Текст книги "Люди войны. Донбасс, южное направление"

Автор книги: Виктор Егоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

ЛЮДИ ВОЙНЫ

(Донбасс, южное направление)

МЫ ТАМ

В курортный поселок Безыменное Донецкой республики я приехал 19 января 2017 года, на Крещение. В купелях никого не видел, да и самих купелей тоже. Вдоль берега Азовского моря ледяная полоса была шириной метров сто, на пляже, естественно, никого.

«Тут так молятся во время обстрела: упадут на землю и вспоминают, кто Божью матерь, кто свою мать, кто просто мать-перемать», – объяснил мне Амур состояние религиозных чувств у бойцов ополчения на Мариупольском направлении.

И все же, 19 января был самым тихим днем 2017 года. На следующий день вновь ухало – бух, и воздух вздрагивает, бух, и ты озираешься, пытаясь понять, откуда раздаются звуки артиллерии. Если с востока – мы по ним, если с запада, они по нам.

«Бадминтон» – одним словом называли боевые действия во время перемирия и простые солдаты, и комбат Доцент. Но, как я понял, все чувствовали, скоро будет всё иначе.

От моего приезда здесь ничего не могло измениться, а вот с 20 января, даты вступления Трампа в должность президента, могло измениться многое, на что и надеялись.

Заскочил к Амуру его друг детства Серега на пару дней, он с караула сменился, появилось время увидеться, он и говорит Амуру: «Надоело это уханье, каждый день одно и то же. Хоть бы вперед двинулись или они, или мы».

Амур по теме ответил другу детства: «У нас в корпусе командующий сменился». Серега тоже человек военный и воюет тут давно. «А, ну, значит, скоро что-то будет».

Давайте позывной Амура дешифруем: это Виктор Скрипченко, ветеран афганской войны, награжденный двумя боевыми орденами. Фильм «9-я рота» помните? С этой ротой он был в постоянном боевом взаимодействии как командир 1-й роты разграждения, в том числе и на том перевале, что в фильме показан. Но об этом позже.

Виктор не просто «наш», он из Тюмени. Его в городе каждая собака общественная знает и каждый пес руководящий. Здесь служит в армии Донецкой республики на должности заместителя командира 9-го отдельного штурмового полка морской пехоты. С осени 2014 года на Донбассе, а тот, кто такое о себе может сказать, тут на особом счету.

Есть такие даты, когда ее назовешь, всем понятен стержневой ее смысл. 1812 год – Бородино, 1945 год – взятие Берлина, 2014 год – Дебальцево и Иловайск.

Значит, видел не только пекло, но видел и победу. Конкретно у Виктора такое место – Широкино, поселок между Новоазовском и Мариуполем, поселок, в штурме которого он принял активное участие.

В 2015 году еще бывали серьезные бои, а весь 2016 год прошел под знаком перемирия. Это что такое? Это когда обе противоборствующие стороны готовятся к новым схваткам. Какую-то артиллерию отвели, какую-то попрятали, но укрытия для танков продолжают рыть и минные поля расширять и усиливать вдоль всех возможных путей выдвижения противника в атаку. А в тылу собирают и обучают военному делу «живую силу».

Одним словом, позиционная война. В 20-м веке такие ситуации были не раз в обеих мировых войнах. Воздух содрогают артиллерийские дуэли, в лесополосах трещат автоматы от дуэлей пехотных. Но общая линия обороны не меняется.

А с 20 января сего года у солдат появилось ощущение, что скоро фронт сдвинется с места. У ополченцев я слышал возобновившиеся разговоры, что надо бы взять Мариуполь и Одессу, коли перемирие все равно закончилось. Наверное, в батальонах с украинской стороны говорят о том, что надо бы взять обратно Новоазовск и Коминтерново, а может, и какой город побольше. Не знаю, я среди них не был. Просто логика любой войны – взять или оставить. В самом начале очередного этапа планируют взять. А там, как дело пойдет.

Простые солдаты объясняют свое желание взять Мариуполь просто: давно дома не был. Один из солдат был из Харькова, поэтому он добавил: «Надо бы и Харьков взять».

