Текст книги "«Здесь было НТВ», ТВ-6, ТВС и другие истории"

Автор книги: Виктор Шендерович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Да как же отсюда уедешь? От полковника Тютькина, от родимых обкомовских цицеронов, от безымянного шоферюги, гоняющего пыль по улицам родного города? Это невозможно.

Мне будет их не хватать.

А может быть даже – кто знает? – им будет не хватать меня.

Мы делали наши программы, и, наверное, не без нашего участия противостояние НТВ и власти постепенно приняло характер клинча. Заклинило, надо признать, с обеих сторон – и ненависть крепко закупоривала сосуды. Евгений Алексеевич Киселев, например, однажды, прямо из телевизора, назвал наших оппонентов «насквозь прогнившей кликой циничных негодяев».

Не то чтобы я был не согласен с этой оценкой, но… как в аналогичном случае Сова сказала Винни-Пуху: «Я не посчиталась с расходом графита».

Впрочем, это – вопросы стиля, а столбовой сюжет был таков: мы, в меру таланта, рассказывали о жизни и политическом творчестве кремлевских обитателей, а власть в ответ на это начала насылать на офис «Медиа-Моста» детин неясного происхождения – в камуфляже и масках. И чем более интересные вещи мы рассказывали про Кремль и прокуратуру, тем более серьезные преступления обнаруживали правоохранительные органы в работе «Медиа-Моста».

И наоборот.

Например: мы в подробностях информируем россиян о «деле Бородина» – Гусинского сажают в Бутырку как опасного преступника.

Гусинский подписывает тайный «шестой протокол» о своей готовности «сдать» НТВ в государственные руки – его выпускают из Бутырки, прекращают уголовное дело и отпускают за границу.

Гусинский отказывается выполнять договоренности, принятые под давлением, – уголовное дело возбуждают снова «по вновь открывшимся обстоятельствам». Как раз, видимо, через пару дней после его отказа они и открылись.

Впрочем, иногда нам давали шансы. В мае 2000-го на прямой контакт с одним из руководителей «Медиа-Моста» вышел немаленький кремлевский чиновник – и при личной встрече передал листок с условиями, при выполнении которых, по словам оного чиновника, «наезд» на НТВ будет прекращен. Условий было несколько – изменение информационной политики по Чечне, прекращение атаки на т. н. «Семью»… – но первым пунктом числилось изъятие из «Кукол» Первого Лица.

Так и было написано.

Обожаю формальное усложнение задачи: это возвращает в кровь адреналин. Я уговорил Киселева рассказать в эфире об условиях, поставленных Кремлем, – и анонсировать, что в ближайшее воскресенье «Куклы» выйдут в эфир без резинового Путина. Ибо старинная арабская мудрость гласит: когда Господь хочет наказать человека, он исполняет его желания…

Сюжет лежал на поверхности в готовом виде и был даже не классикой, а – основой основ: Моисей, скрижали, десять заповедей… И, собственно, Господь Бог. Как полагается – невидимый.

Визуальное отсутствие главного героя было в этом случае не просто возможным – оно было каноническим. Никакой резиновой физиономии – только облако на горе и куст в пламени, в точном соответствии с первоисточником. В соответствии с тем же первоисточником персонажи не имели права называть главного героя по имени.

– А как же нам его называть? – оторопело интересовался в финале программы один из озадаченных скрижалью, на что Волошин-Моисей пояснял:

– Никак. Просто – Господь Бог. Сокращенно – ГБ…

Мы выполнили данное слово – Первого Лица в очередных «Куклах» не было, но кремлевского благорасположения это нам почему-то не вернуло.

Через две недели после выхода в эфир «Десяти заповедей» был арестован Гусинский.

С Олигархом (одна из кодовых кличек Владимира Александровича) я знаком больше двадцати лет – в конце семидесятых мы одновременно учились в ГИТИСе. В те поры пути наши пересекались по поводам куда более занимательным, чем борьба за свободу слова: в студии Олега Табакова, где я радостно тратил свою молодость, было несколько исключительно интересных девушек, и студент режиссерского факультета Гусинский иногда захаживал к нам на курс.

