Текст книги "Банда"

Автор книги: Виктор Пронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 27 страниц)

– Как приятно поговорить с умным человеком! – воскликнул Халандовский с искренним восхищением.

– А чем занимается водитель, когда начальник в отпуске?

– Видишь ли, Паша, у Голдобова с водителем были отношения... Хорошие. Настолько, что они и в отпуск ездили вместе.

– Ишь ты! Что же это за дружба такая? Уж не любовь ли?

– Ни то, ни другое, Паша, – Халандовский в упор посмотрел на следователя. – Для дружбы у него есть более влиятельные люди... Твой шеф, например.

– Анцыферов?!

– Паша, я стараюсь не произносить вслух имен больших людей. Не надо. Это... чревато. Ты, к примеру, выскажешь восхищение, а кому-то покажется, что в твоем голосе прозвучало осуждение, издевка.

– Ну хорошо, для дружбы у него были люди... С этим ясно. А для любви?

– Ты еще не говорил с женой пострадавшего?

– Нет. А что?

– Поговори, – Халандовский потупил глаза.

– Даже так? – озадаченно проговорил Пафнутьев. – Даже так... Странные нравы, я смотрю, в торговой сети... Наводят на размышления.

– Тебя только наши нравы изумляют?

– Да нет... Нельзя же каждый день с утра до вечера изумляться... Для этого надо быть немного дураком.

– Значит, тебе поручено это дело? – спросил Халандовский, не поднимая глаз, словно бы стесняясь собственной проницательности.

Пафнутьев встал, распахнул пошире форточку, снова сел, оглянулся по сторонам, но прежде чем понял, чего ему хочется, Халандовский опустил руку и, нащупав что-то в маленьком холодильнике, поставил на стол бутылку минеральной воды, придвинул стакан.

– Пей, Паша... Жарко... Эта жара меня доконает... Ты извини, но должен подойти один человек... Если он увидит тебя здесь, если узнает, кто ты, то больше не придет. А мне бы этого не хотелось, мне бы хотелось, чтобы он почаще заглядывал.

– Понял. Ухожу.

– Говори, Паша... Тебе ведь что-то нужно?

– Бутылка.

– Ты же не пьешь? – удивился Халандовский. И тут же поправился, – Ведь ты только со мной пьешь!

– Эксперту пообещал.

– Чтобы лучше следы прочитывал?

– Совершенно верно.

– Но ведь после бутылки... Он увидит следов в два раза больше!

– На это я и надеюсь, – усмехнулся Пафнутьев.

– Куда идем, Паша?

– Когда-нибудь оглянемся.

– Оглядываться будем уже не мы, – Халандовский ленивым движением полной смуглой руки открыл тумбочку, пошарил там и поставил на стол бутылку водки, держа ее за кончик горлышка. – Одной хватит?

– Вполне, – Пафнутьев щелкнул замком потрепанного портфеля и среди бумаг аккуратно положил бутылку – чтоб не разбилась при случайном ударе, чтоб не раскололась в трамвайной толчее, чтоб цела осталась, если упадет невзначай портфель со стола, сброшенный рукой равнодушной и бестолковой. И полез в карман.

– Не надо, Паша, – остановил его Халандовский. – Ей-богу, это немного смешно.

Пафнутьев заколебался, посмотрел в тоскливые глаза Халандовского, но, пересилив что-то в себе, вынул кошелек.

– Знаешь, Аркаша, все-таки возьми. Я думаю не о твоих расходах. О себе пекусь. И в будущем я надеюсь пользоваться твоим расположением, злоупотреблять твоими возможностями и добрым отношением... А если начну слишком уж... Твое расположение пойдет на убыль. Этого я опасаюсь больше всего.

– Паша, если б ты знал, как иные пользуются моим расположением, как злоупотребляют...

– Не хочу им уподобляться.

– Как знаешь, – Халандовский все с той же ленцой взял деньги и, оказывая уважение гостю, запихнул их в раздутый кошелек. – Зайди как-нибудь, посидим... А?

– Зайду, – пообещал Пафнутьев, поднимаясь. – Обязательно зайду. Посплетничаем, о чужих женах посудачим, о дружбе и любви.

– Это всегда интересно, – ответил Халандовский. – Значит, все-таки подсунули тебе этого водителя?

