Текст книги "Изюм из булки. Том 2"

Автор книги: Виктор Шендерович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– А о чем книжка?

– О моей жизни, – просто ответил узбек. – Шесть-семь книг будет.

Владимир Владимирович! На днях к вам зайдет узбек с рукописью. Ждите.

Чего он хочет?

Дело было в 2004 году.

Виктор Петрович, левачивший на своем «мерседесе» восьмидесятых годов сборки, узнал меня по голосу, на светофоре разглядел – и завел разговор о политике. Через некоторое время он вслух рассуждал о неисповедимых путях собственного волеизъявления.

Сначала, сказал он, я думал вообще на выборы не ходить. Ну их всех. А потом че-то посмотрел, посмотрел – и решил пойти.

– И за кого проголосовали? – бестактно поинтересовался я.

Виктор Петрович пожал плечами:

– За Путина. За кого ж еще?

Я не стал помогать с ответом, и Виктор Петрович самостоятельно провел анализ претендентов на второе место. Анализ начался у «Тургеневской», а к Сретенке уже закончился, причем ехали мы быстро.

– Ага, – сказал я. – А Путин?..

Ответ на этот вопрос тоже был готов.

– Во-первых, не пьет, – уверенно сообщил Виктор Петрович. – Во-вторых: я помню, включаю телевизор, а он по-немецки говорит. Значит, голова-то на плечах.

Возразить было нечего.

– Вот только я не понимаю, – продолжил Виктор Петрович, – чего он вообще хочет?

– То есть? – не понял я.

– Ну чего хочет? Вообще.

– Вы у меня спрашиваете? – уточнил я.

– Ну.

– А почему у меня?

– Ну вы же там, наверное, знаете…

(Леонид Якубович рассказывал: однажды ему пришло письмо от телезрителя – с просьбой передать Жану-Клоду Ван Дамму. Телезритель, должно быть, полагал, что все, кто появляется в телевизоре, там же внутри и живут – и между собой дружат. По этой логике я и должен был знать, чего хочет Путин…)

– Виктор Петрович, – сказал я, – он ведь уже четыре года тут президентом. Теперь вы мне его еще на четыре года выбрали. И у меня же спрашиваете, чего он хочет.

Подумав немного, Виктор Петрович сказал:

– Ну.

– Я не знаю, – почти не соврал я.

Вскоре, расплатившись с учетом инфляции и бережно попрощавшись с положительным Виктором Петровичем, я навсегда покинул «мерседес» восьмидесятых годов сборки.

Некоторое еще время я думал о самом Викторе Петровиче (год сборки его головы оцениваю как начало пятидесятых). Потом мои мысли перескочили на Путина. И ведь правда: не пьет и по-немецки говорит, как тот чуковский Крокодил Крокодилович… И ведь чего-то, наверное, хочет…

Ну ладно, подумал я тогда; у нас есть еще минимум четыре года. Может, расколется?

По просьбе публики

Афиша аттракциона, обнаруженная мною в Нижнем Новгороде через несколько дней после избрания Путина на второй срок, гласила: «Камера пыток продлена по просьбе публики».

Сокольники

Прошло еще несколько лет.

…Лужайка у пруда в парке Сокольники – утреннее место встречи «собачников».

Сходу получаю просьбу о политпросвете:

– Что будет-то в двенадцатом году? Вы же знаете.

– Понятия не имею, – говорю. – А вы как думаете?

Тяжелое раздумье на мужском лице, просится резец Родена…

Наконец:

– У него же дочери…

Я не уловил ход мысли:

– Ну. Дочери. И что?

– Они же наследовать ему не могут!

Двоечник ты, дядя (привет тебе от Елизаветы Петровны), – но каково направление мысли!

Начало третьего тысячелетия, парк Сокольники… Где-то тут охотился царь Иван Васильевич, тоже имевший проблемы с престолонаследием…

А вы говорите: Сколково.

День выборов

На избирательном участке напротив моего дома с утра трудилась группа ряженых «а ля рюс» с баяном: этот унылый Москонцерт заманивал прохожих на исполнение гражданского долга.

Когда мимо шел я, мне от имени Российской Федерации спели песню «Виновата ли я, что люблю?».

Еле сдержался, чтобы не ответить.

