Текст книги "Океан не спит"

Автор книги: Виктор Устьянцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Он не был литератором, допускал, что в своей оценке общего состояния литературы может ошибаться, как человек не вполне компетентный. Но он был журналистом, тоже писал историю современности и больше всего ценил в публицистике боевитость и злободневность. И поэтому всем другим произведениям предпочитал написанные о современности.

3

Коротаев сидел за столом и дописывал последнюю страницу. Перед ним лежали папки с протоколами и планами работы, в каждой было по нескольку закладок. Николай взял одну из папок и стал листать. Протоколы были оформлены аккуратно, пожалуй, даже любовно, но записи в них были как две капли воды похожи одна на другую. Вероятно, до перепечатки на машинке они тщательно редактировались, и теперь по ним совершенно невозможно было установить, кто о чем говорил. Выступления членов парткома оказались удивительно обкатанными, общими. Конечно, никто из них в жизни не говорит таким языком.

Николай взял другую папку – с планами. В ней тоже было все аккуратно подшито и отмечено. В образцовом состоянии оказалась и третья папка: «Решения и указания вышестоящих органов». Николай сам не был аккуратным человеком, но людей, пунктуально выполняющих все предписания и нормы, уважал. Однако сейчас он, написавший и отредактировавший не одну статью о правильном ведении партийного хозяйства, вместо того чтобы умилиться при виде всех этих образцово оформленных бумаг, почувствовал вдруг глухое раздражение и недоверие и к ним и к тому, кто их так любовно содержал. Если из них выхолощено все живое и человеческое, то зачем они вообще? Чтобы вспомнить, что когда-то какой-то вопрос все-таки обсуждался? Или сунуть эти папки под нос очередному инспектору из «вышестоящих органов»? Ведь все эти бумаги ровно ничего не говорят о живой работе с людьми. И нет ли тут связи с тем, что случайно обронил Савин: «Его дело писать, наше дело работать»?

Николай понимал, что для таких подозрений у него, собственно, пока нет никаких оснований, хотя каким-то чутьем он угадывал, что тут что-то не так. Но, будучи человеком добросовестным, он редко полагался на интуицию, а больше верил фактам. И он постарался сам рассеять эти свои подозрения, старательно убеждая себя в том, что они не имеют под собой решительно никакой почвы. В конце концов, это лучший на флоте полк, и успехи его, безусловно, – в значительной степени заслуга партийного комитета. Эта привычная формулировка казалась спасительной.

– Как съездили? – спросил Коротаев. Он уже закончил статью и теперь аккуратно складывал листы.

– Боюсь, что не очень удачно. Времени было мало, не успел как следует познакомиться с людьми. Да и с замполитом разговора как-то не получилось.

– Савин – человек тяжелый. Нигилист. Все ему не нравится, а сам не может работать как положено. Сколько раз я ему напоминал, чтобы заслушали кандидатов партии на бюро, а он все тянет. Мы, говорит, их и так каждый день слушаем. И секретарь партбюро ему поддакивает. Секретаря там выбрали неудачно. Тряпка, ни рыба ни мясо.

Статья Коротаева ничем не отличалась от всех его предыдущих выступлений в газете. Строго придерживаясь составленного накануне плана, Коротаев каким-то непостижимым образом ухитрился написать ее так, что все главное осталось за ее пределами, она снова сводилась к перечислению мероприятий. Правда, в этой, в отличие от всех предыдущих статей Коротаева, значительное место занимала критическая часть. Она вся относилась к Савину и сводилась опять же к перечню мероприятий, на сей раз не проведенных.

– Кажется, все вопросы, которые мы намечали, я осветил, – сказал Коротаев, когда Николай дочитал последнюю страницу. – Если что упустил, добавим.

– По-моему, вы упустили главное – существо работы. И еще: нет в статье вашего собственного отношения ко всему этому. Убеждены ли вы, например, в необходимости вот этого вечера отличников боевой и политической подготовки?

