Текст книги "Люди войны. Донбасс, южное направление"

Автор книги: Виктор Егоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)

– Согласились? – вновь перебиваю, улыбнувшись после слов «как все нормальные люди».

– Нет, конечно, остались штрафниками. И вот, блокаду сняли, начали восстанавливать Балтийский флот, понадобились экипажи на торпедные катера. Был такой приказ: матросов с нужной специальностью из пехотных частей с фронта отозвать и отправить на флот. Вот тогда про пятерку с линкора вспомнили – не возьмете ли этих «непотопляемых» связистов. О, как раз такие там нужны. А что они штрафники – так экипажи торпедоносцев это же смертники, там штрафникам самое место.

До 45-го года он воевал в составе дивизиона торпедных катеров, участвовал в штурме крепости Пилау, во взятии Кенигсберга. Потом еще долго на минных тральщиках служил.

– Тоже – сапер?

– На воде. Тогда их пути, мужиков в пятерке этой, разошлись, но домой, на родную улицу вернулись все пятеро. А сколько тогда соседей погибло – в каждом доме и не по одному. Может, поэтому, они 9 мая собирались и сидели в нашем дворе отдельно.

– Чтобы не маячить перед другими семьями?

– Наверное.

– Есть у деда награды?

– Орден Красной Звезды, орден Красного Знамени, орден Отечественной войны – все получены тогда еще, на фронте, не из «новых», юбилейных.

– А ранения?

– Нет.

– Поразительно! Не потому ли он спросил о «крови»?

– Может быть. Получить заслуженно боевые награды и не быть ни разу при этом раненным – это в пехоте или на море редко кому из рядовых удавалось. Такое везение – один на миллион.

– Что дедушка после войны делал?

– Мебель. Помню, приехал к нам в город, увидел кресло кровать, таких раньше ни у кого не было. Раскрыл, посмотрел механику. Приезжаем потом к нему в гости, а у него уже точно такое же – сам сделал. Он всё умел, я же говорю, одним топориком мог шикарнейший макет крейсера из доски за пять минут сделать!

– Уникальный дед, – говорю Виктору.

– У меня таких два, – отвечает он спокойным голосом, будто говорит о самых обычных вещах, о двух одинаковых стаканах, например, в шкафу.

– А второй кто? Я готов слушать.

– Вот слушай. Дед Николай – он по линии отца, а по матери – дед Иван. Прядунец Иван Матвеевич. У этого биография похожая, но её начало было с другого конца. Он примерным гражданином в молодости не был: сейчас бы его назвали рэкетиром. Тогда многие нелегально золотым песочком торговали, а он «контролировал», так сказать. Дали ему большой срок, а когда началась война, он стал проситься на фронт. Но статья у него была тяжелая, грабеж, таких из тюрьмы даже на передовую не брали.

Что делает дед Иван? Он подбивает родственников заплатить «хозяину», начальнику лагеря, чтобы тот переоформил статью. «Хозяин» согласился, статью переписали, из лагеря заключенного на свободу, разумеется не выпустили, но, удовлетворив его горячее желание, перевели в штрафбат и отправили в 42-м году под Сталинград.

– Опять штрафбат?

– Так в том и дело. Но даже не это главное, главное, что и его не ранило. Представляешь, под Сталинградом от батальона после боя оставалось иногда в живых всего два человека, и один из них всегда был дед Иван, причем, без ран.

Бабушка, когда пришло первое извещение, что он пропал без вести, пошла к местной бормотунье – гадалке, знахарке, целительнице – как хочешь, называй. Та бабушку успокоила: жив.

Потом пришло от него письмо, и вправду жив. После письма пришла похоронка, бабушка опять к бормотунье, верить ли бумаге? Та отвечает: не верь.

И вновь от деда Ивана приходит письмо: жив. А от командиров – извинение. И под конец – снова извещение, что пропал без вести. Верить или не верить на этот раз? Конечно, не верить, бабушка даже к бормотунье не пошла.