Я шел восвояси, а мне в спину неслось: «…виновата ли я, что мой голос дрожал, когда пела я песню ему?».

Виновата, матушка, виновата! Соображать надо, кому отдавать свой дрожащий голос.

Скажем «нет» демпингу!

Приятелю позвонили и предложили заработок: взять открепительный талон – и в день выборов, в хорошей компании пофигистов, прокатиться на автобусе до Твери. И там, в Твери, за девятьсот рублей на рыло, пару-тройку раз проголосовать за «Единую Россию».

Приятель сам ехать побрезговал – решил подкормить одного своего знакомого старичка. Старичок сначала страшно возбудился, но потом оказалось, что он ослышался: решил, что за поездку ему заплатят не девять сотен, а девять тысяч…

Разобравшись со сметой, дедушка сказал печально и патриотично:

– За девятьсот рублей я Родину продавать отказываюсь!

Завидная выдержка

Весной 2010 года я увидел удивительную рекламу отечественной водки. На щите было написано: «Десять лет выдержки».

О, да…

Есть варианты

Реклама «Райффайзен-банка»: «Вы уже там, где другие будут только завтра»…

Что, уже там?

Тьма египетская

Реклама турагентства в день выборов смотрелась довольно нравоучительно: «ЕГИПЕТ. Я ЭТО ЗАСЛУЖИЛА».

Еще как заслужила.

До полного обрушения (египетского, покамест) оставался год.

Почувствуйте разницу

Великий афорист Виктор Черномырдин гениально сформулировал разницу между эпохами Ельцина и Путина.

– В наше время тоже было много разной хуйни, но ведь была и надежда. А сейчас – какая-то безнадежная хуйня!

Попытка предохраниться

Как всякое внезапное освобождение духа, бурная митинговая зима 2012 года сдетонировала прекрасным весельем.

Над многотысячным митингом в Петербурге реял транспарант, адресованный самозванцам из «Единой России»: «Вы нас даже не представляете!».

А в Москве на проспекте Сахарова милая девушка держала в руках плакатик, обращеный лично к Путину: «Мы знаем, что вы хотите в третий раз, но у нас голова болит».

Субботник

Когда я в шутку упомянул про «деньги Госдепа», полагающиеся (по версии Кремля) участникам протестных митингов, видный дипломат из посольства США печально, но твердо ответил:

– Простите, Виктор. Вас там слишком много, а у нас кризис.

Чего захотела

Осенью 2012 сошедшая с ума Государственная дума Российской Федерации приняла новые ужесточения в закон «Об измене Родине».

Вадим Жук, узнавши об этом, всплеснул руками и протяжно крикнул этой самой Родине:

– Изме-ена!.. Да ты на себя посмотри! Кто к тебе вообще подойдет?

Условный рефлекс

На так называемых «выборах» 2012 года Филипп Дзядко работал наблюдателем.

Вот его рассказ (почти дословно).

Около пяти часов утра на участке № 83 начали считать голоса. Путин-Прохоров-Прохоров-Путин-Зюганов-Прохоров-Путин-Путин-Путин-Прохоров-Зюганов-Прохоров-Путин-Миронов-Путин-Прохоров…

И всякий раз, когда произносилось слово «Путин», наблюдатель Кирилл Михайлов, возвышаясь над столом подсчета, приговаривал с оттягом: «с-сука».

И обводил собравшихся внимательным взглядом.

Это производило магнетический эффект.

Когда Кирилл, как боевая лошадь, внезапно вздремнул стоя, а слово «путин» уже было произнесено, все как-то растерянно посмотрели в его сторону.

«Сука», сказал Кирилл, и все вошло в привычную колею…

Что в имени тебе моем?

В Перу есть вулкан Huaynaputina.

Все ждем, не найдется ли чего-нибудь с таким дивным названием – поближе…

Достал

На углу, прислонившись к водосточной трубе, стоял пьяненький. Когда я проходил мимо, он сказал, глубоко пораженный:

– Специально телевизор выбросил, чтобы тебя не видеть, а ты тут идешь!

Из жизни шендеровичей

«Телезвездой» меня сделала Генеральная прокуратура.

