Текст книги "Людоеды (Утилизаторы)"

Автор книги: Виктор Мясников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 12 страниц)

И вот наступил новый этап секретной деятельности. Старый приятель, ветеринар из ближней ветлечебницы, имевший опыт работы на звероферме, предложил создать кооператив по разведению пушных зверей. Недели три Степа обдумывал соблазнительную идею. На заводе имелось обширное рыборазводное хозяйство, откуда можно было легко наладить снабжение дешевым кормом. А пустующие подвалы вполне годились для размещения клеток. Возле заводской теплоцентрали на крестообразном стыке четырех цехов образовался подвальный двор, ограниченный высокими бетонными стенами. Здесь когда-то планировали смонтировать вентиляционный узел, чтобы гнать воздух по трубопроводам во все концы завода, где он может понадобиться. В то же время по другим трубам со всех концов должен был вытягиваться загрязненный воздух и подаваться на очистные фильтры, чтобы резко сократить выбросы вредных веществ в городскую атмосферу. Но тут наступило время ускорения, затем перестройки и, наконец, реформ. Пошли большие перемены, деньги обесценились и кончились, начальству стало не до того...

В общем, Степа к заводскому руководству не обращался, чтобы в долю не брать и избежать лишних расходов. Чтобы получить оборотный капитал, он толкнул налево нигде не числившиеся материальные ценности, которых накопил немало, находясь на ответственном посту и заботясь о производственных интересах. Так поступали все. Кабель, телефонные аппараты, медь, алюминий и свинец позволили нанять бригаду заезжих шабашников и в ударные сроки продлить подземный коллектор до гаража ветлечебницы. Дальнейшие расходы были сведены до минимума. Цемент, арматура, листовой металл, доски, гвозди, сварочная аппаратура и все остальное совершенно безвозмездно приобреталось на обширной заводской территории. Даже агрегат для размолота формовочной массы перетащили по частям и приспособили для производства костной муки.

Вскоре первые норки точили зубы о воняющих болотом прудовых карпов, не брезгуя и собачатиной. Главврач маленькой ветлечебницы сделал свое заведение центральным собачьим моргом города. Подпольную ферму обслуживал всего один работник. Старательный, исполнительный, трудолюбивый, он страдал всего одним недостатком – пролетарской жаждой социальной справедливости. Он решил, что если горбатится в этом подвале день и ночь, то, по крайней мере, на треть все это должно принадлежать ему. И не придумал ничего лучше, как шантажировать хозяев, угрожая донести властям об их подземном хозяйстве. Пришлось взять его в долю, но потребовать, чтобы вклад был не только трудовой, но и материальный. Глупый одинокий человек имел только квартиру. Ее и внес. Как бы на время, до ближайшего урожая шкурок. Но когда закончили убой и свежевание, растянув шкурки на правилках, собачий доктор ликвидировал партнера. Третий – лишний. А сам въехал в его квартиру. Проблема, куда спрятать труп, решилась сама собой. В звериные желудки. А на ферме появился первый бомж-батрак.

Халалеев усилил осторожность и меры безопасности, он не желал подставляться. Управлял делом издалека. Еще через год устранил старого приятеля – собачьего доктора. Не сам, а с помощью Бугра. Доктор оказался тривиальным наркоманом. Ветлечебница не могла обеспечить его нужным количеством дури, и он начал продавать на птичьем рынке песцовый молодняк, утверждая, что половина фермы принадлежит лично ему, и он может с этой своей половиной делать все, что заблагорассудится. Набрав команду таких же наркоманов, готовых на любое преступление ради укола, он перешел грань риска, устроив в городе несколько масштабных разбоев.