Написал эти строки, и в это время позвонил Виктор. Вот краткая сводка за вчерашний день, 31 января, и прошедшую ночь: они били по позициям рот Джорджа и Боксера из 152мм орудий с плотностью, «как в 2014 году». Та белая «Нива», на которой мы вместе с Виктором мотались по передку от Боксера к Джорджу, превратилась в друшлаг. Он ее сначала вообще не нашел, потом что ее взрывом отбросило на тридцать метров. «У твоего друга Чили от машины осталось одно колесо, – так выразился Виктор, и продолжил: – если это – перемирие, что будет, когда оно официально закончится». Украинцы вчера в районе высоты «Дерзкая» перли на передовую линию обороны с двух сторон. Мы накануне накрыли у «правого сектора» пять единиц военной техники около Водяново, видимо, «правые» решили ответить по-взрослому. Гиви ранило, но где-то на севере под Донецком. Этот известный на весь Донбасс командир помогал полку на юге, но его помощь стала нужна там, и он отправился. В каком состоянии раненный, Виктор пока не знает. Он сегодня с утра в который раз пытается глаза промыть, которые ночью взрывной пылью забило. Придется лекарство взять у медиков и в глаза «покапать».

Промывать мозги с экрана гораздо проще, чем глаза и уши после взрыва.

ДИСПОЗИЦИЯ

Несколько слов о диспозиции «сил и средств», но не с военной точки зрения, когда на карте показывают красные и синие стрелочки и называют населенные пункты, по которым проходит «линия фронта». А с точки зрения рядового российского телезрителя.

Смотрел три года телерепортажи из Донбасса и всё никак не мог понять, каким образом там сочетается война и мирная жизнь. Сегодня показывают разрушенный снарядом дом, завтра – идущих 1 сентября в школу первоклашек, это что, одновременно происходит? Обстрел и сидение за партой с учебниками в руках. Сегодня в телевизионных сводках журналисты в касках и брониках пригибаются к земле во время минометного обстрела, завтра на экране коммунальщики без всяких бронежилетов занимаются в городе ремонтом теплосетей и газового оборудования. Они что, воюют через день? По четным дням – пальба, по нечетным – сварка. И вообще, как в воюющем городе могут работать институты, кинотеатры, гостиницы. В гостиницах, кстати, цены, как на сочинском побережье. И активно приглашают забронировать номер.

Теперь стало чуть понятнее.

Я – в поселке Безыменное. Боестолкновения идут в окрестностях Коминтерново. Между этими поселками по прямой – 3 километра. Теперь представьте улицу вашего города длиной 3 километра. В Тюмени, для наглядности, возьмем улицу Республики. Я, например, нахожусь в гостинице «Восток», а фронт – на высоте у краеведческого музея. Между нами примерно 3 километра по прямой. Украинские солдаты еще дальше – за музеем метров 800, то есть у Дома обороны. Так вот, стрельба из пулеметов будет идти между музеем на холме и Домом обороны в чистом поле. Из минометов мы будем накрывать «блиндажи» жилых высоток на кольце у Дома обороны. Они будут лупить в ответ по стадиону «Геолог» и коттеджам у музея.

Артиллеристы люди точные, «квадраты» целей знают хорошо, промахиваются крайне редко. В центре Тюмени на улице Республики даже во время обстрелов будет вполне безопасно жить.

Вы можете сидеть у фонтанов, ходить в нефтегазовый институт, смотреть фильмы в «Премьере», затариваться покупками в «Гудвине», гулять по аллеям около правительства Тюменской области и стоять спокойно под кепкой Ильича.

Мамы с колясками, дети в классах, коммунальщики у канализационного люка – всё обычное и привычное. И только изредка со стороны Верхнего бора или с противоположной стороны, с Войновки – ух, ух, ух. Это эхо пушечных залпов артиллерии «наших» и не «наших».

Понадобились «нашим» телевизионщикам репортажи с выбитыми окнами и воронками, они едут к музею. Там будут и слезы в глазах и трупы во дворах. Понадобились светлые и радостные кадры, отправятся в новенькую школу №16 недалеко от гостиницы или прекрасный детский садик по Салтыкова-Щедрина – снимут такие кадры счастливого детства, какие в самой мирной стране на планете, то есть в Швейцарии, не сразу найдешь.