– А вы что, сомневаетесь?

– Я просто не понимаю, что это за вечер. Расскажите, пожалуйста.

– Ну, собрали мы отличников, они обменялись опытом, потом – концерт самодеятельности. Впрочем, если вы интересуетесь, вот в этой папке подшиты все выступления. – Коротаев подал папку.

Николай перелистал ее, выбрал два самых коротких выступления, прочитал их.

– Мне непонятно одно: почему отличники делятся опытом между собой, а не с теми, кто еще не стал отличником? Какова цель этого вечера?

– Видите ли, такие вечера проводятся во многих частях.

– Ну а смысл-то какой? И вообще, какое отношение они имеют к воспитанию молодых коммунистов?

– Я думаю, всякое общеполитическое мероприятие служит целям воспитания, – назидательно сказал Коротаев.

«Дурак он или только прикидывается?» – подумал Николай.

Коротаев продолжал:

– Мы стараемся использовать все хорошо зарекомендовавшие себя формы партийно-политической работы. Может быть, я плохо об этом написал, это уж судите сами, а если что нужно подредактировать – редактируйте. Или вообще статья не подходит?

«Надо бы действительно вернуть ему статью. Но ведь другой он, пожалуй, не напишет, а задание срочное. Как говорит Семенов, „пользы от нее не будет, вреда – тоже“.»

– Статью я возьму. Печатать ее или не печатать – решит редколлегия, сказал Николай и тут же подумал: «А ведь напечатаем!»

– Если вы намерены ехать сейчас, у нас через пятнадцать минут уходит в город машина.

– Да, я поеду.

Через десять минут Николай уже сидел в кузове крытого брезентом грузовика. Солдаты, потеснившись, освободили ему место у кабины.

– Садитесь сюда, товарищ старший лейтенант, здесь меньше сифонит, – предложил рябой сержант, видимо, старший в этой машине.

Николай уселся на предложенное ему место и спросил:

– Далеко собрались?

– В город, в увольнение, – ответил за всех тот же сержант.

– Почему нее именно в город? У вас три деревни рядом.

– Нас туда не пускают.

– Почему?

– А что там делать? Разве что богу молиться. Тут, товарищ старший лейтенант, на три деревни три церкви и ни одного клуба.

– Есть один, – поправил сержанта сидевший слева от Николая солдат.

– Верно, один есть, – подтвердил сержант. – Только в нем сейчас картошку сушат.

К машине подошел Коротаев.

– Как устроились? – спросил он у Николая.

– Спасибо, вполне комфортабельно. У меня к вам есть еще один вопрос. – Николай спрыгнул с машины, и они с Коротаевым отошли в сторонку. – Почему не разрешают солдатам увольнение в деревню?

– Видите ли, им там нечего делать. На три деревни всего один клуб, да и тот не работает. И потом тут всякого рода сектанты орудуют. Молодежь в церковь ходит.

– А вот бы вам ее, эту молодежь, и вытащить из церкви. Ведь у вас вон какая сила – ребята со средним, а то и с высшим образованием.

– Все это теория, товарищ Гуляев! Вам хорошо рассуждать, вы с людьми не работаете, за них не отвечаете. А с нас за каждое ЧП три шкуры спускают.

– Значит, боитесь ЧП?

– Боюсь. И честно вам в этом признаюсь. У нас без этих деревень неприятностей хватает.

– По ведь деревни-то наши, советские! И люди тоже наши, советские.

– Там есть свои партийные органы, вот пусть они и беспокоятся. Между прочим, вам пора садиться, машина сейчас уходит.

– Я, пожалуй, еще задержусь здесь на несколько часов, – сказал Николай.

– Как знаете. Тогда вам придется добираться на попутных.

– Как-нибудь доберусь.

