Текст книги "«Здесь было НТВ», ТВ-6, ТВС и другие истории"

Автор книги: Виктор Шендерович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Виктор Шендерович
«Здесь было НТВ», ТВ-6, ТВС и другие истории

Еду на работу, опаздываю, ловлю машину:

– Останкино!

– Сколько?

– А сколько надо? – интересуюсь.

– Ну, вообще тут полтинник, – говорит водитель, – но вам… – Улыбка.

Я понимаю, что поеду на халяву.

– Давайте – восемьдесят? Вы же «звезда».

Программа «Итого», сделавшая меня «звездой» с правом проезда за восемьдесят вместо пятидесяти, начиналась с идеи вылезти из-за кукольных спин и заговорить своим голосом. Запросилось наружу мое театральное прошлое, а кроме того – давно хотелось приблизить комментарий к злобе дня.

В «Куклах», с их сложной технологией, сдавать очередной сценарий приходилось во вторник, в эфир же программа шла только в воскресенье. А за пять дней в России может произойти черт знает что, вплоть до полной перемены власти.

Несколько раз «Куклы» попадали в эту пятидневную ловушку, и с довольно печальными результатами. Текст, актуальный во вторник, к выходным оказывался абракадаброй, не имеющей отношения к реальности.

И на ушах по этому поводу мы стояли регулярно.

Самый выразительный случай такого рода произошел в дни правительственного кризиса в сентябре 1998-го. Депутаты дважды забодали кандидатуру Черномырдина – и все шло к тому, что Борис Николаевич насупится, упрется и выдвинет ЧВСа в третий раз. В расчете на этот вариант развития событий сценаристом Белюшиной были написаны очередные «Куклы». Но жизнь пошла враскосяк со сценарием. В среду, когда программа была написана, озвучена и уже полным ходом шли съемки, мне позвонил гендиректор НТВ Олег Добродеев.

– Витя, – сказал он негромко. – Дед хочет Лужкова.

– О господи, – сказал я. – Точно? – спросил я чуть погодя.

Олег Борисович несколько секунд помолчал, давая мне возможность самому осознать идиотизм своего вопроса. Что может быть точного в России, в конце XX века, под руководством Деда?

– Пиши Лужкова, – напутствовал меня гендиректор и дал отбой.

Я позвонил Белюшиной – она ахнула – и мы приступили к операции. Скальпель, зажим… Диалог, реприза… Через пару часов ЧВС был вырезан из сценарного тела, а на его место вживлен Лужков. Когда я накладывал швы, позвонил Добродеев.

– Витя, – негромко сказал он. – Только одно слово.

У меня оборвалось сердце.

– Да, – сказал я.

– Маслюков, – сказал Олег Борисович.

– Это п….ц, – сказал я, имея в виду не только судьбу программы.

– П….ц, – подтвердил гендиректор НТВ.

– А это точно? – опять спросил я. – Кто тебе сказал?

– Да я как раз тут… – уклончиво ответил Добродеев, и я понял, что Олег Борисович находится там. Мне даже показалось, что я услышал в трубке голос Деда.

Галлюцинация, понимаешь.

Я позвонил Белюшиной, послушал, как умеет материться она – и мы приступили к новой имплантации. Лужков с ЧВСом были вырезаны с мясом. Окровавленные куски текста летели из-под моих рук. Время от времени в операционную звонил Добродеев с прямым репортажем о ситуации в Поднебесной.

– Лужков, – говорил он. – Лужков, точно. Или Маслюков. В крайнем случае, Черномырдин.

К вечеру среды были написаны все три варианта.

В четверг утром Ельцин выдвинул Примакова.

Сценарист Белюшина уже не материлась, но и переписывать сценарий больше не могла. Ее нежная психическая структура оказалась неприспособленной к грубым реалиям Родины. Примакова в располосованный сценарий я вшивал самостоятельно – и до пятницы (дня голосования в Думе) молился за Евгения Максимовича всеми доступными мне способами.

Не то чтобы я мечтал о его премьерстве – просто очень хотелось передохнуть.