Вот и я, если заточить свой взгляд только на поселке Безымянное, сказал бы, что никакой войны тут нет. Все дома целы, а на главной улице рыбу продают. И два белых «крузера» миссии ОБСЕ спокойно раскатывают по поселку без охраны и сопровождения. Война – там, в 3 километрах, у Коминтерново, за чертой разграничения в поле между лесополасами на участке 800 метров, который просматривается снайперами обеих армий.

В чём правда этой войны? В том, что половина жителей поселка Безыменное хотят присоединения к России, а другая половина – к Украине. Научное исследование никто не проводил, его и провести невозможно, так как местные жители ничего не скажут "исследователям" о своих предпочтениях. Опасно тут признаваться, чьей власти ты желаешь. Но обобщенное мнение ходит такое: 50 на 50. Два года назад было иное мнение: 70 процентов за Россию, 30 – за Украину. Война местным жителям изрядно надоела, хотя по поселку не стреляют, в магазинах полно продуктов да еще и «гуманитарку» привозят.

Широкино – в руинах, Ленинское – опустело, Коминтерново – на линии огня. А везде жили родственники и друзья, им пришлось уезжать и спасаться. И ничего не меняется третий год. Понятно, что пророссийские настроения здесь постепенно затухают.

Правда в том, что многие местные парни воюют в составе батальонов «Азов», «Днепр» и «Айдар». Кто-то из здешних взрослых мужчин служит в вооруженных силах Украины. И в то же время, мужчины с территории, принадлежащей сегодня украинскому государству, конкретно из Мариуполя и Харькова, служат в рядах вооруженных сил Донецкой республики. Но это не война государства с республикой, это – гражданская война. Бывают справедливые гражданские войны? Если бывают, то надо признать, что существует две правды об этой войне: у каждого своя.

Есть еще одна правда о всех нас и самая главная: мы были и остаемся людьми каменного века. Ни наука, ни искусство, ни религия нас не изменили. Нам нужно иметь свою территорию и желательно, как можно больше, мы хотим быть главными в разделе пищи, нам нужно убивать точно таких же, чтобы они не убили нас. Мы не понимали и не понимаем, что такое жизнь. Мы готовы положить ее на любой алтарь, который считаем священным. Готовы расстаться с ней, не понимая ее цены, не зная ее смысла, не задумываясь, зачем она дается нам раз в миллиарды лет.

Что могло измениться в нас за последние 7 тысяч лет? Да ничего. Бегали в шкурах с копьем в руке тогда, бегаем в тряпках с мобильником в кармане сейчас. А по сути, на уровне божественного Духа и Света?

В общем и целом – обыкновенные "охотники-убийцы". Сами не можем убить, поможем, чем сможем. Для племени, для предков, за семью, для тризны в честь погибшего товарища. Убить других, убить себя.

Легко.

Мы с Виктором просматривали ролики, что выкладывают участники боев на Донбассе. Идет один бравый парень, останавливается и говорит в камеру: «Укры, я вас люблю. Я буду убивать вас с любовью».

Про любовь и заповедь «любите друг друга» лучше не скажешь. Как понимаем, так и делаем.

Рановато Иисус приходил на землю. Чему можно научить людей каменного века? Да ничему. Им не до Разума и Света, а Дух для них – лишь слабая надежда, что убьешь ты, а не тебя.

Вот лет через «тысяцапяцот», возможно, созреем для того, чтобы сделать шаг через «железные» века. Не с помощью науки, она в этом деле не помощник, а силой веры в святость жизни.

Всех и каждого.

Вернемся в каменный век, вернемся на войну. С чего всё началось? Я беседовал с ополченцами на передовой, я предоставлю им слово. Но главная причина какая? Людей напугали требованием говорить и писать на украинском языке. С этого начались волнения на Донбассе, утихомирить волнующихся приезжали ярые сторонники общения только на украинском языке, им дали отпор, но по-первости какой? Кулачный. «Иногда мы их били, иногда нам доставалось», – вспоминал те дни командир батальона Боксер.