Знакомство наше было настолько шапочным, что через два десятка лет я не сразу сопоставил лицо и фамилию медиа-магната с персоной студента Володи. Впрочем, это все лирика, и мое нынешнее отношение к фигуре Олигарха никакого отношения к ностальгии, поверьте, не имеет. Тем более что за последние годы я прочел и услышал о главе «Медиа-Моста» немало нового.

За ним, еще недавно обласканным властью, вдруг обнаружился целый вагон преступлений – от хищения государственных средств до политического шантажа и слежки за гражданами России. Выяснилось, что, получив от доверчивого государства лицензию на вещание, он – о, ужас! – использовал созданный телеканал в личных политических целях.

Все это фарисейство требует ответа.

…Под моим окном стоят два больших мусорных контейнера. Возле них всегда можно обнаружить нескольких российских граждан, ищущих, чего бы надеть или поесть. Это, как правило, абсолютно честные люди. И уж точно не бизнесмены.

Всякий же, кто, отойдя от этого контейнера, вступил хоть в какие-то рыночные отношения в сегодняшней Российской Федерации – заведомо является преступником.

Как минимум, через него проходит «черный нал»; скорее всего, у него есть «крыша», осуществляющая, мягко говоря, контроль – или, прямо говоря, рэкет. У владельца ларька это какие-нибудь «люберецкие-тамбовские», у крупного комбината – местный губернатор… У федерального телеканала – Кремль. Только по понятным причинам контроль тут еще жестче, а рэкет берется «борзыми щенками», т. е. лояльной информационной политикой. Хотя, как свидетельствует история «голосования сердцем», долларами в Кремле тоже не гнушались.

Первородный грех этой «крыши» рождал удивительные по силе этические вопросы. Например: лицензию на вещание пробивал для НТВ Пал Палыч Бородин – значит ли это, что мы не должны говорить о коррупции в Кремле?

Когда НТВ отвечало на этот вопрос принципиально, нас обвиняли в неблагодарности. Когда пытались лавировать и смягчали интонацию – нас обвиняли в продажности. Некоторые до сих пор жутко воротят нос, работая при этом каждый под своей «крышей» – под Лужковым, под Волошиным, под Пугачевым, под Чубайсом…

Никакой федеральный телеканал в России не мог появиться без отмашки власти и существовать без информационных «откатов» тоже не мог. Обвинять в этом Гусинского, разумеется, можно и даже нужно – с тем же основанием, с каким наших футболистов, играющих вместо зеленого поля в луже, можно обвинять в том, что они грязные с ног до головы.

Гусинский играл по этим правилам, балансируя на компромиссах и срываясь в политические игры. Он был бизнесмен – и хотел зарабатывать деньги. В России для этого надо вертеться возле власти – то есть ежеминутно барахтаться в грязи.

Но есть в философии такое классическое понятие – пограничная ситуация. Минута, когда компромиссы переходят некую черту, и человек должен либо потерять свою сущность, либо остаться собой – и умереть. Такой пограничной ситуацией для НТВ стала чеченская война.

Не знаю, читал ли Гусинский Сартра (думаю, что как выпускник режиссерского отделения ГИТИСа – должен был), но если и не читал, то все равно поступил как экзистенциальный герой. Интуитивно, что еще дороже.

Создателя «Медиа-Моста» можно упрекать во многом. Он не ангел, и многие имеют вполне веские основания его не любить. Но он не поддержал чеченскую войну – ни первую, ни вторую. Единственный из тех, в чьих руках был российский эфир, – не поддержал. Да и трудновато ему было бы это сделать: НТВ создавалось по-другому и для другого.

Звездами канала стали люди, бежавшие от государственного вранья. Сорокина ушла из «Вестей» в 1997-м; Миткова еще зимой 91-го отказалась зачитывать в эфире сообщение ТАСС про вильнюсские события. Осокин по молодости лет вообще был «дисидой», и годы не исправили Михаила Глебовича – Бастер Китон российской информации, человек с непроницаемым лицом, в вечных джинсах с кроссовками под пиджаком и галстуком ведущего, он видал в гробу многих политруков – и еще многих увидит.

