Текст книги "Покорители вечных бурь"

Автор книги: Виктор Сытин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

– Ну, об этом потом! – воскликнул Никольский. – Сейчас наша задача – ехать искать товарищей. Ждать и надеяться не будем. Поедем искать… по всей возможной трассе снижения СЭС на восток…

Дверь в «контору» резко распахнулась, и на крыльцо выскочил дежурный радист:

– Товарищ академик! Пилот «Л-1070» сообщает: «Квадрат Б-17, высота тридцать тысяч метров, обнаружена СЭС. Она медленно снижается».

Глава VII
В ЛОГОВЕ ВЕЧНЫХ БУРЬ

Александров очнулся от ощущений сильной боли в левой руке. А когда сознание совсем вернулось к нему, он ощутил еще и тупую, тяжелую боль, сжимавшую череп и грудь.

«Что же случилось? Ах да, мы отцепились… Поднялись, наверно, на большую высоту, – с усилием разлепляя веки, подумал воздухоплаватель. – А что с Панюшкиным? А что же у меня с рукой? Похоже – вывих».

С трудом повернув голову, он огляделся. В отсветах потухающей зари его взору предстала страшная картина. На полу гондолы лицом вверх неподвижно лежал Панюшкин в невероятно раздувшемся скафандре. Ноги его были неестественно вывернуты. Руки заброшены за спину. Губы черны. На щеках проступила синева.

«Неужели задохся насмерть?»

От этой страшной мысли сознание Александрова прояснилось, и он даже перестал ощущать боль.

«Скафандр Панюшкина не поврежден – иначе он не раздулся бы, – решил Александров. – Но, очевидно, в скафандре испорчен кислородоподающий аппарат. Парню немедленно нужно дать кислород. Может быть, он жив еще?»

Александров стал приподниматься и, поворачиваясь, вдруг обнаружил, что его также, сильно раздувшийся скафандр зажало между креслом и стенкой гондолы. И Александров не смог не только приподняться, но даже продвинуться на несколько сантиметров по направлению к Панюшкину.

Превозмогая боль в вывихнутой руке, воздухоплаватель попробовал освободиться, сначала просто отталкиваясь от пола здоровой рукой, а затем рывком, напрягая мускулы всего тела. Однако растянутая внутренним давлением оболочка скафандра потеряла гибкость и превратилась как бы в стальные латы. Она звенела и не прогибалась.

Несколько попыток освободиться отняли у Александрова много сил, и он почувствовал, что вот-вот сознание снова оставит его.

«Надо передохнуть немного», – подумал он. Однако, взглянув на Панюшкина, он понял, что если можно еще спасти товарища, то только оказав ему помощь немедленно. Александров опять напряг мускулы. Но опять безрезультатно. Красные круги поплыли перед его глазами, а с ними – мысли отчаяния.

«Нет, ничего не выйдет! Погибнет парень… Да и ты тоже погибнешь. Глупо погибнешь – как крыса в капкане».

Холодные мурашки пробежали по спине Александрова. У него сжалось и затем тяжело забилось сердце.

Однако приступ отчаяния был непродолжительным. Великое чувство долга помочь товарищу в беде прежде, чем самому себе, столь свойственное советским людям, дало ему силы быстро преодолеть минутную слабость духа. Мозг его лихорадочно заработал в поисках выхода.

Прежде всего надо во что бы то ни стало добыть себе свободу движений.

«Надо! Надо! – твердил он, стискивая зубы. – Ты же коммунист и не имеешь права сдаваться! Спокойно анализируй положение. Думай, думай. Ищи выход…»

И, перебрав в уме несколько возможных решений, Александров нашел единственно верное.

С трудом согнул он здоровую руку в локте – она была внешне похожа сейчас на обрубок довольно толстого бревна – и, нащупав у плеча регуляторы вентиляционного устройства и подачи кислорода, резко повернул кислородный кран.

Животворный газ хлынул в скафандр. И сразу же Александров ощутил прилив энергии. С глаз его спала пелена и мысли стали четче и яснее.