Вот тогда политикам в Киеве надо было принять правильное и мудрое решение. Мудрость и автомат – это, знаете ли, совершенно разные методы решения проблем. Выбрали, что привычнее и проще – пригрозить оружием. Ну, а мужикам грозить «стволами» – даже если ты трус, и то почувствуешь себя оскорбленным.

Среди шахтеров трусов мало. Как поется в песне о Доне – «стрелять, так стрелять». А дальше – жертвы, чувство мести, война.

Неужели те, кто требовал от людей говорить не на своем родном языке, не понимали, что унижают огромное количество народа? Не понимали, какую злобу всколыхнут в человеческих душах? Какой повод они дадут для организации сопротивления? Они, эти политики, специально хотели развязать конфликт или просто дурканули по глупости?

Я бы смело назвал украинских политиков 2014 года военными преступниками, но не знаю, сами они инициаторы «языкового передела» или им кто подсказал этот дьявольский политический ход.

Познакомился с одним парнем в поселке Безыменное, который давно в курсе, кто организовал войнушку в Украине. Зовут его Сергей мы с ним из Ростова в поселок вместе ехали, а путь не близкий, говорили много и о многом. Он не ест мясо и рыбу, потому что эти продукты – труп, боль и страх. «Над тобой вот топор занесут или тебя на крючок посадят, ты как себя будешь чувствовать? А вы едите то, что тело чувствовало в последний миг жизни», – так он рассуждает. Пищу, по его убеждениям, надо есть только ту, которую освещает «благостный солнечный свет», – фрукты и грецкие орехи. Овощи тоже можно, но у них «тяжелые вибрации», так как растут в земле рядом с «прахом могил людских и всего живого».

Кроме мыслей о пользе «благости» он еще и знаток «ведов» – некоторой расовой исключительности славян. Так вот, для Сергея ясно и понятно, кто организатор мировых войн и войн более мелкого масштаба в Ираке, Сирии и в Украине. Есть, мол, четыре семейки банкиров, они и колобродят в мировом правительстве. "Трамп и Путин – фигуры на их шахматной доске. Порошенко – пешка", – формулировал Серега геополитический расклад. Главное для человека – спрыгнуть с «доски».

– У тебя есть дача? – спросил он меня.

– Есть.

– Лес вокруг есть?

– Есть.

– Уезжай на дачу, телевизор выключи. Живи там, вкушай благость, настройся на тонкие вибрации, будешь здоров и счастлив.

– У меня дача – летняя.

– Пригласи меня, я тебе ее утеплю, это делается быстро и просто. Будешь смотреть зимой на огонь, это – свет солнца, он поможет тебе победить лярву.

– Кого победить? – я не понял слово лярва.

– По-вашему – бесов.

– Всех? – я в этот момент вспомнил, что меня моя тяга к куреву достала.

– Всех. Сначала снаружи, что напустили на тебя банкиры, потом внутри. Внутри – самые страшные.

Сергей в войне не участвовал, он – шабашил во Владикавказе.

– Работы там много, но платить стали мало, мне на фрукты даже не хватает, – объяснил он, почему вернулся в Безыменное.

– А тут работа есть?

– Пока нет, люди в неопределенности, что дальше будет. Никто ничего строить и восстанавливать не хочет: боятся, что вновь разбомбят. Но если к весне Трамп и Путин договорятся, работы тут будет – каждому же захочется быстрее отстроиться и жить нормально. В поселках вокруг сколько домов порушено, Широкино – весь смели, ни единого дома целого. А я и плотник, и каменщик, и сварщик.

Где Трамп и где Сергей-сварщик? А земля то маленькая, во как все друг с другом повязаны!

Надо признать, я повсюду слушал разговоры про Трампа и Путина. Надеются на них люди. И мирные граждане, и ополченцы, и, полагаю, какие-то свои надежды на них возлагают украинские солдаты. Жить бесконечно на войне мало кому хочется, да и не проживешь на ней долго. Кто-то вообще в первом же бою заканчивает свою жизнь, независимо от того, на чьей стороне воевал. О таком девушка, медик ополчения, в одном из роликов на ютубе рассказала. Побежал по улице, но вспомнил, что каску забыл. Хотел вернуться, и пуля разрывная точно в голову. «Входное отверстие вот такое маленькое, – показала она на ноготок своего пальчика, – а выходное – вот такое», – девушка ладошками обозначила круг величиной больше человеческой головы.