– Подсунули, Аркаша.

– Но это же не твой профиль?

– В том-то и дело... Я тоже в недоумении. Словно забыв о госте, Халандовский рассеянно смотрел в окно и лицо его, усыпанное солнечными зайчиками, пробивающимися сквозь листву деревьев, казалось значительным и скорбным. Маленький вентилятор гнал струю горячего воздуха, тронутые (Сединой волосы Халандовского слегка шевелились на искусственном ветерке, полуопущенные веки создавали впечатление не то крайней усталости, не то сонливости, но Панфутьев знал – это высшая сосредоточенность.

Отрешившись от будничных подробностей, суеты, Халандовский в такие моменты проникал в суть грядущих событий. Вот он встряхнулся, поморгал глазами, вздрогнул.

– Рискуешь, Паша. Голдобов на взлете. Начальник... Народный избранник... Демократ... На митинге при массовом стечении народа сжег партийный билет, отрекся от проклятого прошлого... Метит в Москву... Обычно Голдобов не идет на крайние меры... А если он на них пошел... Ты в зоне риска, – Халандовский поднял заросший указательный палец.

* * *

В кабинете, помимо Пафнутьева, сидели еще двое следователей – у каждого небольшой столик и общий телефон. Естественно, когда они собирались вместе, работать было невозможно, поэтому все стремились поменьше бывать в кабинете, и все что можно, выполнять на стороне. Действительно, допрашивать одновременно трех человек, когда один признается, второй запирается, третий пудрит следователю мозги...

Но самым забавным в комнате были разбросанные повсюду вещественные доказательства. Новому человеку, впервые попавшему сюда, было явно не по себе, когда он видел окровавленную рубаху, свисавшую со шкафа, топор, завернутый в газету с подозрительными бурыми пятнами, затертый лифчик, давно уже пылившийся на подоконнике. В углу стоял опечатанный бидон с самогоном, у стены – радиатор с клочьями ткани и с пятнами “по виду напоминающие кровь”, как было сказано в протоколе. Тут же валялись поношенный женский сапог, пробитое цинковое ведро, самодельный нож невероятных размеров – похоже, умелец собирался сделать меч, но еще до окончания работы вынужден был пустить его в дело. На стене висел расколотый мотоциклетный шлем, из-под стола Пафнутьева торчала лошадиная нога со сбитой подковой, в шкафу на полочке лежал высохший человеческий палец, словно бы в ожидании, пока явится за ним хозяин. Все это были молчаливые свидетельства происшествий, которые расследовались хозяевами кабинета. Конечно, вещественным доказательствам положено лежать опечатанными и неприкосновенными, чтобы не видели их ни свидетели, ни потерпевшие, и не могли бы, увидев эти предметы, поправить свои показания. Но следователи даже не мечтали о других условиях, поскольку никогда других условий и не видели.

Войдя в кабинет, Пафнутьев в дальнем углу у стола увидел зареванную женщину с синяками на полной руке, а перед нею – проникновенного Дубовика, в глазах которого было столько боли и сочувствия, что любой бы разрыдался на месте женщины.

– Старик, – Дубовик оторвался от протокола, – что произошло? Каждые две минуты забегает шеф и задает один и тот же глупый вопрос – где Пафнутьев? Будто это не кабинет, а туалет... Ты бы зашел к нему, успокоил.

– Надо же, – проговорил Пафнутьев, усаживаясь за стол.

– Я сказал, что как только появишься, сразу отправляю тебя к нему... Что там случилось?

– А! – Пафнутьев махнул рукой, поставил в угол портфель, помня о его содержимом. – Прихлопнули одного... Вот и беспокоиться. Любопытно ему.

– Как, сегодня? Так ведь это... Утро!

– Жизнь, – Пафнутьев развел руками. Что-то заставило его замолчать и вовсе не женщина была тому причиной. Обычно они и при посторонних могли обменяться незначащими подробностями. Но сегодня, едва он заговорил об убийстве, возник в памяти настораживающий мохнатый палец Халандовского.