14 июня 1995 года, на следующий день после возбуждения уголовного дела против программы «Куклы», я проснулся знаменитым. Начиная с 15-го я стал давать по несколько интервью в день, и некоторое время мне это нравилось (сил было много).

Потом силы стали иссякать. Потом во рту кончилась слюна.

Потом я обнаружил, что мои слова и то, что потом появляется в прессе от моего имени – это две большие разницы, и начал вычитывать интервью и в полном остервенении их переписывать. Потом понял, что уже полгода, как последний идиот, беру интервью у самого себя.

Наконец я плюнул на это дело – и виртуальный «Шендерович», окончательно оторвавшись от хозяина, зажил своей собственной жизнью.

Этот «Шендерович» разводился с женой и женился на певице, покупал квартиру в Нью-Йорке, уезжал в Израиль, оформлял ПМЖ в Германии и владел престижным московским клубом…. Он говорил какие-то немыслимые пошлости в интервью, которых я вообще не давал.

Однажды этот «Шендерович» был госпитализирован с сердечным приступом. Добрые люди сообщили об этом по телефону моей маме – по счастью, как раз в тот момент, когда у мамы был я сам.

Однажды я даже умер – и два дня потом отвечал на панические вскрики друзей со всего мира, прочитавших некролог.

Если бы я принимал слишком близко к сердцу все, что читаю про себя, я бы давно умер по-настоящему.

Впрочем, случались и приятные неожиданности. Так, из редакционной статьи в «Московском комсомольце» я однажды узнал, что Гусинский платит мне $35 000 в месяц за дискредитацию Путина. Я, разумеется, немедленно позвонил олигарху и попросил его привести в соответствие платежную ведомость…

Олигарх весело послал меня на все буквы родного алфавита.

А в одно прекрасное утро, заглянув в интернет, я обнаружил висящий на пол-экрана анонс: «Шендерович обвиняется в убийстве испанки». Покрывшись холодным потом, я щелкнул «мышью». Через несколько секунд выяснилось, что речь идет об испанском хирурге Херардо Шендеровиче, у которого на столе во время операции умерла пациентка.

Ну слава богу… То есть… ну, вы поняли.

Репутация

Дело было в Петербурге, в гостинице «Октябрьская», осенью 1995-го. Некоторое количество газет и радиостанций попросили об интервью, и я решил выболтаться с утра пораньше.

Нарезав утро на получасовые кусочки, ровно в половине одиннадцатого я встретил у лифта первую журналистку. Мы прошли ко мне в номер. Коридорная, сидевшая у лифта, проводила нас выразительным взглядом, – а впрочем, не могу сказать, что мы ее сильно удивили…

У коридорной все было впереди.

Через полчаса мы с девушкой вышли из номера. Девушка села в лифт, а из лифта вышла другая – и мы пошли ко мне в номер! Коридорная часто задышала. Когда мы проходили мимо, смесь презрения и брезгливости уже кипела на маленьком огне и переплескивала через край, постукивая крышкой.

Еще через полчаса я проводил к лифту вторую девушку – и вернулся в номер с юношей. Еще через полчаса на смену юноше в мой номер заходила дама бальзаковского возраста, причем с ней был фотограф…

Все эволюции несчастной коридорной описывать не берусь, но к пятой перемене блюд брезгливость и презрение на ее лице сменились наконец вполне объяснимым восхищением.

С тех пор в гостинице «Октябрьская» коридорные меня уважают.

Единица мужской красоты

Оставалось полчаса до моего первого прямого телеэфира – в программе «Час пик». Я волновался, а немолодая гримерша все что-то рисовала у меня на лице. Наконец я не выдержал: давайте, говорю, уже запудрим, что есть, да и в кадр?

– Погоди, – что-то прорисовывая возле моего глаза, ответила пожилая останкинская гримерша, – сейчас ты у меня будешь красивый, как Саддам Хусейн!

Лаконизм

Тель-Авив, пляж. Вижу: узнал меня старенький старичок. Прошел мимо, конспиративно кося глазом, постоял сбоку, рассмотрел, прошел в обратную сторону, исчез.

Вернулся с группой бабушек.

Все вместе они рассмотрели меня еще внимательнее, а потом случился дивный еврейский диалог из четырех букв.

– Ну? – торжествующе спросил старичок.

И одна бабушка огласила общий вердикт:

– Он!

