Текст книги "Разговор на кухне (СИ)"

Автор книги: Виктор Зилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Василий Иваныч подождал немного, пока Лёха прожует, а потом продолжил:

– У русских было два пути развития. Первый – развитие на основе собственности на землю, второй путь – это развитие, где определяющим был капитал и, соответственно, право собственности на него. Мы сделали выбор в пользу земли. Ну, тут скорее так: если бы победил Новгород, то пошли бы по пути Европы, т.е. развития, в первую очередь, за счёт капитала...

– Но победила Москва. – Лёха с деланным сожалением вздохнул.

– Василий Иваныч, не совсем уловил, поясни, – попросил я, не обращая внимания на Лёхины подколки, которые он начинал отпускать после первой пол-литры, когда настроение его улучшалось. Так продолжалось до окончания третьей пол-литры, в этот период Лёха всегда много балагурил, пел и играл на гитаре, затем, по мере увеличения объёма выпитого, запал его пропадал, и он тихонько и без сожаления расставался со своим сознанием, засыпая на кровати, до которой мы его доводили с Василием Иванычем.

– По классической экономической теории есть три фактора производства: земля, труд и капитал. В совокупности они позволяют странам экономически развиваться. Но никогда не бывает всего в достатке, гармония– удел природы, а не человеческих взаимоотношений. У кого-то много земли и людей, у кого-то людей и денег. Маленькие, обделённые земельными богатствами страны, поневоле сделали ставку на капитал и пока выигрывают. Смотрите, – Василий Иваныч, медленно потянувшись за графином и разлив водку по рюмкам, неторопливо продолжил: – средневековые итальянские торговые республики типа Венеции и Генуи, островная Англия, зажатая со всех сторон Голландия, Новгородская республика, лишенная из-за климата возможности жить исключительно сельским хозяйством, ограниченная с севера и востока малопригодными для жизни пространствами, и более близкие к нашему времени примеры типа Японии, Южной Кореи, Израиля, они все вынужденно развивались за счёт двух факторов: труда и капитала...

– Выпьем же, друзья. За труд и капитал! – воскликнул Лёха.

Мы чокнулись.

– Выходит, что Америка, дала протестантским переселенцам, воспитанным в уважении к деньгам и труду, обширную благодатную землю, а они уже своим религиозным стремлением к исполнению предназначения упорной работой создали гигантские капиталы? – Я обалдел от очевидности этой мысли. – Как просто! Мысль лежала на поверхности, а мы не замечали её и лезли в какие-то глубины.

– Именно, – Василий Иваныч кивнул. – У Америки есть все три фактора в достаточном количестве, но не только поэтому она доминирует на нашей маленькой планете. У них тоже есть сверхидея, ведущая эту нацию к мировому господству. Они свято верят, что именно они живут правильно, и, видит Бог, пока, кажется, что они не так уж неправы. На данном основании у них есть мессианская задача распространения своего образа жизни на всю поверхность планеты Земля.

– Капитан, блин, Очевидность, – не смотря на Василия Иваныча, процедил сквозь зубы Лёха.

– Включая моря и океаны,  – закончил я, опять не обращая внимания на Лёхино раздражение. – Ладно, хрен-то с их притязаниями на мировое господство. Мне другое интересно: сейчас ценность земли падает, производительность труда увеличивается многократно, в производстве за единицу времени делают больше, задействуя меньшую площадь земли и количество труда, преимущество Америки нивелируется, и, по-моему, скоро Европа и Япония догонят и перегонят её по экономическому развитию. Так?

– Саня, ценность земли падает в парадигме интенсификации массового производства, здесь ты прав, но нарождается другая экономика, где ценность творческого потенциала индивидуума станет основой. Устройство жизненного пространства будет подчинено задаче полнейшего раскрытия творческого потенциала человека, и будет носить в основном рекреационную функцию, поэтому земли потребуется много, очень много.

– Значит ценность капитала, как одного из трех факторов производства, будет падать?

