

– Приходи… а как это – «наизусть»? – спохватившись, переспросил я.

– Ну, так: вы прыгаете без парашюта, а потом вам вдогонку бросают мешок с ним.

– А разве так бывает? – наивно удивился я. И только задав этот вопрос, понял, что я опять дал промах.

– Я читал, что теперь бывает. Ну, если с вами такого еще не было, то ладно. Хорошо, что вы не рисковали с этим делом…

Оля вскочила со своего места и убежала, громко плача. Мы с полковником проводили ее глазами, затем, как по команде, оба повернулись лицами друг к другу.

– Что бы у вас еще спросить? – раздумчиво произнес Владимир Андреевич. – Ах, вот: а в стратосферу вам не приходилось залетать? Чтобы оттуда вниз головою – у-у-у-у-у-у! – к земле… Внакладку или вприсядку… А?

– Приходилось! – отчетливо и громко заявил я. Поняв до конца, что я морально, так сказать, уже рухнул, я решил перейти в наступление. – Сколько раз я именно так – у-у-у-у-у-у!

– Молодец! Может, ты и в космос залетал?

– А как же. Вчерашний день из космоса. Даже не согрелся еще толком. Там ведь знаете какие холода?..

– Значит, ты и с невесомостью знаком?

– А как же? Как вот с вами… Хочешь встать со стула, а сам уж подскочил под потолок! – Я был так огорчен и разозлен, что решил показать себя.

– Так. А теперь пошел вон, врунишка несчастный! – сердито сказал Владимир Андреевич и поднялся.

– А почему? За что?

– За то, что я не желаю, чтобы моя дочь дружила с таким типом… А этот чужой значок, который кто-то честно заработал в Тушино… Знаешь, кто ты есть?! – тушинский вор! Убирайся вон!

Я хотел было независимо пройти к дверям, но почувствовал такую невесомость от всего вышеописанного, что качнулся и упал подле стола… Тут подбежала Оля и увела меня на улицу. Отец ее смотрел на нас крайне строго. А мама просто не показывалась больше. Ей, наверное, неприятно было наблюдать мой уход.

С тех пор прошло много лет. С Олей я давно раздружился. Но свой лжетушинский дебют помню отлично. И буду помнить всю жизнь.

МОЖЕТЕ, ЕСЛИ ХОТИТЕ

Когда молодая учительница первых классов Лиля Остеркина бежала на урок в свой 2-й «В» класс, ее остановила в коридоре завуч школы Татьяна Степановна – средних лет особа внушительных габаритов, в очках, через которые глядели на мир острые и быстрые глазки.

– Лилечка, я давно вам хотела сказать, – начала Татьяна Степановна, жестом дав знать учительнице, что ей должно выслушать нечто значительное, я давно хотела сказать: очень уж велика неуспеваемость в вашем классе!

– А что же я могу сделать? – с недоумением отозвалась Лиля. – Дети у меня – маленькие, они еще толком не умеют прорабатывать задания… да и на уроках им трудно долго сосредоточить внимание…

– Это мы все знаем, – перебила завуч. – Но вы учтите, что ваши двойки снижают успеваемость всей школы и даже успеваемость нашего района. Если это дойдет до заврайоно, – вы знаете, что будет?.. Товарищ Пахомов шутить такими вещами не любит. И наш директор выражала сожаление о том, что…

– Хорошо, Татьяна Степановна, я постараюсь исправ… поговорить с ребя… в общем, подумать об этом…

Лиля не смогла найти точное выражение своих мыслей и побежала на урок огорченная.

В классе учительница наклонилась над журналом, чтобы ребята не видели ее расстроенного лица. Она три раза прочитала список учеников и только на третий раз принудила себя остано-вить внимание на фамилии «Бочков». Она вспомнила, что у Димы Бочкова с арифметикой всегда существовали нелады; последняя отметка у него за домашнее задание тоже была двойка. И учительница решила проверить, насколько именно этот мальчик справился с задачами сегодня.

– Бочков! – воззвала Лиля.

На четвертой парте поднялся толстенький щекастый парнишка лет восьми с фонтанчиком белесых волос на самой макушке. Он подозрительно поглядел на учительницу и засопел носом.

– Дима, – сказала учительница с самой ласковой интонацией, на которую была способна, – ты решил задачу, которая была задана на сегодня?

Мальчик сперва отрицательно покачал головою, но тут же, видимо спохватившись, кивнул подбородком:

– Ага. Решил, – неожиданным для его возраста баском ответил он и отвернулся, будучи не в силах вынести взгляда Лили.