По штучному принципу становились «своими» те, кто помоложе: не потеряв обаяния, повзрослела Марианна Максимовская, на глазах вырос в серьезного журналиста Андрей Норкин – вдумчивый, органичный и совестливый. Умница Лиза Листова, ироничный Володя Чернышев, интеллектуал Костя Точилин, бесстрашная Лена Масюк, мудрый Ашот Насибов, жесткий и точный Володя Лусканов, блистательно рефлексирующий Паша Лобков, демонстративно бесстрастный в эфире и такой теплый в жизни Володя Кара-Мурза, на глазах вырастающий «из-под Парфенова» Леша Пивоваров; сам Парфенов, разумеется, – человек-стиль, словно рожденный для телевидения; Саша Зиненко, Илья Зимин, Вадим, Эрни, Алим… Кого забыл, простите!

Потом нас разбросало довольно сильно, но это ничего не меняет в моей оценке того НТВ, созданного не в последнюю очередь Гусинским. Его деньгами, но и его интеллектом и волей – прежде всего.

Бывший студент режиссерского факультета должен оценить драматургию, предложенную ему судьбой. Он создал лучшую в России телекомпанию, снимал и назначал министров, спасал Ельцина, сидел в Бутырках…

При Путине путь на Родину Гусинскому заказан – здесь его немедленно посадят снова. Но не из-за злоупотреблений или хищений – не будем лукавить. Воровать в России по-прежнему можно, и с большим комфортом: по-мелкому это делается в частном порядке, для захода в бюджетные закрома надо быть «государственником». Государственникам особо крупных размеров здесь разрешается даже развязывать войны.

А вот «уходить из-под крыши» не рекомендуется никому.

Последний, кажется, шанс вернуться «под крышу» у нас был в январе 2001-го. Все началось с вызова на допрос Татьяны Митковой – по поводу полученных ею (за семь лет до того!) кредитов на квартиру. Размер этого кредита власти сделали достоянием общественности еще накануне. Раньше подобная информация «сливалась» в прессу безымянно, но той зимой власти уже ничего не стеснялись, и о Таниных кредитах Центр общественных связей Генпрокуратуры сообщил официально (УК РФ, ст. 137, ч. 2, если кому интересно: «нарушение неприкосновенности частной жизни, совершенное с использованием служебного положения»).

Мы решили, что это уже перебор, и наутро, оповестив собратьев-журналистов, собрались у «Медиа-Моста», чтобы проводить Миткову на допрос в следственное управление, благо рядом – и сказать вслух кое-что из того, что думаем про всю эту мерзость.

Вот там-то Света Сорокина и выдала прямо в телекамеру: Владимир Владимирович, мы, конечно, не олигархи и не акционеры, но НТВ – это прежде всего именно мы. Может, найдете время, встретитесь с нами?

В тот же день Сорокиной позвонили из Кремля. Светы в кабинете не было, и редактор честно сказала звонившему, что ему придется немного подождать. Сорокину нашли и доставили к трубке, и вскоре мягкий голос нашего нового гаранта посетовал ей: зачем же, Светлана Иннокентьевна, обращаться ко мне через телевизор? Могли бы просто позвонить.

– Прошли те времена, Владимир Владимирович, когда до вас можно было дозвониться, – ответила земляку прекрасная в своей прямоте Светлана Иннокентьевна (за то и любим).

И они договорились, что в ближайший понедельник представители творческого коллектива НТВ придут в Кремль – пообщаться…

29 января 2001 года, ближе к полудню, мы стояли у Василия Блаженного, дожидаясь часа встречи. Редкие в утренний час прохожие подходили, фотографировались с нами и уходили по своим делам, а мы оставались стоять, как фанерные манекены на Арбате.

И тут появилась Тетка.