– Уверен, что нет. Просто капитал станет обобществленным. Индивидуальное владение капиталом сделается ненужным. Дело в том, что системы коммуникации, наверное, будут развиваться дальше в сторону облачных технологий и вообще чёрт знает ещё чего, а это строительство огромных дата-центров, сетей. Прогресс – это научные исследования, которые всегда требуют колоссальных затрат.

– Это коммунизм какой-то и "ещё чёрт знает чего", – подсказал Лёха.

– Да, а для этого нужны огромные вложения, и много-много энергии, – закончил Василий Иваныч. Он в пылу своей речи даже не заметил очередной едкой Лёхиной ремарки. – Чем, по-вашему, отличаются Иван Бунин от Ивана Петровича с завода "Пролетарий"?

– Думаю, что почти многим, – с мрачным видом скаламбурил Лёха.

– Почти правильно. Степенью свободы. – Опять, как будто не заметив иронии, согласился Василий Иваныч. – Экономика капитализма плавно и неумолимо движется к экономике индивидуальной автаркии. Согласно классикам марксизма-ленинизма наличие права собственности на средства производства – главный атрибут класса буржуазии. Отсутствие такого права – признак пролетария, иначе, угнетаемого класса. В Средневековье примитивные средства производства позволяли ремесленникам относительно свободно перемещаться вслед за меняющимися рынками сбыта, не теряя ни в производительности, ни в качестве. Что надо было гончару, кузнецу или кожемяке для того, чтобы начать работать на новом месте? Сущие пустяки: сырьевая база и рынок сбыта, ничего более. При том развитии техники и технологии необходимости в значительном капитале для производства не было. Все изменила техническая революция: массовое производство потребовало не только огромных капвложений в средства производства, но и в другие, так называемые производительные силы. Организация такого производства предполагает наличие значительного оборотного капитала и, главное, наличие пролетариев, которые будут своим опытом и навыками обеспечивать производственный процесс. При усложнении технологии зависимость капиталистов от пролетариев увеличивалась. Но и пролетарии становились всё более зависимыми от своих работодателей, поскольку разделение труда порождало всё большее сужение специализации, тем самым ограничивая поле применимости такого специалиста. Желание поменять свою профессию натыкалось на огромную проблему в виде значительного количества времени для получения новых знаний, опыта и навыков. Условный Иван Петрович с завода "Пролетарий" уйти никуда не мог, да и не хотел. Государство ли, капиталист ли, то есть владельцы этого завода были заинтересованы в его честном, ежедневном, нормированном труде. Какую ценность как профессионал представлял Иван Петрович вне стен завода "Пролетарий"? Почти никакой. Рынок сбыта его труда жёстко привязан к конкретному средству производства.

А что, например, значил Иван Бунин вне Москвы, границ России? Утратили или нет свою профессиональную ценность Шагал, Набоков, поменяв место проживания? Что им было необходимо для того, чтобы работать? Бумага, холст, ручка, кисточка и краски. Всё. Никаких станков, цехов, заводов. Это всё их средства производства? Да. Значит ли, что они были более свободными, чем Иван Петрович? Да. Получается, что степень свободы зависит, в том числе и от рода занятий человека. Но не всем повезло в жизни иметь такой талант, который бы обеспечил широкий спрос на результаты их труда, да ещё не требовал бы наличия дорогих средств труда. Справедливо ли это? Конечно, нет. Но сегодня в мире происходит кое-что, что изменит в будущем жизнь многих и многих людей на планете. Совсем недавно появился 3D-принтер, расширяются возможности альтернативной энергетики и много чего ещё, о чём пока не известно широкой публике. Сегодня происходят серьёзные изменения в экономике: роботы заменяют людей в массовом производстве. Человек становится ненужным в создании общественного продукта и, тем самым, лишается возможности зарабатывать себе на жизнь, но одновременно он теряет способность генерировать конечный спрос, что лишает смысла капиталистическую систему хозяйствования. Поэтому  сегодня развитые страны озабочены вопросом эффективного перераспределения общественного продукта через иные механизмы, чем заработная плата. Это с одной стороны. С другой стороны, люди получают в руки возможность создавать что-то, что есть у них в воображении, и самим обеспечивать себя всем необходимым. С развитием интерфейса устройств типа 3D-принтера, расширением его функционала, любой человек получит возможность материализовать свои чувственные идеи и, тем самым, удовлетворить не только материальные, но, отчасти, и духовные потребности через акт творения. Тогда наступит некая новая степень свободы человека, а экономика из исключительно капиталистической перейдёт в некую self-экономику, экономику личного самообеспечения, автаркию.