– Тоже верно, – согласился Дубовик и снова нос его завис над строчками протокола. Нос у Дубовика с годами не только краснел, но наливался какой-то внутренней силой, словно в нем что-то зрело, грозя каждую минуту взорваться не то диковинным цветком, не то уже зрелым плодом. А иногда он казался органом, вышедшим из повиновения и живущим своей таинственной жизнью. Но глаза оставались добры до беспомощности, характер у него тоже сохранился тихий и какой-то сочувствующий. – Итак, я вас внимательно слушаю, – проговорил Дубовик с почти религиозной смиренностью обратившись к женщине. – Продолжайте, прошу вас.

– Когда мы вышли из ресторана, было уже темно, – начала женщина Слабым голосом. – И вдруг появляется этот самый...

Сложив руки на столе, Пафнутьев сидел, уставившись взглядом в стену, на которой висели отвратительно сработанные отмычки, целая связка кривых, мятых, жеванных гвоздей, которые, тем не менее, в преступных руках работали не хуже родных ключей. Но Пафнутьев не видел отмычек, он опять брел по переулку, всматривался в следы протектора на мокрой земле, щупал свежие доски забора, в который неосторожно врезались мотоциклисты, удирая с места убийства.

«Так, – проговорил он про себя с вялой медлительностью, – постараемся прокрутить еще раз... На заборе должны были остаться ворс и кровь... Допустим, я буду знать группу... А на фига мне группа крови, если нет подозреваемого... Водитель Пахомов... Характеристика с места работы? Можно, но что она даст? Жена... Да, там еще жена... Голдобов со своим сочинским алиби... Колов, который с утра так разволновался, что принялся звонить прокурору и чего-то там лопотать... Скажите, какой впечатлительный... Теперь еще Анцыферов, весь издергался... Что он хочет услышать? И что я должен ему сказать? Ладно, разберемся. А на заборе должен остаться ворс от куртки, а на куртке – занозы от свежих досок. И ушиб на левой руке, локте, плече, а может быть, он и коленкой приложился...»

На этом месте мысли Пафнутьева неожиданно прервались – дверь распахнулась и на пороге возник прокурор – молодой, подтянутый и взволнованный.

– А, ты уже здесь, – проговорил удовлетворенно. – Зайди ко мне. Прямо сейчас, – в голосе Анцыферова звучало нетерпение. – Я жду, – успел сказать он еще до того, как за ним закрылась дверь.

– Во дает мужик! – озадаченно проговорил Дубовик.

– Разберемся, – Пафнутьев со вздохом поднялся, по привычке оглянулся на стол – не оставил ли чего, одернул пиджак. Анцыферов уже сидел за столом, куда-то звонил, отрывисто бросая в трубку односложные слова. Пафнутьев сразу понял, что говорит прокурор с человеком, который в чем-то выше его. Еле заметная зависимость проскальзывала в голосе Анцыферова.

– Ну что? – обратился он к Пафнутьеву, еще не совсем расставшись с предыдущим собеседником. – Пришел? Хорошо... Ближе садись. Что нового?

– Колбаса опять подорожала. Теперь я на свою месячную зарплату могу купить два-три килограмма, притом, не самой лучшей. Ужас какой-то!

– Да? Это хорошо. На месте происшествия был?

– Свинью ты мне подложил, Леонард. – Не пойму вот только – за что? Вроде не ссорились, на место твое не мечу...

– Подожди! – остановил Анцыферов. – Что ты несешь? Причем здесь колбаса? В каком смысле свинью?

– В самом полном. Приехали отчаянные ребята, бабахнули из какой-то штуковины, завалили мужика и были таковы. Все. К моему приезду труп убрали, кровь смыли. И ты, Пафнутьев, иди и узнай, где преступники в настоящее время водку пьют.

– Что, совсем глухо? – опечаленно спросил Анцыферов, но Пафнутьев с удивлением заметил, что в голосе прокурора нет сожаления. Он произнес эти слова чуть ли не с облегчением.

– После того, как выстрелили, тут же свернули в переулок. А там асфальта нет, земля после вчерашнего дождя сырая... Ну, если присмотреться, то следы конечно увидеть можно...

– Следы?! – вскрикнул Анцыферов. – А говоришь, ничего не обнаружено! Значит, что-то все-таки есть?