Она подошла к нашим звездным девушкам (Света, Таня, Ира, Марианна) и, безошибочно выбрав Миткову, потребовала от нее денег на новую шубу, мотивируя требование тем, что старую ей только что испортили в ателье на проспекте Мира.

Сначала я подумал, что это обычная городская сумасшедшая, без социальных осложнений – и решил для досуга прилечь на эту амбразуру сам. Я отвел тетку в сторонку, выслушал еще пару раз историю про ателье, посочувствовал, а потом, пытаясь поставить ее горемычное сознание на логические рельсы, вкрадчиво поинтересовался: а почему, собственно, деньги на новую шубу ей должна давать Миткова?

Признаться, этим вопросом я рассчитывал поставить Тетку в тупик. Как бы не так!

– А ничего, – сказала Тетка, – она богатая! Семьдесят тысяч от Гусинского получила.

И я понял, что Центр общественных связей прокуратуры не зря проедает наш хлеб.

Тетка кричала про эти семьдесят тысяч, изредка разбавляя прокурорскую бухгалтерию личными наблюдениями типа «небось не в шахте работаете!» Когда, окруженные фотографами и телеоператорами, мы пошли в Кремль, она двинулась с нами – двенадцатой. Я благодарен охране Кремля за то, что она не дала Тетке пообщаться с президентом России.

Ему и так непросто.

Нас провели в президентскую библиотеку, куда вместо Путина пришел его пресс-секретарь и попросил нас – подождать, а Сорокину – пройти к Владимиру Владимировичу для разговора тет-а-тет.

Милые у них там нравы.

Сорокаминутную паузу коротали, кто как мог. Одни травили анекдоты, другие осматривали библиотеку; я в притворной рассеянности спер на память пару карандашей из президентской карандашницы.

Парфенов придирчиво щупал книжные, сделанные «под старину» шкафы, обзывал все это «Хельгой» и прикидывал, сколько Пал Палыч Бородин мог наварить на одной этой библиотеке – имея в виду разницу между реальной стоимостью «новодела» и предполагаемой сметой.

Кстати, о кремлевской смете. Несколько лет назад один мой добрый приятель, журналист N., будучи во Флоренции, наткнулся на лавку, в которой делают оттиски больших гравюр с видами этого города. Шлепают их, как фантики, но – по старой технологии, на камнях, «под старину» опять-таки.

Склонный ко всему прекрасному, мой приятель купил несколько имевшихся в лавке пейзажей, по 35 долларов за штуку, а спустя какое-то время увидел такие же – в Кремле, на стенах одной залы, в роскошных рамах. Он спросил у местного краеведа, что это за гравюры, и выяснилось, что – эпоха Возрождения, шестнадцатый век, подлинник…

Карла дель Понте, Мисюсь, где ты?

Но вернемся в президентскую библиотеку. Через сорок минут после нас там появился Путин. Парфенов, по привычке внимательно относиться к материальным свидетельствам времени, вслед за шкафами успел ощупать при рукопожатии и президента, и через пару дней после встречи мне было авторитетно доложено, что костюмчик на Владимире Владимировиче был из хорошей тонкой шерсти, предположительно меринос.

Президент обошел нас по кругу, поздоровался с каждым; мы расселись.

Протокольная съемка завершилась, и Путин сообщил, что готов нас выслушать. Я набрался наглости – и заговорил первым. Не потому, что считал себя главнее остальных пришедших в Кремль – скорее, наоборот. Товарищи мои – люди серьезные, а я со своим шутовским амплуа могу себе позволить чуть больше остальных. Вот, для начала, я и поинтересовался, готов ли Владимир Владимирович говорить с нами откровенно – или мы будем оставаться в рамках взаимного пиара?