И что? И опять письмо – снова жив. Почему командование дважды ошибалось? После Сталинградской битвы была усилена фронтовая разведка, роль которой важна перед масштабными наступлениями войск. Таких «счастливчиков», как дед Иван забрасывали на километров сто-двести в тыл врага для выполнения конкретного задания. Задания всякие, иногда диверсионного характера, иногда, чтобы просто собрать нужную информацию и передать её. Обратно они, практически, никогда не возвращались, никто их вертолетами с заданий из условленных точек с горных вершин не снимал, сам понимаешь. Если и выберешься, то лишь благодаря самому себе.

Деда Ивана перевели из штрафбата во фронтовую разведку к Рокосовскому. Отправили за линию фронта, информацию от него прияли, подождали месяц другой и – сообщили, что пропал без вести.

– А он возвращается и пишет письма?

– Так точно.

– Молодец дед!

– Он войну в Праге закончил, можно сказать, воевал на Великой Отечественной до её последнего выстрела 8 мая. Но домой, в город Вяземский, вернулся в 1949-м.

– Где задержался?

– На Западной Украине.

– Бандера?

– Бандеровцы.

– Понятно.

– Знаешь, на каком мотоцикле он ездил по своему родному городку после войны? – спросил меня Виктор Скрипченко, заканчивая рассказ про своих «стариков».

– Трофейный BMW? – пытаюсь угадать, зная, кто поставлял мотоциклы для армии вермахта.

– На мотоцикле модели «Адольф Гитлер Триумф».

– Ё-моё, представляю, с каким триумфом он гонял по родным улицам…

– Так-то!

Виктор, несомненно, гордится своими двумя дедами-штрафниками. В общем, мне стало понятно, почему он в юности выбрал для поступления военное училище, и как стал «тральщиком» афганских дорог.

В отличие от «непотопляемых» стариков, он был ранен в первой же огневой стычке, когда рота попала в засаду. Но молодой лейтенант не только выбрался сам из под огня, получив пригоршню осколков в тело, но и вытащил раненого солдата своей роты – авторитет среди бойцов он заслужил за считанные часы своей первой войны.

Не так сложно понять, почему не оставил опасную службу там, в Афганистане, когда с перебинтованной и загипсованной ногой «от пятки до резинки трусов» болтался на «железном стуле», приваренном солдатами к броне противоминной машины разграждения.

Сложнее понять другое: здесь, на Донбассе, он зачем?

Уже на пенсии, есть свой бизнес – автомастерская, есть красивый домик – не в Греции, а среди деревьев в окрестностях Тюмени. Уже всё ясно в «мировом масштабе», поскольку историю цивилизации он изучил, и причина всех конфликтов более менее понятна: древнейшая привычка делить всё в мире на своё и на чужое, сохранившаяся в головах с эпохи спора между неандартальцем и «гомиком разумным». Своё не отдавать, а всё чужое, что перед глазами, назвать своим и это доказать, размахивая дрекольем и шишаком дубины.

Зачем возвращаться на войну, где даже пушки с той же «клумбы», что в Афганистане – «гиацинт», «тюльпан», «гвоздика»?

Деньги? Исключено. Он приехал на Донбасс в 2014 году, тогда здесь денег не платили никому, даже самым пресамым опытным специалистам.

Ностальгия по армейской жизни на войне, по отношениям между людьми, которые возникают только там, где рядом затаилась смерть?

И это объяснение лишь частичное, даже если оно правдиво. Как сказал здесь командир роты Джордж, «войну начинаешь понимать тогда, когда закрыл глаза своему товарищу». Кто войну понял, тот о войне мечтать не будет.

Есть у меня одно объяснение, которое я сам не считаю абсолютно истинным и всеобъемлющим. Но мысль эта, как мне кажется, идет в правильном направлении.

Скрипа мне много рассказывал о пуштунском племени джадран. Они живут в провинции Пактия, там, где разворачивалась самая крупная операция наших войск в Афганистане – «Магистраль». Как раз тогда, когда он там служил. Недалеко от Пакистана.

Племя это не подчинялось никому со времен Александра Македонского. Ни революционному правительству, ни советскому командованию, ни моджахедам и советникам из ЦРУ. Оно вообще в конце 1988 года хотело объявить независимость от всех и образовать свое мини-государство. В их армию стянулись «ополченцы» со всех окрестных гор, тысяч пятнадцать, но лидер был пуштун Джелаллуддин – потомок древних персов. Таких позднее дипломаты в международных переговорах по всем «горячим точкам» планеты перестали называть главарями бандформирований и заменили их «должности» на более почетные – полевые командиры. Джелаллуддин был не полевым командиром, там нет полей, он был горным. Но командиром был хорошим и командовал он не «бандой», а умелыми и опытными бойцами своих многочисленным подразделений.