– Ну, и какой же у тебя получился ответ? – с надеждою спросила Лиля. (Если бы Дима сказал правильную цифру, можно было бы, не допрашивая его дальше, сразу поставить тройку, а то – и четверку.)

Дима снова отвернулся и засопел громче.

– Ну?

Дима пыхтел уже, как маленький паровоз.

– Ну, скажи мне, Дима, сколько у тебя получилось в ответе?

Мальчик обвел глазами товарищей, что сидели к нему поближе, явно сигнализируя им «SOS». Кое-кто из ребят невнятно зашептал.

– А? – наивно переспросил Дима, наклоняя ухо в сторону своего бойкого дружка Вовки Калинниченко, сидевшего на соседней парте.

Но учительница вмешалась.

– Вова, – произнесла она сладким голосом, – зачем ты подсказываешь Диме, что в ответе там – цифра двенадцать? Дима и сам это знает. Ты знаешь, Димочка?

Дима нахмурился и двинул головою вбок, желая снова ответить отрицательно. И на сей раз гораздо скорее остановился в этом своем намерении.

– Ага! – громко заявил он, кивая сверху вниз. – Знаю.

– Ну, вот и молодец. А чего там было двенадцать? А? Ну, ответь!

Лицо Димы показало, что данный вопрос он считает личным выпадом против себя и подвохом. Он невольно переспросил:

– А?

– Я спрашиваю: чего оказалось двенадцать в этой задаче? Ты помнишь?

– Неа, – сердито выдавил из себя Дима и отвернулся столь решительно, что весь класс поглядел в ту сторону, куда ушла его голова.

– Ну, как же ты не помнишь, – искательно начала учительница. – О чем шла речь в задаче? Знаешь?

– Неа…

– Хорошо, я тебе напомню: там сказано, что у мальчика было двадцать пять яблок… Ты любишь яблоки, Дима?

Шустрый Вовка Калинниченко поднял руку кверху с поспешностью, необычной даже для него…

– Тебе что, Вова?

– Я хотел сказать, что я люблю яблоки, Лилия Ивановна! – бойко отрапортовал Вова, вскочив со скамьи, как пружинный чертик.

– И я! И я! И я! – подхватили дети.

– Тихо, ребята! Сейчас мы толкуем не о том. Сейчас я хочу узнать: помнит ли Дима Бочков задачу?..

Голоса умолкли. Но Дима не спешил с ответом. Он стоял, скрестив руки за спиной, словно ждал нападения.

– Ну, так вот, Димочка, что же сделал в задаче тот мальчик со своими яблоками?

Дима еще немного посопел и, не внимая подсказываниям, которые гудели уже со всех сторон, выговорил кратко и энергично:

– Съел.

– Как?! По-твоему, мальчик может съесть сразу двадцать пять яблок?!

– Может! – отрезал Дима и еще раз отвернулся.

– Сомневаюсь, – с фальшивой улыбкой заметила учительница. – Если бы ребенок съел сразу столько яблок, то…

– У него было бы расстройство желудка! – восторженно выкрикнул Вова Калинниченко, счастливый возможностью обнаружить свою смекалку и в то же время высказать в классе сомнительную мысль.

Ребята дружно захохотали. С трудом наведя порядок, Лиля обратилась к Диме, который успел уже сесть:

– Встань, встань, Дима! Наш разговор еще не окончен.

Дима встал, всем видом своим показывая, что он предпочел бы, чтобы разговор этот уже был закончен.

– Итак, у мальчика было двадцать пять яблок. Что же он с ними сделал? Ты можешь мне ответить, Дима?

– Неа…

– Ну, хорошо. Я тебе напомню: десять яблок он отдал своим товарищам, а сам съел – сколько? Ну?

– Остальные! – отрезал Дима.

– А вот и не все остальные! Пятнадцать яблок – это тоже многовато. Кто помнит: сколько яблок съел тот мальчик? Вова, опусти руку. Все уже поняли, что ты знаешь задачу. Рита, отвечай ты.

– Он шъел вшего три яблошка, – достойно ответила шепелявая (по причине выпадения молочных зубов) Рита, чуть приподнявшись над партой.

– Правильно. Садись, Рита.

– Ну и дурак!

– Кто сказал «дурак»? Ты, Вова?