Ради спасения дела пришлось и его наладить в разделочную. И всю его банду беспредельщиков. Бугор оказался ценным приобретением. Сам не ширялся, бригаду держал в кулаке, дело знал и другим не позволял сачковать. Проведя безвыходно на зоне семнадцать лет, он был не способен к другой жизни. Тюремный режим подвала его вполне устраивал. Много ли надо старому зэку? Кружку чифира, что-нибудь выпить и закусить, "машку" на вечер и чтоб надзиратель над душой не стоял. Постепенно сбилась крепкая бригада из бывалых уголовничков, которым в этой жизни податься совершенно некуда, а уколоться надо. Каждый из них понимал, что на воле ему никто не приготовил ширнуться, а потому был вполне удовлетворен подземной жизнью и работу свою исполнял не за страх, а, так сказать, за совесть. Только с Садыком получился прокол. Тот возомнил себя крутым и начал из себя блатного строить. Не работал, только надзирал и дурь варил на всю кодлу. И ничего бы страшного, но он завел поганую манеру гулять в город. А там то напьется, то подерется. И уже ясно просматривалось желание отправиться на вольный воровской промысел. Просто удивительно, что до сих пор не ушел. Время от времени он являлся с прогулки с приличной пачкой денег и целыми коробками ампул и пакетиками "герыча", которыми ни с кем не делился. В принципе, он мог бы себя обеспечить кайфом, так что не подвальная ханка, сваренная из сухой маковой соломки, его тут держала. Наконец Степа понял, чего дожидается Садык. Забоя, чтобы заграбастать всю пушнину. Что ж, значит, он в очереди на убой сам стал значиться под первым номером. Тут Степа дал промашку, этого приблатненного следовало кончать сразу, пока чего не натворил. И вот результат: позарился подлец Садык на пролетарскую получку, приволок этого Вову Меншикова...

* * *

Вовец держал дистанцию. Не приближался к Халалееву вплотную, но и не отпускал его слишком далеко. Он прекрасно понимал, что тот неспроста водит по заводу, и держал его под прицелом. Тяжелая ночь вымотала все силы, и Вовец держался на ногах исключительно за счет нервного возбуждения. И все сильнее точила душу мысль, что сына уже нет в живых. В подвале, пока длилась маленькая подземная война, Вовец гнал прочь эту мысль, стараясь сосредоточиться на главном. Но сейчас он не мог сопротивляться. И постепенно в нем закипала ярость, опасное чувство. В первую очередь опасное для него самого. Ярость ослепляет и оглупляет, не дает трезво оценить ситуацию и толкает на необдуманные действия. Вовец был готов стрелять при первом же резком движении Степы или кого-то другого. Он предполагал, что Халалеев ведет его в засаду, где ждут какие-то недобитые дружки.

Они вошли в корпус, стали подниматься по лестнице. На этажах захватанные грязными руками двери украшены облупленными табличками: "Раздевалка цеха N6", "Мужские душевые" и тому подобное. Вовцу приходилось одновременно держать в поле зрения Халалеева и эти двери. А вдруг какой-нибудь тип с топором или автоматом выскочит? Или сразу двое? Последний лестничный марш упирался в маленькую железную дверь, отягощенную большим висячим замком. Халалеев сунул руку в карман. Вовец дернулся, выпростал обрез из тряпичного кокона, упер стволы в спину начальнику связи. Отбросил скомканную штору и тихо, но ясно сказал:

– Не шевелись.

Левой рукой пощупал сквозь карман руку Халалеева. Ничего опасного, ключ. Это нервы, он же обыскивал его в кабинете. Все равно надо держать ухо востро. Халалеев отпер дверь. Он почувствовал напряжение Вовца, его готовность спустить курки, и, похоже, испугался. Двигаться стал медленно, стараясь видеть Вовца через плечо.