Сделав несколько глубоких вдохов, Александров выключил кислород и стал медленно открывать вентиляционный клапан. Послышался пронзительный свист – воздух устремился из скафандра в окружающую разреженную атмосферу. Струя этого воздуха выходила фонтаном бело-розового пара.

Скоро Александров почувствовал резкую боль в ушах, носу и груди. У него перехватило дыхание. С огромным напряжением удержался он от того, чтобы закрыть регулятор. И только тогда, когда из носа и рта его пошла кровь, он перестал травить воздух. Давление внутри скафандра снизилось, тургор его оболочки ослабел, и она стала относительно эластичной.

Александров напряг мускулы спины, ног, здоровой руки и рванулся вперед.

И на этот раз его попытка освободиться увенчалась успехом. Он мешком плюхнулся на пол и прежде всего снова включил кислородоподающий аппарат. За счет притока кислорода давление внутри скафандра снова немного повысилось, и тогда Александров подполз к Панюшкину, приподнял его тело и немного освободил ранец, в котором помещался баллон с кислородом. Стрелка его манометра показывала нуль. Тогда Александров осторожно положил Панюшкина и шагнул к шкафчику для кислородных масок, где хранились и резервные голубые баллоны с кислородом. Дверцы его оказались распахнутыми, и запас животворного газа исчез!

Не поверив глазам, Александров пошарил внутри шкафчика рукой, потом оглядел всю внутренность гондолы. Голубых баллонов нигде не было видно. Он с ужасом понял, что в то время, когда гондолу трепали вихри, баллоны выбросило из гнезд в шкафчике, а затем они просто-напросто выкатились при крене гондолы в окно.

Глухо застонав, Александров прислонился к стенке гондолы. Что же делать? Как спасти товарища? Ему нужен кислород, нужен немедленно! Нельзя ли опуститься? Пилот высунулся в окно.

Вверху, на иссиня-черном фоне неба в ярких звездах, четко вырисовывались контуры оболочки. Одного взгляда на нее было достаточно Александрову, чтобы определить, что она целиком наполнена расширившимся газом и, следовательно, СЭС уравновесилась и находится на «потолке». Простым расчетом он определил высоту этого «потолка» примерно в пятнадцать тысяч метров.

Заря еще не погасла, и было видно, что четыре или пять строп оторваны от оболочки вместе с «гусиными лапами».

«Надо вскрыть клапан и выпустить побольше газа. Тогда СЭС быстро снизится и, может быть, удастся спасти Панюшкина», подумал Александров.

Ему было ясно, что если не выпустить часть газа, то система будет находиться в воздухе очень долго, до тех пор, пока много гелия не диффундирует через ткань оболочки и через трещинки, которые появились там, где крепились вырванные из нее стропы, и пока охлаждение газа ночью не снизит его подъемную силу.

Александров стал искать взглядом клапанную веревку. Наконец он ее увидел. Она висела, закрутившись вокруг самой крайней спереди стропы. Конец веревки, вырванный из ввода в гондолу, болтался метрах в двух с половиной от ее крыши.

«При одной здоровой руке до веревки не дотянешься, – решил Александров. – Ну что ж, остается одно – прыгать с парашютом. Если затянуть прыжок, то все будет в порядке, замерзнуть не успеешь».

Незаметно для самого себя он стал думать о том, как спастись самому. И мысль о парашюте, об этом надежном, чудесном русском изобретении, принесла облегчение физическим и моральным страданиям воздухоплавателя.

Однако это чувство облегчения длилось недолго.

«А как же СЭС? Нет, ты не имеешь права, не попытавшись овладеть управлением этой системы, спасать свою шкуру, – подумал он. – Нет, ты не прыгнешь, пока не попытаешься спасти плод большого труда советских людей». Итак, надо запастись терпением. Оболочка, очевидно, непрерывно теряет газ, и СЭС, вероятно, уже снижается или скоро начнет снижаться сама по себе. Но раньше утра она не достигнет земли. Хорошо, что аккумуляторы не пострадали и бронированный витой провод индивидуального обогрева оказался исключительно прочным. В аккумуляторах хватит энергии и на двое суток. «Но хватит ли запаса кислорода? Каждый баллон рассчитан на двенадцать часов. Я пользуюсь кислородом примерно часов пять».