Председатель колхоза говорил сбивчиво, перескакивая с одного на другое, должно быть, его одолевали какие-то свои заботы, и он, рассказывая, не забывал о них:

Тут раньше было три колхоза, а потом соединили в один. Оно и правильно, да только крепкой основы ни в одном из колхозов не оказалось. Все три были, как говорится, лежачие. Так до сих пор и не можем подняться. Сейчас вот мне позарез нужен дизель, не поможете достать. Жаль, я без него прямо погибаю. Так вот я и говорю: соединились, а богаче не стали. Клуб-то мы освободим, подлатаем, еще годика два послужит. Новый строить нам пока не по карману. Я ведь понимаю, что он нужен, он мне молодежь в деревне удержать поможет. Бежит молодежь-то. В другие колхозы возвращается, а от нас все еще бежит. В городе жизнь и полегче и покрасивше. Только ведь и у нас мечта жить зажиточно. Вот с хлебом, с мясом выкарабкаемся, примемся за культуру. Онисим, перестань ты смолить, дыхнуть нечем! И что у тебя за табак такой злой?!

– Фирменный! – хвастливо говорит Онисим, щупленький мужичонка с маленьким, сморщенным, как моченое яблоко, лицом. Он гасит цигарку о голенище сапога, сплевывает в угол и едко говорит – Какой десяток лет эти сказки слушаем, едрёна Феня! Хоть бы телевизор в правлении поставили.

– Погоди, поставим и телевизор. А пока с бабой побалуйся.

– Да уж восемь душ набаловал. И все, как галчата, рты разевают, есть просят.

– Игнашка мог бы работать в каникулы, шестнадцатый год парню. Я в эти годы семью кормил.

– На наш трудодень не разгуляешься. Эх, жисть, едрёна Феня!

– Ладно, не ной, дай поговорить с человеком. Так вот я и говорю, у попа деньги, а у меня в кармане – вошь на аркане. Они вот все три церкви заново покрасили, а я дизель купить не могу. Вот если бы у вас, у военных, какой-нибудь списанный по дешевке добыть. Мне на вас вообще-то жаловаться грех. На уборке хорошо солдатики помогли. Два воскресенья добровольно работали. А что касается культуры, тут пока упущение имеется. Девки наши тоже жалуются, что солдат сюда не пускают. Вот и ходят в церковь – тайком, а ходят. И венчаются и крестят. Красоты людям хочется. Онисим, опять ты зачадил! Конечно, с солдатами было бы веселее. И самодеятельность можно организовать, и вечерку провести. Вот я слышал, у Харина с этим делом налажено. Сосед у него хороший попался, Савин по фамилии…

«Опять Савин, – думал Николай, возвращаясь из деревни. – Почему все время так или иначе приходится слышать эту фамилию? Что в нем?»

Из штаба Николай позвонил в редакцию. Кравчук уже ушел, пришлось звонить Бурову. Он разрешил задержаться еще на два дня. «Поголосовав» на дороге с полчаса, Николай сел на попутную машину и поехал к Савину.

4

Узнав, что Николай задерживается в командировке еще на два дня, Юля даже обрадовалась: она тоже сейчас боялась встречи с Николаем. Неожиданно вырвавшееся признание смутило и ее. Но если Николая оно побуждало к выяснению своего отношения к Юле, рождало в нем сомнения, то для самой Юли все было ясно: она действительно любила Николая. И сейчас боялась одного: что он скажет «нет». Она знала, что он может это сказать прямо и честно, потому что ему свойственны эти прямота и честность. Может быть, именно эти качества она и ценила в нем больше всего, но сейчас она их боялась.