Чтобы пробиться к центру провинции городку Хост, нашим военным пришлось применить всю мощь советского оружия – самолеты, танки, «грады» и так далее. Дорогу под контроль взяли, Рота Скрипы её разминировала, планы «отделения» провинции были сорваны. Вскоре наши войска ушли, и пуштуны остались жить в своих ущельях, как жили тысячи лет до этого. И сейчас так живут, американцы даже и не пытались навязать племени какие-то свои демократические процедуры. Бесполезно.

Виктору с этим племенем «повезло». Прилетел откуда-то снаряд, точно не от нас – они там с другими племенами иногда ведут «разборки», взрыв произошел около мечети, начался пожар. Саперы были неподалеку, решили помочь потушить огонь. Виктор зашел в мечеть, огонь, дым, увидел какую-то книгу на ковре с застежками, он к книгам неравнодушен, замотал ее в ковер, вынес и около своей машины положил.

Пожар разбушевался, стали ждать, когда можно будет разбирать завалы. Через несколько часов подошли к нему старейшины, перводчик тут как тут, в племени всегда есть человек, который говорит на всех европейских языках. Спрашивают, не видел ли он книгу на ковре, сгорело всё, они искали её остатки на пепелище, но не нашли.

Он подвел их к машине, показывает на куль – этот ковер? Этот. Разворачивают, книгу увидели – глаза у стариков блестят от радости. А потом вновь спрашивают, касался ли он этой книги руками? Он отвечает: нет, не касался, взял ковер за концы с застежками и так этот куль вынес из огня.

Книга оказалась кораном – священной книгой мусульман. Привезена была в мечеть сотни лет назад. Старики не знали, как благодарить офицера армии «неверных», которой они же совсем недавно объявили войну за то, что посягнули на их территорию с оружием в руках.

Как? Да очень просто, старики не дети: сменить гнев на милость, вкусно накормить солдат, быть радушными и не стрелять в спину. У племени этого есть свои воины и воинский кодекс чести: клятвы они не нарушают. У Виктора появилась возможность познакомиться с их бытом и традициями. У его роты – покинуть территорию племени джадран без провокаций и предательских атак.

Всей жизнью племени руководят старейшины, и даже полевой командир не может им перечить. Будущее детей определяет круг стариков: смотрят, как кто проявил себя лет с шести и во время обучения грамоте, затем решают, кто какой судьбы достоин. Кто быстр и ловок – будет воином. По первому сигналу будет брать оружие, запас еды на две недели и отправляться к месту сбора других таких же из окрестных кишлаков.

Погибнет, семья будет много лет получать плату, равную доходу «среднего главы семейства» в племени.

Кто силен в учебе, тому путевка сначала в медресе, а после – в Оксфорд. И только старики решают, когда ему вернуться, сразу после окончания университета или поучиться уму разуму еще и получить ученую степень, раз он такой способный. Стипендия – из доходов племени.

Кто не готов быть воином и не силен в науках, тот будет лесорубом или торговцем. Лес в той части Афганистана на границе с Пакистаном растет по склонам гор густой, пилить его непросто, вывозить надо на ишаках, потом суметь продать и не продешевить – занятие есть для всех.

Мальчишки вырастают и шагают по той жизненной дороге, какую для них выбрали старейшины. Демократия родоплеменных отношений, где личность подчинена традициям общины каменного века, но племя существует, оно свободно, границ других племен не нарушает, но и свои не открывает. И никто не смог его завоевать, включая Македонского, который с племенем «договорился», оставил пару гарнизонов на перевале и ушел со своей армией в Индию.

Гарнизоны никто не вырезал, они исчезли сами, когда великий полководец почил в бозе, и его друг-летописец сделал запись в дневнике: «Александр умер. Облака».

Облака над перевалом до сих пор, это – вечно.

Скажите, а не советы ли старейшин в российских городах приняли решение помочь Донбассу? «Советы ветеранов» – это не совет ли старейшин, что напутствует верховного «полевого» главнокомандующего того племени, что известно в мире, как Россия?