– А! – Пафнутьев махнул рукой. – Следы от протектора.. Тянулись, тянулись эти следы и вдруг пропали. Будто это был небольшой самолет, замаскированный под мотоцикл. Наш Худолей излазил, исползал на брюхе весь этот злосчастный переулок, отснял целую пленку, но, боюсь, толку не будет. Опросили местных жителей... Там частные домики, вроде должны были что-то видеть... Не видели. В двух домах мотоциклы, но не те. Во-первых, чистенькие, один вообще в смазке, а что касается второго...

– Твои соображения? Что намерен делать?

– Пойду перекушу. С утра ничего не ел...

– Я спрашиваю, что ты намерен делать по этому происшествию, – холодно сказал Анцыферов, давая понять, что шутить не время и обедать тоже рановато.

Пафнутьев помолчал в полнейшей растерянности, пошевелил в воздухе пальцами, посмотрел на Анцыферова беспомощно и обреченно.

– Что делать... Медэкспертиза должна заключение прислать... Почитаем, ознакомимся... Снимки со следов протектора надо изучить, вдруг мелькнет счастливая находка.. А? – он вопросительно посмотрел на прокурора. – А потом – личность убитого, круг друзей, знакомых, возможная причина убийства... Может, счеты свели с мужиком, может, он где-то повел себя опрометчиво... Ведь так бывает в жизни, правильно, Леонард?

Анцыферов посмотрел на Пафнутьева – ему показалось, что тот попросту потешается над Ним. Но нет, Пафнутьев был серьезен, на прокурора смотрел с надеждой, ожидая, видимо, одобрения.

– И все? – нетерпеливо спросил Анцыферов. – И это все, что ты можешь предложить? Маловато, Паша.

– Ну, так уж и мало! Скупишься, Леонард. – Я вот еще о чем подумал, мне вот еще что показалось...

– Ну? Слушаю тебя!

– Чтобы попасть в движущуюся цель с мотоцикла, который, в свою очередь, сам движется... Тут ведь сноровка нужна! Вот так, с бухты-барахты... Нет, Леонард, это подготовленные люди. И два заряда всадить в грудь...

– Откуда ты знаешь, что именно в грудь, что два заряда? – с подозрением спросил Анцыферов.

– Так ведь ты сам мне и сказал!

– Ну... Я сказал предположительно, – смешался прокурор. – Просто допустил такую возможность...

– Да? Ну, ладно... А то мне показалось, что ты уже все разузнал, чтобы облегчить расследование... – Пафнутьев разочарованно развел руками. – Но не волнуйся, Леонард! Прошло всего два часа после преступления. И уже есть первые впечатления.

– Да и впечатлений у тебя маловато. Не знаю даже как быть... Ты, Паша, должен знать, что это дело для тебя – счастливый шанс... И ты должен его использовать. Я всегда верил в тебя, всегда знал, что ты способен...

– Леонард! – перебил Пафнутьев. – Ты не волнуйся. Все образуется. Или уже дергать начали?

– Начали, Паша.

– Откуда?

– Не будем об этом. Выстрелы много шуму в городе наделали. Знаешь, какие слухи? Перестрелка, мафия, трупы, невинные жертвы среди прохожих...

– Скажи, что подключил лучшие силы.

– Да уж лучшие, – хмыкнул Анцыферов. – Лучше не бывает...

– А чего ты так? – обиделся Пафнутьев. – Сомневаешься – отдай дело Дубовику.

– Поздно отдавать. Я уже оповестил, что ты занимаешься. Ладно. Встретимся вечером. Не уходи, пока со мной не встретишься, понял? Да, с оперативниками все в порядке?

– Отличные ребята, – серьезно сказал Пафнутьев. – С ними можно горы своротить.

– Давай, Паша. Не подведи, – и Анцыферов снова потянулся к телефону.

* * *

Вернувшись в свой кабинет, Пафнутьев увидел, что Дубовик продолжает допрос. Женщина уже не рыдала, да и никто не сможет слишком долго так рыдать, теперь в ее облике чувствовалась усталая безутешность. Но Дубовик выглядел еще более участливым.

– Да, – обратился он к Пафнутьеву и голос его тут же сделался самым обыкновенным, как у актера, который, отыграв на сцене что-то очень трогательное, прошел за кулисы и попросил воды. – Тебе звонили из милиции, от дежурного. Что-то связано с сегодняшним убийством. Спросили, кто им занимается... Я скрывать не стал, назвал тебя... Что бы это значило, а, Паша?