Сильно передохнуть не получилось: телевидение втянуло меня с потрохами. Не могу сказать, что это был мой личный выбор. Как по другому поводу сказано у Довлатова: это не любовь, это судьба.

Первая программа «Итого» вышла в эфир 19 апреля 97-го года, и это изменило мою жизнь довольно кардинально. Через какое-то время со мною начали здороваться прохожие. Некоторые кивали совершенно автоматически, как шапочному знакомому. Интеллигентные сограждане улыбались одними глазами. Сограждане попроще брали за рукав и начинали общаться, преимущественно на «ты». Совсем простые требовали, чтобы я с ними немедленно выпил – и обсудил жизнь. Мысль о том, что мы незнакомы, не приходила им в голову, и в каком-то смысле они были правы.

Не буду кокетничать: это неудобство – вполне посильная плата за приязнь своего народа.

Пришлось привыкать и ко встречам с собственным именем в самых неожиданных контекстах. Поначалу я обижался и даже звонил в редакции, но потом плюнул – и виртуальный «Шендерович», окончательно отделившись от меня, зажил своей собственной жизнью. Он эмигрировал в Америку и разводился с женой, владел престижным московским клубом, говорил какие-то немыслимые пошлости в интервью, которых я не давал, а однажды был госпитализирован с сердечным приступом. Добрые люди сообщили об этом по телефону моей маме – по счастью, как раз в тот момент, когда у мамы был я сам.

Наконец, в одно прекрасное утро, заглянув в интернет, я обнаружил там висящий на пол-экрана анонс: «Шендерович обвиняется в убийстве испанки». Покрывшись холодным потом, я щелкнул «мышью» – и через несколько секунд выяснил, что речь идет об испанском хирурге Херардо Шендеровиче, зарезавшем пациентку. Ну и однофамильцы у меня…

Как в анекдоте про Пушкина и Муму: женщину зарезал Херардо – а к следователю позвали… В общем, я в очередной раз дописался. В одно прекрасное апрельское утро 99-го года мне позвонили из московской прокуратуры и попросили зайти.

Эту хохму я уже знал. Из-за «Кукол» меня допрашивали еще в девяносто пятом, и признаться, я думал, что уже хватит. Но, как выяснилось, история действительно движется по спирали.

На сей раз в дальнюю дорогу меня позвал депутат Государственной думы коммунист Никифоренко. Этот государственный муж обратился к Генпрокурору Скуратову с просьбой «рассмотреть коллективное письмо из г. Оренбурга о телепередачах г-на Шендеровича, который частенько любит подменять сатиру хамскими высокомерными оценками известных политиков страны, избегая оскорблений в адрес Президента» (курсив мой – В.Ш.).

Коммунист Никифоренко знал, кому жаловаться – прокурору Скуратову, после показа по РТР его досугов с проститутками только и оставалось, что стать борцом с антинародным режимом. Но это – подробности, а спираль исторического развития состояла в том, что весной 99-го отсутствие оскорблений в адрес Президента России уже являлось обстоятельством, отягчающим вину.

И опять – мою.

Тут следует вспомнить, что следующим хозяином Кремля в то время, по всем раскладам, выходил Примаков. Евгений Максимович еще не был близко знаком с творчеством Сергея Доренко и думал, что рейтинг – это то, что растет. Коммунисты и особисты по такому случаю смелели день ото дня. В похожей ситуации Хлестаков замечал чиновнику Землянике: «Помнится, вчера вы были меньше ростом…» В сентябре 1991-го эти господа были счастливы уж тем, что их не поднимают за шею вслед за их железным Феликсом, но к концу десятилетия помаленьку начали снова входить во вкус, восстанавливая навыки руководства страной.

Навыки восстанавливались быстро. Мерзости делались теперь не от шальной коржаковской удали, а как положено – по многочисленным просьбам трудящихся. Тут самое время перейти собственно к коллективному письму из Оренбурга, которое сопроводил в прокуратуру бдительный слуга народа.