Вы скажете, что наше государство давно рвануло в космос из оков средневековья. Отвечу: все рванули, не только мы, но и на всех других оковы: у кого-то в Европе короли и королевы до сих пор, у кого-то в Азии уроки в школах начинаются со здравицы в честь первого императора, умершего две тысячи лет назад, я о Китае, а рядом, в Японии, он и сейчас живее всех живых.

Нет, мы не покинули средневековье. Не только средние и ранние века, мы не расстались и с наследством традиций и верованием неолита, как праздник Рождества и Пасхи, например.

Мы племена, кочующие по планете верхом на молодом осле по кличке Боинг. И мартовские иды – праздник бога цифры Смарта, делающего снимок «солнечного диска» на тарелке с маслом и сметаной.

А теперь представьте, что в нашем племени совет старейшин, после торжеств по случаю весны 2014 года, решил: воины – на точку сбора. И как мог остаться в стороне тот, кто чтит традиции старших поколений? У кого в родне два деда-воина?

Какие автомастерские, какие радости домашнего уюта и досуга в дальневосточных бухтах океана, какие грядки и прочие наделы? Котомку в руки и вперед – к оружию.

Так было в древности и не раз. Так было перед первой мировой и перед второй. Так будет очень долго, и вряд ли что изменится когда-то.

Единственное, что мне мешает согласиться с "родоплеменной" версией объяснения столь активного участия россиян в событиях на Донбассе – это мысли солдат-фронтовиков Николая Никулина и Николая Ряскова. В кратком изложении их суть вот в чем: советами ветеранов руководят сейчас те, кто на Великой Отечественной войне командовал и был при штабе. А те, кто подчиняясь воле командиров, вставал и шел в атаку, тех нет давно, их всех скосила и зарыла в землю костлявая рука войны.Их мнение не звучит на заседаниях совета ветеранов. Их книги – остаются в рукописи. Их авторы – от нас ушли и больше нам о смысле и бессмысленности войн не произнесут ни слова.

ОБНАЖЕНКА

Нигде я так часто не вспоминал о существовании Большого брата, как во время жития в комнате приморского пансионата.

Сами представьте: рассказывает мне Скрипа о командировочном россиянине, который рискнул съездить на передок. Им запрещено появляться в непосредственной близости от украинских военных: мало ли что, захватят в плен советника, начнут его лицо по всем украинским телеканалам показывать. Они особо и не рвутся туда, где от противника их будет отделять лишь дальность прямого выстрела.

Но один из профессиональных военных самолично пожелал нарушить инструкцию и своими глазами увидеть на боевых постах солдат-ополченцев, которых он прибыл учить военному делу в течение «срока командировки», то есть, на шесть месяцев.

Побывал, пообщался, поглядел на «театр боевых действий» из «ложи» в блиндаже. «Он по-другому говорить стал, он ходить по-другому стал, он преодолел страх и почувствовал себя настоящим военным, который приехал не штаны елозить в штабе», – говорит Виктор, и в это время громкий голос с грузинским акцентом:

– Дорогой, возьми, пожалуйста, трубку, Сталин просит.

Виктор «берет трубку» и к рассказу об этом советнике больше не возвращается.

В другой раз говорит Виктор о своем хорошем знакомом, который умудрился из танка на полигоне, в месте, где и положено находиться бронетехнике, подавить огневую точку противника – пулемет, который достал ополченцев на передке. Расстояние – 9 километров. «Ты где так хорошо научился из танка стрелять, ты же не танкист, ты артиллерист?» – спросил Скрипа знакомого. Тот отвечает: «Нам в Чечне придали несколько танков, а экипажи были подготовлены так, что даже танковую пушку не знали, как наводить. Там и разобрался, как и что. Законы баллистики общие, траекторию полета любого снаряда можно рассчитать и выставить нужные углы, если знаешь параметры заряда и ствола. Мы документацию из танков вытащили, проштудировали, поняли». Виктор хотел еще что-то об этом знакомом мне сообщить, но зазвучал голос с грузинским акцентом:

– Дорогой, возьми, пожалуйста, трубку, Сталин просит.