– Какой пиар? – удивился Путин. – Я в этом ничего не понимаю…

Тут я впервые увидел, что глаза у нашего президента – голубые. Придя в себя после этого открытия, я от имени журналистов НТВ изложил нашу первую просьбу – отпустить заложника…

Антон Титов, финансовый директор «Медиа-Моста», был арестован незадолго до нашего прихода в Кремль. Остальные фигуранты дела к тому времени благоразумно слиняли с Родины, а Антон продолжал ходить на допросы. На допросе он и был арестован. Видимо, за чрезмерную наивность его содержали в Бутырках и допрашивали по ночам – к испанским слушаниям по делу Гусинского прокуратуре срочно нужны были какие-то показания. Насколько мне известно, просили у Антона и показаний на Киселева… Антон их не дал, и просидел в Бутырках два года. Заметая следы, власти выпустили его на свободу с унизительным условным приговором – и не преступник, и не честный человек…

Но это случилось только в конце 2002-го, а в начале 2001-го президент Путин выслушал меня и с сожалением заметил, что помочь нам в титовском деле никак не может, потому что прокуратура в России – по Конституции – институт, оказывается, совершенно независимый.

Я-то не знал.

Разве я мог предлагать президенту России нарушить Конституцию? О, нет! Я только попросил его позвонить Генпрокурору Устинову – и поинтересоваться: почему отца малолетнего ребенка – не убийцу и не насильника – держат в Бутырках на строгом режиме и неделю напролет пытают ночными допросами? Я выразил уверенность, что после такого звонка независимая прокуратура, совершенно независимо, отпустит Титова под подписку о невыезде – примерно через полчаса.

Президент выслушал меня и спросил:

– Виктор Анатольевич, вы что же, хотите, чтобы мы вернулись к телефонному праву?

И серые глаза его снова сверкнули на меня немыслимой чистоты голубым цветом. В продолжение трехчасовой беседы невинность этих глаз смущала нас, многогрешных, не однажды – пока наконец не окрепло ощущение, что президент просто валяет с нами ваньку. А что еще оставалось думать? Скажем, на напоминание о своей как минимум моральной ответственности за действия назначенного им Генпрокурора Путин среагировал мгновенно:

– Я Устинова не назначал.

Неполная дюжина журналистов НТВ, услышав такое, сильно удивились.

– Его назначил Совет Федерации, – пояснил президент. – А я им его только представил…

И развел руками. Ап!

Этот фокус (подмену сути дела его формальной стороной) президент за время беседы успел показать нам еще несколько раз. Особенно хорош был диалог насчет знаменитой прокурорской квартиры стоимостью почти полмиллиона долларов, квартиры, по прихоти судьбы доставшейся г-ну Устинову совершенно бесплатно.

– Разве имеет право прокурор получать подарки от подследственного? – задал я, надо признать, вполне риторический вопрос.

– Вы имеете в виду Бородина? – уточнил Путин. Я подтвердил его догадку.

– Ну что вы, – успокоил меня президент России. – Устинов не получал квартиру от Бородина!

Одиннадцать журналистов НТВ удивились еще сильнее.

– Он получил квартиру от Управления делами президента!.

Больше мы ничему не удивлялись.

Владимир Владимирович умело и даже как-то весело валял ваньку, и только по одному поводу его постоянно пробивало на искренность: при слове «Гусинский» президентские глаза начинали светиться белым светом ненависти, и я, как Станиславский, шептал: верю!

Что-то между ними было…

Потом Президент вспоминал о своем статусе – и глаза его принимали прежний небесный цвет. Да и какое, действительно, дело президенту огромной державы до «спора хозяйствующих субъектов»? Ни-ка-ко-го! Вот только детали вопроса Владимир Владимирович почему-то знал назубок – суммы кредитов, даты судов, проценты акций… Мы – не знали, а он – знал. Время от времени Путин (видимо, в порядке аутотренинга) повторял тезис о независимости бизнеса и прокуратуры, не забывая при этом честно глядеть в глаза Светы Сорокиной, которая, идя к Путину, в президентских дверях столкнулась как раз с Генпрокурором.

Нам было неловко, а на президенте, в ясном свете зимнего дня, лившемся в просторные кремлевские окна, сверкала божья роса.