Вышли на крышу. Обширное поле, неровно покрытое серым растресканным битумом. Торчащие грибками трубы вентиляции. Халалеев еле плелся, косился через плечо, оглядывался. Вовца эта медлительность раздражала. Несколько раз он порывался врезать своему пленнику, чтобы двигался шустрей. Но сдерживал себя, чтобы не утратить контроль над собой и, как следствие, над ситуацией. Но почему, в самом деле, Халалеев так медлителен? Либо он не может отвести к мальчику, либо выжидает подходящий момент, чтобы разделаться с Вовцом. Либо то и другое вместе. И сейчас на голой равнине крыши Халалеев убедился, что Вовец один, его никто не подстраховывает.

Узкая, почти вертикальная железная лестница вела ещё выше, на крышу кирпичной пристройки. Халалеев стал подниматься, хватаясь руками за поперечины. Это было идеальное место, чтобы избавиться от конвоира. Идущего вторым можно одним пинком отправить вниз или навернуть сверху кирпичом.

– Стой! – крикнул Вовец. – Халалеев замер. Вовец ухватил его левой рукой за ремень. – Вот так, теперь тащи меня.

Кое-как вскарабкались. Ветерок ерошил волосы. Стрижи проносились перед лицом. Гладь пруда сверкала под солнцем так, что резало глаза.

– Долго еще? – Вовец терял терпение.

– Еще немного и вниз, – нервно выдохнул Халалеев.

– Хочешь сказать, что прогуливал мальчика по заводским крышам?

– Нет. Просто этот путь самый короткий.

Через десяток шагов они остановились у края крыши. Халалеев опасливо не дошел полметра до кромки. Показал жестом – гляди вниз. Вовец высоты не боялся, слишком много излазил горных круч и отвесных скал на своем веку. Глянул и сразу понял, что видит сверху тайную звероферму: ряды клеток, шастающие в проходах между ними зверьки. У него аж в глазах потемнело от страшной догадки. Не хочет ли Халалеев сказать, что Олежку давно убили и скормили маленьким хищникам?

Он схватил начальника связи левой рукой за ворот рубашки и притянул к себе, поставил его на край крыши. Ткнул стволы обреза в судорожно дергающийся живот. С ненавистью посмотрел в выпученные глаза Халалеева, наполнившиеся животным ужасом. Когда сзади многометровый провал, а впереди взведенные курки, и палец на спуске держит человек, дрожащий от гнева и ярости, ужас овладеет любым.

– Не там, не там! – завопил Халалеев. – На площадку смотри! Белая "десятка"!

Вовец глянул ему через плечо на площадь перед проходной. Сверху она просматривалась как на ладошке. Белый "жигуленок", единственный здесь автомобиль в этот воскресный день, был припаркован на дальнем конце, где имелся узкий выезд на одну из второстепенных улочек.

– Видишь, видишь? – торопливо запричитал Халалеев.

Вовец не отвечал, вглядываясь в далекий автомобильчик.

– На заднем сиденье, видишь? – испуганно частил Степа. – Там жена моя сидит и твой пацан рядом с ней.

Вовец молчал. Никакого движения возле машины не наблюдалось. Заднее стекло бликовало на солнце, и ничего внутри разглядеть было нельзя. Впрочем, на таком расстоянии все равно не узнать человека, даже одежду толком не различить.

– Зачем же ты сюда привел, а не к нему? – наконец заговорил Вовец.

– Для страховки. Убедился, что ты один. А то ты отпустишь, а другой тут как тут. Сейчас спустимся и... Да ты дуру-то убери.

Он ладонью отодвинул обрез. Почувствовав, что опасность немедленной расправы миновала, приободрился. Вовец словно забыл о Халалееве, с прищуром вглядываясь в бликующее стекло малолитражки и, не обращал внимания на неожиданно изменившееся, напрягшееся лицо своего пленника. Ладонь Халалеева, отодвинувшая обрез, замерла. Потом медленно развернулась и плавно переместилась на стволы. Выдохнув, словно перед рюмкой водки, он сильно рванул обрез, одновременно шагнув в сторону с поворотом тела вокруг оси. Правой рукой он уперся Вовцу в грудь и оттолкнул его.