– Ага. Я. Если бы у меня было столько яблок, как у того дурака, я бы слопал десяток, а не три фиговых яблочка…

– Вова, Вова, ну, какие ты говоришь слова! Разве можно мальчика называть «дураком»? Разве можно говорить «лопать»? Разве… сядь сейчас же! Дима, теперь ты понял задачу?

– Неа… то есть ага. Понял.

– Ну, вот видишь! Значит, ты можешь, если хочешь. Садись, Дима. Я тебе ставлю тройку…

И под удивленный ропот класса Лиля, краснея от нелепости своего положения, начертила в журнале аккуратную тройку против фамилии «Бочков»…

На следующей перемене, Лиля, возвращаясь в учительскую, опять встретила Татьяну Степановну. Покраснев еще раз, учительница сказала:

– Только что у меня Дима Бочков ответил на тройку…

– Вот видите! – отозвалась завуч. – Вы же можете, когда хотите!

ОШИБКА ЗАГСА

Она и сама не понимала до конца: что она рассказала. Немолодая сотрудница райзагса, доселе молчавшая за шумным «именинным» столом, вдруг поведала нам:

– Вот вы говорите – часы пик на транспорте. Ну, это все знают – в метро или на троллейбусах, когда люди торопятся на работу или с работы, там просто давка начинается… А я работаю в районном отделении загса: лично я, если кто умер в нашем районе, регистрирую, справку выдаю. Другие товарищи записывают браки и рождения. А вот когда у нас наступает наш «пик», то… Какой такой в загсе «пик»?.. Ну, как же: в конце июня завершается выпуск студентов из высших учебных заведений: институты, университет, военные училища и академии и так далее. В эти дни нам приходится выставлять дополнительно несколько столиков для регистрации браков: молодые люди и девушки долго ждали этого времени – получения дипло-мов, чтобы оформиться… И тем более – многие уезжают из Москвы на работу надолго, далеко…

Вам приходилось видеть, как работает почта в предпраздничные дни, когда буквально миллионы поздравительных телеграмм и писем сваливаются на каждое отделение связи?.. Вот так примерно и у нас бывает в июле… Тут меня обычно переводят тоже – на браки. И приходит-ся заполнять бланки в условиях, что эти все женихи и невесты толпятся вокруг тебя, смеются, ссорятся, торопят… Такой галдеж происходит. Почти у всех – вино, конфеты там, фрукты… Родственники и друзья сопровождают молодых. Проси не проси, чтобы потише, все равно как на базаре шум…

И вот прошлый год в такой бешеный период я принялась записывать одну парочку, а у него в паспорте была помарка. И это мне показалось подозрительным. Я отложила этот паспорт в сторону, и паспорт его невесты тоже, конечно, отложила, а сама начала регистрировать следую-щую пару. Но тут эти недооформленные молодожены принялись шуметь: дескать, очередь наша, почему нас недооформили? Мы требуем! – и так далее… Что мне было делать? Я взяла паспорт с помаркой и пошла посоветоваться с нашим заведующим. Заведующий сказал, что ничего такого он не видит, регистрировать можно… Понимаете?

Я возвращаюсь за свой столик, объявляю предыдущей парочке, что, мол, все у них в порядке и нормально, записываю их в книгу – у нас, как вы, наверное, сами знаете, есть такая государственная книга записей о бракосочетаниях. Затем я выдаю на руки молодым удостовере-ние – тоже на государственной бумаге с водяными знаками. Поздравляю их. И, конечно, принимаюсь регистрировать следующую пару, которая тоже отдала мне свои паспорта еще до того, как я бегала к заведующему… Нормально регистрирую и этих, поздравляю, даже, как сейчас помню, пригубила шампанского из ихнего же бокала: они принесли с собою и вино, и бокалы, и салфетки, и, конечно, торт… Тут вся очередь кричит «горько», обе парочки целуются и уходят…

А я – что? Я берусь за следующих жениха и невесту. Через час я просто думать позабыла про ту пару, у которой на одном паспорте была помарка… Но только я вдруг вижу: эта четверка – то есть и те, что с помаркой, и те двое, что были сразу за ними, они опять рвутся к моему столу и как-то чересчур нервно приближаются… Чего-то там галдят, огрызаются на тех, кто в данную минуту стоит в очереди… В чем дело?

Тот, у кого в паспорте была помарка, кричит:

– Товарищ, что же вы наделали?! Вы же нас зарегистрировали крест-накрест!..