Самонадеянность

Гуляю как-то со своим лабрадором. Рядом на дорожке – немолодая дама с собачкой…

– А вы, – говорит, – похожи на Шендеровича.

– Знаю.

– Просто одно лицо!

– Да-да, – говорю. – И отпечатки пальцев его.

Дама вдруг мрачнеет и – надменно так:

– Много о себе понимаете!

Обстоятельства узнавания

…бывают разные.

На Триумфальной площади во время митинга меня узнал сержант из милицейского оцепления. Они выдавливали нас с площади, норовя размазать о зал имени Чайковского. И вот, как раз в процессе размазывания, сержант вдруг радостно объявил:

– Ой, я вас знаю!

И без отрыва от производства, попросил:

– Дайте автограф для моего отца. Он такой ваш поклонник!

Я чуть не процитировал ему подражание Владимиру Вишневскому: «Скажи отцу, чтоб впредь предохранялся…».

Встреча со славой

Сочи, фестиваль «Кинотавр». В баре меня узнает девушка (в данном случае это – профессия). Смотрит на меня и мучается: где-то видела, но где? Наконец:

– Мы с вами знакомы?

Я говорю: еще нет.

– А вы в прошлом году тут были?

– Нет, – говорю.

– А в Дагомысе?

Она начала перебирать места работы, но я не сознавался.

– Ну где я вас видела? – спросила девушка, уже с некоторой обидой в голосе.

Я мысленно расправил плечи и намекнул, предвкушая сладость узнавания:

– Ну-у… может быть, в телевизоре…

Лицо девушки просветлело, и она в восторге выдохнула:

– Глоба!

С Глобой

…меня путают регулярно. Однажды чуть не осчастливили по ошибке.

– Павел, – говорила девушка, прислонясь ко мне под воздействием правильно вставших звезд и изрядной дозы красного полусладкого, – я смотрела гороскоп, мы так подходим друг другу…

Глобе наше сходство обходится дороже: со мной-то норовят поговорить девушки, и про звезды, а с ним – мужчины, и про Путина!

Я и совесть

Несчастный звездочет – не худший вариант двойника. А то – подходит ко мне на улице человек, берет за руку, трясет ее, трясет, а потом говорит:

– Леонтьев! Молодец!

Чур меня…

Но этот хоть обознался. А другой (который не обознался) схватил за рукав и сообщил:

– Виктор! Вы – совесть России. Совесть России!

Подумал и уточнил:

– Вы – и Хинштейн.

Сходство

Человек у ленты выдачи багажа был пьян и интеллигентен, отчего излагал свои мысли вполне складно и даже литературно, но вслух и очень громко.

– Вот стоит мужик, похожий на Шендеровича, – сообщал он на все «Домодедово». И заглядывал мне в лицо. – Не, ну одно лицо… Делает же природа!

Затем он сказал поразительное.

– Сколько бабок можно сделать на таком сходстве!

И я понял, что у меня все впереди.

Тема сходства не покинула человека у ленты выдачи багажа, и он договорился до репризы.

– Вот едет сумка, похожая на мою. А свою я уже взял. Как быть?

Мои перспективы

«Сколько бабок можно сделать на таком сходстве» (см. выше) – я уже примерно знаю.

С таксой прояснилось при следующих обстоятельствах.

В самолете Москва – Ташкент со мной захотел пообщаться молодой подвыпивший узбек. В ответ на первый отказ он просто сел в проходе, взял меня за руку и начал общаться явочным порядком.

Бог послал мне в тот день немножко терпения – и я попытался объяснить молодому среднему азиату, что хочу побыть в одиночестве. Он понял это как начало торговли и предложил восемьсот долларов.

Не иначе наркокурьер, потому что восемьсот долларов в тех краях, куда мы летели, – это годовой заработок средней семьи. В тот день я понял, чем буду зарабатывать на хлеб, уйдя с телевидения.

Жадность фраера сгубила

Моим концертным администратором в девяностые годы был Юлий Захарович Малакянц. Стал он им при следующих обстоятельствах. На какой-то вечеринке я встретил Константина Райкина, обожаемого учителя моей юности. Рядом стоял Малакянц (он тогда работал в «Сатириконе»). Райкин представил нас друг другу.