Ей самой не хватало цельности и твердости, по натуре она была человеком противоречивым, легко поддающимся первому порыву. Настроение ее часто менялось, оно, как ветер, подхватывало ее, печали и радости часто сменяли друг друга. Но все это происходило внутри, окружающие редко замечали смену ее настроения. Будучи бескомпромиссной и беспощадно требовательной к себе, она все же умела сдерживаться, не была прямолинейной. К тому же она была доброй и терпимой к людям. Все это делало ее уживчивой в коллективе, компанейской. Вместе с Тим Тимычем они создавали в отделе атмосферу доброжелательности, и поэтому комната, где размещался отдел культуры и быта, была постоянным местом всякого рода сборищ, или, как говорят моряки, «травли». Сюда приходили обменяться мнениями по тому или иному поводу, здесь рассказывали все истории, которые находили остроумными, здесь изливали душу обиженные.

Вот и сегодня с утра не закрывались двери. Тим Тимыч был очередным обозревателем, ему подсунули прошлогодний номер газеты за сегодняшнее число, и он добросовестно изучал его с карандашом в руках. В том, что он не заметит подвоха, никто не сомневался. Тим Тимыч, помимо того что был человеком крайне рассеянным, следовал старой шутке газетчиков: из всех газет читал только свою, а в ней – только свои материалы.

Размахивая влажной полосой, зашел Миша Кустов:

– Тим Тимыч, на третьей полосе «дырка». Хорошо бы заткнуть ее стихами.

– Юлия Андреевна, подберите ему стихи, – не отрываясь от газеты, попросил Копальский.

Миша расстелил перед Юлей полосу. Никакой «дырки» в ней не было.

– Ну, как? – спросил Миша. – Порядок?

– Порядок. – Юля поняла, что он имеет в виду.

– Вот будет хохма.

– Какая хохма? – встрепенулся Тим Тимыч.

– Вы знаете, что такое телеграфный столб? Это отредактированная сосна.

– Ну, это уже старо, – разочарованно сказал Копальский и снова уткнулся в газету.

Юля встала, взяла Мишу под руку и вывела из комнаты. В коридоре сказала:

– Передай всем: если хоть еще один до обеда зайдет к нам в отдел, я расскажу Тим Тимычу о том, что его разыгрывают.

– А что, срочная работа?

– Вот именно.

– Вас понял, перехожу на прием. – Миша помчался по коридору.

У Юли действительно была срочная работа: в очередной номер планировалась ее рецензия на новый спектакль. Премьера состоялась четыре дня назад, можно было уже написать рецензию, но Юле не хотелось за нее приниматься, и она тянула до последнего дня. До прихода Миши она написала добрую половину, но сейчас, вспомнив разговор с Николаем, заколебалась: нужна ли вообще такая рецензия? Ведь опять получится, как в прошлый раз.

Правда, в прошлый раз рецензию писал Копальский, и это была рецензия не на спектакль, а на роль. Из театра ушла талантливая исполнительница главной роли в «Барабанщице». Роль Нилы поручили молодой актрисе Людмиле Чубаровой. Конечно, она сыграла хуже, но даже неискушенный зритель почувствовал, что молодая актриса по-настоящему талантлива, а ее незначительные просчеты – результат излишнего волнения и неопытности. Копальский посвятил дебютантке большую статью. Видимо, он пощадил молодую актрису и о ее просчетах сказал всего одной стереотипной фразой: «Не все гладко в исполнении этой трудной роли, но недостатки вполне устранимы при дальнейшей работе».

В то утро, когда статья появилась в газете, к Юле прибежала заплаканная Чубарова.

– Вы читали? – спросила она, протягивая газету.

– Да. Вас хвалят.

– Хвалят? Разве мне нужна такая похвала? Ведь он же сам актер, неужели он не понимает, что такой похвалой можно только обидеть? Смотрите, что он делает: два слова о трудности роли, затем пересказ спектакля и фраза о недостатках. Заголовок «Чубарова – „Барабанщица“», а о Чубаровой ничего. А мне нужно, чтобы прямо и честно сказали, что мне удалось, а что не удалось и почему. Я ведь знаю, что играла хуже, чем она, я хочу до нее дотянуться, мне нужен умный и добрый совет, а не эта пустая и незаслуженная похвала!