Я сколько лет работаю в загсе, сроду еще не слышала такого выражения: «регистрировать крест-накрест»… И я пытаюсь эту четверку ввести в рамочки:

– Товарищи, давайте без эксцессов! Вы уже все вступили в брак, идите к себе домой, начинайте новую сознательную семейную жизнь и дайте товарищам, которые еще не поженились, приобщиться к такому же счастью!

А они все четверо как загалдят:

– Какое же это счастье, когда вы нас неправильно расписали?!

– Товарищи! Ну, зачем вы так говорите? Вы записаны точно по инструкции о совершении брачных записей, и в этой книге навеки обозначено…

Одна из невест… то есть теперь уже – из супруг визжит:

– Вы же меня записали с ее женихом! – и показывает на другую молодоженку. – А моего мужа отдали ей!!!

Я даже рот разинула. А вся четверка опять загалдела:

– Да! Да! Правда! Она говорит правду! Мы будем жаловаться!

Вы понимаете, товарищи? Оказывается, это я сама, когда бегала на консультацию к заведующему по поводу помарки в паспорте, потом перепутала паспорта и, действительно, зарегистрировала их крест-накрест!.. Что ты будешь делать?!

А молодожены продолжают наседать:

– Сейчас же перерегистрируйте нас обратно! Скорее!

И еще вся очередь начинает шуметь, словно их всех касается это недоразумение. Народ ворчит:

– Э, да тут нужно держать ухо востро!.. Не то тебя запишут бог знает с кем либо заместо брака развод оформят, а то и – похороны…

Я хочу соблюсти мой собственный авторитет и, наконец, авторитет нашего солидного учреждения и говорю им:

– Товарищи, попрошу тишины: работать в таких условиях я отказываюсь. Это – во-первых. А во-вторых: еще надо проверить ваши безответственные заявления, товарищи брачавшиеся. Предъявите ваши паспорта и свидетельства, которые я вам выдала!

– Пожалуйста! Вот они!

Я рассматриваю документы и вижу, что воистину я их соединила по принципу кадрили… Знаете, есть такой старинный танец, в котором кавалеры и дамы меняются местами?.. Что же теперь делать? Запись аннулировать не так просто. И притом: ошибка-то – моя… Все ж таки я пытаюсь соблюсти свое достоинство. Я им заявляю:

– Да, действительно, есть известное несоответствиеце между сегодняшними вашими брачными записями в книге и предварительными заявлениями от вас же – то есть от обеих парочек…

Тут все, кто это слышит, как загалдят:

– Ничего себе «несоответствиеце»! Что ж у вас тут делается, если людей венчают по произволу отдельных работников?!

Понятно, что под «отдельными работниками» они подразумевают меня одну. Мне делается не по себе, поскольку народ прямо разбушевался… Но я подымаю руки перед собою, будто ладонями отодвигаю всех в воздухе, и успокаиваю эту толпу брачащихся и родственников:

– Тихо, тихо, тихо, товарищи! Повторяю: в подобной обстановке я за правильность записей ручаться не могу!.. Безусловно, мы исправим эту ошибку, которая вкралась в нашу книгу совершенно напрасно, но на это мне нужно время! Так?..

Тогда один из неправильно мною женатых – как сейчас помню, военный, старший лейтенант, – он начинает волноваться еще больше… Он произносит:

– Какое «время», когда я сегодня в шестнадцать ноль-ноль убываю к месту службы – на Алтай?!

Я просто не знаю: что ему ответить? И вдруг его невеста – то есть теперь уже жена, но не та, с которою я его неправильно зарегистрировала, а как раз другая, та, что была им самим намечена для брака ранее и которая значится в предварительном заявлении, но по моей вине расписана с другим, она его спрашивает с раздражением:

– Это еще что за новости?! Какой такой может быть Алтай?! Ты же меня уверял, что останешься на работе в Москве!

– Да, Лелечка, – отвечает ей старший лейтенант, – сперва предполагалось, что я буду служить тут. Но вчера меня вызвали к начальству, и мне приказано ехать на два года в район Алтая, чтобы…

– Ну, извини меня! – перебивает его эта первоначальная невеста. – Я не дура, чтобы обрекать себя на жизнь в захолустье! Я, может, и согласилась за тебя выйти потому, что намерена остаться в столице!

– Лелечка! Что ты говоришь?! Как же мне быть без тебя?! – Это старший лейтенант жалобно так обращается к ней.