– А кто ваш администратор? – спросил Малакянц.

– У меня нет администратора, – сказал я.

– У вас есть администратор, – сказал Малакянц.

За время нашей совместной работы я успел проникнуться к себе огромным уважением.

– Нет, – говорил в трубку Юлий Захарович, – Виктор Анатольевич не может ездить на «шкоде»! Минимум «фольксваген»… Нет, Виктор Анатольевич не будет жить в этой гостинице. Минимум полулюкс.

Два года напролет, слушая эти речи, я озирался, ища глазами надменного Виктора Анатольевича, который не может ездить на «шкоде» и жить в обычном номере. Гордый, должно быть, человек этот Виктор Анатольевич!

Сам-то я, путешествующий по отчизне со времен глухого «совка», был рад, когда туалет обнаруживался в номере, а не на этаже.

Однажды после концерта Юлий Захарович зашел ко мне в гримерную и предложил увеличить цены на билеты: собираем полные залы – грех упускать момент. Я легко согласился. Больше – не меньше. Заработаем!

Через месяц, идя на концерт, я по привычке заглянул на автостоянку перед театром и похолодел: вместо привычных «жигулей» и подержанных иномарок громоздились джипы и прочая крутизна.

Очень скоро выяснилось, что похолодел я не зря.

Лучшие места в партере (тот островок, с которым, собственно, и общается стоящий на сцене) были почти полностью заняты «новорусской» публикой из тех джипов. Они сидели там с девками и охраной.

Похолодев окончательно, я узнал в лицо криминального «авторитета», вошедшего в историю пореформенной России тем, что, ненадолго покидая Америку, бросил в Тихий океан свой «Роллекс» за двадцать пять тысяч баксов.

Как монетку – типа чтобы вернуться.

Он вернулся в Штаты, и его там арестовали.

На родину «авторитет» возвращался через VIP-зал «Шереметьево»; его встречали многочисленные отцы церкви, депутаты и деятели культуры – как умученного от врагов России.

С тех пор он меценатствовал и посещал культурные мероприятия.

Сказать, что публика в тот день не смеялась, было бы неправдой, но лучше бы она молчала! Братки смеялись, как смеются шестиклассники во время коллективного посещения ТЮЗа – невпопад и о чем-то своем. Время от времени они начинали что-то громко обсуждать. Пару раз кто-то бурно зааплодировал посередине сюжета. Уж и не знаю, что ему почудилось.

Это было диалог иностранца с пьяным глухонемым. Постоянно сбиваемый с ритма, выброшенный из колеи, я еле достоял на сцене и уполз за кулисы совершенно истощенный.

Денег я в тот вечер заработал – вдвое.

Как раз хватило бы на небольшое надгробие.

Мы вернули цены на место, и в партер вернулись мои зрители.

Ничего личного

За пару дней до моего концерта в Ростове-на-Дону туда приехал генерал Макашов и представил ростовчанам полную версию своего коронного шоу «Бей жидов, спасай Россию!».

Юлий Захарович Малакянц, жидом не будучи, но имея в виду меня, немедленно внес в качестве дополнительного условия охрану для артиста. Приглашающая сторона сказала: не волнуйтесь.

И вот прямо на летном поле нас встречает джип, и стоят возле того джипа три тяжеловеса с характерными ушами-пельменями – признак, по которому борца-вольника легко отличить от обычного головореза. А по летному полю от джипов идет мне навстречу небольшого роста и южного вида человек, и как-то он так идет, что сразу становится понятно: если солнце в Ростове восходит без его отмашки, то это – временное упущение.

Подойдя и представившись, Виталий (назовем его так) первым делом укрепил впечатление от собственной походки:

– Виктор, – сказал он без лишних подробностей, – «Макашов-шмакашов»… Здесь, в Ростове, главный я. Ничего не бойтесь!

Я, собственно, и не боялся. После того как в начале восьмидесятых мне удалось уйти живым от старшего сержанта Чуева, ни одно мурло так и не смогло произвести во мне настоящего трепета. А уж генерал Макашов с его ряжеными казаками давно шел по разряду чистой буффонады.

Но спорить с Малакянцем было бесполезно – он делал свою работу, и теперь свою работу начали делать борцы-вольники. Мы расселись по джипам, причем Виталий лично сел за руль, что было правильно понято мною как большая честь.