– Следовательно, хватит! – громко сказал сам себе Александров. И вдруг его грудь точно опалило огнем. – Я забыл о товарище! Какой же я негодяй!

Александров рывком сдвинул набок ранец своего скафандра и поспешно стал вынимать из него кислородный баллон. Пальцы воздухоплавателя плохо сгибались, и все же ему удалось разнять шланг и отсоединить баллон. Затем, продолжая проклинать себя за эгоизм и забывчивость, он быстро, насколько позволяла «одежда», бросился к Панюшкину, вынул пустой баллон из его ранца и привинтил к кислородному вводу в скафандр первого пилота свой баллон.

В гондоле стало уже довольно темно. Лишь приблизив свой шлем к шлему Панюшкина вплотную – «окно к окну», Александров мог различить очертания его лица. Минуту-две после того, как он пустил в скафандр товарища кислород, оно было совершенно неподвижно.

«Неужели поздно?» – горестно подумал Александров и в тот же момент заметил, как дрогнули губы Панюшкина, потом приоткрылись, и он ощерился, точно в улыбке. Затем Панюшкин чихнул, и у него затрепетали веки. А еще через минуту-две к нему вернулось сознание. Александров понял это, потому что в глазах Панюшкина отразился ужас и он застонал.

– Не робей, дружище! – крикнул Александров.

В ответ он снова услышал глухой стон, а затем хриплый голос:

– Почему темно? Где мы?

Напрягая голос, Александров вкратце объяснил, в какую историю они попали, и постарался успокоить его.

Действие кислорода и слова Александрова помогли Панюшкину взять себя в руки, и он заговорил с трудом, но связно.

– У меня, очевидно, сломаны или вывернуты в коленных суставах обе ноги, – сказал он. – Вот ведь как все неудачно получилось! Знаете, сразу, как только СЭС попала в вихревой поток на десяти километрах, – так сразу и рвануло. Сверху вниз… вверх… Свалило гондолу набок… Я не успел воспользоваться клапаном. А потом меня оглушило, и я превратился в мешок… Но сейчас я начинаю чувствовать себя совсем хорошо. Боль стихает… Я понимаю – это кислород… Вы говорите, что мы снизимся под утро? А сейчас начало ночи? Ну, кислорода нам хватит!

Александров невольно содрогнулся.

Радость, охватившая его, когда он убедился в том, что Панюшкин не умер, сменилась тяжелой тревогой. Ясно, что кислорода, оставшегося в баллоне, на двоих до утра не хватит. Но он нашел в себе силы улыбнуться и посоветовать Панюшкину помолчать, лежать спокойно, чтобы сберечь силы. А сам приподнялся и снова стал искать ответа на страшный вопрос: что же делать?

Выбросить на парашюте беспомощного Панюшкина?

Нельзя. Он не сможет сам затянуть прыжок и, спускаясь медленно, замерзнет. Очевидно, есть один выход: надо дотянуться до веревки и выпустить некоторое количество газа из баллона СЭС. И сделать это надо как можно скорее, пока есть еще небольшой запас кислорода, есть еще силы двигаться.

Александров крикнул Панюшкину, что он хочет попробовать добраться до веревки. Затем, отсоединив баллон с кислородом, который питал скафандр первого пилота, он пустил немного кислорода в свой и снова присоединил шланг к скафандру Панюшкина.

Теперь можно было сделать попытку. Александров откинул верхний люк гондолы и опустил трап. Перед тем как подняться по нему, Александров невольно потянулся к шкафчику с парашютом, но сразу же отказался от мысли вооружиться спасательным средством.

«Нельзя, – сказал он сам себе, – нельзя, дорогой мой. А вдруг охватит тебя слабость, смалодушничаешь?»

Мрачная картина открылась перед воздухоплавателем, когда он вылез на «крышу» гондолы.