А она отвернулась от него полностью и через плечо показывает большим пальцем на молодоженку № 2, которая из второй пары:

– Можешь захватить с собою эту гражданку. И тем более она с тобою уже зарегистрирована! Ха-ха-ха!..

Вы понимаете, товарищи? Эта особа буквально смеется над своим намеченным заранее мужем. Более того: она тут же спросила молодоженку, как мы ее условно назовем – № 2:

– Гражданочка, а вы поедете с ним на Алтай?

Весь народ так и придвинулся к этой четверке: каждому хочется услышать, что скажет нечаянно зарегистрированная жена офицера. Такая, знаете ли, из себя довольно миловидная девушка лет девятнадцати – не больше. И вдруг мы слышим: эта девушка негромко, но твердо говорит:

– Да. Я поеду, если товарищ офицер сам предложит мне с ним отправиться туда, где он будет работать!

Народ прямо ахнул. И я в том числе. Но тут вступает первоначально намечавшийся супруг этой особы № 2:

– Катя, я, наверное, ослышался… Ведь недоразумение с записью скоро будет исправлено! Мы должны ехать к моей маме в Голицыно, где нас ждут на свадьбу и вообще… чтобы мы там провели медовый месяц…

– Вот именно! – откликается Катя. – От твоей мамы я хоть на Алтай уеду, хоть – на Северный полюс… А в Голицыно мне ехать вообще противно!

Ее намечавшийся муж оглядывается на все стороны и шепчет:

– Ты хоть при людях не срами мою маму… и меня!..

– Мамочке своей передашь от меня привет. А себе самому кланяйся…

– От кого, Катя?!

– От меня же, Вова. Ну, так что же – как оно будет, товарищ старший лей…

– Костя – я. Константин. Я очень рад! Едем на Алтай, Катюша!

– Вот и отлично! А ты, Вова, попроси вот эту гражданку, которая боится Алтая: может быть, она согласится принять участие в свадьбе в Голицыне – в качестве невесты и вообще…

– Катя! Ну как же ты можешь?! Это… это… это я не знаю что!

– А я знаю: избавление отроковицы из пасти чудовища. Отроковица – это я. А чудовище – твоя… кхм… Кстати, Леля, вот вы боитесь ехать на периферию. А вам не страшно будет войти в дом, где свекровь – как бы это выразиться? – пострашнее всех трудностей горной жизни?

– Нет, Катюша, – я правильно вас назвала? – со свекровью я справлюсь. Будьте уверены. Вопрос только в том: подойдет ли мне ваш предполагавшийся муж?.. Ну-ка, Вова… Владимир Семенович, если я правильно прочитала в нашем с вами нечаянном свидетельстве о браке… Правильно? Ну вот и отлично. Расскажите мне немного о себе, о своей работе… ну, и о вашей матушке… В Голицыно у вас – своя дача?

– Дача своя. И участок хороший. А вообще я – научный сотрудник. Пишу диссертацию… квартира в Москве у меня есть… Знаете что, Леля, отойдемте лучше в сторонку: больно много народу нас слушает…

– Не возражаю… А где же мой бывший Костя?

Тут этой Леле объясняют другие брачащиеся:

– Он уже ушел – ваш Костя: все ж таки скоро поезд у них! На Алтай ехать – не шутка!

Леля спокойно кивнула головой и отошла к стенке. Но тут кто-то спросил Вову:

– Извините, я хотел бы знать: вы не боитесь взять такую жену, которая заранее готовится к войне с вашей мамочкой?

– Нет, – отвечает Вова, – с моей мамой иначе нельзя. И потом, надо же мне кого-то привезти в Голицыно, если приготовлен уже свадебный пир…

А через пять минут Леля сказала мне:

– Товарищ регистратор, мы вот с мужем сейчас тоже пойдем отсюда. Но мы оставляем за собою право впоследствии потребовать исправления неточно выполненной записи в вашей книге… Если, конечно, это нам понадобится… Вы слышите?

Я заявила, что слышу. А что мне оставалось сделать?.. И они тоже ушли – под смех и аплодисменты всех собравшихся…

Вы, наверное, хотите знать: пришла ли эта пара для аннулирования записи? Можете себе представить: не пришли. До сегодняшнего дня их нету! Но и те, которые поехали на Алтай, не появлялись у нас и письменно тоже не требовали расторжения брака. Так что я, если хотите знать, даже выговора не получила за свою серьезную ошибку при исполнении обязанностей… Как будто так и надо было их регистрировать: крест-накрест…