В гостиницу мы входили так: один вольник открыл первую дверь, другой – вторую, Виталий прошел насквозь и сделал короткий приглашающий жест; в отель вошел я, за мной – Малакянц; сзади всех нас прикрывал третий тяжеловес. Я к этому времени чувствовал себя президентом Кеннеди в Далласе и был весь мокрый от такой опеки. У лифта я попытался оторваться от эскорта, но не тут-то было: один из тяжеловесов поднялся вместе со мной.

Человек с ушами-пельменями вынул ключ из моей руки, вошел в номер, коротко осмотрел его, заглянул в туалет и под кровать, сам себе буркнул слово «чисто» и вышел.

– Спасибо, – сказал я в широкую спину.

Человек не ответил.

Я запер дверь и выдохнул с облегчением.

Через час я вышел из номера и похолодел: человек с ушами-пельменями так и стоял у моей двери. Тут я не выдержал. Я пал ему в ноги, умоляя оставить меня без конвоя. Я заверил, что даром никому не нужен. Пообещал, что до самого концерта никуда из номера не выйду – что сейчас же, на его глазах, запрусь на два оборота и больше никому не открою. Что, на крайний случай, в соседнем со мной номере живет администратор с хорошей мускулатурой, очень похожий на Берию…

Человек с ушами-пельменями выслушал все это, пожал плечами шириной с дверной проем и сказал безо всякого выражения:

– Вы не беспокойтесь. Мне Виталий сказал вас охранять – я охраняю…

В его словах послышалось некоторое многоточие, и вдруг я разом увидел ситуацию в новом свете. Человек-шкаф был на работе. Виталий сказал ему меня охранять, и он меня охранял. Если бы Виталий сказал ему меня убить, он бы меня убил.

Ничего личного.

У меня отлегло от сердца.

Но все равно: когда, как кусок колбасы в сэндвиче, я ходил по Ростову в окружении двух человеко-шкафов, мне было очень худо, конечно.

Хлеб-соль

Апрель 2001-го, концерт в Казани.

У выхода на трап я оказываюсь первым. Дверь открывается, и я остолбеневаю: прямо на летном поле стоит джип, вокруг люди с цветами, а у самого трапа – три девушки в национальных татарских платьях, с чем-то типа хлеба-соли на руках.

Предчувствие публичного позора накрывает с головой. Микроавтобус с надписью VIP с летного поля меня возил, с джипом и охраной меня однажды встречали, но хлеб-соль!..

Я понимаю, что скандал вокруг НТВ поднял мое имя на нездешнюю высоту – и, набравши в грудь побольше воздуха, ступаю на трап.

Краем глаза вижу размазанные по иллюминаторам лица зрителей. Стыдно – ужасно! Иду, глядя под ноги, чтобы как можно позже встретиться глазами со встречающими; судорожно пытаюсь сообразить, что делать с этим хлебом, с этой солью, с этими девушками… Что во что макать?

Так ничего и не сообразив, на последней ступеньке трапа надеваю на лицо радостную улыбку – вот он я, ваш любимый! – и шагаю навстречу всенародной любви.

Девушки в национальных костюмах без единого слова устремляются мне за спину. Я оборачиваюсь. Толпа встречающих суетится вокруг миловидной женщины средних лет, сошедшей по трапу следом. Хлеб-соль, цветы, джип – весь этот публичный позор предназначается ей.

По моим устаревшим понятиям, так в России можно встречать только двух женщин: Аллу Пугачеву и Валентину Матвиенко. Но тут явно какой-то третий случай, и это размывает мои представления о реальности.

Своими ногами бреду с летного поля, и двое суток живу в Казани в тяжелом недоумении. А через два дня на обратном пути в кресло рядом со мной садится – она! И я понимаю, что Господь дал мне шанс восполнить картину мира.

– Простите мое любопытство, – говорю, – но… кто вы?

Женщина виновато улыбнулась и протянула визитную карточку – и картина мира встала на место, сияя новыми красками. Какая там Пугачева, какая Матвиенко?

Генерал налоговой службы, федеральная инспекция!

Льгота

Еду на работу, опаздываю, ловлю машину:

– Останкино!

– Сколько?