Над ним, казалось, неподвижно распласталось огромное тело баллона СЭС. Утолщенная передняя часть его была тускло-красновато-желтого цвета. На нее еще падали краски зари». А хвост СЭС серебрился в свете поднявшейся ущербной луны. Стропы такелажа теперь были видны плохо, и поэтому казалось, что крошечная и одинокая гондола висела в воздухе независимо от баллона. А под ней, где-то глубоко-глубоко в бездне, была разостлана во все стороны светложемчужная скатерть облачного покрывала Земли.

Александров уже много лет назад перестал испытывать страх перед глубиной. Обычно ему было абсолютно все равно, сколько у него под ногами – 10 метров или 10 километров воздушного пространства. Сейчас же, взглянув вниз, он почувствовал, как неприятно сжалось сердце.

Впрочем, это неприятное ощущение длилось очень недолго, и, осмотревшись, Александров стал осторожно продвигаться к носовой части гондолы, к тому месту, где была прикреплена первая пара строп.

Перед стартом на крыше гондолы сотрудник Главной геофизической обсерватории укрепил различные приборы: автоматические счетчики космических лучей, автоматы для забора воздуха на различных высотах, термобарографы, гелиографы и многие другие. Большинство этих приборов было повреждено ударами оборвавшихся строп, а некоторых вообще не оказалось на своих местах – они сорвались вниз.

Разрушения на крыше гондолы несколько облегчили передвижение Александрова. Ступая в гнезда, куда раньше крепились приборы, или между нями, он добрался до носа гондолы. Здесь ему пришлось лечь и ползком приблизиться к крайним передним стропам. На одной из них висела клапанная веревка. Александров схватил одну из строп здоровой рукой и приподнял. Теперь оставалось самое трудное: нужно было этой же рукой попробовать дотянуться до маячившей над головой петли на конце клапанной веревки.

Александров всунул одну ногу между кольцами, к которым крепились две крайние стропы, другую отставил на полшага и приподнялся на носках. Одновременно он обвил здоровой рукой стропу и потянулся к веревочной петле. Однако схватить ее не удалось – он не дотянулся до петли всего на несколько сантиметров. Точно поддразнивая человека, петля тихо раскачивалась над его головой, но не давалась в руки.

– Так ничего не выйдет, – прошептал Александров. И все же он решил попробовать держаться за стропу левой, поврежденной рукой, с тем чтобы можно было вытянуть правую.

Он обвил стропу левой рукой, но почувствовал такую нестерпимую боль, что у него потемнело в глазах. Еще мгновение – и Александров соскользнул бы с гондолы. Сжав зубы, он сдержал готовый вырваться крик и присел, чтобы отдохнуть и прийти в себя. Затем он сделал еще одну попытку поймать петлю правой рукой и снова потерпел неудачу.

Последний, казалось, шанс на то, чтобы овладеть управлением системой, был потерян. Теперь оставалось одно: вернуться обратно в гондолу, лечь и не шевелиться, чтобы потреблять минимум кислорода, и ждать: может быть, диффузия газа из оболочки будет сильной. Тогда СЭС спустится сравнительно быстро и достигнет тех высот, где в воздухе достаточно кислорода для дыхания. Может быть, это произойдет еще до того, как у пилотов наступит тяжелая степень удушья, и они найдут в себе силы впустить этот воздух в скафандр.

Трезвый голос рассудка и опыта говорил воздухоплавателю, что реальных надежд на такой исход нет. Правда, СЭС начала уже опускаться. Он заметил это, еще когда полз по крыше гондолы сюда, на ее нос. Тогда время от времени крыша как бы поддавалась под тяжестью его тела. Но взгляд вверх, на баллон, целиком наполненный несущим газом, сразу же показал ему, что СЭС находится на очень большой высоте, и если и спустилась, то не намного ниже своего «потолка».