Были, конечно, в истории человечества и семилетние войны, и тридцатилетние, и даже столетние были. И все равно они заканчивались. «Помучиться» – это, конечно, для солдата Сухова в «Белом солнце пустыни» было лучше, чем сразу после купания в море отправиться на тот свет, но и «мучиться» желательно ему было не слишком долго, чтобы вернуться скорее к своей ненаглядной, стоящей в красном сарафане посреди зеленого луга с коромыслом на плечах.

Виктор, как оказалось, человек очень суеверный. Мы выходили из комнаты на улицу, он вспомнил, что забыл мобильник. Попросил меня вернуться в комнату, посмотреть в зеркало и постучать три раза по дереву. То же самое сделал сам. Но именно от него я часто слышал фразу «под Богом ходит». Например, о сапере Алике, снимок которого есть у меня на флешке, и которому я тоже предоставлю слово в моем интервью с ним.

Алик осматривал поле, на котором предстояло «работать», увидел каску на земле, вспомнил, что он в одной шапочке вязаной, поднял каску и надел на голову. И тут пуля ему дзинь – чиркнула в каску, другая – в руку. Ранение в голову было легкое: каска спасла. Через неделю он сбежал из медсанчасти и вернулся в роту с рукой на привязи.

Посмотрел Виктор на руку, и что-то она показалась ему странно опухшей. «Зачем сбежал, не вылечив руку?», – спрашивает у Алика. «Да всё нормально, Саныч, заживет». «Тебе рентген делали?». «Делали, ничего нет, чисто». «Отправляйся, делай снова в другой больнице». «Да не поеду я». «Отправляйся, это – приказ».

Виктор объяснил мне своё упорство так: «Я спинным мозгом почувствовал, что в руке еще что-то есть». Он же сапер, он металл спинным мозгом чувствует. Сделали Алику новую рентгенографию и обнаружили в кисти руки еще одну пулю, но меньшего калибра – 5,6 мм. А уже сепсис начался, еле спасли Алику руку, хорошо, что к военным хирургам попал.

На Бога тут надеются, но если сам оплошаешь, худо будет.

Политики явно оплошали.

"Это хуже, чем преступление. Это – ошибка" (Талейран, министр иностранных дел в правительстве Наполеона).

КОМАНДИР 5-Й РОТЫ «ЧЕРНЫЙ»

(интервью)

– Я из России, из города Азов. Кадровый офицер, прошел первую чеченскую в 94-м и 95-м. Жена из Донецка, дочь там закончила первый курс мединститута.

– Вы вступили в ополчение, как кадровый офицер?

– Вступил рядовым. Когда Донецк окружали, в городе не спрашивали, кто ты. Стрелять умеешь? Умею. Дали карабин – вперед. Автомат я забрал сам – трофейный в бою под Иловайском. К концу 2014 года у меня уже было много нового военного опыта. Стало ясно, что из ополчения, когда каждый идет, куда хочет, надо формировать регулярную армию. Мы сделали вывод, кто его не сделал, того среди нас уже нет.

– Что представляли из себя тогда вооруженные силы Украины?

– Тогда с ними можно было договориться. Они сами предлагали «пострелять в воздух». А когда появлялись все эти националистические батальоны, эти вели огонь только на поражение.

– А сейчас ВСУ – это что?

– Это армия, которую я никому не советую недооценивать.

– И сейчас война двух армий уже настоящая?

– Сейчас война, по-русски сказать, пидаристическая.

– Так и записать?

– Так и запишите.

– Какой смысл вы вкладываете в слово «пидаристическая»?

– У 80 процентов моих солдат семьи живут на той стороне. А дети местного населения, где мы сейчас стоим, служат в батальонах «Азов», «Айдар» и прочих других. Мы не воюем, а играем в бадминтон: мы им кинули, они нам кинули, или наоборот, сначала они, потом мы. Армии – стоят, потому что так решили политики. Мои ребята, кто со мной с 14 года, стали уходить. Мы, говорят они мне, не с войны уходим, мы из армии уходим. Но скажи я им, что завтра выдвигаемся на Мариуполь, они с одним рожком вперед рванутся.