По части патриотизма это сочинение было исполнено на пять с плюсом, чего не скажешь о правописании. Оно и понятно: озабоченному патриотизмом не до подробностей родной грамматики.

«В одной из передач, – писали обиженные мною и Богом граждане, – одна из кукол изображала женщину с русой косой, в русской национальной одежде, с голубыми глазами (т. е. русская) где на вопрос «Что делать?», присловутый «Мозговед» Шендеровича предписал русским «трудотерапию»…

Продравшись сквозь патриотический синтаксис, я сел писать покаянное объяснение, первую фразу которого мне продиктовал добрый следователь.

«…По существу заданных мне вопросов могу показать следующее. Я действительно являюсь постоянным автором сценариев программы «Куклы». Однако ни в одном из выпусков этой программы не было куклы с русой косой, в русской национальной одежде, с голубыми глазами, как утверждается в письме из Оренбурга.

Нечто похожее было в программе «Итого». А именно: в выпуске за 26 декабря 1998 г. психиатр Андрей Бильжо, говоря о пациентке Р. с аналогичными приметами (коса, одежда, цвет глаз), действительно прописал ей «трудотерапию».

В ответ на запрос депутата Ю. Никифоренко поясняю, что под пациенткой Р. авторы программы имели в виду Россию. Поясняю также, что это не оскорбление, а метафора.

В ее основе лежит глубокое убеждение авторов программы «Итого», что русский народ в целом – народ мечтательный, стоящий в стороне от европейской цивилизации и не склонный к труду. Каковое мнение с авторами программы разделяют, в числе многих других, философ П. Чаадаев, историк В. Ключевский, а также писатель А. Пушкин, бывавший, в частности, и в Оренбурге.

Косвенно его вывод о том, что «мы ленивы и нелюбопытны», подтверждает такой интересный факт: авторы письма (46 человек) не потрудились даже точно вспомнить, в какой из программ В. Шендеровича – «Итого» или «Куклы» – они видели возмутивший их фрагмент…»

Был в оренбургской кляузе и второй пункт обвинения – насчет кукольного персонажа, похожего на Зюганова и одетого при этом в нацистскую форму.

Тут им не померещилось.

Я пояснил проверяющему прокурору, что резиновый Зюган в форме члена НСДАП в программе «Их борьба» – это тоже метафора, основанная на глубоком идеологическом сходстве лидеров КПРФ с лидерами германского национал-социализма. Я указал на текстуальные совпадения высказываний гг. Зюганова и Гитлера – чем, кажется, удивил проверяющего прокурора довольно сильно. Настолько сильно, что больше из прокуратуры меня не тревожили.

Правда, и Зюганова туда почему-то не пригласили. А жаль. Очень хотелось бы прочесть его объяснения по данному поводу.

Что же до авторов коллективного письма из Оренбурга, то не могу утаить одну пикантную деталь: первым в списке сорока шести граждан, вступившихся за честь русского народа, стояло имя некоего Гусейнова, а координатором всей акции была гражданка Дусказиева Галина Задгиреевна.

Чудны дела твои, Господи!

За пару лет до того, как я начал объясняться с оренбуржскими национал-патриотами, из Питера, по хозяйственным нуждам, был переведен в администрацию Кремля Владимир Владимирович Путин. Когда я давал объяснения проверяющему прокурору, Владимир Владимирович уже работал директором ФСБ, но о его существовании по-прежнему знали только родные, близкие и товарищи по работе.

Меньше чем через год он стал президентом Российской Федерации.

Этот год войдет во все учебники политологии. Делай раз – делай два – делай три! Не знаю, прохиляет ли такой дешевый фокус еще где-нибудь, но в России, как выяснилось, он проходит на «ура!». Впрочем, я не политолог, а мемуарист. Будем же хранить чистоту жанра – и ограничимся воспоминаниями. Благо есть что вспомнить.

И хотя на сей раз обошлось без прокуратуры, но, как показали дальнейшие события, – возможно, именно этот эпизод стал началом большой уголовщины…

Бывают источники звука, а бывают – источники стука.