Как поступает человек, которому раз за разом лгут в лицо? В самом тихом случае – он просто встает и уходит. Наверное, так и надо было сделать, но никто не решился (все-таки президент России!), и мы просидели три с половиной часа. Пару раз, кажется, я терял дистанцию и срывался. Я устал так, будто на мне все эти три часа возили воду; ребята сидели подавленные; на Светлане лица не было. А Президент был бодр, корректен и обаятелен – и прощаясь, всех еще раз обошел и за руку попрощался.

Симпатичный человек.

В самом начале той встречи, едва только Путин сел напротив нас и начал говорить вступительные слова, Сорокина написала что-то карандашом в блокноте – и придвинула блокнот ко мне. «Все бесполезно», – прочел я. Путь, который нам предстояло пройти за три с половиной часа, она прошла за тридцать пять минут приватной беседы с президентом России.

До встречи в Кремле мы еще питали какие-то иррациональные надежды – 29 января 2001 года поняли, что приговорены. Свет этих голубых глаз дал нам понять, что НТВ не жить.

Могли бы понять и раньше.

Ровно за год до нашей встречи с Путиным, в январе 2000-го, с НТВ ушел Олег Добродеев. Для нас это было громом среди ясного неба – но, как выяснилось впоследствии, его уход был итогом большой работы партии и правительства.

Впрочем, в случае с Добродеевым все не так просто. Фигура Олега Борисовича и его судьба стоят того, чтобы остановиться на них поподробнее.

Мы любили его. Думаю, что имею право так сказать от имени многих энтэвэшников первого и второго призыва. Олег Борисович был для нас больше чем начальник: зайти к нему в кабинет, показать материал или текст, поделиться своими соображениями и услышать его мнение – было нормой и, замечу, удовольствием. Безусловный профессионал и обаятельный человек.

Я числил его своим другом.

Первый тревожный звонок был именно звонком, раздавшимся у меня дома после очередной программы «Итого». В программе прошел очень смешной сюжет про армию, его написали мои коллеги, Юра Исаков и Саша Каряев; их перу принадлежали и «Газеты будущего», и все сюжеты из рубрики «Зоология», но тот удался особенно. До сих пор помню описание призывников, которые, «кося влажным глазом, уходят от призыва на длинных плоскостопых ногах». Чудо!

Добродеев позвонил сразу после программы.

– Витя, – сказал он. – Ты знаешь, я никогда не вмешивался – но мы не имеем права так говорить о своей армии. Идет война…

Я много раз слышал подобное от генералов, считающих образцом гражданской позиции журналиста газету «Красная Звезда», но не думал, что придется объясняться по этому поводу со своими. Я был неприятно Удивлен.

– Ты звонишь как начальство, – уточнил я, – или мы разговариваем?

– Разговариваем, – ответил Олег. Тогда я сказал, что армия эта – не моя, и война не моя. Я спросил Олега, служил ли он. И, поскольку ответ на этот вопрос знал, вкратце рассказал Добродееву, что думаю об этом рабовладельческом институте.

– Нас тут шесть человек, – мягко прервал меня Добродеев. – Вполне референтная группа. И всем очень не понравилось.

Я ответил Олегу, что, видимо, у нас не совпадают референтные группы – и мы договорились обсудить проблему при встрече. Мы оба были расстроены, и не зря. При встрече выяснилось, что наши позиции разнятся не только по «чеченскому вопросу». Добродеев видел главную угрозу России в центробежных тенденциях – а мне всегда казалось, что главная угроза ей – распад нравов в Кремле и тамошняя имперская практика, благодаря которой центробежные тенденции, разумеется, нарастают. Я сказал это, и Добродеев поморщился.

Примерно в те же месяцы, говоря о балканском кризисе, он заметил, что Милошевич, конечно, негодяй, но Россия все равно должна быть на его стороне, иначе…

– Мы можем потерять Балканы, – сообщил Олег, и я впервые расслышал в его голосе геополитическую озабоченность. Но мы были друзьями, и я еще мог позволить себе снижение тона.

– Олег, – спросил я. – Тебе нужны Балканы? Добродеев снижения тона не принял.