– Разберемся, – Пафнутьев быстро набрал номер дежурного. – Здравствуйте. Пафнутьев из прокуратуры. Выполняю ваше указание – звоню.

– Привет... Тут вот какое дело, – голос у дежурного звучал замедленно, будто он в это время что-то искал на столе. – Тут вот какое дело... Пришла ориентировка по поводу утреннего убийства. Некого Пахомова, якобы, застрелили... Я заступил на дежурство утром, два часа назад... И вижу в журнале запись...

– О чем запись? – нетерпеливо спросил Пафнутьев.

– Вот, слушай... Приходил какой-то Пахомов, тот самый или нет тебе судить... Приходил и оставил письмо на имя начальника. Указано и содержание письма – гражданин Пахомов опасается за свою жизнь, о чем заблаговременно ставит милицию в известность. Подпись, дата, время и все такое прочее. Это тебе интересно?

– Где письмо?

– Передано начальству. Как и положено.

– Сейчас оно у секретаря?

– Вряд ли, уже у Колова. Она все ему передает.

– Кто дежурил?

– Этот... как его... Вахромеев. Сегодня отдыхает. Дрыхнет, надо понимать.

– У него есть телефон?

– Нету. Где-то на частной квартире со своей бабой живет. Хотя нет, подожди... Вот подсказывают – поженились они месяца три назад. Так что он, скорее всего, с женой... Но долго женились, все квартиру искали, по уголкам мыкались, чуть ли не в парке на скамейке тешились... Вот ребята подсказывают – даже в нашей камере изредка ночевали. Когда она свободна была, конечно. Но иногда и нарочно выпускали нарушителей... Если они были не очень опасны. Голь на выдумки хитра, а? Вот ребята подсказывают – в рафике летом ночевали... Не представляю, как там можно устроиться... Ребята вот смеются, не самый худший вариант, а, Паша, как считаешь? Тут у нас один старшина такое устроил, такое устроил, что ум меркнет. Представляешь...

Пафнутьев положил трубку и рванулся к двери.

– Я в милицию, – успел он бросить Дубовику. В дежурке все еще стоял хохот – неожиданно возникшая тема получила продолжение и свободные от выездов милиционеры наперебой припоминали, как кому приходилось преодолевать жилищные сложности.

– А Жорка Шестаков до чего хитрый оказался, до чего сообразительный! Как только дежурство сдал, подружку под мышку и на вокзал. А там у него с бригадирами поездов дружба – раньше в железнодорожной милиции работал. Садятся в мягкий вагон, в двухместное купе и всю ночь едут. Просыпаются в Ленинграде, Днепропетровске, Казани, Симферополе, знакомятся с местными достопримечательностями, мороженое кушают, винцом балуются. А вечером на вокзал. И снова в отдельное купе, и снова ночь вдвоем. А мы все удивлялись – что такое, почему после смены не можем Шестакова найти для сверхурочного дежурства! А попробуй найди его, если он за тысячу километров на Черном море балдеет! Отдохнувший возвращается, посвежевший, весь довольненький! Не Жорка, а самовар тульский!

Дослушав историю про сообразительного Жорку, Пафнутьев постучал в стекло, напоминая о себе.

– А, Паша! Сейчас покажу... Вот, смотри, какая интересная запись, – дежурный протянул журнал. – Все, как я тебе сказал.

Прочитав немногословную запись, Пафнутьев вернул журнал разочарованным – никаких дополнительных сведений обнаружить не удалось. Действительно, здесь, в дежурном отделении милиции, был человек по имени Николай Пахомов, который оставил письмо. В письме он вроде бы сообщал об опасности, которую чувствует в последнее время. Откуда опасность, кто преследует – ни слова.

– Колов у себя? – спросил Пафнутьев.

– Вроде, на месте. Он не любит далеко от телефона отходить, – рассмеялся дежурный. – Только на расстояние прямой видимости. Или слышимости. Большой начальник хорош в кабинете, чтоб всегда на него выйти можно было. Хочешь зайти?

– Хочу.

– Попробуй. Может, получится. Обычно он визитов не поощряет. Мы у него бываем только по вызову. Но ты – другое дело. Опять же по делу.