8 февраля 2000 года в газете «Санкт-Петербургские ведомости» появилось «Заявление членов инициативной группы Санкт-Петербургского государственного университета».

Незадолго до того сия инициативная группа, наперегонки с другими инициативными, выдвинула Путина кандидатом в президенты России – и теперь демонстрировала бывшему питомцу свой энтузиазм. С грамотностью тут было получше, чем в оренбуржском случае, но жанр тот же: донос.

Писавшие сигнализировали хозяину Кремля, что авторы двух последних выпусков «Кукол» пытались «ошельмовать его с особым озлоблением и остервенением, не считаясь с его честью и достоинством». Сообщалось, что наши действия «подлежат квалификации по ст.319 УК РФ».

Я забыл сказать: письмо писали юристы! По крайней мере, подписывали – насчет авторства есть некоторые сомнения (злые языки утверждают, что факс с текстом письма пришел из Москвы). Как бы то ни было, ректор Вербицкая, декан Кропачев и профессор Толстой свои имена под доносом поставили, напомнив стране прошлое название возглавляемого ими учебного заведения, – Ленинградский университет имени Жданова.

Та злосчастная кукольная стилизация называлась так же, как первоисточник, – «Крошка Цахес». Новелла Гофмана о внезапной слепоте, заставившей жителей некоего города считать злобного карлика прекрасным юношей, зимой 2000 года смотрелась, действительно, довольно антигосударственно – и нервную кремлевскую реакцию можно понять.

По большому счету, с Владимиром Владимировичем случилось несчастье: человека вынули из рукава, положили поверх колоды и объявили джокером. Он, небось, еще полгода, просыпаясь возле ядерного чемоданчика, щипал себя, проверяя, не снится ли ему всё это. В таком положении у любого обострятся комплексы…

А тут мы со своим Гофманом.

Впрочем, все это психологические фантазии, а я (мы же договорились) мемуарист. Поэтому просто свидетельствую: вскоре после появления в печати письма-доноса Владимир Путин сделал одного из его авторов, ректора Вербицкую, своим доверенным лицом в президентской кампании. Видать, заслужила. (Сегодня г-жа Вербицкая вместе с г-жой Путиной уже борется за чистоту русского языка. Язык, конечно, жаль, но за женщин приятно.)

Вернемся, однако, в февраль 2000-го. В придачу к обширным юридическим познаниям по части ст.319, «ждановская» профессура оказалась знатоком нравственности (без заботы о нравственности в России не делается ни одной мерзости). Профессура писала, что «Куклы» вызывают «чувство глубокого возмущения и негодования и могут служить красноречивым примером злоупотребления свободой слова, с чем в преддверии президентских выборов граждане РФ, как это ни прискорбно, все чаще сталкиваются».

Насчет злоупотреблений накануне выборов – это, надо признать, была сущая правда: соперников будущего президента РФ уже полгода напролет «мочили» по ОРТ в круглосуточном режиме. «Мочили» безо всякого Гофмана, с подкупающей простотой переходя на личности. Хорошим тоном в эти месяцы стали магазинное хамство (г-н Леонтьев) и демонстрация в эфире медицинских карт и интимных свидетельств (г-н Доренко). Скобки, впрочем, можно расставить и в обратном порядке.

Все это питерские юристы вынесли с огромным мужеством и молча и как раз на «Куклах» не выдержали: прорезалось гражданское негодование насчет злоупотребления свободой слова.

Вообще, судя по реакции власти на ту гофманиану, мы попали со своей метафорой сильнее, чем сами предполагали. «Попали» – в обоих нынешних смыслах слова. Я-то искренне полагал, что переписываю притчу, а нанес, кажется, обиду физиологического свойства. Говорят (по крайней мере, мне так передавали), что там (взгляд наверх) особенно обиделись на то, что герой программы оказался существом весьма небольшого роста.

Я в очередной раз был поражен уровнем полемики.

Да разве в росте дело? Что за детский сад? Обидься по сути! Опровергни метафору! Докажи, что ты не карлик в политике, не продукт пиара! Да и не мне шутить насчет роста – ростом я не выше президента.