Расчет был верный. Вовец, по-прежнему державший Халалеева за рубашку, неизбежно полетел бы вниз, поскольку не должен был выпускать обрез из руки и после рывка оказался бы на краю кровли. Толчок в грудь довершил бы дело.

Но Вовец, разглядывая автомашину, слишком расслабился и не успел среагировать. Он просто не удержал обрез в руке. Халалеев вырвал его. То же самое произошло и с рубашкой. Вовец не стал за неё цепляться. В результате Халалеева развернуло слишком сильно, а оттолкнувшись от Вовца, он сам отлетел на край крыши. На какое-то мгновение замер, прогнувшись, с широко раскрытыми глазами и разинутым, искаженным ртом. Тяжелый обрез, продолжая двигаться по инерции, увлекал за собой. Халалеев слишком поздно понял это и выпустил оружие. Судорожно замахал руками, пытаясь сохранить равновесие, и с криком сорвался вниз.

Вовец моргнуть не успел, как все произошло. А крик все не смолкал, словно Халалеев бесконечно падал и никак не мог долететь до дна. В последний миг он успел запустить пальцы в какую-то щель под самой крышей. Сейчас он судорожно цеплялся руками и елозил ногами по гладкой стене, пытаясь найти хоть какой-нибудь зацеп. Вовец заглянул вниз и встретил безумный взгляд Халалеева. Прилипнув к стене, тот задирал голову, уставясь на близкую кромку крыши, и безнадежно вопил, чувствуя как немеют напряженные пальцы.

– Где мой сын? – закричал Вовец. – Где мой Олежка?

– В машине! – ещё громче заорал Халалеев. – Клянусь богом! Помоги мне! Все отдам, помоги!

– Я тебе не верю! – заорал Вовец в ответ. – Ты врешь! Говори, где он?

– В машине! – вопил начальник заводской связи. – Помоги! Все, что хочешь!..

Вовец быстро лег на пыльную теплую кровлю, опустил руку и поймал ворот рубашки подтянувшегося кверху Халалеева. Но пальцы того уже не выдерживали. Он сорвался и полетел вниз со вскинутыми безнадежно руками. С высоты в шесть этажей он грохнулся на край клетки, проломив её, и скатился на пол. Зверье бросилось в разные стороны.

Халалеев лежал, подогнув под себя руку, раскинув ноги, глядя остекленевшими глазами в небо. Через минуту какой-то осмелевший песец, принюхиваясь, приблизился к нему и жадно вцепился в обнаженный бок острыми зубками. Вовец недоуменно посмотрел на трепыхающуюся на ветру рубашку, которую все ещё держал в руках за воротник. Отпустил её и проследил глазами падение тряпичного комка. Уже в самом низу рубашка вдруг развернулась в воздухе и накрыла мертвецу голову. Песец, фыркнув, отскочил в сторону.

Словно во сне, механически Вовец спустился на крышу корпуса, сошел по лестнице и вышел через проходную. Пожилой охранник в мешковатом зеленом мундире заинтересовался его рюкзачком. Но Вовец, оглушенный всем случившимся, не услышал его и не обратил внимания на крики. Охранник вопил и грозился, а Вовец, по-прежнему бесстрастный, вышел на площадь и направился к одиноко стоящему автомобилю. В голове не было никаких мыслей, пустота. Он только понимал, что больше никогда не увидит сына. Негодяй Халалеев унес на тот свет тайну исчезновения мальчика. Неожиданно задняя дверца "десятки" распахнулась, и из машины выскочил Олежка, живой и здоровый.

– Папка! – крикнул он и понесся навстречу Вовцу, раскинув руки.

Следом вышла молодая женщина и, приставив ладонь козырьком, с улыбкой стала наблюдать за их встречей. У Вовца слезы из глаз брызнули, сердце сжалось. Он подхватил сына, поднял и крепко прижал к груди.