– Ладно-ладно, с Америкой и остальным буржуазным миром разобрались, тогда поясни, что всё-таки с нами не так? – Мне становилось интересно.

– С нами произошла нехорошая вещь: сила, возведённая в культ, лишила "чёрный труд", то есть простой ручной труд уважения, в отличие от Европы. Именно то, на чём стоит весь Западный мир – честный поступательный трудовой процесс на протяжении жизни многих поколений – у нас оказался уделом смердов, составляющих огромную четвёртую касту. Единственным престижным видом труда всегда оставался труд ратный, ну это от варягов-монголов у нас пошло. Москва переняла и развила...

– И всех задавила, – заметил Лёха.

– Слушай, ты такой умный сегодня, – хлопнув его по плечу, примирительно сказал я.

– Стараюсь, – ответил он, странно широко улыбаясь. Натянутость во всём Лёхином поведении бросалась в глаза. Я не понимал, что с ним происходит. – Хотя блещет во все стороны сегодня у нас Василий-свет Иваныч. Сегодня его бенефис.

Леха встал и пошёл к холодильнику доставать новую, кажется четвертую бутылку из морозилки.

– Конечно, и в Европе аристократия была вся сплошь военная, заниматься чем-то другим им было стрёмно, но когда пошло развитие капитализма, то все дружно об этом забыли, теперь там зарабатывать своим трудом считается нормальным, а мы не смогли перестроиться. Наша аристократия так и не перешла в капитализм, навсегда оставшись в феодализме. Мы все, если честно, остались в нём.

– Остались в ём, – констатировал от холодильника Лёха.

– Да, остались в феодализме, – повторил твёрдо Василий Иваныч. Его начинала раздражать Лёхина клоунада. – Не будем забывать ещё и про то, что в Православии нет доктрины спасения через  исполнение предназначения. У нас никогда не было религиозного стимула много и честно работать, это для протестантов маркером исполнения предназначения является наличие богатства, как материального воплощения Божьей благодати. В России так: если силой можно всё забрать, то обязательно заберут, капиталистическая мишура в виде судов и других глупостей нужна только для урегулирования взаимоотношений среди низшей касты смердов, но не для остальных трёх.

– А какие три ещё, о, умнейший из смертных? – Лёха уже перелил водку в графин и разливал её по рюмкам. Василий Иваныч снова пропустил иронию мимо ушей, но лёгкая тень пробежала по его лицу.

– Духовенство-бюрократия, силовики и государь.

– Значит, у нас феодализм? – уточнил я.

Василий Иваныч утвердительно кивнул.

– Вот признайтесь, что в нашей русской деревне всегда считалось как-то зазорно, что ли, быть зажиточным. Не выделяйся, живи так, как живёт община, и ты будешь в тренде. Не стяжай, много зарабатывать – плохо. В абсолюте эта философия есть у наших северных народов: бери ровно столько, сколько тебе надо для выживания.

– Как у хищников. Они не убивают ради забавы или запасов, им это чуждо.