Третий случай: беседует Виктор по скайпу со своим однополчанином Олегом Ботом. Олег служил заместителем командира роты в Афганистане, той самой, которой командовал Виктор.

Слышу разговор двух «ветеранов»:

– Что-то ты не выглядишь изможденным войной, – это Олег говорит.

– Да какое измождение, война войной, а мы толстеем.

– Чем занимаешься? – спрашивает Олег.

– Мины ставим, мины снимаем.

Хотел Олег еще какие-то вопросы задать, как специалист специалисту, но из другой комнаты послышался голос с грузинским акцентом:

– Дорогой, возьми, пожалуйста, трубку, Сталин просит.

Сеанс связи с Олегом прервался, Виктор побежал на зов Сталина.

Я, конечно, давно понял, что «Сталин» – это, всего на всего, звук "мелодии" вызова в его корейском мобильнике, брате-близнеце моего – такая же серебристая «раскладушка» с черным глазком видеокамеры на корпусе. Но… серебристый брат своим глазком все же напоминал мне о всевидящем оке Брата большого и попытках одного литературного героя Джорджа Оруэлла спрятаться за шкафом во время потаенных мыслей о сущности войны с Океанией.

И вот седьмая ночь в пансионате на берегу моря. Я вижу во сне женщин в раздевалке. Зачем я зашел в эту раздевалку, не знаю, открыл какие-то двери, а за дверью ряды одинаковых «шкапчиков» и около них – обнаженные женщины с мокрыми волосами и накинутыми на плечи полотенцами. Увидев меня, они отреагировали: кто полотенцем прикрыл грудь, кто простынкой все тело.

Глаза опускаю, иду по центральному проходу, стараюсь не смотреть по сторонам. Но чувствую по звукам, что паники в раздевалке нет, и меня никто особо не стесняется. Наоборот, вижу, как одна девушка, вместо того, чтобы спрятать голую ногу, выставляет ее вперед и начинает раздвигать простынку. Выше, выше, уже видно колено, еще выше. Я останавливаюсь перед ней, поднимаю голову – девушка стоит во всей своей красе и края простыни убрала за спину. Ну, вижу всё, а она смотрит на меня приветливо и хочет, кажется, мне что-то сказать. И раздается голос с грузинским акцентом:

– Дорогой, возьми, пожалуйста, трубку, Сталин просит.

Это звонок из штаба: потух свет, пропало электричество, Виктора просят вмешаться и дать команду на запуск бензинового двигателя генератора. Он набирает на своей «раскладушке» нужные телефоны, ему отвечают, что мороз ударил, и аккумуляторы сдохли, опять набирает номера, ищет машину, с которой можно снять аккумуляторы, чтобы привезти их к штабу. Его спрашивают: на сколько вольт? Суета, какие-то нервные высказывания про хохлов, которые забыли аккумулятор занести в теплое помещение – короче, всем не до голых женщин.

Лежу с открытыми глазами в полной темноте и улыбаюсь: эх, товарищ Сталин, если бы вы знали, что я видел во сне, вы досмотрели бы его вместе со мной, а уж потом занялись генератором.

Так я потерял веру в способность Брата проникать в мое сознание без помощи инъекций и особых инструментов в подвалах кабинета 101. Лет через пятьдесят – всё будет возможно. И Океанию победить окончательно, и стирать из памяти навечно увиденное и услышанное за день. Появится возможность снами управлять на спящем экране головного мозга, показывая бесконечную картину рая без дерева и яблока познания. И змей не искусит заснувшего, и не прогонит прочь «начальник штаба».

О многом я не написал, о чем черкнул в своем блокноте. «Зарубок» – более трехсот, разве обо всех напишешь. Не потому, что они потеряли глубину, не потому, что «Сталин просит». Я просто многое не понял, а то, что понял, возможно, завтра всё пойму иначе. Не хочется спешить судить, спешить рядить события и факты в костюмчики своих определений.

Пусть остаются в отделах подсознания, как женщина без одеяния, что не успела мне сказать о главном.

ДОМОЙ

Ветряк там крутится, но все снаряды – мимо. Хотя там каждый знает, что на его верхушке – НП за перемещением украинских сил. Как он уцелел? Так это совместное имущество немецко-украинских олигархов.