– Ой, колючий! – заверещал мальчик, отстраняя лицо от отцовской щеки, задрыгал ногами, и его пришлось отпустить. Женщина уже подошла совсем близко. Вовца поразила её мягкая, приятная улыбка.

– Здравствуйте. Вы папа Олега? Меня зовут Вера Семеновна.

Она как ни в чем не бывало протянула руку.

– Владимир.., – Вовец поперхнулся, неуверенно пожал тонкие пальчики.

Неужели она ничего не знает? Или так талантливо играет свою роль.

– А где Степа? – она снова доброжелательно улыбнулась. – Опять на работе застрял?

– А... да, застрял... опять.., – Вовец в растерянности не знал, что сказать. – Спасибо, мы пойдем...

– Постойте, Степа просил отдать пакет. Я сейчас принесу, он в машине. Или вот что, Степа скоро, наверное, придет и отвезет вас, куда скажете.

– Нет, нет, спасибо. Мы сами...

Вовец не понял, что за пакет. Но вдруг до него дошло. Это, наверное, те деньги, что он вчера потребовал с Халалеева, пятнадцать, что ли, тысяч долларов. Он бы взял их у самого Халалеева, даже глазом не моргнул, но взять у вдовы, которая ещё не знает, что овдовела, так мило улыбается и, похоже, не подозревает о подпольной звероферме и о том, что мальчик при ней был заложником, а не гостем?

На площадь вывернул желтый "икарус", остановился у столба с табличкой остановки. С шипением раскрылись двери. Несколько пассажиров вышли и направились в разные стороны. Торопливо распрощавшись, Вовец потащил Олежку за руку к автобусу. Мальчик в пустом салоне долго выбирал, где им сесть, перебегал с сиденья на сиденье. Вовец напряженно ждал, пока автобус тронется, следил в широкое окно за дверями проходной и за женой Халалеева. Сколько она просидит в машине, пока не отправится разыскивать своего Степу? Наконец двери закрылись, автобус тронулся, и Вовец вздохнул с облегчением.

– Олежек, с тобой все в порядке?

– Да, конечно, – удивился тот. – А что?

– А где ты ночь провел?

– У тети Веры с дядей Степой.

– И как они тебе все это объяснили?

– Ну, дядя Степа сказал, что ты много денег задолжал тем дядькам. Что завтра с получки рассчитаешься. Что ты попросил забрать меня к себе на денек. А ты рассчитался, да?

– Рассчитался, сынок, сполна и со всеми.

– Значит, мы сейчас поплывем в поход?

– Обязательно. Только рюкзаки сложим. – Он почувствовал необыкновенный прилив бодрости и сил. – Олежек, можно тебя попросить? Ты маме не говори об этом приключении, ладно? Пусть это останется между нами.

* * *

Но вначале они позавтракали. Потом стали заново укладывать рюкзаки и прибирать в квартире. Вовец все время косился на телефон. Наконец раздался звонок. Вовец торопливо кинулся к аппарату, чуть не уронив его на пол. С облегчением и радостью услышал голос Жеки.

– Женя! Как ты? У тебя все в порядке?

– Все нормально. А ты как? Нашелся твой малыш?

– Нашелся. Здесь, со мной, рюкзак укладывает. Когда увидимся? А то мы в поход собираемся. Поехали с нами, развеемся от всего этого.

– Вовочка, милый, я так устала. Сил нет. Вы отправляйтесь, расслабляйтесь... – она явно была слегка навеселе. Похоже, сама уже начала расслабляться, стресс снимать. Ее голос иногда совершенно растворялся в громкой музыке и чужих голосах. Там, откуда она звонила, вовсю радовались её возвращению. – Я тебе сама потом позвоню. Все, до встречи. Целую тебя, целую, целую!

Вовец ещё некоторое время растерянно прижимал трубку к уху, слушая частые гудки, потом медленно опустил её на аппарат.

* * *

Она не позвонила никогда.

Екатеринбург, 1994, 2002.