– Перемирие…

– Не в перемирии дело. Зайдите в штабы, там у всех «генералов» новых крестов на груди понавешано – аж к земле клонит. Я говорю, дайте моим солдатам награды, отвечают, что металла не хватает. И мне советуют, собери металл, найди серебро, привези, мы наделаем и вам пришлем. Для себя у них металла – на груди в три ряда.

– На всех войнах так было…

– В 2014-м такого не было. Утес молодец, он старается прежде всего наградить простых солдат ( Утес – позывной командира 9-го отдельного полка морской пехоты вооруженных сил Донецкой республики).

– Как можно назвать перемирием то состояние, когда обе стороны постоянно обстреливают друг друга?

– Если бы мы сидели,после каждого выстрела с той стороны и жевали молча тряпочку, нам бы уже на голову испражнялись (собеседник употребил менее литературное слово – В.Е.).

– Но армия – это, прежде всего, дисциплина. Извините, если я слишком наивен.

– Дисциплина – да. Но зачем из корпуса присылать приказ подать список, сколько в роте осужденных и по каким статьям? Зачем нам план по строевой подготовке? Какие учебные марши? Люди работать хотят, а не маршировать.

– Работать – я правильно понимаю военный смысл этого слова?

– Правильно. Они здесь собственность не отжимают, как многие в Донецке. Мои – работают. Недавно прибыло пополнение, один из них снайпер. Я его спрашиваю, ты почему в окопе сидишь, как обычный автоматчик. Он отвечает: я окопный снайпер. Его уже так научили – в армии, которая роет окопы километрами, есть такие. Но нам окопный не нужен, у нас и окопов во многих местах нет. Ищи позицию впереди, работай в поле. Кто там все эти бумажки про осужденных пишет и так учит, тот не армию создает, а срок своей командировки в Донецке отсиживает.

Когда мы с Виктором покидали дом, в котором я разговаривал с ротным, к нам подошел пожилой солдат с позывным Иртыш. «Саныч, они уже на 50 метров к нам ночью подползают», – сказал он главному саперу полка Виктору Скрипченко. «Где?». Иртыш объяснил. «Подумаю», – ответил ему Виктор.

В машине я его спросил, что имел в виду командир роты, когда говорил о собственности, которую «многие в Донецке отжимают». Виктор ответил матерно из военного фольклора. Суть можно передать известной поговоркой – «Кому война, а кому мать родна».

РАЗВЕДЧИК СЁМА

(интервью)

– Я когда уезжал сюда, сыну было 2 годика, зовут Семен, поэтому позывной у меня – Сёма. Это в марте 2015 года было. Приехал бы раньше, но работа не позволяла.

– Почему хотелось приехать на Донбасс?

– Когда слышал, что тут погибают люди, я вам прямо скажу: мне взрослых людей было не жалко, взрослые могут и должны защищать себя сами. Но когда погибают старики и дети, которые беззащитны, я равнодушно на это смотреть не мог.

– Где жили в России, чем занимались?

– Родился в Ставрополе, но последние 15 лет жил в Москве, занимался бизнесом.

– Вы поехали сюда, не имея опыта военных действий?

– Не обученным я бы не советовал сюда ехать: можно подвести себя. Но если новичок подведет себя, это мне по барабану, а если других подведет, пятно на всю жизнь в его душе останется. Ничего не умеешь, сиди дома. Я – обучен.

– Как думаешь, Сема, почему украинцы делают вылазки одну за другой в последние дни, хотя перемирие не отменено?

– Напряжение в течение долгого времени – деморализует противника, то есть нас. Солдаты устают от нервной дрожи, впадают в апатию, их тянет уехать куда подальше, они теряет боевой дух. Обычная военная тактика. Пятнадцать минут постреляли, перерыв, опять постреляли, опять перерыв. Задача – сковать нас, держать в земле.

– Ты тоже где-то окопался в блиндаже?

– Не люблю копать. Разведчик должен быть ленивым. Лопатой махать, бумаги всякие составлять – это не мое. Но когда уходим на задание, тогда конечно, чем глубже яма, тем больше шансов.