"Такая тут война", – дал объяснение Скрипа.

Война войной, а я – домой.

Единственно, что пожелаю всем воюющим – сказать однажды то же самое: домой!

"Пока рано", – считает Виктор Скрипченко.

Не мне судить, не мне давать приказы.

И всё-таки, домой – как радуется сердце. Граница, самолет, мой Кольский переулок – быстрей, скорее, ну, когда!

Останьтесь живы все, кого снимал фотограф, а не снайпер. Пусть вас не "ушатает" тот, кто сделал выстрел первым.

И пусть вернется Бульба к своей семье с раскрытыми ладонями для объятий близких.

Удачи вам и, как ни странно – мира!

Настал прощальный день моей «войны». Пересчитал деньги в кошельке – ровно 10 тысяч. Должно хватить, чтобы в Тюмень вернуться. Снимаю «галифе», стою в тельняшке и трусах. «Тельняшку оставь себе – это мой подарок», – Виктор стоит рядом. Я готов его обнять в знак благодарности. Но – рано. «Возьми и деньги, пригодятся», – он протягивает какие-то купюры.

От купюр отказываюсь: на свои приехал, на свои уеду – дело принципа и чести.

А хотелось взять, чего скрывать. А кому бы не хотелось?

Последний раз иду мимо часового. Он здоровается, а я прощаюсь. Машина, Виктор жмет мне руку, я его обнял – всё. Теперь – домой.

Дорога, пункты пропуска, шлагбаумы, люди с автоматами – когда это закончится? Мою котомку просвечивают, руки просят поднять, водят по спине рукой, за ремень глядят, между ног щупают – как хорошо, что послушался совета Скрипы и нигде не спрятал сувениры – гильзу или патрон, чтоб любоваться по приезду. Нашли и вытащили бы из тайника в кишках, хоть сверху туда сувенир засунь, хоть снизу.

Машина вновь трогается, ребята, говорю парням на переднем сидении, когда же, наконец, будет Россия? А ты уже – в России, отвечает мне водитель.

– Ура! – зачем-то кричу я. И понимаю, что кричать не следовало: парни то с Донбасса, зачем было так демонстрировать мою радость, что я покинул их родные села.

Я много раз бывал за границей, но радость встречи с родной страной умел скрывать от посторонних. А тут чего-то не сдержался.

Но потом инцидент загладил долгим обниманием каждого на площади у аэропорта. Мы очень тепло простились, очень. И парни напомнили, что ждут меня летом на морском пляже – просто отдыхать.

– А на баркасе покатаемся? – вспомнил я о старом деревянном судне, что видел под навесом на песчаном берегу.

– Обязательно! Трохи его починим, и спустим на волну, не пожалеешь.

– Лишь бы меня в нем не ушатало, – перепутал я слово, столь похожее на «укачало», но имеющее совсем не пляжный смысл – оно из лексикона рядовых бойцов и снайперов.

– На море не ушатают, на море – безопасно, – ребята улыбаются, то есть, давят лыбу.

Вот я один – обычный пассажир в пальто. В аэропорту понял, что соскучился по супу или каше. Скрипа он готовить не любитель, я тоже, поэтому обходились бутерами или армейской тушенкой вперемешку с нарезанным кусками репчатым луком. Пища ядреная, но здесь, в Ростове, – можно бы и чуть помягче.

В аэропорту буфета с супом нет. Есть кафе поблизости – пошел туда. Там два зала, в одном сидел клиент. Я чуть замешкался, раздумывая, почему все столы на шесть персон, если на весь зал один клиент. Меня поняли так, что я ищу полного одиночества, поэтому завели в другой зал, совершенно пустой. «Суп есть? – спрашиваю девушку, которая меня водила и столы показывала. Есть солянка. Сколько стоит? 200 рублей. «Подавайте», – смело даю согласие на солянку – у меня останется восемьсот рублей свободных денег. Билет в кармане, на чай и кофе в Москве и такси в Тюмени – хватит.

Милая официантка мило спрашивает: «Может, мяска немного принести, селедочки?». Ведь подумал же: зачем мне закуска, я водку заказывать не собираюсь, но девушке ответил: «Чуть-чуть – можно».