– Да, Саня, именно так, – Василий Иваныч всем корпусом повернулся ко мне, как бы отгораживаясь от Лёхи. – Минимальное вмешательство в природу, жизнь в гармонии с ней. Поэтому у нас расширенное воспроизводство не было распространено. Нашим людям это неинтересно. – Мне показалось, что, говоря это, Василий Иваныч боковым зрением следит за Лёхой. – Экстенсивная натуральная модель хозяйствования за счёт увеличения населения – и всех делов. А раз нет расширенного воспроизводства, то нет и прибыли, нет прибыли – нет и капитала для инвестиций. Короче, когда вся Европа уже двести лет жила в капитализме, у нас по факту не было ни традиции расширенного воспроизводства, ни, как следствие этого, сколько-нибудь значительного объёма инвестиционных средств для экономического роста. Мы только во второй половине девятнадцатого века, после поражения в Крымской войне начали понимать, что нужно, чтобы окончательно не отстать от цивилизованных стран. Тогда дали волю крестьянам, высвободив мощную предпринимательскую инициативу, а капиталы стали брать под проценты в богатой Франции и Англии, добавив к двум имеющимся факторам производства третий в кредит. Именно тогда начался не только грандиозный экономический подъём, но и наметился колоссальный внутренний разрыв между старой архаичной "нестяжательной" частью крестьянства и дворянства, кстати, и новыми русскими, которые восприняли этику капитализма. Я здесь термин "новый русский" использую не в общепринятом нынче смысле с соответствующей коннотацией.

– Да, да, мы все помним "Вишневый сад" и всё такое, – кивнул Лёха.

Василий Иваныч повернулся к нему и хотел что-то сказать, но я оказался быстрее, и вставил свои "три копейки", пытаясь сбить нарастающее между ними напряжение.

– В 17 году "нестяжатели" взяли реванш, который всё так и продолжается изо дня в день на протяжении ста лет, – закончил я мысль. – Хотя сейчас разрыв между богатыми и бедными ещё больший, вообще сумасшедший. Наши дети природы – нестяжатели всё время сажают себе на шею каких-то вороватых пид...сов, которые каждый раз выгребают всё подчистую из их карманов.

– То есть, вы хотите сказать, что если бы победил Новгород, а не Москва, мы были бы сейчас не страной с народом-ребенком, а по-настоящему первой сверхдержавой в мире? – пуская в потолок дым кольцами, спросил опять закуривший Лёха.

– Весьма возможно, поскольку Новгород делал ставку на капитал, а не на территорию. Капитал – это, прежде всего, результат личных усилий. Его сохранение – личная ответственность. В нынешней русской культуре личной ответственности не существует как класса, все происходит помимо воли индивидуума, мы лишь игрушки в руках царя и Бога.

– Хорошо, Новгород делал ставку на капитал, но тогда как объяснить его политику по захвату восточных земель с обложением их данью? – засомневался я.

– Видишь ли, – растягивая слова, начал Василий Иваныч, – соблазна лёгких денег ни одна страна ещё не избежала, каждое государство ведёт себя так, как ему позволяют вести его подданные и соседи, здесь христианские заповеди плохо работают. Москва и Новгород имели очень схожих соседей, а вот население совершенно разное. Новгород торговал, и его основой был капитал, с принципом личной, как я уже сказал, ответственности. Управление осуществлялось общественными представителями на Вече. Москва воевала, и её становым хребтом была сила, поэтому народ ответственность вместе с правами передал наверх, отказавшись от управления государством, да и своей личной жизни.

– А новгородские ушкуйники? – опять засомневался я. – Разве они не воевали?

– А английские пираты? – парировал Василий Иваныч.

– Вот именно, ты сам напомнил. Британия обладала огромным военным флотом и армией. Она полтора столетия властвовала над миром.

– Саня, ты всё правильно говоришь, но она создавала армию и флот для обеспечения безопасности торговли, ну и навязывания оной тем, кто не хотел торговать, например, Китаю. В основе её политики и экономики всё равно лежит торговля, то есть обмен. Пусть часто неравнозначный и нечестный, но ОБМЕН, – Василий Иваныч сделал упор на последнее слово. У России в основе был и есть простой отъём без какой-либо взаимности. Чувствуешь разницу?

– Херню вы говорите, – подал голос Лёха. – У кого что Русское государство отобрало? Мы всегда только оборонялись и в результате защиты приобретали земли.

– В официальной историографии действительно всё хорошо, мы вели исключительно оборонительные, освободительные войны, но с Турцией, например,  какие войны были?

– Там мы помогали освободиться братским славянским народам. Да и вообще, какая нахрен разница? Мы такие, какие есть, и нам не за что оправдываться. – Лёха налил себе водки и выпил. Он заметно опьянел, и его понесло... – Вы такие правильные, что тошно становится. "Запад нам поможет", да ни хрена такого хорошего не будет. Что вы делать будете, когда ваш Запад придёт? Ты, Саня, как управленец, нихера не стоишь, командуешь своими холуями и ох...шь от собственной значимости. Кого ты собрал вокруг себя?