– Нет, нет, – сказал он. – Ты не понимаешь…

И вдруг я понял, что он разговаривает со мной, как с малым ребенком – одаренным, но не постигающим всей сложности мира. А он, давно допущенный к самым что ни на есть государственным верхам, эти материи понимал. И эту свою допущенность к верхам – ценил.

Ценил, пожалуй, больше, чем следует журналисту.

Историк, интеллигент, умница – Олег Борисович на глазах проникался геополитическими задачами и уходил в «государственники». И как по другому поводу говорится в голливудских фильмах: мы теряли его.

…«Россия – страна казенная», – заметил Антон Павлович Чехов. За век с лишним более частной страной Россия не стала, и «государственность» наша по-прежнему подразумевает некоторое презрение к отдельному человеку, который – невелика птица, потерпит.

«Государственник» же, напротив, стало звучать как звание, уважаемое и вполне доходное, вроде купца первой гильдии. Носителю звания сегодня полагается пачка индульгенций на совершение безобразий средней степени тяжести. Звание стало передаваться с молоком матери. Один молодой корреспондент НТВ, при первых звуках травли со всех ног рванувший в сторону РТР, так и сказал, оправдываясь перед будущими хозяевами за свою либеральную молодость: я, сказал, латентный государственник.

Недавно я видел его в Останкино. За пару лет на казенных харчах наш латентный раскормился так, что в лифт входил боком.

Уходя работать на ВГТРК, Олег публично пообещал подать в отставку в тот день, когда «Вести» соврут или не сообщат о чем-либо важном для страны. Видимо, он надеялся проскользнуть между Сциллой и Харибдой – остаться «государственником» и честным журналистом одновременно.

Но уж такое у нас государство, что надо выбирать что-то одно.

Поддержку родной ему армии и не менее родного главнокомандующего Олег Борисович начал осуществлять на РТР сразу и в полном объеме: кандидата в президенты Путина В.В. показывали на корабле, потом на самолете, потом в шахте, потом с ткачихами; на этом новости заканчивались. Если это журналистика, то я начальник Генштаба.

А в марте 2000-го года, ровно за пару дней до президентских выборов, в Москве случилась акция «Голубые сердца в поддержку Явлинского»: группа демонстративных и вполне опереточных геев призывала голосовать за лидера «Яблока»… Черным пиаром от этой акции разило за версту. Это была «заказуха» чистой воды, за которую Добродеев времен НТВ пинками погнал бы корреспондентов с эфирного этажа.

Сюжет про «Голубые сердца» появился в «Вестях» на канале РТР. Видимо, этого потребовали государственные интересы.

Олег обещал, что не будет уводить людей с НТВ, но уже через несколько дней после его ухода телефоны наших корреспондентов начали раскаляться от предложений встретиться и поговорить.

Первым свалил в «государственники» Евгений Ревенко. Свалил сам – и немедленно подключился к вербовке других. Идем мы как-то по останкинским коридорам с Лешей Кондулуковым. У Леши звонит мобильный, он на ходу смотрит определитель номера, подносит трубку к уху и вместо «здравствуйте» говорит: «Женя, иди на х…».

Надо знать интеллигента Лешу, чтобы понять мое изумление.

– Ревенко, – поясняет Кондулуков. – Уговаривает. Через несколько секунд телефон звонит снова.

– Женя, иди на х… – устало и дежурно говорит Леша. Ясно, что этот диалог продолжается у них не первый день. А Ревенко все не идет.

И рад бы, да не может. Он – на службе…

Передо мной – две кассеты. Два репортажа, сделанные одним и тем же журналистом. Оба посвящены встречам Лукашенко и Путина. Между ними – всего полгода, но как изменился автор репортажей! Тонкое, нескрываемое ехидство (осень 1999-го, НТВ) – и граничащее с восторгом уважение к лидерам Союзного государства (весна 2000-го, РТР)…

И одно и то же лицо на экране – лицо Ревенко. Зрелище не для слабых.

Когда я буду стареньким профессором журфака МГУ, то начинать свой спецкурс буду так: попрошу тишины и – одну за другой, без комментариев, покажу первокурсникам эти две кассеты. А потом скажу: молодые люди, никогда не делайте так, это очень стыдно.