Между прочим, жену тоже зовут Людмила Александровна. И ничего, живу.

А насчет продукта пиара – самую смешную шутку по этому поводу, как всегда, пошутила жизнь.

Был у нас в программе «Итого» такой персонаж – Виктор Семенович Ельцов… Кстати, он на самом деле – Виктор Семенович Ельцов, по паспорту. Обнаружен нами в картотеке «Мосфильма». Выразительное имя плюс типаж главы партхозактива решили его судьбу, и Виктор Семенович временно стал главой администрации выдуманного нами города Федотово и основателем движения «Держава-мать». Лазил в шахты, ездил к ткачихам, говорил патриотические пошлости… Короче, делал все, что делают они, и делал вполне убедительно. Однажды мы снимали его в Совете Федерации – он громко молол какую-то написанную мною чепуху… Так на него там даже внимания никто не обратил – настолько лег в масть наш Виктор Семенович!

Надо заметить, что актер так вжился в роль, что по окончании карьеры в программе «Итого» изготовил визитную карточку, на которой был изображен флаг России и, без лишних подробностей, красовались фамилия, имя и отчество. Его до сих пор узнают на улицах. Некоторые справляются о политических перспективах.

…Так вот, в феврале 1999 года мы снимали приезд Виктора Семеновича на ферму. Это была пародия на типовой выезд областного руководителя в народ: Ельцов вышел из машины, дежурный холуй накинул ему на плечи белый халат – и «федотовский глава» пошел в коровник. По дороге с деловым видом пощупал комбикорм. При встрече с народом пообещал поддерживать отечественного производителя. Все по сценарию.

Сюжет вышел в эфир – и мы о нем забыли. Ровно на год.

А через год, в феврале 2000-го, на другую ферму приехал будущий президент России. Он вышел из машины, кто-то набросил ему на плечи белый халат – и Путин в окружении местного начальства двинулся навстречу селянам…

Мы смотрели это в новостях, сидя в Останкине.

– О, – сказала Лена Карцева, режиссер «Итого». – Смотрите. Прямо как наш Ельцов.

Тут будущий президент Путин свернул с дороги, подошел к тележке с комбикормом и начал с задумчивым видом мацать эту дрянь руками. Мы рухнули на пол со стульев. Когда будущий президент России заговорил о поддержке отечественного производителя, мы, икая от смеха, уже рылись в кассетах.

Параллельная склейка дала обратный эффект: стало уже не до смеха.

Смешно, когда пародия похожа на оригинал. Но каким надо быть оригиналом, чтобы дословно соответствовать пародии, сделанной за год до этого?

Когда в феврале 97-го мне представили будущего режиссера «Итого» Елену Карцеву, я, признаться, немного скис – жизненный опыт заставлял меня скептически относиться к профессиональным способностям интересных блондинок. Лена оказалась исключением. Впрочем, в политике, за пять лет работы со мной, Карцева лучше разбираться не стала. Разбирается она в ней по-прежнему – совершенно по-женски. Посмотрит, бывало, на какого-нибудь судьбоносного дядьку в мониторе, спросит: это кто? Только начнешь объяснять, а Лена сморщит носик и голосом Аси Бякиной скажет: ну да, я же вижу, такая гадость.

А к красоте рядом с собой, в рабочее время, я не то чтобы привык, но – смирился. Впрочем, всему есть пределы, и редактору Морозовой, например, было категорически запрещено приходить на работу в короткой юбке.

Я не талиб, но и не слепой же. А мне программу писать надо.

Натерпелся я и от профессионализма редактора Морозовой: с ударениями у меня не сложилось с детства, и падежи употребляю по интуиции, а редактор Морозова в засаде посидит, дождется, пока я свой уровень культуры обнаружу, да прилюдно и опозорит. Зато потом улыбнется так, что все простишь.