– Я подобрал хороших, крепких профессионалов.

– Ты подобрал профессиональных жополизов.

– Ерунда, холдинг, возглавляемый мной, входит в десятку ведущих региональных строительных компаний, а этого не добиться с некомпетентными людьми.

– У вас всё куплено за взятки, как и у конторы, в которой я работаю, как вообще у всех. Ваша успешность обеспечена связями в администрации города и области. А ты, Саня, свой путь наверх усеял трупами друзей и врагов.

– Лёха, ты чё, какими трупами? – Василий Иваныч в недоумении уставился на него.

– Это я образно выражаясь, простите меня великодушно, – он встал и картинно склонил голову, приложив руку к сердцу, затем резко сел, упёрся ногами в соседний стул, скрестил руки на груди и стал раскачиваться взад-вперёд на стуле, посматривая на нас по очереди, высоко задрав подбородок.

Повисло молчание. Я понимал, что надо отыграть назад, хотя то, что сказал Лёха, сильно задело и покоробило меня. Где-то в глубине души я осознавал, что Лёха, уволившийся из нашей конторы по собственному желанию несколько лет назад, сделал это исключительно из-за того, что я давил на него. Я тогда занимал должность заместителя генерального директора по строительству, а Лёха – начальника рекламного отдела холдинга. Именно по моей протекции его взяли на это место, где в течение двух лет он рьяно разрабатывал и продвигал рекламные кампании, а потом, когда перегорел что ли, закончился кураж, и Лёха ушел в аут, из которого уже не выходил. Мне было неловко перед руководством, что мой протеже не работает. У нас всегда все нацелены на результат и делают всё от них зависящее, чтобы добиться цели, так я подбирал команду, а Лёха своим поведением компрометировал меня. После полугода тщетного ожидания возобновления работы, разговоров по душам, увещеваний, я был вынужден на одной из наших посиделок попросить его уйти по собственному желанию, что после месяца раздумий Лёха в итоге и сделал. Он тогда как-то на меня обиделся, но потом нашёл новую не пыльную работу, успокоился, и совместное непрерывающееся употребление водки для нас снова стало комфортным.

– Покаяние принято, – сказал я и махнул рюмку, которую он мне налил. – Но всё-таки объясни, что ты имел в виду, когда говорил, что я нихера не стою.

– Ты, на самом деле, нихера, как руководитель, не стоишь. Самое смешное, что у нас в стране люди в основном становятся начальниками по назначению, а не по заслугам.

– Дак, назначают по заслугам, наверное, – парировал я.

– Да, только заслуги заслуживаются, – Лёха криво усмехнулся, – не деловыми качествами, а личной лояльностью. Ты жестокий руководитель, преданный только своему хозяину, вот весь твой секрет успеха. Саня, ты шёл к своему креслу, не задумываясь, что будет с теми людьми, которых ты уволил, выгнал, выбросил на улицу. Тебя боятся подчиненные, но ведь у нас всегда так: боятся – значит уважают. Мы – подчинённые, мы же бесправные люди, нам некуда на таких как ты жаловаться. Саня, много раз я хотел поговорить с тобой об этом. Ты думаешь, ты сильный и справедливый, но это не так. Ты жестокий и эгоистичный, с комплексом неуверенности в себе, иначе ты не стал бы пытаться все контролировать, это известный психологический маркер. Верно Василий Иваныч? – спросил Лёха, даже не смотря в его сторону.

Василий Иваныч покивал головой, медленно, как всегда, разлил водку и выпил.

– Надо быть жёстким. Да, но я не жесток, ты меня сейчас зря так обвиняешь, это в тебе говорит обида, я так понимаю.

– Может и обида, но суть от этого не меняется. Я констатирую факт: ты закомплексованный трусоватый клерк. – Лёха всё раскачивался и смотрел на меня в упор, не обращая внимания на Василия Иваныча, который смотрел то на меня, то на Лёху.