И все же Александров снова стал искать путь к спасению. Ждать и надеяться на чудо, на случай? Разве коммунист может пойти на это? Вот если бы у него была ракетница или даже обыкновенный пистолет! Можно было бы продырявить сначала один отсек баллона, потом другой…

И вдруг родилась мысль. «А что, если нам одновременно обоим выброситься с парашютом, связавшись? Тогда можно затянуть, прыжок и не замерзнуть».

Эта мысль понравилась Александрову.

«Пожалуй, это единственный оставшийся выход. Придется действовать так. Иначе нам обоим крышка!»

Подбодренный принятым решением, он вернулся в гондолу. Теперь здесь было светлее, чем раньше. Поднявшаяся луна заглядывала в ее окна. Панюшкин лежал неподвижно, раскинув руки. Но глаза его были открыты, и он шевелил губами.

– Как дела, дружище? – крикнул Александров наклонясь.

Панюшкин не взглянул на него и не ответил. Александров повторил вопрос и опять не получил ответа. Первый пилот был явно в забытьи. Александров увеличил приток кислорода в его скафандр. Но и это не привело его в сознание. Он лишь громко застонал, когда Александров стал доставать голубой баллон, чтобы «занять» еще немного газа для себя, и чуть приподнял Панюшкина.

Тяжелое состояние первого пилота поколебало решение Александрова.

«Нет, парень не выдержит удара при раскрытии парашюта после затяжного прыжка. Что же делать?»

И все же воздухоплаватель не впал в отчаяние. Он упрямо, настойчиво стал опять искать способ, как спасти Панюшкина и себя.

«А что, если попробовать достать петлю с помощью какого-нибудь крюка, а себя привязать предварительно к стропе, как это делают монтеры, влезая на телеграфные столбы?»

Александров окинул взглядом гондолу в поисках подходящего предмета, которым можно было бы «забагрить» петлю клапанной веревки. На глаза ему попался металлический прутик, служивший багетом для одной из оконных занавесок. Сорвав прутик, он согнул его крючком и получил небольшой, но довольно прочный багор. Затем он взял шнур от телефонной трубки рации, опоясался им и снова вылез на крышу гондолы.

Бросив, по привычке каждого воздухоплавателя, взгляд прежде всего на баллон СЭС, Александров с радостью убедился, что оболочка несколько изменила свою форму – стала не такой туго надутой. Это показывало, что газ из нее вытекает довольно интенсивно и, следовательно, система снижается сравнительно быстро.

«Ну, наконец-то нам, кажется, начинает везти! Надо поскорее поймать клапанную веревку – тогда мы быстро спустимся в приземные слои воздуха и будем спасены!»

Гондола теперь раскачивалась сильнее, но Александров более уверенно и скорее добрался до ее носа, уцепился за крайние стропы, встал и привязал себя к одной из них шнуром. И тут Александров убедился, что петля веревки находится дальше от гондолы, чем раньше. Сначала он не понял, почему она маячит теперь на добрых полметра выше. Затем ему стала ясна причина: система быстрее шла вниз, и довольно сильный ток воздуха, идущий вверх, приподнимал шелковый шнур.

Достать до петли багром, держа его правой рукой, когда она обвивала стропу, оказалось невозможным. Тогда Александров решил рискнуть и ловить петлю вытянутой рукой, не придерживаясь за стропу. Поставив ноги так, чтобы они не соскользнули, он оперся спиной на одну из строп и быстро поднял руку с багром. В этот момент гондолу легонько качнуло, и воздухоплаватель почувствовал, что спина его теряет опору. Одно мгновение тело его держал в вертикальном положении лишь шнур от телефонной трубки. Непроизвольно вскрикнув, Александров схватился за стропу обеими руками и чуть было не выронил багор.

– Спокойно, спокойно! – прохрипел он.

И, не отнимая поврежденной руки от стропы, огромным усилием воли превозмогая боль, стал снова ловить петлю. На этот раз упорство и выдержка советского человека победили. Через полминуты красная шелковая змейка была в руках Александрова.

Сначала воздухоплавателю захотелось сразу же вскрыть клапан, но сил на это у него не хватило. Он сел и несколько минут отдыхал, испытывая необычайное блаженство. Даже картина одиноко несущейся в потоке ледяного стратосферного ветра СЭС показалась ему не такой уж мрачной.