А главный среди моих бойцов невидимого фронта – Сергей Феоктистов. Похожий на большого, умного и ученого кота, он – шеф-редактор программы. Сия должность означает безотлучную жизнь в информационном потоке, но это как раз могут многие. А Феоктистов умеет вот что: взять два несмешных по отдельности факта – и соединить их, как щелочь с водой. Чтобы зашипело и дало бурную смеховую реакцию.

Сергей был соавтором моих текстов, зачастую – их автором в большей степени, чем я сам. Он создавал голевые моменты – мне оставалось только подставить голову…

По образованию Феоктистов – синолог, то бишь специалист по Китаю, где и проработал пять лет корреспондентом «Маяка». Из тех краев Феоктистов вывез собаку по имени Пыр-Пыр и философское отношение к жизни. Наконец, он знает китайскую грамоту! Это всякий раз наполняет мое сердце священным трепетом: до встречи с Феоктистовым я был убежден, что китайцы нас разыгрывают, и прочесть это в принципе невозможно. А наш ученый шеф читал в подлиннике Конфуция, хотя для общения с нами, убогими, ограничивается цитатником Мао – тоже в подлиннике, разумеется… За пять лет совместной работы один афоризм Великого Кормчего я выучил наизусть: ибу ибуди дадао муди. «Шаг за шагом дойдем до цели». Чем, собственно, и занимаемся.

Рассказывать про «поэта-правдоруба» большого смысла не имеет – кто ж не знает старика Иртеньева? Игорь Моисеевич – живой классик, чьи строки с середины восьмидесятых уходят в народ безымянно, что есть высшая форма признания.

Не с первого раза удалось мне подсадить моего старшего друга на телевизионную иглу: поначалу от политической поденщины Иртеньев отказывался. Гордый питомец муз, он не то чтобы брезговал заказом – но полагал, что не сможет писать «на скорость», сохраняя уровень, к которому уже успел приучить своих читателей.

А условия иртеньевской работы были, действительно, довольно жесткими: в среду получи тему, а к утру в четверг – вынь да положь стихотворение. Что Игорь и делал четыре года напролет. Перед тем как по телефону, мрачным голосом, прочесть мне «программный продукт», Иртеньев обычно предупреждал, что стих получился смешной, и чаще всего не ошибался.

Если у иртеньевской музы был выходной, он справлялся без нее – выходили стихи элегантные, математически точные; демонстрация профессии. Но когда муза посещала поэта… а по средам она делала это регулярно… Тогда, потревоженный по какому-либо невзрачному поводу вроде принятия бюджета, иртеньевский талант поднимался во весь свой немаленький рост. Легко оттолкнувшись от повода, стих взлетал к головокружительным обобщениям и оттуда обрушивался финальной репризой. Пальчики оближешь.

Многое из написанного для «Итого» Иртеньев, человек строгий, впоследствии включил в свои сборники. Наличие в природе этих стихов я считаю своим вкладом в русскую поэзию. Хотел написать: скромным вкладом, но к черту скромность – стихи-то отменные!

Примерно через год после старта программы Иртеньев привел в эфир своего друга Андрея Бильжо. Блестящий карикатурист дебютировал у нас в качестве «мозговеда».

Впрочем, Бильжо – психиатр самый натуральный, с дипломом, и по Москве в некотором количестве еще ходят граждане, починенные Андреем Георгиевичем в его маленькой психиатрической больнице. Соответственно, и диагнозы политикам он ставил не шуточные. То есть – настоящие.

Нехитрое дело назвать Думу «дурдомом», но для Бильжо это не было метафорой: политическую элиту страны он ощущал как свою клиентуру. А когда «врач-мозговед» выходил на уровень обобщений, как в случае с «пациенткой Р.», случался успех такой силы, что меня начинали вызывать в правоохранительные органы (см. выше).

Многие до сих пор спрашивают: что это он вертел в пальцах? Отвечаю: это ключик-гранка, какими запирают снаружи буйные психиатрические палаты. К сожалению, изолировать от россиян обителей верхней и нижней палаты Андрей Бильжо не сумел.

Но всех нас предупредил.