На второй этаж Пафнутьев поднимался медленно. Что-то подсказывало – удачи не будет. Слишком все было просто. Раз – и на тебе письмо со всеми именами, адресами и приметами убийц. Так не бывает. И потом, если Колов звонил Анцыферову... Если все в открытую... То Пафнутьев бы знал о письме от прокурора. Если, конечно, все в открытую, – подвел Пафнутьев итог своим раздумьям.

Крупная блондинка с крашеными волосами и ярко-красными губами сидела на секретарском месте, зажав в зубах перемазанную помадой сигарету. Увидев Пафнутьева, улыбнулась, но улыбка была как бы про себя, словно она вспомнила об этом человеке что-то смешное, или увидела что-то неприличное. И многие, попадая в приемную впервые, столкнувшись с этой улыбкой, растерянно осматривали себя – в порядке ли брюки, не торчит ли где чего смешного или срамного.

– Здравствуй, Зоя, – приветствовал ее Пафнутьев. – Что хорошего в жизни?

– А, Паша, – секретарша улыбнулась, окинув Пафнутьева взглядом. И он не мог удержаться, чтоб не провести пальцем по ширинке – все ли там в порядке.

– Послушай, от вашего дежурного должно поступить письмо на имя Колова. Было?

– Вся почта у него.

– А сам он?

– Занят. Не принимает.

– У него много народу?

– Один сидит. Но на телефоне. Доложить?

– Конечно!

Зоя, не глядя, нажала кнопку и, выпустив облако дыма изо рта, подмигнула Пафнутьеву. Сейчас, дескать, все решим, не дрейфь.

– Слушаю! – раздался искаженный динамиком голос Колова.

– Геннадий Борисович... Пафнутьев из прокуратуры.

– В чем дело?

– Хочет сам доложить.

– Это что... Срочно?

– Говорит, срочно. Наступило молчание.

– Начальство думает, – сказала Зоя, прикрыв трубку рукой. – Это хорошо. Когда думает, соглашается. Если бы почаще думал, золотой был бы человек.

– Пусть войдет, -j– разрешил Колов.

– Вот видишь, – усмехнулась Зоя, искривившись от сигаретного дыма.

Пафнутьев передернул плечами, поправляя пиджак и, решительно перешагнув порог, оказался в длинном кабинете, казавшемся еще длиннее оттого, что от двери к столу тянулась красная ковровая дорожка. Стены были обиты древесными плитами, сработанными на местном мебельном комбинате. Кабинеты всех приличных начальников города были обшиты этими плитами из прессованной стружки, и к кому бы ни явился новый человек, он не мог избавиться от ощущения, что все время оказывается все в том же кабинете, приходил ли в больницу к главврачу, в милицию, в исполком. И Пафнутьев не удержался, хмыкнул про себя, удивившись, что на месте Анцыферова на этот раз сидит Колов – кабинет прокурора был отделан такими же плитами.

Генерал Колов сидел за полированным столом, похоже, собравшись на прием чрезвычайной важности – столько в нем было блеска и торжественности. Пуговицы форменного кителя зеленого цвета сверкали, обжигая взгляд, значки играли вишневой эмалью и золотом, колодки наград, оправленные в металл и покрытые прозрачной пленкой, придавали генеральскому облику нарядность и недоступность. Впрочем, впечатление парадности было не так уж далека от истины, Колов шел по жизни как на параде – уверенной, неуязвимой поступью. Короткая стрижка, седоватые волосы, выбритое, отяжелевшее лицо бывшего боксера создавали облик человека волевого, сильного. Даже без кителя каждый сразу бы заподозрил в Колове генерала. А перебитый в юности нос придавал ему некую романтичность, чувствовалось, что этот человек через много прошел. Пафнутьев знал, что и шутка, и злость генерала рядом, и никогда нельзя заранее знать, что вызовут в нем твои слова – ярость или смех. Впрочем, и ярость в нем держалась недолго, и смех не был столь уж веселым.

– Здравствуйте, Геннадий Борисович! – бодро приветствовал его Пафнутьев, невольно включаясь в торжественность, наполнявшую помещение.

– А, Пафнутьев, – Колов решительно отодвинул в сторону бумаги. – Проходи. Садись. Рад тебя видеть. Как поживаешь? Что привело?

– Дела, Геннадий Борисович.

– Это хорошо. О делах забывать нельзя.

– Да они сами о себе не дают забыть.