– А сколько надо? – интересуюсь.

– Ну вообще тут полтинник, – говорит водитель, – но вам…

Он широко улыбается, и я понимаю, что поеду на халяву.

– Давайте восемьдесят? – говорит водитель. – Вы же «звезда».

Кривая расценки

Частники, стерегущие дурачков на Ленинградском вокзале, чтобы за пятьсот рублей перевезти их на Казанский, давно поняли, что никакой пользы от меня им не будет.

Мои бюджетные расценки они знают наизусть и своего презрения по этому поводу не скрывают.

Однажды я услышал брошенное в спину презрительное:

– «Оплот демократии»! До Сокольников – за двести рублей!

Вот он, классовый подход: раз либерал – должен кидаться деньгами… Эх, был бы я оплотом тоталитаризма – дал бы ему в рыло и реквизировал автомобиль!

Переработался

Фестиваль в российской глубинке, на природе.

После концерта меня, честно заработавшего свой кусок мяса, кормят в столовой организаторы фестиваля. А за соседним столиком ужинает кампания моих давешних зрителей. Между супом и горячим происходит небольшая фотосессия. Жму руки юношам, обнимаю за талии девушек, улыбаюсь в объектив…

Только принесли мясо, я уже и вилку занес, – подходит к столу еще одна пара.

Ну, надо так надо.

Я приобнял девушку и улыбнулся ее молодому человеку, ожидая, когда вылетит птичка.

Был страшный крик.

Это были совершенно посторонние люди – просто зашли поужинать!

Встреча с музой

Вопрос девушки в баре застал меня врасплох:

– Вам нужна муза?

Вообще-то, я, конечно, не прочь… насчет музы-то… Только, признаться, представлял себе этот процесс по-другому.

– А вы – муза? – уточнил я на всякий случай.

– Да, – просто ответила она. И тоже уточнила: – Я муза на зарплате…

Лучше сразу…

Звонок раздался на рассвете.

– Вы, наверное, жена Шендеровича, – сказал женский голос в трубке.

– Да.

– Простите, что звоню в такую рань, но я решила: лучше сказать сразу…

Жена от таких слов проснулась мгновенно.

– Я хочу вас предупредить, – сказала женщина на том конце провода. – Я занесла Виктору вирус… Я не нарочно…

Это была редактор Ася – и речь шла о письме, которое она послала мне по мейлу.

В Австралии

…как известно, наша эмиграция обитает давно – еще шанхайско-харбинская, довоенная.

Перед выступлением, разглядев в зале парочку ровесниц Вертинского, я в некоторой тревоге спрашиваю у организатора: а публика вообще-то в курсе жизни на Родине? Про что я тут буду шутить?

Тот, глазом не моргнув:

– Все будет хорошо. Главное, не говорите им, что Брежнев умер…

Мой добрый Изя

– Жалко, что вы не привезли книги, – сказал Саша. После выступления в Мельбурне он вез меня в аэропорт. – Я бы на вашем концерте сорок книг продал Изе…

Я уже открыл рот, чтобы попросить у Саши телефон этого замечательного австралийского Изи, готового скупать мои книги оптом, – и только тут до меня дошло, что на последнем слове Саша перешел на английский.

– …сорок книг продал – еasy!

Легко!

От всей души

Майами. Первая прогулка вдоль океана – и первый же рыбак на берегу оказывается одесситом!

Он меня узнал и приветствовал не только словом, но и полной готовностью к делу, а именно: вынул из пакета рыбу и, обратившись к моей жене, предложил ей:

– Хочешь, я отрежу тебе голову и выну кишки?

Космические проблемы

Советские представления о всевластии человека из телевизора – совершенно поразительны!

Дело было в «Шереметьево» в середине девяностых.

По залу паспортного контроля толстой змеей лежала очередь из детей, пытавшихся улететь в летние международные лагеря. Хвост все рос, а из полутора десятков пограничных кабинок работало по-прежнему две-три… Духота, раздражение, цейтнот, нервы…

Быстро озверев, я пошел искать какое-нибудь начальство. Но я был не один такой озверевший: в дверях кабинета стоял лично Алексей Архипович Леонов – тот самый, космонавт! – и, судя по багровому лицу, уже довольно давно беседовал со скучающим лейтенантом погранслужбы.