Смею думать, что в «Итого», за пять лет еженедельного эфира, случилось некоторое количество удачных шуток. Но это, конечно, гарнир. А собственно блюдом были они, наши всенародно избранные всех рангов. Перешутить их было невозможно. Что они говорили, как себя вели! Какой Салтыков-Щедрин? Какой Свифт? Только не выключай камеру, только запасись пленкой – и фиксируй.

В этом хоре были солисты, а были и звезды первой величины. Черномырдин, например, – предмет моей острой ревности. Я относился к нему, как Сальери к Моцарту, потому что сам беру трудом, а он – талантом. Ужас! – ночей не спишь, пальцы стерты о клавиши по локоть, восемь редакций одной шутки… – а этот просто открывает рот и говорит… Ельцин доводил нас иногда до икоты; некоторые его синхроны (так на телевизионном сленге называется прямая речь в эфире) мы в процессе подготовки программы пересматривали много раз – и каждый раз уползали от монитора на карачках. Вести программу в прямом эфире я бы, клянусь, не смог – «плыл» бы от смеха постоянно.

Но главное – пятилетняя работа в «Итого» существенно поправила мое мировоззрение. Километры пленок, отсмотренные с подачи Татьяны и Сергея, не прошли даром. Время от времени на рабочем месте я узнавал о Родине что-то такое, отчего хотелось скорее плакать, чем смеяться.

И дело вовсе не в политиках, почти в полном составе расположившихся в диапазоне от клоунов до дебилов. Претензий к обитателям Кремля и других вместилищ власти у меня, с течением времени, становилось, как ни странно, все меньше. И все больше я понимал, что они – это мы. Например, жители Брянска выбрали себе депутата Шандыбина. Они, кого смогли, выбрали – он, как может, работает, и никаких претензий к ателье.

Удивительно другое: поставив на руководство своей жизнью этих василь-иванычей (а Шандыбин там еще не из худших), россияне с поразительным терпением продолжают надеяться на то, что в одно чудесное утро у них под окнами обнаружатся голландские коровы и английский газон. И время от времени обижаются, что этого еще нет.

Помнится (дело было вскоре после президентских выборов 1996 года), за соседним столиком в кафе тяжело напивались люди, будто вышедшие живьем из анекдота про новых русских: бычьи шеи, золотые цепи… И вот они меня опознали – и призвали к ответу за все, и велели сказать, когда закончится бардак и прекратится коррупция.

Тут меня одолело любопытство.

– Простите, – спросил я, – а вы за кого голосовали?

И выяснилось, что двое из пяти «быков» голосовали за Ельцина, двое за Жириновского, а один – вообще за Зюганова. И, проголосовавши таким образом, они регулярно напиваются – в ожидании, когда прекратятся бардак и коррупция.

Народ – вот что было главным открытием программы «Итого», по крайней мере, для меня. Через две программы на третью информационный поток выплескивал на нас что-нибудь совершенно поразительное. Не забуду, как мать родную, ночные съемки из питерского пригорода Келломяги. У водилы уборочной машины кончилась в машине вода, а рабочее время – не кончилось, и он ездил по улицам родного города и гонял валиком пыль. Всю ночь. Я смотрел этот сюжет и думал… Нет, я ничего не думал, просто смотрел, как зачарованный.

Но это – частный случай идиотизма. А вот картинка из цикла «все, что вы хотели знать о своем народе, но боялись спросить».

…Голландский фермер взял в аренду в Липецкой области шестьсот гектаров земли – и приехал на черноземные просторы, привезя с собою жену, компаньона, кучу техники и массу технологий. Он посадил картошку – и картошка выросла хоть куда. А на соседних совхозных плантациях (где, пока он работал, расслаблялись великим отечественным способом) корнеплод уродился фигово.

Тут бы и мораль произнести – типа «ты все пела…»

Но в новых социально-исторических условиях басня дедушки Крылова про стрекозу и муравья не сработала. Потому что, прослышав о голландском урожае, со всей области (и даже из соседних областей) к полям потянулись люди. Они обступили те шестьсот гектаров буквально по периметру – и начали картошку выкапывать.