Юля едва успокоила актрису. Когда она рассказала Тим Тимычу о разговоре с Чубаровой, он долго молчал, а потом признался:

– В общем-то она права. Ей нужен профессиональный разговор, а не эта болтовня. С талантливыми людьми можно и нужно говорить честно.

И вот теперь он сам заставлял Юлю писать такую же рецензию.

– Тимофей Тимофеевич, я больше не могу, – наконец взбунтовалась Юля, когда рецензия была почти закончена. – Нужен прямой принципиальный разговор, а у нас газированная вода с сиропом. Не буду я писать.

– Но вы почти закончили.

– Все это не то.

– Понимаю, но читатели должны узнать, что вышел новый спектакль, о чем он.

– Вот и надо дать информацию строк на двадцать.

– Мы же запланировали…

– Рецензию. Хорошо, я напишу. Но именно рецензию. Дайте мне еще два дня.

– Вы же раздраконите.

– Раздраконю. Когда-то нужно будет все это сказать.

– Только не сейчас. Поймите, кроме неприятностей, ваша рецензия нам ничего не принесет. Пьеса на современную тему, автор – местный.

– Тим Тимыч!

– Знаю, что вы скажете. Мол, устарел Тим Тимыч, захотел спокойной жизни, стал робок и неуверен. Еще мы скажете, что есть искусство и нельзя его опошлять. Я знаю все, что вы скажете. Но поймите простую вещь: оценку искусству дают часто люди, никакого отношении к нему не имеющие и ничего в нем не смыслящие.

– А вы?

– Что я? Я маленький человек.

– Зачем вы паясничаете? Ведь вы все отлично понимаете. Зачем вы пытаетесь обманывать и себя?

– Надо.

– Кому надо? Вам, мне, газете, зрителю, театру?

– Пока еще не время говорить об этом.

– А когда будет время?

– Когда искусством будут руководить люди, знающие в нем толк.

– А мы будем сидеть сложа руки и ждать? Премудрые пескари от искусства.

– Ладно, а то мы начнем оскорблять друг друга. Пишите информацию.

– А рецензию?

– Потом. Надо это сначала обмозговать как следует.

Юля села за машинку и через пятнадцать минут положила информацию на стол Тим Тимыча. Он, не читая, подписал ее, поднял на Юлю усталые глаза и грустно спросил:

– А может, и в самом деле старею? Собственно, зачем я тут, в газете? Какой-никакой, а я все же актер!

Юле стало жаль его. Но утешать она не умела. Только взяла у него со стола газету, смяла и выбросила в корзину.

– Что вы делаете? – испугался Тим Тимыч.

– Вам подсунули, прошлогоднюю газету. Хотели разыграть. Извините. – Юля вышла из комнаты.

«Все-таки все мы идиоты», – подумала она. Ей все еще было жаль Тим Тимыча. Но он тоже выбежал в коридор и весело крикнул:

– А ведь молодцы! Здорово придумали! Чья идея? Представляю, что было бы на летучке! – Он захохотал, видимо представив, что действительно было бы.

Юля пожала плечами.

– Я пойду обедать.

– Хорошо. Нет, вы только представьте, что было бы!

Иногда он бывает похож на ребенка. На большого мальчишку. Наверное, он сейчас даже разочарован, жалеет, что спектакль не состоялся, что у него отняли эту шутовскую роль рассеянного человека. Он действительно был рассеянным и, может быть, даже немножко гордился этим.

Все эти дни Юля не готовила обеда, и ей пришлось идти в ресторан, хотя она не любила ресторанов с их запахами остатков пищи, табачным дымом, долгим ожиданием и плохо замаскированным хамством. Но на этот раз удалось быстро найти свободное место за столиком, где сидели три лейтенанта. Все трое были в новой, еще не обмявшейся по фигуре форме, с модными прическами, которых здесь не делают и не носят. Должно быть, они только что приехали после окончания училища и еще не получили назначения на корабли. Пока Юля изучала меню, они достаточно деликатно и подробно рассмотрели ее. Потом один из них, чернявенький, с длинными бакенбардами, спросил:

– Вы уже выбрали? Разрешите и нам ознакомиться с этим документом?