– Тоже правильно. Тем и живы. Делами, заботами, хлопотами. Зачем пожаловал?

– Убийство, Геннадий Борисович.

– Это плохо. Рождение – хорошо. Убийство – плохо. Знаю, о чем ты говоришь, что имеешь в виду. Анцыферов звонил. Значит, тебе поручено?

– Как видите...

– Одобряю. Молодец Анцыферов. Соображает. Несмотря на откровенную и наглую лесть, Пафнутьев ощутил в душе теплую волну благодарности. Знал, что ничего не стоят слова Колова, знал, что тот попросту лжет ему в глаза, но ничего не мог поделать – было приятно.

– Спасибо на добром слове, Геннадий Борисович.

– Ха! А я о тебе ничего не сказал. Я Анцышку похвалил, его выбор одобрил. Ладно, не обижайся, и ты доброе слово заслужишь, все впереди. Слушаю тебя.

– Убит Пахомов. Личный водитель Голдобова...

– Да, будет подарок Илье Матвеевичу к возвращению! А ведь он возил меня, этот Пахомов. Как-то зашел по делу к Голдобову, а он и доставил меня домой. И Пахомов вел машину. Но сказать, что запомнил его... Нет, не запомнил.

– Он был здесь, Пахомов, – Пафнутьев настойчива продирался к цели своего прихода.

– У меня? В этом кабинете?

– Нет, в дежурной части, – Пафнутьев удивился неожиданной резкости Колова. – В журнале есть запись о том, что он был...

– Сейчас вызову дежурного!

– Не надо! Потом, если возникнет необходимость. Около девяти вечера Пахомов зашел в дежурную часть, оставил письмо.

– Письмо?! – встрепенулся Колов. – Какое письмо?

– Пахомов опасался за свою жизнь, об этом и написал в письме.

– Ты видел письмо?

– Нет, к сожалению...

– Как тогда можешь судить о содержании?

– Геннадий Борисович! – взмолился Пафнутьев. – Послушайте! В журнале есть запись, краткое содержание заявления. И там сказано – посетитель опасается за свою жизнь. Письмо передано вам. Для следствия оно имеет важное значение. Возможно, в нем названы люди, названы причины... Вот я и решил зайти.

– Хм, – сказал Колов озадаченно и принялся беспорядочно просматривать бумаги на столе. Несколько раз мелькнуло плотное письмо в стандартном конверте, Пафнутьеву нестерпимо захотелось выхватить его из общей кучи, он даже приподнялся, но Колов каждый раз успевал перевернуть письмо, накрыть другими бумагами. Однажды даже взял в руки и вчитался в надписи, но тут же снова бросил на стол. – Странно, – сказал он, нажимая кнопку звонка. – Если письмо передали, оно должно быть здесь. А если его нет, значит мне его не передавали.

Вошла Зоя, молча остановилась у двери. На этот раз сигарету она держала в руке.

– Зоя, возникло недоразумение... Пафнутьев утверждает, что должно быть письмо от некоего гражданина Пахомова... Ты мне все передала?

– Почта у вас, Геннадий Борисович.

– У тебя ничего не осталось?

– Нет, все у вас на столе. Я сама положила.

– Странно, – проговорил Колов. – Ну, ничего страшного, найдется. А ты посмотри у себя повнимательней – может, где и затерялось... Всякое бывает.

– Геннадий Борисович, – начала было Зоя, но Колов перебил ее.

– Ты все-таки посмотри. Это ведь не очень трудно? Руки не отвалятся? – Колов, улыбаясь, посмотрел на секретаршу и та исчезла быстро и бесшумно. – Если письмо было, мы его обязательно отыщем, – продолжил Колов. – Ты вот что... Позвони Зое через час. К тому времени все выяснится. Я еду на совещание, меня не будет, связь поддерживай с Зоей. Она баба толковая. Теперь скажи, тебе известно, что именно было в письме?

Пафнутьеву вопрос не понравился. Десяток лет он проработал следователем, почти ежедневно допрашивая людей, задавая им сотни вопросов. И шкурой чувствовал скрытый смысл сказанного.

– Могу только предполагать...

– Слушаю! – произнес Колов. И это его слово можно было истолковать как “немедленно выкладывай все, что знаешь”.