– В засады?

– Задачи разные и на каждом участке есть особые просьбы командиров в полку. Бывает, и в засады. В одну Паук попал, это очень грамотный разведчик укров. Его они уважают, я – тоже. Он смог от нас уйти, сейчас раны залечивает.

– Что самое важное из твоих наблюдений по ту сторону фронта?

– Они быстро учатся воевать грамотно. Уже не так ходят по позициям, не так выдвигаются к передовой, не так бой принимают, не так подстраховывают друг друга. Я это попутно замечаю, но тоже докладываю нашим командирам.

– У тебя в разведке какой режим питания, извини за дурацкий вопрос?

– Никакого. Если желваки во рту будут работать, уши будут плохо слышать. Желваки – они шумные очень. Я знаю, что дня через три поем хорошо и вкусно, поэтому о еде не думаю.

– Если не раскрывать военных тайн, в чем все же смысл твоих заданий?

– Если не раскрывать, то, например, новые тропы обнаружить, по которым они к нам в тыл проникают.

– Жутко страшно там?

– Нет, не жутко. Вот пехота – это действительно герои. Я такого количества хороших парней на ограниченно-малой территории не встречал нигде.

– Где нигде?

– Это опустим.

– Опустим то-то – книжное выражение. По образованию ты военный?

– Я – учитель русского языка и литературы по образованию.

– Мой коллега?

– Был.

– Мне сказали, что ты сегодня первый день в отпуске. Куда поедешь?

– К семье. Побуду несколько дней, потом вернусь.

– У тебя отпуск всего несколько дней?

– Отпуск большой, но предпочитаю проводить его здесь с моими друзьями. У меня они есть в любом городе Донбасса.

– Не очень понимаю, что это за отпуск…

– Мне не с кем поговорить там, в России. О чем я с ними буду говорить, о машинах, девочках, водке, деньгах? Мне это не интересно. А тут я прихожу к другу артиллеристу, он в депрессии, я ему подмигну: может, стрельнуть? Он спросит, а куда, Сема? Я координаты дам, причем, такие точные, каких в штабе нет. Где нас пулемет достал, где сейчас отсиживается разведгруппа противника. Он снарядов 15 выпустит, ему полегчает. От командиров прибегут, кто стрелял? Никто. Под пушкой песочек чистенький, ствол – ни дыма, ни гари. А кто стрелял? А мы с другом скажем: «Ничего не знаем, товарищ капитан». Понятно, что все догадываются, но этим и ограничатся. Зато разрешение на открытие огня двое суток не пришлось ждать.

– Что помогает тебе выполнять боевые задачи?

– Привычка обдумывать все варианты, начиная с худшего. Какие могут быть трудности, проблемы, потери. Потеряем пулеметчика и гранатометчика, как будем действовать? Это худший вариант. Потом анализирую другие, лучшие. У меня в группе два очень хороших специалиста. Они не пошли на командные должности, чтобы учить нас в деле, на практике. Что-то я им полезное расскажу, что-то они мне.

– Разведчиков и саперов украинцы в плен не берут, так мне сказали.

– Правильно сказали. Мы – тоже не берем. Трудно переправлять, да и некогда этим заниматься. Но мы – не пытаем тех, кто попался. Я – уважаю воинов. Есть военные, а есть воины. У них воины есть, и я это хорошо знаю. Нельзя недооценивать украинскую армию. Вы меня тоже извините, меня ждут уже мои друзья, разрешите вас покинуть.

– Спасибо, Сёма, за интервью.

– Вам спасибо. Увидимся.

«АЛИК» И ЛЕНА

– Мы здесь поженились, – сказал мне командир взвода саперной роты, объясняя свое желание сфотографироваться вместе с девушкой в полувоенной форме.

– А сами отсюда?

– Она местная, из Красноармейского, служит у нас в роте, я из Донецка.

– Были ополченцем?

– Строителем я был, отделочником, на стройке работал. Пару недель менжевался, пойти в ополчение или нет. Пошел.

– В 14-м?

– В 14-м.

– Стрелять умели?