Юля отдала меню, лейтенант небрежно окинул его взглядом и, обращаясь к товарищам, сказал:

– Есть предложение: до жвакогалса.

Два других лейтенанта молча кивнули. Юля уже два года работала во флотской газете, знала, что жвакогалс – это приспособление, которым в цепном ящике кропится конец якорь-цепи, и не поняла, почему лейтенант вдруг так неуместно употребил этот термин. Но тут подошла официантка, и все стало ясно. Лейтенант провел пальцем по меню сверху вниз и сказал официантке:

– Давайте весь алфавит от «А» до «Я».

Юля невольно улыбнулась: ей уже знакомы были эти шалости молодых лейтенантов, и она знала, что через неделю они залезут в долги, а через месяц вкусят корабельной службы и с них слетит, как опавший осенний лист, весь этот внешний лоск, эти чуть снисходительные улыбочки, долженствующие изображать их интеллектуальное превосходство над другими.

Первым с ней заговорил опять чернявенький:

– Скучновато вы тут обитаете. Один кабак на весь город – кошмар!

– Можно подумать, что вы всю жизнь провели именно в «кабаках».

– Случалось.

– У него опыт, та ще прахтыка, – усмехнулся второй лейтенант и подмигнул Юле.

– Это чувствуется, – иронически заметила Юля и неожиданно для себя тоже подмигнула лейтенанту.

Чернявенький, ничего не заметив, продолжал:

– Много бы я дал за то, чтобы снова оказаться в Питере. Вы там бывали?

– Случалось.

– Ну, тогда вы меня понимаете.

– Нет, не понимаю.

– Жаль. Я могу вам популярненько объяснить. Видите ли, дорогая… Простите, как вас зовут?

– Юля.

– Очень приятно. Меня предки нарекли Георгием, его – Андреем, а вот этого бутуза – Валентином. Так вот, дорогая Юля, человек как таковой состоит из двух основных компонентов: его телесной оболочки и духовного содержания. На определенной стадии развития человечества все большее значение приобретает именно второй компонент…

Пришла официантка, подала Юле суп и стала расставлять на столе многочисленные тарелки для лейтенантов. Половина заказанных ими блюд не уместилась, официантка перенесла их на свой столик и сказала:

– Как только управитесь с этими, подам те.

– Добро.

Лейтенанты принялись за еду.

– Что касается первого компонента, то есть вашей телесной оболочки, вы о ней заботитесь достаточно усердно. А что представляет ваш второй компонент?

– Синус девяносто градусов, – сказал Андрей, тот самый, что подмигивал Юле.

– Я так и предполагала.

Георгий обиделся:

– Ну, знаете… Я вам докажу.

– Боюсь, что у вас совсем не найдется для этого времени.

– А вечером вы не свободны?

– Нет.

– Жаль.

– «Ему б чего-нибудь попроще», – ни к кому не обращаясь, сказал Андрей.

Теперь Георгий обиделся на него:

– Ладно, я тебе это припомню.

«О память сердца, ты милей рассудка памяти печальной», опять ни к кому не обращаясь, сказал Андрей.

– Ну вы, эрудиты, ешьте, а то остывает, – наконец-то высказался третий, Валентин.

Через десять минут было дотла истреблено все, что стояло на столе, и официантка поставила новые блюда. Юля закончила свой обед и, заплатив, встала:

– Желаю вам приятного аппетита.

– Спасибо, – за всех поблагодарил Андрей и спросил: – Вы в самом деле сегодня заняты?

– Да. До свидания.

«Мальчишки, – подумала она. – Вот эти совсем мальчишки». Она никак не могла представить их в роли воспитателей, хотя знала, что это и есть их самая главная роль с первого до последнего дня службы.