– Если Пахомов решился зайти в милицию, если он объяснил дежурному причину своего визита... Значит, что уже достали. Он был на пределе. Вполне обоснованно можно предположить, что в письме речь шла именно об этом. Думаю, мы вправе допустить, что в письме он указал источник опасности. Очевидно, от него что-то требовали или к чему-то склоняли... Иначе какой смысл угрожать... То есть, в любом случае письмо может оказаться хорошим подспорьем. Сразу отпали бы многие вопросы. Не исключено, что следствие могло закончится прямо сегодня.

– Сегодня? – усмехнулся Колов. – Круто. Он встал, прошелся по кабинету. Пафнутьев убедился, что и брюки у генерала позволяли ему прямо сейчас отправиться на парад.

– Тебе часто приходится расследовать дела, связанные с убийствами? – спросил Колов.

– Да нет, не очень.

– Не очень – это как?

– С подобным я сталкиваюсь в первый раз, – смешался Пафнутьев. – Но следователем работаю достаточно долго, насмотрелся всякого, – попытался он поправить свой авторитет.

– Но убийство – первое?

– Да.

– Это чувствуется, – Колов вернулся к столу и сел. Помолчал, глядя на лежащие перед ним бумаги. Наконец, поднял глаза на следователя. В его взгляде не было уже ни улыбки, ни готовности вести разговор. – Прости, но у тебя облегченный подход к делу. Вот найдется письмо, вот раздастся голос автора с того света и к вечеру следствие закончено. Музыка играет, барабаны бьют... Нет, Пафнутьев, так не бывает. Анцыферову, конечно, виднее, кому поручать следствие, не мне об этом судить... Желаю успеха. А что касается письма... Если оно действительно было... Найдем. Удасться тебе помочь – будем рады. Не удастся – не взыщи, – Колов поднялся и протянул руку. Пафнутьеву ничего не оставалось, как пожать крепкую, суховатую ладонь бывшего боксера. – Будут новости – не таи, порадуемся вместе.

– Порадуемся, – обронил Пафнутьев. – Был бы повод.

В приемной он остановился у столика секретарши, ожидая, пока она закончит разговор по телефону.

– Все ему отдала, – прошептала Зоя, прикрыв трубку рукой.

– И письмо? – спросил Пафнутьев тоже шепотом. В этот момент затрещал телефонный динамик и в приемной раздался смазанный голос Колова.

– Зайди ко мне.

Зоя бросила трубку, перемазанную губной помадой, сделала прощальный жест – “Иди, ради Бога! Хватит тебе здесь торчать! Иди, пока отпускают!”. Уже выйдя в коридор, Пафнутьев еще раз придирчиво осмотрел себя – вроде, все в порядке. Пуговицы, которым положено быть застегнутыми – застегнуты, которым позволительно быть расстегнутыми – расстегнуты. Тогда нечего дыбиться, проворчал он про себя и покинул мрачноватое здание Управления внутренних дел. На улице его встретило серое от зноя небо, слепящий свет, размякший асфальт. Сунув руки в карманы, Пафнутьев бесстрашно шагнул на залитый солнцем тротуар.

* * *

– Падай, падаль! Падай, ты убит! – закричал Андрей, не сдерживая восторга, когда увидел, что Пахомов, в которого он целился с пяти метров, рухнул на высохшую траву газона. На ходу сунув обрез за пазуху, он ухватился за ручку и крикнул на ухо Махначу: “Гони! Теперь твоя очередь!"

Но Махнач, то ли от излишней поспешности, а скорее с перепугу, не рассчитал скорости и на повороте их вынесло на высокий забор из неструганых досок. В последний момент Андрей успел оттолкнуться, мотоцикл выровнялся и, проскочив лужу, они выбрались на плотную песчаную дорожку. Им повезло, – переулок был пуст, не встретилось ни одного человека, да и за заборами, насколько успел заметить Андрей, тоже не мелькали любопытные лица. Свернув в конце переулка влево, оба с облегчением перевели дух. Все шло как и намечалось – посредине проезда стояла грузовая машина с крытым верхом, а из кузова свисала на дорогу толстая доска. Чуть притормозив, Махнач въехал по доске в кузов и резко нажал на тормоз. Машина стояла с заведенным мотором, и водитель так рванул с места, что они еле устояли на ногах. Доску пришлось втаскивать уже на ходу.