Причем не ночью, воровато озираясь, с одиноким ведром наперевес… – граждане новой России брали чужое ясным днем; они приезжали на «жигулях» с прицепами, прибывали целыми семьями, с детьми… Педагогика на марше.

Приезд на место события местного телевидения только увеличил энтузиазм собравшихся. Люди начали давать интервью. Общее ощущение было вполне лотерейным: повезло! Мягкими наводящими вопросами молодая корреспондентка попыталась привести сограждан к мысли, что они – воры, но у нее не получилось. Один местный стрекозел даже обиделся и, имея в виду голландского муравья, сказал: вон у него сколько выросло! – на нашей земле…

Этот сюжет, будь моя воля, я бы крутил по всем федеральным каналам ежедневно – до тех пор, пока какой-нибудь высокоточный прибор не зафиксирует, что телезрители начали краснеть от стыда.

А по ночам, когда дети спят, я крутил бы стране другой сюжет.

История его такова. Корреспондент НТВ в Чечне предложил некоему полковнику десантных войск воспользоваться своим спутниковым телефоном – и позвонить домой, под Благовещенск, маме: у мамы был день рождения. Заодно корреспондент решил этот разговор снять – подпустить лирики в репортаж.

В Чечне была глубокая ночь – под Благовещенском, разумеется, утро. Полковник сидел в вагончике с мобильным телефоном в руке – и пытался объяснить кому-то на том конце страны, что надо позвать маму. Собеседник полковника находился в какой-то конторе, в которой – одной на округу – был телефон. Собеседник был безнадежно пьян и, хотя мама полковника находилась, по всей видимости, совсем недалеко, коммуникации не получалось.

Оператор НТВ продолжал снимать, хотя для выпуска новостей происходящее в вагончике уже явно не годилось – скорее, для программы «Вы – очевидец».

Фамилия полковника была, допустим, Тютькин. (Это не потому, что я не уважаю полковников. Не уважал бы, сказал настоящую – поверьте, она была еще анекдотичнее.)

– Это полковник Тютькин из Чехии, б…! – кричал в трубку герой войны («чехами» наши военные называют чеченцев; наверное, в память об интернациональной помощи 1968 года). – Маму позови!

Человек на том конце страны, будучи с утра на рогах после вчерашнего, упорно не понимал, почему и какую маму он должен звать неизвестному полковнику из Чехии.

– Передай: звонил полковник Тютькин! – в тоске кричал военный. – Запиши, б…! Нечем записать – запомни на х… Полковник Тютькин из Чехии! Пол-ков-ник… Да вы там что все, пьяные, б…? Уборочная, а вы пьяные с утра? Приеду, всех вые…

Обрисовав перспективы, ждущие неизвестное село под Благовещенском в связи с его возвращением, полковник Тютькин из Чехии снова стал звать маму. Когда стало ясно, что человек на том конце провода маму не позовет, ничего не запишет и тем более не запомнит, полковник стал искать другого собеседника.

– Витю позови! – кричал он, перемежая имена страшным матом. – Нету, б…? Петю позови! Колю позови!

И, наконец, в последнем отчаянии:

– Трезвого позови! Кто не пил, позови!

Такого под Благовещенском не нашлось – и, бросив трубку, полковник обхватил голову руками и завыл, упав лицом на столик купе.

Разумеется, НТВ не дало это в эфир. Жалко было живого человека… Но если бы не эта жалость, я бы, ей-богу, крутил и крутил этот сюжет для не помнящей себя страны, на одном конце которой – пьяные влежку во время уборочной Витя, Петя и Коля, один телефон на село и одинокая мама полковника Тютькина, не дождавшаяся звонка от сына в свой день рождения, а на другом конце – сам этот полковник, в тельняшке и тоже под градусом – пятый год мочит «чехов»…

Я узнавал свой народ – смеялся и плакал, и понимал, что вот он, ответ на вечный вопрос, задаваемый довольно часто и не мне одному; задаваемый иногда с удивлением, чаще – со злобой… «Что же ты отсюда не уезжаешь?»