И принесла то она чуть-чуть мяса и немного селедки, но счет – 957 рублей. Отдал тысячу, сказал девушке: «Сдачи не надо», – как учил Мимино.

Во Внуково сидел без чая. Самый дешевый – 120 рублей. Самый зачуханный пирожок – 250 рублей. А как ты хотел, это – Родина, она дешевой не бывает.

Такое ощущение, что общепит во Внуково – исключительно для иностранцев. А народ на лавках обычный, как говорится, – мужики и бабы. Поэтому все столики во всех кафе и там свободны. Не сезон, зима, но цены хрен кто сбросит.

Тюмень – как много в этом звуке… Но в кармане – копеек десять, как у Мимино. Сейчас те копейки рублями называются. Таксисты встречают, как в Ростове, куда поедем? Я отвечаю: в центр города – и становлюсь им не интересен. Выхожу на площадь, 5 утра. Ряд таксомоторов на парковке – машин пятнадцать. Громко обращаюсь к ряду: кто повезет в центр на остановку «станкостроительный завод»? Завод станкостроительный и тут никому не нужен. Блин, и нет бумажки сиреневой, чтобы «пятихаткой» помахать.

На хату хочу! Ну, нет у меня «морковки», нет 5 тысяч в розовой одежке без застежек. Кто поможет?

Парень в одной из машин опускает стекло: поехали. Я ему, уже в салоне, когда в город въехали, сообщаю, что денег у меня с собой нет, но я быстро сбегаю и из квартиры принесу. «Нет проблем, – отвечает парень, – вы человек приличный». Да-да, я буду «вести себя прилично» – вспоминаю фразу из записки родителей Скрипы, которую они использовали, оставляя маленького сына с наганом на базе одного. Я не мальчишка, привыкший жить в тайге, но у меня есть борода, а этот атрибут мужской внешности намекает на некоторую серьезность обещаний расплатиться.

Ну, а о доме писать нет смысла. Дом это дом. О родном доме много знает каждый.

Лучше – о тыкве, о «благостном» продукте, о круглом «солнце», что дожидалось меня в комнате у окна с востока.

Свет лета, свет тепла и мира. Привет, посланница лучей чудесных. Сначала обниму супругу, а потом – тебя!

ЭРМИТАЖ

Вернувшись, каждый день включал телевизор, смотрел репортажи с Донбасса, слышал знакомые названия поселков, переживал. Потом пошли какие-то странные сообщения: актеры и писатели взялись за автоматы. Не в 2014 году, когда шла бойня, и были сотни погибших, и когда за оружие брался и профессионал военной «работы», и человек мирного труда. Но сейчас, когда растет желание заключить долгожданный мир не только у жителей прифронтовых поселков, но и у многих россиян, живущих в тысячах верстах от границы с Украиной.

Сейчас это зачем?

Зачем писателю оружие войны? Зачем оно актеру? Вживаться в образ героя гражданской войны? Их что, "Сталин просит"? Тоже мне, Гойко Митич современности. Чингачгук Большой Змей.

Герои после битвы, развлечения ради, с автоматом по полям не бегают.

Могу в завершение рассказать эпизод из книги солдата Николая Никулина. После войны он работал в Эрмитаже, как знаток голландской живописи. Приехал в Ленинград немец, который знал о военном прошлом Никулина, попросил свозить его к тому железнодорожному переезду, около которого два года войска вели позиционные бои друг с другом – на подступах к Ленинграду. У переезда тогда трупы лежали в три ряда. Стоят они, русский и немец, смотрят на насыпь, что их разделяла, на дерево, которое видели оба, находясь в окопах в ста метрах друг от друга. И один у них был вопрос: зачем? Зачем всё это было? Прошло полвека, Ленинград – красавец мирный город, Германия – прекрасная страна. Зачем всё это было – три ряда трупов у насыпи с той и другой стороны.

ПСАЛОМ

Не говорите человеку про войну, не говорите, что он – должен.

Ему вручили жизнь не вы, и вам он ничего не должен.

Кто усидеть в родном краю не сможет, тот сам туда приедет. А остальным «героям» там не место.

Не говорите человеку про войну. Под знамя храбрости и силы не зовите и в бой к передовой с экрана не благословляйте.

Не говорите человеку про войну…

Виктор Егоров

2017 г.