– Не. Я стрелять под Мариновкой и Степановкой учился. По три штурма за каждый населенный пункт.

– Как изменилась жизнь в Донецке, если сравнивать до 14-го года и сейчас, в 2017-м?

– Не знаю, на мой взгляд – ничего не изменилось. Одни устраиваются, становятся «большими и важными», ордена цепляют, другие работают, только что не на стройке.

– Вы, кстати, с тех пор, как вступили тогда в ополчение, так и «работаете» всё время по военным «объектам»?

– Я уходил, возвращался к обычной жизни, даже вновь на стройку устраивался. Когда-то мне нравилось быть строителем, созидал, в этом видел смысл.

– И?

– И больше не смог. Не хотелось.

– Строить?

– На них работать. Давайте, о другом чем-нибудь спросите.

– Что самое главное сейчас в жизни?

– Хочу, чтобы у нас с Леной родилась дочь.

– Именно дочь?

– Да, сын у нас есть, от первого брака Лены.

– Службу оставите?

– Нет, пока не планируем. А через несколько месяцев подумаем над этим.

– Вы – сапер. Каждый день может случиться всё, что угодно. У вас уже три «дырки», как сказал мне ваш командир (три пулевых ранения – В.Е.).

– Да, выкарабкивался я долго и тяжело.

– В чем тогда ценность этой «работы»?

– Ценность? Ценности сейчас совсем другие. Ценность в глотке воды, когда весь день лежишь на жаре в сухом поле. Ценность в мороженном, что принес мне командир в качестве награды. Ценность в том, что пошли мы на Саур-Могилу, нас было в роте 150 человек, а выползли всего 30. Ценность – я знаю, что нужен. Другим, здесь, чтобы они остались жить.

– А солдаты противника?

– Я видел тех, что подорвались на наших минах, мы этих ребят вытаскивали. Такие же парни, как мы. Молодые. Давайте о другом чего-нибудь спросите.

– Много здесь повсюду мин?

– Много. Мы в Красноармейском приходим в школу, рассказываем детям, как выглядят боеприпасы, как себя вести, куда ходить нельзя, что нельзя в руки брать. И детям, и взрослым.

– Алик, сейчас существует столько всяких мин, которые никто не отличит от обычных предметов, как смогут уберечься дети?

– У нас тут каменный век – боеприпасы старого типа. Современных мин с магнитными взрывателями, «кукл-игрушек» и прочей маскировки нет. Мы такие – точно не ставим. Но когда подпишутся на мир, работы нам будет очень много: растяжки самодельные, армейские противопехотные, противотанковые – зарыли и мы, и они порядочно.

– Когда «подпишутся на мир», вы где будете жить?

– Дом построю. Я знаю, как дома строить.

– Здесь построите?

– Выбираем с Леной место здесь. Но если война затянется, придется в Таганроге. Это рядом, в России.

Вернулись с Виктором в Безыменное с «передка», заговорили об Алике (это позывной такой, настоящее имя у него другое).

– Он пока дырки не поймал, инициативный был не в меру, – рассказывал Виктор Скрипченко, – постоянно дергал меня, давай то сделаем, давай другое. Я его учу: остынь. Одну «работу» сделал, отдыхай сутки и пальцем не шевели. Примета у саперов такая – сутки выжидать. Он говорил тебе, что Лена в Дебальцево под огнем наших раненых перевязывала?

– Нет.

– Героическая девушка.

БУЛЬБА

Первый солдат, с которым я познакомился в саперной роте, – Бульба. По приезду в поселок Ленинское мы с командиром роты Белым (позывной) сначала ходили по «территории». «Это штаб, – показал командир на одноэтажный домик, – здесь до нас «Правый сектор» располагался. Это баня – он открыл дверь помещения, похожего на склад, и на меня пахнул горячий влажный воздух, – придут ребята с позиций, я их сразу сюда – отогреваться. Зима, земля ледяная. Дальше столовая, сегодня будет рис с мясом и гороховый суп плюс лук и овощи, что нам жители приносят в качестве угощения. Это – оружейная комната, а это – Бульба», – он показал на солдата без головного убора в расстегнутом бушлате, который смотрел на нас весьма грозно.