Алексей Архипович провожал внучку.

– Откуда я вам возьму людей, – пожимал плечами лейтенант, расслабленно полулежа на стуле перед дважды Героем Советского Союза.

Леонов тяжело выдохнул, всплеснул руками и, обернувшись, увидел меня. И страшно обрадовался!

– Виктор! – сказал генерал армии, легендарный космонавт, человек, первым вышедший в открытый космос. – Какая удача! Идите сюда, вас они послушаются…

«Старший брат следит за тобой»

Улучшить работу погранслужбы мне, признаться, так и не удалось, – зато однажды я напугал тетку в детском саду!

Тетка тяжело спускалась по ступенькам этого самого детсада, арендованного для съемок программы «Куклы». Тяжесть спуска объяснялась телосложением и полными сумками в обеих руках.

А я как раз вышел на крыльцо подышать.

Тетка увидела меня – и аж выпустила из рук наворованное.

– Ой, – вскрикнула она, – нас-то за что!

Да, да, так и знайте, я не только за Кремлем слежу, я везде, везде…

Знак уважения

Дело было в Екатеринбурге, в гостинице.

Я уснул заполночь, а потом в полной тьме полминуты пытался нашарить трубку затрезвонившего телефонного аппарата.

– Виктор! – сказал вальяжный голос из трубки. – Мы тут, по соседству, в сто втором… В знак уважения к вашему таланту… просим к нам… коньячку…

Точного текста не помню, потому что, в сущности, еще спал. Так и не проснувшись, промямлил, что не пью, и повесил трубку. Все это происходило в полной тьме. Перед тем как снова отрубиться, я на секунду зажег свет. Была половина шестого утра. Сволочи, подумал я – и провалился обратно в сон.

Наутро я подошел к девушке у стойки и злобно поинтересовался, какого черта она соединила со мной какого-то идиота в половине шестого утра.

Девушка испуганно оглянулась на стоявшего рядом охранника. Охранник закаменел лицом. Мне показалось, что им обоим не понравилось определение «идиот».

– Ну хорошо, – сказал я. – Значит, так. У меня к вам просьба. Завтра, ровно в половине шестого утра, позвоните, пожалуйста, в сто второй номер и передайте, что Шендерович благодарит за приглашение и извиняется, что не смог прийти.

Шутка казалась мне адекватной и даже изящной. Я улыбнулся, полагая, что девушка-портье оценит это изящество. И тут понял, что значит выражение «короля играют придворные».

Портье побелела лицом и с отчаянием в глазах замотала головой. Охранник же отвернулся, всем видом давая понять, что ничего этого не слышал вообще.

– Слушайте, – сказал я. – Кто у вас там живет, в сто втором?

И портье тихо ответила:

– Хабаров.

Тут уже, наверное, побелел лицом я.

Хабаров был главой «уралмашевских», по совместительству – депутат местного совета. Он и его «братки» закатали под асфальт конкурентов еще в середине девяностых – и с тех пор рулили Е-бургом на законных основаниях.

Хабаров был хозяином города и, как выяснилось впоследствии, владельцем этой гостиницы… Если бы я ночью успел толком проснуться и послать его вдоль по алфавиту, моя гастрольная деятельность, полагаю, могла закончиться прямо в этой гостинице, вместе с жизнью.

Через месяц с небольшим Хабарова арестовали, а еще через неделю – повесили в тюремной камере. Я тут ни при чем, так совпало.

Координатор протеста

Дело было в Нижнем Новгороде.

Ясным весенним днем иду, гляжу: митинг у памятника Минину. Транспаранты, мегафон, тетки-активистки собирают подписи… Оказалось, вся эта суета – в защиту местного вора Климентьева: он только что победил на выборах мэра, и его, наконец, посадили.

Ну митинг, флаги… Я, как та гоголевская крыса, пришел, понюхал и пошел прочь. И как раз мобильный зазвонил…

И вот иду я по главной нижегородской улице к Дому актера и разговариваю по телефону – глядь, откуда ни возьмись, человек с телекамерой. Забегает спереди и, пятясь, снимает, как я иду. Узнали, думаю. Неловко, хотя приятно, конечно. Но откуда этот папарацци? Неужели караулил?