«Какие яркие звезды здесь! Вот было бы раздолье работать на такой высоте астрономам! – подумал он. – Ведь можно построить и такую мощную систему, которая служила бы базой не только ветрогенераторам, но и астрономической обсерватории».

Отдохнув немного,. Александров распутал также вожжу разрывного приспособления и, крепко ухватив петлю рукой, пополз к люку гондолы. Только нащупав ногой трап, он резко рванул клапанную веревку.

Вначале, казалось, ничего не произошло. Затем воздухоплаватель услышал характерное шипенье вытекающего из оболочки газа, и пол гондолы стал уходить из-под его ног, создавая ощущение быстрого спуска на скоростном лифте.

Взглянув вверх, он увидел, как передняя часть аэростата СЭС съежилась и он потерял форму гигантской, головастой рыбы. Уже через несколько минут система вошла в тот переходный слой от стратосферы к тропосфере, где произошла авария. Снова вихревой поток подхватил и бросил гондолу в сторону, положил ее набок. Но Александров ждал этих неприятностей и сразу же потянул за клапанную веревку. И тогда, снова потеряв сразу большое количество несущего газа, система стала опускаться так стремительно, что в течение всего нескольких секунд миновала опасную зону.

После этого СЭС, почти не раскачиваясь, спокойно и быстро пошла вниз.

Тогда Александров лег на пол гондолы, расслабил все мускулы, чтобы сэкономить силы, и стал подсчитывать, скоро ли СЭС опустится на такую высоту, когда можно будет впустить в скафандр атмосферный воздух и дышать, дышать по-настоящему, полной грудью.

Из всех приборов после аварии в гондоле сохранились лишь обычный термометр и часы. Термометр показывал, что потепление воздуха идет стремительно. После выхода из зоны вечных бурь, то-есть на высоте, несколько меньшей 10 тысяч метров, температура воздуха была минус 45 градусов, а через пять минут минус тридцать! Следя за повышением температуры атмосферного воздуха, Александров примерно подсчитал скорость снижения. Он воспользовался известной закономерностью изменения температуры воздуха в тропосфере с высотой – на 0,6 градуса через каждые 100 метров.

Учитывая поправку на постепенное торможение спуска, Александров определил, что за пять минут СЭС приблизилась к земле по крайней мере на 1,5 километра и, следовательно, еще минут через десять он сможет открыть доступ в скафандр атмосферному воздуху.

Косвенным признаком того, что это скоро можно будет сделать, служило постепенное падение тургора высотной одежды: оболочка ее уже не походила на стальные латы. Теперь она была мягкой и морщилась, как ссыхающаяся кожа.

«А потом надо будет разглядеть на земле хотя бы какие-нибудь ориентиры и постараться определить, где мы находимся, решил Александров. – Вероятно, нас загнало далеко к востоку, в зауральские степи. Ну, да везде есть жилье и, следовательно, телефон или радио. За нами сразу же пришлют самолет с врачами. Вот только не было бы у поверхности сильного ветра… Тогда оболочка будет сильно парусить и поволочет по земле гондолу, даже если я во-время вскрою разрывное приспособление и выпущу весь газ. Если это случится, бедняге Панюшкину придется плохо – побьется. Ведь держаться он сам не сможет… Чем бы ему помочь? Разве привязать его покрепче в кресле?»

Александров еще некоторое время обдумывал, как ему лучше поступить, чтобы предохранить первого пилота от толчков при приземлении. Затем внимание его привлекло странное явление. Полосы лунного света, до того медленно колебавшиеся на полу и стенах гондолы, вдруг пришли в более быстрое движение. Они стали все быстрее и быстрее перемещаться и тускнеть.

«Гондола начала вращаться! – догадался Александров. – Неужели еще оборвались стропы? Но ведь я ничего не слышал…»

Он с тревогой взглянул вверх, в оставшийся открытым люк гондолы.

Такелаж был в том же состоянии, что и раньше. Да и баллон не изменил своего положения по отношению к гондоле.