– За это можно и по морде получить, – я начал закипать.

– Да нет. Зачем? Я говорю тебе про твои профессиональные качества. Личные у тебя не такие печальные, иначе не стал бы я с тобой так много лет пить водку. Другие ещё хуже...

– Наша лавка – не богадельня, я требую от подчиненных работы. Мы уже не в СССР, надо работать самому, много работать и заставлять работать других. Наши люди очень не любят прикладывать усилия, если речь не идёт о чрезвычайных обстоятельствах, вот в чём беда. Все хотят хорошо жить и ничего не делать.

– Саня, – Василий Иваныч оторвал правую руку от левой и, сжимая и разжимая пальцы, проговорил, – ты не прав.

– С чего бы это?

– Наши люди могут и любят работать, просто надо правильно мотивировать их. В чрезвычайных обстоятельствах мотивация проста и понятна, а вот сподвигнуть людей на ежедневный рутинный труд – это большое искусство управленца, и очень не многие обладают таким искусством. Если говорить шире, то мы все демотивированы тем бесконечным жертвоприношением государству, которое сами себе построили. Ты никогда не задумывался, как это противоестественно – создать свое государство и подчинять всю свою жизнь служению этому государству? Нам всем от мала до велика с рождения прививают психологию солдат, для которых служение государству – главная функция.  Но подавляющему большинству гражданского населения хочется простого человеческого счастья без каких-либо жертвоприношений, неприкосновенность которого и должно обеспечивать то самое государство, в котором они проживают. Нам упорно вбивают в голову, что жить для себя – это предательство общих, то есть государственных, интересов, что тупое, безоглядное служение есть высшая форма патриотизма, но ведь это извращение.

– По твоему получается, что у нас народ весь хороший, а вот руководство тупое и никчёмное?

– Не совсем так...

– Тебя послушать, так ты такой непогрешимый супермен во всём. – Я обратился к напряжённо курящему Лёхе. – Ты ведь тоже не бог весть какой рекламщик. Нет, у тебя бывают озарения, но в последнее время мне на тебя часто жалуются наши общие знакомые. Ты совершенно расслабился и не можешь работать. Что с тобой?

– Налей водки, – попросил он.

– Кончилась водка, – констатировал я кончину последней бутылки.

Сквозь сизые облака дыма я рассматривал Лёху и ждал, что он скажет. Лёха раздавил в пепельнице окурок и поднялся к холодильнику. Покопавшись в нём, он констатировал, что клюквенную мы уже всю выпили. Закрыв холодильник, он  начал ревизовать самый левый навесной шкафчик кухонного гарнитура, где, сколько я помнил, находился бар, состоящий из нескольких бутылок вина, водки, коньяка и Мартини, который очень любит Женя. Лёха достал початую бутылку "Столичной", разлил по рюмкам и, не дожидаясь нас, выпил залпом, как лекарство.

– Женя мне изменяет, – сказал он, ни на кого не глядя.

Получилось у него это сдавлено, на выдохе, возможно из-за водки, как будто кто-то сбил его с ног, нажал коленом на грудную клетку, и он выдавил эту фразу из себя с остатками драгоценного воздуха. Я видел его таким первый раз в жизни. Он вдруг как бы обмяк и расплылся.

– И кто он? Ты его знаешь?

– И ты его знаешь, – утвердительно сказал Лёха и кивнул на Василия Иваныча.

Я посмотрел на Василия Иваныча, пока ещё ничего не понимая. Лёха тем временем налил себе ещё и, выпив, снова закурил.

– Василий Иваныч, объясни, пожалуйста, что он имеет в виду, – попросил я.

– Он имеет в виду, что мы с Женей любовники, только и всего. Мы уже несколько месяцев встречаемся, но Лёха узнал вот только что. Женя ему вчера сказала.

– Наш пострел везде поспел, – зло глядя в зашторенное окно, процедил Лёха. – И философией заниматься успевает и чужих жён пое...вать. Просто гений какой-то у нас тут под боком образовался. Может, ты дедушка Ленин, и ещё революцию нам тут устроишь?