Самому Ревенко я уже ничего и никогда не скажу – по крайней мере, про стыд. Разве что процитирую Лешу Кондулукова.

Но если не Бог, то Фрейд шельму метит. Уже в ранге главного ведущего РТР допущенный однажды к Солженицыну, Ревенко собрался с мыслью и спросил у классика буквально следующее:

– Существует ли в России угроза свободы слова? И Александр Исаевич честно ответил Жене:

– Нет.

Уходы с НТВ той поры – это был сильнейший психологический практикум. Большинство из них ни осуждать, ни обсуждать не могу – судьбы рвались в те месяцы, как бумага. Но уход уходу рознь; над некоторыми из уходивших словно тяготело проклятие гефсиманского поцелуя. Сидим, например, ужинаем коллективно, обсуждаем дела наши скорбные – вдруг встает корреспондент Мамонтов и говорит: «Давайте выпьем за то, что мы одна команда. Мы должны держаться вместе…»

С пафосом эдак, неловко даже. Ну, выпили. Через пару дней Мамонтов ушел на РТР. Сейчас он в ранге замминистра: нашел себя человек.

Или – по случаю дня рождения Киселева выпиваем в останкинском буфете, не отходя далеко от аппаратных. Поздравили Женю, пожелали здоровья; все происходит более или менее частным образом, без официоза. Вдруг просит тишины наш главный редактор, г-н Кулистиков, и предлагает выпить до дна за Евгения Алексеевича, нашего лидера, который в это тяжелое время несет на себе бремя борьбы…

Что Кулистиков трусоват, мы знали; что вострит лыжи в сторону госслужбы – догадывались, но его самого – кто тянул за язык?

В общем, с недавних пор я точно знаю: кто вылижет глубже всех, тот предаст первым. И внимательно прислушиваюсь к тостам в честь руководства.

С февраля 2000-го руководство нами осуществлял Евгений Киселев.

Он давно уже был фигурой не только телевизионной. «Итоги», которыми в 94-м стартовало НТВ, принесли Жене ощущение причастности к большой политике, и я думаю, во многом неожиданно для самих себя владельцы новой телекомпании вдруг почувствовали под руками рычаги власти – власти четвертой, но отнюдь не по возможностям.

Киселев всегда увлекался контактами «наверху» – вначале от азарта, в последний год – по необходимости, пытаясь спасти телекомпанию аппаратными путями; он верил в эти пути и считал себя специалистом по кремлевским закоулкам.

Но штука в том, что в этих закоулках победить невозможно – или почти невозможно. За редчайшими исключениями, там только гибнут или ссучиваются. Как это ни наивно звучит, единственным шансом НТВ на победу была бы абсолютная моральная правота, но именно она была замызгана всевозможными «охотами на Чубайса» времен «Связьинвеста».

Журналистский коллектив стал заложником тех давних финансовых игр, и по мере понимания этого счет к Киселеву в коридорах НТВ рос. Но когда началось убийство телекомпании, для меня все это отступило на второй план – как детали, а не суть происходящего.

К тому же именно в Киселева ударило острие ситуации; по нему пришелся потом и главный удар «черного пиара». Нам было сложно в те месяцы, но ему пришлось тяжелее всех – в разы. Его топтали без всяких правил; это была сплошная уголовщина, сопровождаемая чередой победоносных предательств. И какие бы прошлые грехи ни висели на Жене, зимой и весной 2001-го он заплатил за все сполна.

История выкидывает удивительные фортели, раздавая людям их роли. Иногда она делает это как будто наугад, поперек амплуа. Ей так интереснее. Сибарит и игрок, Евгений Киселев неожиданно стал драматической фигурой. И – это звучит хрестоматийно, но именно в час поражения Женя проявил себя замечательно: иногда неуклюже, часто тяжеловесно, но он делал то, что должен был делать в этой ситуации приличный человек. Мы не были близкими друзьями, но за эти последние месяцы он стал мне ближе и симпатичнее.