И, только убедившись в этом, воздухоплаватель обругал себя дурнем. Объяснить вращение гондолы было просто: быстро поворачивалась вся система потому, что вошла в воздушный поток другого направления, чем на высотах.

Вскоре Александрову стало ясно, что СЭС понесло в обратном направлении, на запад, а лунный свет потускнел оттого, что в воздухе теперь были облака.

«Ну, это мне просто нравится! Мы, чего доброго, прилетим обратно на опытную станцию… – Александров даже улыбнулся при этой мысли. – А сейчас, пожалуй, можно уже соединиться с атмосферой. Иначе как бы меня не схватил приступ удушья что-то уж очень тяжело стало дышать и голова опять заболела…»

И он решительно включил вентиляционное устойство. Разница между давлением внутри скафандра и в окружающей атмосфере оказалась очень незначительной. Тогда Александров рванул застежку-молнию скафандра и с наслаждением стал глотать холодный, бодрящий воздух.

Надышавшись, он снял шлем, поднялся и прислонился к окну. Панюшкина он не стал «соединять» с атмосферой, потому что у него был еще запас кислорода в баллоне.

…Мимо гондолы снизу вверх неслись клочковатые хлопья облаков. В лицо бил сырой, прохладный ветер. Но вот облака стали редеть, и Александров увидел землю, сначала в виде неправильных, угловатых черных пятен, появившихся в облаках, а затем как огромную темную плоскую чашу.

Кое-где далеко-далеко внизу сверкали желтые искорки костры полевых станов, очевидно, тракторных колонн, которые распахивали степную целину. И лишь у горизонта на юге и юго-востоке искрились и мерцали россыпи электрических огней.

«Это, несомненно, какой-то крупный населенный пункт. Но какой?»

Ориентироваться Александров не смог, но от окна не отошел: уж очень приятно было смотреть на землю.

Через некоторое время, когда СЭС снизилась и до поверхности земли на глаз оставалось не более двух километров, Александров обнаружил, что огни, появляющиеся под гондолой, очень быстро смещаются к востоку. Его снова охватила тревога: было ясно, что СЭС несет очень сильный восточный ветер. Этот ветер был уже не влажный, а сухой и пахнул полынью. Насколько велика сила ветра, Александров вскоре установил: СЭС пронеслась над большой рекой – очевидно, Уралом – всего за полминуты!

Теперь надо было готовиться к приземлению. Александров поднял бесчувственного Панюшкина, усадил его в кресло и крепко привязал. Затем он выбросил в окно все, что можно было: сломанные приборы, рацию, скафандр, даже шкафчики, спустил гайдроп и включил в действие балластосбрасыватель. Этот механизм работал плохо, но все же несколько тормозил скорость снижения.

«Если бы баллон был наполнен водородом и была бы ракетница, я рискнул бы сжечь его ракетой. Тогда мы сразу плюхнулись бы. А теперь нас, видно, крепко потреплет. Бедняга Панюшкин! Только раз мне пришлось садиться на «сферике» при скорости ветра километров двадцать пять в час – отделался вывихом но^и. А сейчас ветер, чорт бы его побрал, дует на все сорок! Рано ты радовался везенью, рано, дружище!»

Впереди в степи показался темный вал, похожий на железнодорожнуюнасыпь. Гондола неслась теперь над землей на высоте всего каких-нибудь 20 метров. Вот она вздрогнула и немного накренилась. Гайдроп несколько затормозил скорость полета, но все же она была значительна. Пилот понял, что ему необходимо вскрыть разрывное приспособление и выпустить весь газ из баллона до того, как СЭС достигнет насыпи. Вот уже совсем близко впереди темный вал…

Скомандовав сам себе: раз, два, три, Александров изо всей силы потянул за разрывную вожжу. Вверху раздался треск и затем шипенье выходящего газа. И сразу же в уши пилота ворвался свист ветра в такелаже и характерный шум листвы. Он бросил взгляд в окно. Гондола неслась над самыми верхушками деревьев…