– Понятно, Лёха, что тебе сейчас плохо, но оскорбления в мой адрес зачем? – Василий Иваныч выскреб из куска батона мякиш и раскатывал его в ладонях, внимательно смотря на свои руки.

– Заткнись! Я тебя своим другом считал! – Лёха резко вскочил. Я дернулся к Василию Иванычу, чтобы остановить их, если они вздумают драться, но остановился. Лёха прошёл к двери, постоял там, а затем начал ходить взад и вперёд по кухне, отмеряя шагами свои скачущие мысли. – Ты украл у меня Женю. Как вор, прокрался в мой дом и украл её. Я убью тебя! – Лёха стоял в дверях и смотрел на Василия Иваныча с ненавистью. Казалось, он хотел испепелить его взглядом на месте.

– Ты не сможешь этого сделать, – Василий Иваныч спокойно смотрел на него снизу вверх. – Ты всегда был слабым. Твоей воли хватило только на то, чтобы увести у меня Женю.

– Так ты мне в отместку это сделал? – Лёха зло усмехнулся.

– Нет, это не из мести. Ты тут совершенно не причём. Извини. Просто я всегда любил её, а она тебя. Я никогда не предпринимал попыток сблизиться с ней снова. Всё получилось по её воле. Она устала так жить, понимаешь? Дети скоро вырастут, и она останется одна. Жене нужна любовь, и я ей её дам.

– Твоя любовь не сделает её счастливой, она любит только меня. – Лёеха произнёс это с нескрываемым чувством собственного превосходства.

– Кто знает? Пока мы знаем точно, что любовь к тебе не сделала её счастливой, а по поводу всего остального... Поживём – увидим. – Всё также спокойно ответил Василий Иваныч.

– Ты разрушил мою жизнь, сука, – начиная опять заводиться, прохрипел Лёха. – У меня ничего не осталось, один друг выбросил меня с работы, другой – украл жену. Я больше не хочу вас видеть, валите отсюда, козлы.

– Лёха, – меня передёрнуло. Я боролся с сильным желанием ударить его. – Я сейчас уйду, но хочу сказать, что ничуть не сожалею о том, что, да, вынудил тебя уволиться из моего холдинга...

– Боже! Ты говоришь "из моего холдинга"? – Саня, ты правда даун. Этот холдинг такой же твой, как и мой. Посмотри, кто ты там. Тебе позволено отщипывать откатами в карман немного сверх зарплаты и всё! – Лёха пьяно засмеялся, уперев одну руку в бок, а другой оперевшись о косяк. – Ты никто и звать тебя никак. Василий Иваныч, – Лёха посмотрел на него как на насекомое, – Ты жалкое подобие умного человека. Жалкий книжный червь, не способный произвести ни грамма собственной мысли. Вы противны мне, я хочу, чтобы вы сейчас же свалили отсюда. – Он истерично махнул рукой на выход.

Не говоря ни слова, мы с Василием Иванычем встали и пошли на выход. Свет в прихожей зажигать не стали. Пока мы искали свою обувь, открылась входная дверь, и вошла Женя. Она была одна, без детей. Увидев нас в прихожей, она медленно закрыла за собой дверь и спиной прислонилась к ней, заведя руки за спину. Женя сначала взглянула в сторону кухни. В светящемся прямоугольнике кухонной двери четким силуэтом чернела фигура сидящего на полу Лёхи. Потом она перевела взгляд на Василия Иваныча, который, уже поняв что-то для себя, смотрел на неё ожидающе-безнадёжно, как будто знал, что она скажет.

– Здравствуй, Саша, – произнесла она, даже не взглянув на меня. Вы, ребята идите. И ты, Вася, иди. Тебя жена, дети ждут, а мне вот здесь надо... – Она сняла туфли и пошла в кухню.

Когда мы выходили, я оглянулся, в дверном проёме темнело два силуэта, сидящих на полу людей.

Выйдя на улицу, я достал из кармана телефон и начал искать номер Ленки, чтобы позвонить и предупредить о том, что ни сегодня, ни завтра к Лёхе приезжать нельзя.